За стенами Рима
Есть у меня друг — молодой инженер одного из свердловских заводов — человек весьма любознательный и живой. Почти все свободное время он проводит в музеях и библиотеках, листая древние фолианты, подшивки старых газет и журналов. И надо видеть, как сияют его глаза, когда ему удается раскопать какой-нибудь интересный факт! С восторгом рассказывает он о каждой своей находке, и в его изложении любое событие становится выпуклым, ярким, приобретая особое, романтическое звучание.
Узнав, что я еду по туристической путевке в Италию, он пришел ко мне однажды вечером, держа в руках хорошо знакомую мне коричневую папку. Я понял: принес что-то интересное. Глаза выдавали его нетерпение.
— Смотри!
Он протянул мне газетную вырезку. Это была статья из «Комсомольской правды» — «Русский из отряда «Бандьера росса».
— Ты читай, читай! — поторопил меня друг.
Автор, инженер А. Авдеев, рассказывал о посещении братских могил в Ардеатинских пещерах близ Рима. Там на саркофаге № 329 прочел он русскую фамилию: «Кулишкин Алексей». А позднее от пожилого служителя узнал историю, ставшую легендой.
Вместе с тремястами тридцатью четырьмя итальянцами Кулишкин был расстрелян фашистами в Ардеатинских пещерах.
Вот как описывал автор этот трагический момент:
«Руки Алексея были крепко стянуты за спиной. Рядом с ним стоял партизан Галафати. Кругом гремели выстрелы, Алексей повернулся и шагнул к гитлеровцам.
— Хальт!
Кулишкин изогнулся и прыгнул на автоматчика. Удар головой пришелся фашисту в живот. Немец упал и с дикими воплями покатился вниз, к провалу. Собран последние силы, Алексей прыгнул на фашиста и увлек за собой»...
— Ну, что ты скажешь? — спросил друг.
Я молчал.
— Ты же едешь в Италию. Непременно побывай в пещерах и поклонись этому саркофагу. А, может быть, тебе удастся узнать подробности из жизни Кулишкина — кто он, из каких краев, где жил до войны?..
Мы расстались... Уже перед самым моим отъездом на вокзал он позвонил мне и, волнуясь, сказал:
— Слушай, я узнал такое, такое...
Что ж, ведь он всегда что-нибудь да «узнавал такое, такое...» В другое время я обязательно выслушал бы его, наверное, пригласил бы к себе поболтать, но тут...
— Мне некогда, дружище, — сказал я. — Через час отходит поезд.
— Ну, ладно. — Он помедлил. — Езжай! А вернешься — все расскажу. И не забудь: Ардеатинские пещеры, саркофаг номер триста двадцать девять!..
В трубке щелкнуло, раздались короткие гудки...
Разве знал я, что новость, которую хотел рассказать мне друг перед моим отъездом в Италию, имела прямое отношение к событиям, которые произошли 23 марта 1944 года на одной из улиц Рима. Но я его тогда не дослушал.
...И вот мы в Италии.
Какова она, родина великого Леонардо да Винчи, бессмертного Рафаэля, божественного Данте?..
В волнении смотрим мы на воспетое тысячами поэтов ясное бирюзовое небо, наблюдаем противоречивую пестроту жизни сегодняшней Италии.
Рим!.. Когда произносишь это слово, в памяти возникает Рим эпохи цезарей, Рим первых христиан, Рим Борджиа, Рим-музей, скопивший в своих многовековых стенах великие сокровища истории и искусства, Рим Спартака и Гарибальди...
Вокруг шумел большой современный город. Полицейские на мотоциклах и автомашинах с автоматами и винтовками в руках, монахи и монахини на мотороллерах... Газетчики выкрикивают: «Унита!», «Темпе!», «Аванти!»... Детишки черные, как цыганята, грызут турецкие рожки или продают сигареты.
На улице совершается все. В железной печке готовят обед; там стирают белье; на порогах домов женщины кормят грудных детей; у магазинов толпятся американские туристы; возле газетных киосков громко болтают и смеются девушки и парни, а на скамейках, в тени тополей, дремлют безработные. Как в кино.
С огромных плакатов улыбающиеся девицы уговаривают купить кока-кола. Но мало кого интересует залежалый американский товар... Народ Италии хочет свободы и мира.
Почти на каждом доме короткая надпись: «Паче!» — «Мир!».
Приблизительно здесь находилось в древности Марсово поле...
