Содержание
«Военная Литература»
Проза войны

Последние метры войны

Командир штурмовой группы майор Бондарь, невысокий, с голубыми веселыми глазами, перед выходом на задание построил добровольцев, чтобы проверить оружие, боеприпасы, исправность снаряжения. Дойдя до сержанта Петра Кагыкина, остановился, окинул внимательным взглядом, посмотрел на ордена Красной Звезды и Славы, потрогал вещмешок, набитый патронами:

— А продовольствие-то захватил?

— Были бы, товарищ майор, патроны и гранаты, а шоколад я у фашиста достану.

Бондарь усмехнулся. Кагыкина он знал еще по боям за Варшаву и на Одере у Зеловских высот. Худощавый, среднего роста, сержант внешне ничем не выделялся. Лишь серьезные серые глаза на обветренном, словно выточенном лице подчеркивали его собранность и готовность к действию. Об этом храбром, смекалистом сержанте в артиллерийском полку рассказывали немало интересного.

* * *

...В октябре сорок четвертого при освобождении Варшавы наши войска отбивали яростные контратаки гитлеровцев на правом берегу Нарева. Фашистские танки протаранили передний край и прорвались к артиллерийским позициям. «Тигры» и «пантеры» в упор расстреливали наши орудия. Один за другим выбывали из строя артиллеристы. Из всего орудийного расчета остался один Кагыкин. Раненный, оглохший от грохота, из последних сил он вел огонь по фашистским танкам, пока взрывом снаряда не опрокинуло орудие. Подоспевшие на помощь бойцы подобрали сержанта — контуженного, без сознания, со снарядом в руках. В наградном листе на Кагыкина после того боя скупым языком документа сказано: «Участвовал в отражении 10 контратак противника. Проявил себя смелым и мужественным воином, умелым заместителем наводчика. 6.10.44 г. он в составе расчета сжег два немецких танка и уничтожил два взвода автоматчиков. 7 октября огнем своего орудия уничтожил до 15 гитлеровцев и сжег одну автомашину».

* * *

Проверив готовность группы, майор Бондарь сказал:

— Друзья, наступил час, которого мы долго ждали, который мы приближали в боях у стен Сталинграда, на Курской дуге, на Днепре, Висле и Одере, — час окончательной расплаты с фашизмом. Войска третьей ударной армии приготовились форсировать реку Шпрее, после чего начнут штурм последнего оплота фашизма. Военный совет армии выделил группу разведчиков, которая должна водрузить Красное знамя над рейхстагом.

Майор сделал паузу, прошелся перед строем.

— Нашей группе командир корпуса поставил задачу: ворваться в рейхстаг и поднять над ним красный флаг. Сержант Канунников, покажите...

Канунников вышел из строя, развернул алое полотнище, в углу которого горела пятиконечная звездочка, а в центре крупно написано: «79-й ск».

— Командование корпуса, доверившее нам эту трудную и почетную задачу, надеется, что для ее выполнения каждый из нас не пожалеет ни крови, ни самой жизни.

Майор еще раз окинул строй взглядом и добавил:

— А теперь, хлопцы, вперёд!

Части 3-й ударной армии, взламывая оборону противника, метр за метром продвигались к рейхстагу. Упорные бои шли за каждый дом, схватки разгорались на этажах и лестничных клетках. Группа майора Бондаря, следуя вместе с батальоном Самсонова, огнем автоматов и гранатами прокладывала себе путь. На одном из перекрестков бойцы попали под сильный огонь. Гитлеровцы укрепились в полуподвале разрушенного здания, в окнах установили пулеметы и поливали улицу свинцом, не давая нашим воинам поднять головы.

— Пока не заткнем эти амбразуры, не продвинемся ни на шаг, — озабоченно заметил Бондарь.

— Разрешите мне... — вызвался Кагыкин.

— Действуй. С тобой пойдет Канунников!

Два сержанта, маскируясь в развалинах, поползли к цели. Вскоре один за другим впереди раздались глухие взрывы. Из окон полуподвала, откуда били вражеские пулеметы, вырвались клубы сизого дыма. Над грудой развалин приподнялся Кагыкин, махнул рукой — путь свободен. Штурмовая группа ворвалась в отсек полуподвала и очистила его от противника. Но за стеной, из другой части полуподвала, фашисты продолжали вести пулеметный огонь. Их надо было немедленно выбить. В стене, под самым потолком дымного полуподвала, Кагыкин заметил крохотное оконце, заложенное кирпичом. Огляделся, увидел ящик, подтащил к стене, взобрался на него. Бойцы смотрели на Петра недоумевая: что он решил делать? Кагыкин осторожно вынул кирпич и жестом подозвал к себе сержанта Докина:

— Дай пару лимонок.