Весь день мы бродили по Риму, осматривая его достопримечательности. К вечеру, покинув Форум, мы прошли мимо великолепной триумфальной арки Константина, воздвигнутой в память победы над Максенцием, и очутились у грандиозного памятника древнего Рима — знаменитого амфитеатра Флавиев, названного, благодаря своим колоссальным размерам, Колизеем.
Несмотря на расхищение его тесаных каменных глыб в средние века для постройки папских дворцов, Колизей и сейчас удивляет своей величиной. Вся эта почерневшая от времени масса развалин возвышается почти бесформенно и не похожа на дело рук человеческих. Мертвая громада Колизея угрюмо смотрит пустыми просветами окон. Ныне здесь обитают скорпионы, летучие мыши и молчание.
Когда входишь под арку пустынного Колизея, невольно кажется, будто вот-вот услышишь доносящиеся из обширных подземелий глухие стоны умирающих гладиаторов да рев диких зверей, выпрыгивающих из люков на арену.
Воображение рисует заполненную людьми гигантскую арену. Люди убивали друг друга, чтобы потешить сидевших на ступеньках амфитеатра пятьдесят тысяч праздных римлян. Горожане возбужденно аплодировали тому гладиатору, который получал право ступить ногой на окровавленную грудь побежденного...
Теперь же мы увидели лишь, как дерутся в пыли одичавшие кошки да туристы с ловкостью гладиаторов карабкаются вверх, чтобы проверить, действительно ли Колизей имеет пятьдесят два метра в высоту и пятьсот сорок семь метров в окружности.
Колизей был озарен лучами заходящего солнца. Оно весь день горит над «вечным городом», опаляя его древние камни. И было бы куда справедливее, если бы вместо волчицы гербом Рима стали солнце и камень.
Камень всюду. Вот Пантеон. Он вызывает чувство восхищения перед человеческим гением.
Этот храм построил консул Агриппа, друг и родственник императора Августа. Храм был воздвигнут в 67 году до нашей эры в честь Марса и Венеры, главных покровителей Рима. Позднее он был посвящен всем богам, отчего и получил название «Пантерн». Прошли тысячелетия, но и теперь поражаешься красотой и гармонией форм этого классического сооружения.
Здесь, в низкой и скромной мраморной нише под бронзовым лавровым венком, покоится прах великого художника Рафаэля ди Санти.
— Наш Рафаэль погиб от горячки в таком же возрасте, как и ваш Пушкин, — говорит гид и тут же замечает: — Они оба наши, они принадлежат всему миру — и Рафаэль, и Пушкин.
На гробнице великого художника бронзовый бюст и изящно выполненная надпись, сочиненная в латинском стиле кардиналом Бембо:
«Здесь покоится Рафаэль. При его жизни великая мать вещей боялась быть побежденной. После его смерти она поверила в свою».
Я прочитал эту надпись и вспомнил о русском партизане, погибшем здесь, на земле Рафаэля. Он, может быть, и сам не сознавал того, что защищал светлую память творца «Сикстинской мадонны» от врагов всего человечества — фашистов.
Гид, чувствовавший наше настроение, и сам воодушевился им. А надо видеть итальянца, проникнутого воодушевлением. Это целый фейерверк остроумия, восклицаний и неуловимых, как молния, жестов. За каких-нибудь полчаса мы узнали от него этапы жизни и творчества Рафаэля, биографии многих погребенных тут же выдающихся деятелей итальянской культуры, услышали о скабрезных похождениях итальянских королей...
Он устал, наш гид. И в заключение, вздохнув, с сожалением произнес:
— Это единственный древнеримский храм, целиком сохранившийся до нашего времени... Вы сегодня осмотрели развалины так называемого «вечного города». Это все, что осталось от его былого могущества. Вечного, оказывается, ничего на свете не бывает. Весы истории качнулись, и Рим, некогда могущественный и гордый, теперь покорно идет за выскочкой Вашингтоном.
Этой тирадой мы были ошеломлены. Мы даже и не предполагали, что разговор так быстро может перейти на современные темы. Но таков, видимо, темперамент итальянцев.
А гид продолжал:
— Раньше говорили, что все дороги ведут в Рим. Теперь все дороги ведут в Москву. История переменила маршрут. Но мы, итальянцы, не обижаемся. С вами, русскими, хорошо идти рука об руку. В прошлом году я был в Москве. Плакаты на стенах, газеты, радио, спектакли, песни — все говорило о мире, о труде, о дружбе между народами. Муссолини, разжигая ненависть к Советскому Союзу, вопил: «Рим или Москва?» А итальянцы сейчас говорят: «Рим и Москва!»...