За стеной ухнули два взрыва. Послышались крики, шум.

Через минуту все стихло: фашисты покинули соседний отсек полуподвала.

— Молодец, Кагыкин! — похвалил командир группы. — Чувствуется пограничная смекалка.

— На войне, как и на границе, товарищ майор, солдату без смекалки нельзя.

Служба на дальневосточной границе, где почти ежедневно приходилось пресекать провокации японской военщины, и впрямь многому научила Кагыкина. Она требовала ежеминутной боевой готовности, стойкости, бдительности, сметки. Там, на дозорных тропах Приамурья, он постигал военное мастерство, закалял волю и характер. Запомнился Петру декабрь сорок первого. Морозы стояли небывалые, лед на Амуре трещал, в ночной тишине бухал, словно орудийные выстрелы. Чтобы выдержать такую стужу в ночном дозоре даже в полушубке и валенках, требовались крепкая закалка и выносливость. Но еще больше холодили душу сводки с фронта. Под Москвой шла гигантская битва. Фашисты рвались к столице. Возвращаясь из наряда с границы, Кагыкин с затаенным дыханием слушал по радио сообщения Советского информбюро. В те дни у начальника заставы на столе выросла стопка заявлений с просьбой отправить на фронт. На заставу приехал начальник политотдела отряда.

— Поймите, товарищ батальонный комиссар, — умолял его сержант Кагыкин, — нет больше сил ждать, внутри все кипит, и руки горят — бить фашистов.

— А вы думаете, у меня не кипит, у других руки не горят? — он кивнул на стопку заявлений. — Если отпустить всех желающих, кто же будет границу охранять?

С дальневосточных застав в ту тяжелую пору на фронт ушла почти половина личного состава. Каждый оставшийся нес службу за двоих: по десять-двенадцать часов в сутки. А еще занимались боевой подготовкой, строили оборонительные сооружения. Обстановка была крайне напряженная: милитаристская Япония сосредоточила у наших границ миллионную Квантунскую армию, только и ждала удобного момента, чтобы напасть на Советский Союз.

— Не можем мы отпустить больше ни одного человека, — твердо ответил начальник политотдела. — Обстановка, товарищ сержант, сами понимаете, не из легких.

Разумом Кагыкин все понимал, а душа и сердце не хотели мириться, рвались на фронт.

Осенью сорок второго на заставы прибыло пополнение. С приходом новичков старослужащих бойцов отозвали с границы на формирование 102-й Дальневосточной дивизии. В числе счастливцев был и Петр Кагыкин; как ранее служившего в артиллерии, его направили в артдивизион Амурского полка.

...Первые бои на Курской дуге, первое ранение. А потом — Днепр, Висла, Одер...

28 апреля наши войска очистили от гитлероввцев несколько берлинских кварталов и у моста Мольтке вышли к реке Шпрее. По всему противоположному берегу гитлеровцы построили сплошную цепь дотов и дзотов, превратили каждый дом в опорный пункт. От интенсивного огня вода в реке бурлила, как в кипящем котле. Попытки переправиться на противоположный берег успеха не имели. Наступающие части залегли. Предстояло поработать «богу войны» — артиллерии.

Кагыкин устроился за выступом разрушенной стены.

— Отдыхай, пехота! Теперь слово за артиллеристами. — Повернулся к сержанту Канунникову. — Расскажи, Василий, как ты вчера заставлял непослушного фрица поднять руки вверх.

— Да ладно тебе, Петя, — отмахнулся от него Канунников.

— Скромничает. Ну тогда я за него расскажу. Это когда майор послал нас с Василием выбить фашистов из лодвала. Подобрались к цели, я прикрываю огнем, Канунников делает рывок. В амбразуры летят гранаты, один за другим раздаются взрывы, из подвала доносится шум и грозный голос Василия: «Хенде хох!» Через пролом в стене врываюсь туда, вижу, в углу несколько фрицев с вытаращенными глазами подняли руки, а Василий знай командует: «Руки вверх!». Сидит эдак на фрице, придавил его и командует: «Хенде хох!»

— В дыму ничего не видно, — смущенно отвечал Канунников на смех товарищей, — ну я, чтобы побольше нагнать на них страху, и кричу.

— Скорей бы, братцы, скомандовать «Хенде хох!» самому бесноватому, — неторопливо свертывая цигарку, мечтательно начал москвич сержант Докин. — Возьмем рейхстаг — войне конец, и айда по домам. Желающих приглашаю в гости в Москву.

«Войне конец... По домам». Слова эти, слышанные уже много раз, сейчас особенно радостно, тепло отозвались в сердце Кагыкина. Мысли его вдруг перекинулись на далекие берега Амура, где остались боевые друзья, жена и дочь. Когда уходил на фронт, дочке было всего шесть месяцев, а сейчас Томочка уже большая, спрашивает: скоро ли папа приедет? Но он, как и его товарищи, хорошо понимал — путь домой лежит через рейхстаг. До него оставались сотни метров, но это были самые трудные метры войны, и каждый отдавал себе отчет, что кто-то не дойдет до светлого праздника Победы. Сейчас об этом никто не хотел думать и говорить.

— Нет, хлопцы, сначала домой, — затягиваясь махоркой, отозвался Кагыкин. — Дома ждут не дождутся.

— Предложение твое, Докин, насчет Москвы принимаю, — подал голос Канунников. — Я хоть и жил недалеко от Москвы, а был в ней всего два раза. Когда учился в семилетке, нас, отличников, возили на экскурсию. Запомнил только Третьяковку да Красную площадь.

— Счастливый ты, Василий, семилетку окончил, — со вздохом отозвался Кагыкин. — А мне учиться не довелось, три класса — вся моя академия.

Родился и вырос Петр в сибирской глухомани, и село его называлось Волчье. Не исполнилось ему и трех лет, умер отец. Осталось на руках у матери четверо — мал мала меньше. А когда в тридцатом стукнуло восемнадцать, подался на Кузнецкий металлургический и проработал на нем почти десять лет. Большую школу жизни прошел там.

Завод поразил паренька своей громадностью, в каждом из цехов, казалось, можно уместить все их село вместе с дворами и огородами. Мартеновский цех, куда Петра определили разливальщиком, ошеломил гулом и жаром огнедышащих печей. Худой, сутуловатый, прокаленный огненным металлом мастер Митрофаныч водил его по цеху, показывал, объяснял. Петр смотрел на все расширенными от удивления глазами и недоумевал: неужели и он когда-нибудь сможет работать здесь так, как все эти люди, запомнить, о чем рассказывал умудренный опытом сталевар?

«Ты, Петруня, только не робей, — объяснял Митрофаныч, — человек, он все может, если полюбит свое дело и будет относиться к нему с душой».

Петр внимательно слушал советы мастера, старался изо всех сил, однако на первых порах не все ладилось у него. Митрофаныч строго, но без зла внушал: «Сталь разливать — это тебе не похлебку: кому погуще, кому пожиже — сойдет. — И тут же своими цепкими, заскорузлыми руками начинал показывать, ворча под нос: — Здесь надо все делать с умом. Сталь, она как живая, ее надо понимать, чувствовать. Не очистишь хорошо изложницы, поспешишь разлить горячий металл, и выйдут у тебя слитки рыхлые, с трещинами, с раковинками внутри. А замешкаешься, застудишь металл, слитки покроются морщинами, корявыми будут — черт-те что. Вот и надо потрафить, чтобы все было в аккурате. Тогда и слиток выйдет чистенький, гладенький, хоть смотрись в него, как в зеркало, и отходов не будет».

Многому Кагыкин научился на заводе у Митрофаныча и других мудрых и добрых людей. Ну а на границе и теперь вот на войне наука своя. Ее постигать заново пришлось...

...В полночь взрыв огромной силы потряс окрестность. Огненный столб взметнулся к небу, сверху в реку и на берега посыпались куски дерева, железа, бетона. Когда дым рассеялся, стало ясно — фашисты взорвали мост Мольтке. Середина его осела на разрушенные опоры, провисла до воды. Ни танки, ни артиллерия по нему пройти уже не могли. Но как только артиллерия перенесла огонь в глубину, пехота ринулась на подручных средствах и вплавь пошла на штурм вражеского берега. Кагыкин, Канунников и остальные бойцы группы майора Бондаря устремились вперед.