Кто знает, кем был этот откровенный гид? Но чувствовалось, он говорил с нами искренне и, видимо, выражал думы и чаяния миллионов честных людей Италии...
Автобус, мягко покачиваясь на рессорах, не спеша катил по Аппиевой дороге, одной из самых древних в мире. Вдоль этой царицы дорог языческий Рим воздвиг роскошную галерею дорогих мавзолеев из мрамора и бронзы, украсил стены усыпальниц картинами лучших художников. Под землей, вдоль этой же дороги, расположены катакомбы Калисты — подземное кладбище 44 пап и 184000 древних христиан, громадное подземное кладбище, украшенное живописью, саркофагами и надписями.
Катакомбы представляют собой лабиринт узких и низких коридоров — галерей, прерываемых изредка четырехугольными или круглыми залами. Галереи эти расположены почти всегда в три-четыре ряда одна над другой. Если все их вытянуть в одну нитку, она будет длиннее самой Италии. Этот подземный город мертвых иногда наводил ужас даже на самих императоров. Нерону в ту последнюю минуту, когда его готовы были схватить заговорщики, Фоан советовал спрятаться в катакомбы, но он, содрогаясь, ответил: «Не хочу быть погребенным заживо»...
По древней Аппиевой дороге две тысячи лет назад шел легендарный Спартак со своими легионами гладиаторов. По ней двигались на подавление восставших рабов полчища Красса. Более шести тысяч крестов поставил тогда Красс вдоль своего кровавого пути. На каждом кресте — от Капуи до Рима — был распят спартаковец.
По этой же дороге спустя двадцать веков прошли немецкие фашисты.
Здесь, справа и слева от дороги, захоронены многие знаменитые римляне. Сейчас вдоль нее, в развалинах древних мавзолеев и в землянках, живут семьи бедных итальянских рабочих.
Но теперь самое памятное место на Аппиевой дороге — Ардеатинский мавзолей.
Вот и он.
Гид ведет нас в сторону от дороги, к большой скульптурной группе из белого мрамора. Это старик, мужчина средних лет и подросток, крепко скрученные веревками. Они пригнулись к земле, не в силах держаться на ногах.
— Это символ трех поколений итальянцев, сражавшихся за свободу, — поясняет нам гид. — Дальше — братская могила.
Покой героев огражден каменным парапетом, Стройные кипарисы на изгибе дороги стоят как бы в почетном карауле.
Мы подходим к огромной железобетонной плите размером в несколько сот квадратных метров и толщиной около пяти метров. Под этой бетонной массой — склеп. Гранитные стены, озаренные лампами дневного света, охраняют 335 саркофагов-гробниц, высеченных из застывшей лавы Везувия.
Медленно продвигаемся мы от одного саркофага к другим. В них останки тех, кто пал от рук гитлеровских палачей. На каждом кубе камня высечено имя погибшего. Возле усыпальниц героев на полированных гранитных глыбах всегда стоят цветочные горшочки: в склепе цветут яркие южные цветы...
Голос гида звучит глухо.
— После наступательных операций Красной Армии весной сорок третьего года активизировались и действия итальянских партизан. Командующий фашистскими войсками в Италии фельдмаршал Кессельринг принимал самые решительные меры для подавления Сопротивления.
Двадцать третьего марта сорок четвертого года во второй половине дня в Риме произошло событие, которое вызвало ужасающие репрессии немцев против населения оккупированной Италии.
Ежедневно, примерно в три часа, отряд одного из германских полицейских полков проходил по улице Разелла. В этот день партизаны, действовавшие в Риме, напали на него и разгромили. Тридцать три эсэсовца были убиты, многие ранены. Среди сражавшихся партизан был и советский моряк Алессио Кулишкин, бежавший из плена к итальянским партизанам отряда «Бандьера Росса».
Вскоре на место взрыва прибыл оберштурмбанфюрер СД Капплер, который приступил к следствию.
Тем временем о действиях партизан было доложено в ставку Гитлера. Кессельринг получил приказ немедленно взорвать все примыкающие к улице Разелла кварталы и в течение суток расстрелять по двадцать итальянцев за каждого убитого немца. Однако такая жестокость показалась страшной даже самому Кессельрингу, и он приказал: кварталы не взрывать, а расстрел произвести из расчета — десять за одного убитого.
— Пощады не давать никому! — напутствовал фельдмаршал. — Действуйте так, чтобы итальянцы никогда не посмели без подобострастной улыбки взглянуть на немца!..
Капплер, ревниво выполняя указания командующего немецким гарнизоном, быстро составил список на 280 человек, «достойных смерти». В этом грязном деле ему помогал начальник римской полиции Пьетро Карузо. В список были включены не только лица, отбывавшие длительный срок заключения, но и многие из тех, кто был арестован за партизанские действия. В список был включен и Алессио Кулишкин.
Капплер обошел тюрьму на Виа-Тассо, но не мог набрать достаточное число людей для расстрела. Поэтому он приказал дополнительно арестовать мирных жителей Рима. В конце концов было набрано 335 человек. Их бросили в тюрьму Реджина Чели. Оттуда триста тридцать четыре итальянца и Алессио Кулишкин были увезены сюда, к Ардеатинским пещерям. Здесь, на дне глубоких пещер, где некогда по преданию обитали первые христиане, их группами по пять человек ставили на колени, связывали руки за спиной и заставляли кричать «хайль Гитлер!». Но залитые кровью патриоты кричали в лицо палачам:
— Да здравствует свободная Италия!
— Смерть фашистам!
Гид продолжал свой рассказ:
— Эсэсовцы стреляли им в затылок. Автоматные очереди продолжались весь день. Алессио Кулишкин не хотел, чтобы его расстреляли в затылок и повернулся лицом к врагам. Но столько страшной ненависти было в его глазах, что эсэсовец не решился выстрелить ему в грудь. Он зашел сзади и убил Кулишкина выстрелом в затылок...
Чтобы скрыть следы кровавого преступления, эсэсовцы в тот же день подорвали Ардеатинские пещеры толовыми шашками. Трупы патриотов были завалены грудами камней и земли.
— Интересно, — сказал гид, — что за двадцать лет до этого фашисты Муссолини в этом же самом месте также производили взрывы. А было это вот по какому случаю. Любовь нашего народа к Ленину, к вашей революции была так велика, что имя Ленина можно было встретить повсюду: на стенах зданий, у подножий памятников, на трубах фабрик и заводов и даже на камнях Ардеатинских пещер. На сводах нескольких катакомб красками было написано: «Да здравствует Ленин!». Когда умер Ленин, к этим надписям было добавлено: «Ленин умер, но дело его не умрет!» Фашисты, узнав об этом, решили смыть надписи. Смыли. Однако они появлялись опять и опять. Тогда фашисты забросали гранатами те подземелья, где патриоты писали лозунги. Фашисты боялись даже имени Ленина...
Прошло несколько недель. Рано утром Первого мая родственники расстрелянных тайно водрузили над Ардеатинскими пещерами красное знамя и принесли сюда живые цветы.
После освобождения Рима от гитлеровцев — 4 июня — все пещеры были очищены, а трупы опознавались и затем с почестями укладывались в саркофаги. Трудящиеся Рима воздавали почести трагически погибшим соотечественникам.
Не обошли почестями и русского партизана. Для него тоже был высечен саркофаг из лавы Везувия.
Под гимнастеркой Алессио Кулишкина нашли небольшой кусок красного шелка от партизанского знамени. А у его товарища под подкладкой полуистлевшего пиджака был найден партийный билет Итальянской коммунистической партии. Это был Анджело Галафати, итальянский Данко, отдавший за свободу народа свое горячее сердце. Он, как и Алессио Кулишкин, как и все остальные, пал, веря в бессмертие народа.
Гид остановился у одного из саркофагов. Я склонился над плитой и прочел: «Кулишкин Алессио».
— Да, — словно прочитав мои мысли, торжественно сказал гид, — это был советский моряк. Это он двадцать третьего марта ручными гранатами громил фашистов. По древнему поверью нашего народа, когда погибнет герой, с неба падает и гаснет его звезда. Но не гаснет в народе память о герое!..
Он склонился над саркофагом и поправил букетик живых цветов. Нас глубоко тронуло это внимание к памяти советского человека, погибшего вдали от Родины. Чьи добрые руки принесли цветы на могилу русского человека?..
Все стояли взволнованные, притихшие... Человека можно силой оторвать от родной земли, но нельзя выбить из его рук оружия, если он настоящий патриот своей Родины.
Этому русскому человеку было суждено умереть за свою Отчизны в далекой Италии. Его саркофаг — памятник великой доблести русского солдата, оросившего своей кровью землю чужбины.