Сразу же за мостом группа вырвалась на улицу, ведущую на Кенигсплац, к рейхстагу. Ее перекрывали многочисленные баррикады, завалы, траншеи. Канунников, Кагыкин и Казанцев преодолели первую баррикаду и завязали бой с фашистскими автоматчиками и фаустниками.

...Дом за домом советские воины очищали последний перед Кенигсплацем квартал. До рейхстага оставалось метров пятьсот. Вся площадь перед ним перекопана траншеями, изрыта воронками от снарядов и бомб. Десятки дотов, блиндажей, колючая проволока, стальные ежи, ящики и мешки с песком. Тут же — зарытые в землю танки, перевернутые остовы грузовых машин. И все это стреляет, гремит, отчаянно сопротивляется.

Наступлению мешал и глубокий, затопленный водой ров — часть трассы строившегося метрополитена.

Группа майора Бондаря залегла. Из четырнадцати человек в ней осталось девять. Один из них, Канунников, ранен.

— Тебе, Василий, лучше бы в медсанбат... — сказал Кагыкин. — Кровь-то сочит...

— Что ты, Петя, «медсанбат»! До рейхстага рукой подать... Вместе брать будем. — Не желая больше об этом говорить, перевел на другое: — Ловко ты снял этих двух фаустников! Я ведь тоже заметил их, сажу из автомата, от кирпича только пыль летит, а достать их не могу. Да и того, который сбоку вылез со шмайсером, не увидел. Не крикнул бы ты, так и остался бы там. По правде сказать, похолодела моя душа. Да и у него, видать, рука дрогнула, когда ты закричал, потому очередь стороной пошла, вот одна только дура и зацепила. Так что, Петя, до гроба тебе спасибо.

— Да уж похолодеет, когда на тебя автомат в упор! — усмехнулся Кагыкин. — Был у меня такой случай. Летом сорок четвертого под Рогачевом танки их прорвались к нашим артиллерийским позициям. Мое орудие за бугорком, и гитлеровские танкисты не сразу его заметили. А я приловчился: как только танк выползает на бугор, тут я его прямой наводкой — бац... Четыре штуки подбил! А потом гляжу — пехота прет. Ну, эту шрапнелью. Все б ничего, да откуда-то сбоку выползла чертова коробка с крестами и прямо на орудие. Вижу — не успею развернуть свою полковушку, каюк нам пришел. Кричу подносчику: быстрей бронебойный! Развернул пушку, а танк уже шагах в тридцати. Стальная громадина надвигается, грохочет. Минута — и раздавит пушку и весь расчет. Вот тогда у меня тоже в груди похолодело. Не помню, как в казенник вогнал снаряд. А он, подлый фашист, упредил. Меня ударило в грудь, опалило огнем, но, к счастью, я успел рвануть за спуск... Ребята потом говорили: не дошел тогда фашистский танк до моего орудия шагов десять, вспыхнул факелом.

Короткая передышка кончилась, смолкли разговоры. В два часа дня залпом сотен орудий началась артиллерийская подготовка. Над головами приготовившихся к атаке солдат с воем и свистом летели мины, проносились, шипя, реактивные снаряды «катюш». Их шкворчащие, ослепительные хвосты напоминали Кагыкину раскаленный металл, выливавшийся из ковша в изложницы, разбрасывающий мириады искр. Когда гвардейские минометы открывали огонь по врагу, Петр неизменно испытывал чувство торжества. Ему казалось, что на головы фашистов низвергается тот самый металл, который он с Митрофанычем плавил на Кузнецком заводе.