Кто он, этот Алексей Кулишкин, нашедший вечное успокоение у стен Рима? Откуда родом? Как сюда попал? Есть ли у него семья, родители, и знают ли они о его могиле? Кто ответит мне на все эти вопросы?
Молчал холодный камень саркофага. Гид на мои вопросы лишь смущенно разводил руками. Он знал только одно: русский моряк доблестно сражался в рядах итальянского Сопротивления и итальянский народ увековечил его имя вместе с именами своих верных сынов.
Заходило солнце. Закатными лучами оно осветило поле, уже забывшее о войне, мавзолей, украшенный венками цветов и букетами роз.
Удивительное известие
Я снова на родном Урале. Друзья, знакомые забрасывают меня вопросами, они хотят знать обо всем, что я увидел в далекой стране. И как о самом важном, самом дорогом впечатлении поездки я рассказываю им о русском моряке Алексее Кулишкине.
Сам я очень заинтересовался судьбой Кулишкина и решил узнать о нем все возможное.
Так начались мои поиски. Начал я с изучения истории итальянского Сопротивления. Прочитывал каждый очерк туристов, побывавших в Италии, выспрашивал о Кулишкине у советских воинов, попавших волею судьбы в Италию. Потом написал письмо в Центральный архив Военно-Морского Флота, в отдел кадров Министерства обороны и другие организации, где, по моим предположениям, могли кое-что знать о Кулишкине. Начались поиски родственников Алексея, друзей, вместе воевавших в Италии...
Как-то у меня собрались приятели. Пришел и мой друг-инженер, который, кстати говоря, не меньше меня интересовался судьбой Кулишкина и тоже вел поиски, связанные с этим именем.
Рассказывая о посещении памятника-мавзолея, где похоронены жертвы фашистов, я заметил на Лице друга ироническую улыбку. Сбивая с папиросы пепел, не поднимая глаз, он спокойно переспросил:
— Значит, похоронили итальянцы Алессио Кулишкина?
— Да, я видел его саркофаг.
— А если я тебе скажу, что Кулишкин жив, здоров, имеет семью?
Теперь все смотрели уже на него. У всех — вытянутые физиономии.
— Да, да! Он жив, в полном здравии, и ты его Хоть завтра можешь увидеть! — воскликнул мой друг.
И тут все накинулись на него с вопросами.
— Тихо, тихо! — поднимая руки, смеясь, сказал Он. — Расскажу все по порядку. Все, что знаю.
И он коротко рассказал, где живет и работает бывший моряк с эсминца «Сильный», участник партизанского движения в Италии Алексей Афанасьевич Кулишкин.
— Кстати, если уж быть точным, — добавил он, — то надо знать, что настоящая фамилия его не Кулишкин, а Кубышкин. Латинские «1» — л и «b» — б можно легко спутать, а буквы «ы» в латинском алфавите вообще нет и ее пишут как «и». Вот и получился на итальянском языке вместо Кубышкина — «Кулишкин». Вот оно, оказывается, в чем дело!
— Чудеса! — произнес кто-то.
Я сказал:
— Не поверю до тех пор, пока сам не увижу его.
— Что же, это резонно, — ответил мой друг. — И я тебе говорю: хоть завтра... Идет?
— Идет!
На следующий день мы поехали в город Березовский, что в нескольких километрах от Свердловска, почти его пригород. Нашли нужный дом. Постучали.
Дверь открыл высокий плотный мужчина. Из-под крутых, нависших бровей глядят спокойные внимательные глаза.
— Извините, вы Алексей Кулишкин!.. виноват, товарищ Кубышкин? — Я пристально смотрю на него.
Крутые брови чуть-чуть вздрогнули. Глаза из-под густых ресниц смотрят прямо, не мигая.
— Проходите, — проговорил он вместо ответа.
Чистые уютные комнаты. Простая добротная мебель. Полки с книгами. Телевизор. В детском уголке — игрушки, куклы, разноцветные мячи. На полу — ковровые дорожки. На стене фотографии: чьи-то портреты, красивая вилла в кипарисах, горы...
Хозяин знакомит нас с супругой, моложавой, очень привлекательной женщиной с маленькими хрупкими руками.
— Проходите, проходите, — мелодичным негромким голосом приглашает она. — Мы всегда рады гостям. Садитесь, располагайтесь удобнее. А я пойду на кухню, чай приготовлю.
— Так вас интересует Кулишкин? — переспросил хозяин дома.
Мы показали ему фотографии: Ардеатинский мавзолей, саркофаги, портрет Анатолия Тарасенко, расстрел Пьетро Карузо. Он внимательно рассматривал каждую и часто морщил лоб. Чувствовалось: каждая фотография — целая страница из его жизни.
Потом, снова разглядывая первую фотографию, он тихо спросил:
— Значит, это мой саркофаг?
— В мире много разных тайн, — ответили мы. — К ним прибавилась еще одна — на сей раз тайна римского саркофага. С вашей помощью мы начнем ее распутывать.
— Вспоминаю, о саркофаге мне писал как-то из Киева мой друг Алексей Бессонный. Он был в подполье нашим связным. Хорошо знает итальянцев, переписывается с ними. Среди русских партизан был известен как Бессонный, а итальянцы называли его Алессио. — Алексей Афанасьевич смущенно вздохнул. — Нескладно как-то получилось... Там я мертвый, тут я живой. — Он улыбнулся, но его темно-карие, глубоко сидящие глаза оставались строгими и немного печальными.
— Как же это могло произойти? — спросил я.
— В двух словах об этом не расскажешь, — задумчиво проговорил он. — Длинная история. Ну, раз уж вы приехали ко мне — расскажу...
Он помолчал, повернул к себе широкие ладони, разглядывая на левой руке чуть изогнутую «линию счастья». Она была длинная. А вот и «линия жизни». Еще мальчишкой Алексей решил сам продолжить ее. Помогла в этом отцовская бритва. Кубышкин усмехнулся, приподнял голову, задумчиво посмотрел в окно...
Заживо погребенный
Это было на Волховском направлении. Отброшенные назад горсткой балтийских моряков, фашисты окопались в густом перелеске в километре от линии обороны. Собственно, линии обороны как таковой здесь не было. Рота матросов, занявшая выгодную высоту, врезалась клином в позиции немцев, не давая им сомкнуть кольцо.
Каждый день фашистские танки утюжили окопы, автоматчики поливали огнем, но балтийцы яростно отбивались.
Пулемет Алексея Кубышкина не знал отдыха. Кругом взлетали черные фонтаны разрывов. Алексей плотнее прижимался к земле. Пальцы срослись с рукояткой пулемета. Тельняшка потемнела, волосы слипшимися прядями лежали на потном лбу. Во рту пересохло, мучительно хотелось пить.
Но вот обстрел прекратился. Похоже было, наступила передышка. Алексей медленно поднялся, подошел к фляге с водой. Рядом лежал стальной стакан снаряда, еще дымившийся от взрыва. Алексей наступил на него и через подошву ботинка почувствовал теплоту. У него была своя примета: если наступить ногой на горячий стакан снаряда, то станешь равнодушным к огню противника. Он так уверил себя в этом, что нарочно дольше задержал ногу на горячем металле.
Новая атака немцев быстро вернула его к пулемету. Алексей нажал гашетку. Он видел в прорезь прицела только зеленые мундиры, видел, как враги падали, словно трава, под взмахами острой косы; другие, бросая оружие, бежали, поднимая полы шинелей. Снова атака отбита!.. Алексей посмотрел на вражеские трупы и усмехнулся: «Для всех хватит наших пуль».
Самым приметным ориентиром был у него сгоревший немецкий танк с выцветшим белым крестом на ржавой броне и сухим бурьяном, запутавшимся в его порванных гусеницах. Его подбил товарищ Алексея — Иван Петров. Уж очень приятно было смотреть на этот подбитый танк. Танк, прошедший, быть может, все дороги Европы и принесший людям неисчислимые страдания и горе. Танк, расстреливавший из своих смертоносных орудий невинных людей, подминавший под свои гусеницы раненых солдат, разрушавший мирные города и села. Танк, пришедший теперь в Россию, чтобы повторить здесь все сначала. Танк, рвущийся к сердцу России — Москве, чтобы пройти по Красной площади под ликующе-истерические выкрики Гитлера...
И вот теперь лежит он в заросшей бурьяном канаве, беспомощно уткнув в землю орудийный ствол.
Пройдут, быть может, долгие годы, прежде чем советские люди, вышвырнув со своей земли немецкие орды, дойдут и до этой развалины и скинут ее с дороги как ненужную рухлядь. А пока что осенние дожди промывают изуродованные русскими снарядами стальные бока.
Но вот наступило долгое тревожное затишье. На небе сверкали звезды, вяло светила молодая луна. Степенно и неторопливо шествовала она по чистому небосводу. От редкого голого кустарника протягивались неподвижные немые тени. Пруд в долине спал, спали деревья и птицы, и повсюду Царила глубокая, невозмутимая тишина...
«Как на кладбище, — подумал Алексей, — а я один на скате высоты... Ленинград там, за лесом...»
Со сжатыми от волнения губами лежал он у пулемета и пристально вглядывался в темноту. Веки на его усталом лице припухли, отяжелели: видно, Давно потерял он счет бессонным ночам. Никаких признаков приближения немцев. Откатились назад. Молчат. Алексей ощущал неясную тревогу...
Где-то вдалеке ухали пушки. Но разрывов снарядов не было слышно. Советская артиллерия била по какому-то далекому объекту.
Высоко в небе вели свой древний, нескончаемый разговор трепетно горящие звезды. И мысли, такие же высокие и ясные, как звезды в небе, охватили Алексея. Он вспомнил рассказы отца. Его отец вот так же лежал за пулеметом под Псковом в феврале 1918 года, когда на весь мир прозвучали слова родного Ильича: «Социалистическое Отечество в опасности!». И так же, как сейчас, в нескольких сотнях метров, в окопах слышалась чужая немецкая речь.
Потом Алексей вспомнил, как в тридцатом году он вместе с матерью покупал в магазине пионерский галстук. На другой день после уроков Алексей вместе с другими читал торжественное обещание. Волнение, гордое сознание того, что он становится частицей чего-то светлого, большого и радостного, охватившие его тогда, никогда не забудутся, не потускнеют.
— Я, юный пионер... — повторял он громко, громче соседей, чтобы они поняли, что Алексей сам знает все слова присяги.
Когда Алексей пришел домой, отец обнял его и сказал:
— Дай руку, товарищ пионер! Поздравляю тебя!
В первый раз они пожали друг другу руки.
Сейчас, вспоминая прошлое, Алексей невольно посмотрел на правую ладонь. Казалось, до сих пор она хранит тепло большой и крепкой, дружеской отцовской руки. Такие же крепкие были и его слова: «Как бы ни было трудно, всегда иди навстречу жизни»...
Отец часто брал Алексея с собой на охоту. Алеша же не столько увлекался охотой, сколько любил смотреть на журавлиные стаи в прозрачном небе, на первые зеленые побеги орловских лесов.
Перед утром поднялся ветер. Он вытеснял с неба легкие пушистые облака, гнал на их место тяжелые, набухшие влагой, низкие черно-синие тучи, а сам становился резким, порывистым. Воздух наполнялся горьковатым ароматом полыни, прелой землей и едва уловимым запахом придорожных трав.
Шумела и волновалась под ветром неубранная пшеница. Все это пахло мценской осенью, домом, родимой землей.
Порывы ветра злобно рвали тоненькие засохшие ветки низкого кустарника. Иногда, оторвав от ветки желтый сморщенный лист, с остервенением кружили его в воздухе и бросали на землю. Один листок с лету прилип к давно не бритой щеке Алексея.
По какому-то непонятному признаку Алексей сразу установил, что это березовый лист. Дома у них росли три березы. Старые. Наверное, столетние. На одной осталась метка: «Маша+Алеша=любовь». Вернется ли он вновь в свои родные места?..
Тусклые утренние звезды, косматые обрывки туч, свежий осенний воздух — все это напоминало Алексею далекое счастливое время...
Задолго до ухода в армию он познакомился с молоденькой учительницей Машей. Ей было тогда двадцать лет. Алексей никогда в жизни не видел более красивой девушки. Она отличалась той красотой, которая с годами еще более развивается и расцветает; в тридцать лет она будет красивее, чем в двадцать. Каштановые вьющиеся волосы окаймляли ее нежное, всегда оживленное улыбкой лицо, темно-голубые глаза смотрели открыто и весело.
Они часто встречались на окраине города, где меж мшистых камней шумела небольшая речка. В одном месте стояла береза «Лебедь» со стволом, изогнутым наподобие птичьей шеи. Царство сучьев и веток вверху рассыпалось дождем листьев. Береза, казалось, не из земли поднималась, а на крыльях неслась к небу.
Рядом росли два дуба. Каждому из них было по нескольку сотен лет. Стволы их были закованы в толстые кольчуги и со стороны севера подернуты легкой паутиной мха. В густой и размашистой тени этих трех деревьев и любили они проводить вечера.
Теперь все это осталось далеко-далеко позади.
Не так мечтал Алексей Кубышкин встретить праздник 7 ноября 1941 года! Окончив с отличием военно-морскую электромеханическую школу имени Железнякова в Кронштадте и получив звание корабельного дизелиста, Алексей, полный радужных надежд, собирался посвятить себя морской службе. Он был зачислен в команду миноносца «Сильный».
Заглянем в историю. 27 марта 1904 года миноносец «Сильный» из состава Тихоокеанской эскадры одержал победу в неравном бою с четырьмя японскими миноносцами: два из них были выведены из строя, другие два, получив повреждения, возвратились в свою гавань.
В честь этого славного корабля русского флота и был назван советский миноносец «Сильный», спущенный на воду 7 ноября 1938 года, в день 21-й годовщины Великого Октября. На этом корабле и застала Кубышкина война.
Миноносец «Сильный» участвовал в боях при защите Ленинграда и неоднократно выходил на поддержку флангов армии, действовавшей на Карельском перешейке.
Многие матросы и командиры добровольно уходили с корабля на сухопутный фронт, в морские бригады. Так ушел однажды вместе с друзьями и Алексей Кубышкин. В составе Седьмой морской бригады он был переброшен на защиту Ленинграда. После одного из ожесточенных боев, контуженный, попал в госпиталь. Поправившись, снова пошел на фронт, в Шестую морскую бригаду, действовавшую на Волховском направлении. И вот теперь опять лежит за пулеметом...
Немцы перенесли артиллерийский огонь дальше, за высоту, их пехота уже не раз поднималась в решительную атаку, и Кубышкин пулеметным огнем прикрывал отход своих цепей. Он слышал, как в клубах черного дыма, медленно ползущих вдоль склона холма, неистово трещали немецкие автоматы. Сколько раз уже бой доходил до рукопашной!..
Утром на востоке слабо побледнело небо. Позиции немцев стали видны отчетливее. И все-таки никакого движения там не чувствовалось. Странно. Необъяснимо. Воцарилась та сомнительная тишина, которая порой изматывает солдат не меньше, чем бой.
На пепельном горизонте закружились облака. С долины подул ветер, и низко к земле прильнули травы.
Проснулся Алексей от того, что услышал приближающийся вой моторов. Заслоняя небо, с ревом метнулись самолеты с черно-желтыми крестами на крыльях. Их острые носы озарялись вспышками выстрелов.
Отчаявшись сломить сопротивление матросов пехотой и танками, немцы бросили на моряков авиацию.
И вздрогнула земля! Одна за другой на высоту падали бомбы. Фонтаны земли и камней взлетали в воздух.
Взорвавшаяся неподалеку от пулеметной точки бомба завалила Алексея землей. Скорчившись, закрыв ладонями голову, вздрагивая всем телом, он лежал, чувствуя, что силы оставляют его, а сердце вот-вот разорвется.
Резкая боль и навалившаяся сверху земля не давали пошевелиться. Хотелось кричать. По ослабевшему телу пробежала дрожь...
Так Алексей Кубышкин впервые был похоронен заживо.
...В сентябре 1944 года мать Кубышкина, Вера Петровна, получила извещение за № 4798, из которого узнала, что ее сын Алексей погиб в ноябре 1941 года...
Эту похоронную, облитую скорбными материнскими слезами, этот небольшой клочок бумаги — последнюю весточку о ее сыне — Вера Петровна бережно положила в комод. Она не надеялась на воскресение своего сына. Она считала, что этого не может случиться.
Через несколько дней Вера Петровна купила букетик цветов и отправилась на местное кладбище, где были похоронены советские войны, умершие от ран в госпитале. Она нашла могилу какого-то неведомого ей солдата и села возле нее. «Вот такая же могилка где-нибудь и у моего Алеши»...
С этого времени Вера Петровна часто приходила на могилу неизвестного солдата и клала на нее букеты цветов. И это утешало ее. Она чувствовала, что нужна еще людям, даже умершим! Она должна чтить их память, их подвиги и их геройскую смерть.
Шло время. Продолжалась война. Как-то на кладбище, когда Вера Петровна по обыкновению В задумчивости сидела возле могилы, подошла старушка с костылем и сочувственно вздохнула:
— Сын?..
Вера Петровна на минуту смешалась, потом что-то подсказало ей твердый ответ.
— Да. Сын, — тихо ответила она и даже сама почти поверила в то, что говорила.
Пусть кто-то другой лежит в этой могиле, но ведь, может быть, мать этого солдата так же вот ходит на чью-нибудь неизвестную могилу и кладет цветы. Может быть, и на могиле Алеши лежат свежие цветы!.. Одно горе теперь у всех матерей, потерявших своих сынов...