От взрывов все потонуло в грохоте и черных клубах дыма. Бойцы штурмовой группы приготовились к броску. И как только артиллерия перенесла огонь в глубину вражеской обороны, Кагыкин, успевший перекинуть через ров бревно, первым перемахнул на ту, другую сторону и увлек за собой остальных. Расчищая путь огнем автомата, он бежал, перескакивал через траншеи, воронки и завалы. От него не отставали сержант Докин, ефрейторы Казанцев, Лященко и сержант Канунников с развернутым флагом. На Кенигсплац ворвались бойцы сразу нескольких полков. В дымном воздухе алыми вспышками замелькали в разных местах флаги других штурмовых групп. До рейхстага — пятьдесят, тридцать, двадцать метров... И вот наконец ступеньки лестницы, ведущей к главному входу; Кагыкин, метнув в окна несколько гранат, в числе первых взбежал по ней. Оглянулся и увидел, как сержант Канунников, бежавший за ним с флагом, покачнулся и упал на мостовую. Ефрейтор Лященко подхватил его, взял из ослабевших рук Канунникова флаг, рванулся по ступенькам вперед. Массивная входная дверь не открывалась. Несколько солдат притащили бревно.

Удар, другой — дверь с треском распахнулась. В рейхстаг ворвались сотни бойцов, завязалась перестрелка с гитлеровцами, открывшими огонь из всех углов и соседних комнат. Штурмовая группа после короткого боя ворвалась наверх. Кагыкин с товарищами пробрался по крыше к скульптурной группе, установленной на северном крыле здания рейхстага, и укрепил на ней красный флаг. Ветер подхватил алое полотнище, и оно затрепетало в дымном воздухе. Мгновение воины с сияющими, гордыми лицами, затаив дыхание, смотрели на бьющийся на ветру стяг. Треск автоматов, свист пуль заставили их лечь. Из чердачных окон с противоположной стороны ударили фашистские автоматчики. Укрыться было негде.

— Отходить вниз! — скомандовал майор Бондарь.

Бойцы кубарем скатились на второй этаж, в банкетный зал. Сбегая вниз, Бондарь успел кинуть взгляд наверх, где минуту назад ярким пламенем полыхал водруженный ими алый стяг, но в дыму трудно было что-либо разглядеть. На втором этаже шла ожесточенная перестрелка. Не успел Кагыкин занять позицию за опрокинутой тумбой и открыть огонь, как услышал: «Берегись, сзади фрицы!» Обернулся — верно: группа фашистов. Сержант полоснул по ним длинной очередью. На помощь подоспели сержант Докин и ефрейтор Ляшенко. Более десятка вражеских солдат повалились на пол, остальные торопливо подняли руки.

К концу дня 30 апреля накал боя в рейхстаге ослаб. Залы и комнаты очищались от гитлеровцев. Группа добровольцев Бондаря после многочасового боя спустилась на первый этаж. Бойцы присели на ступеньки лестницы, вынули кисеты. Кагыкин оглянулся. В центре зала, напротив входа, возвышалась большая статуя. Когда ворвались в рейхстаг, в дымном полумраке он чуть не натолкнулся на нее, но разглядывать было некогда, быстро промчался наверх. Теперь же с любопытством созерцал ее. Надменный властелин с сурово насупленными бровями недружелюбно смотрел на бойцов.

— Кто это? — спросил Кагыкин. — Что он так хмурится, вроде чем-то недоволен?

— Бисмарк. «Железный канцлер», как зовут его немцы, — ответил всезнающий москвич Докин. — Железом и кровью создавал великую Германию.

— Что, тоже вроде Гитлера? — скручивая цигарку, допытывался Петр.

— Нет, он был поумней. Предупреждал немцев — никогда не воевать против России.

— Видать, башковитый был, не в пример бесноватому фюреру. Чуял, кто пойдет на Россию, тот непременно приведет за собой русских солдат прямо в рейхстаг, — под общий смех закончил Кагыкин.

30 апреля площадь и вся местность, прилегающая к рейхстагу, огласилась громогласным «Ура!». В воздух полетели пилотки, фуражки, шлемы танкистов. Над главным куполом рейхстага взвилось Красное знамя, водруженное разведчиками 3-й ударной армии сержантом Михаилом Егоровым и младшим сержантом Мелитоном Кантария.

С ликующими лицами, горящими радостью глазами солдаты обнимались, поздравляли друг друга с Победой.

Долгими трудными дорогами шли они к ней. Петр Кагыкин вспоминал боевых друзей — пограничников Дальнего Востока, которые, отправляя его на фронт, наказывали сражаться храбро, мужественно, гнать фашистов до самого Берлина. Теперь Петр мог доложить им, что наказ выполнил.

Родина высоко оценила подвиг сержанта Петра Петровича Кагыкина, присвоила ему звание Героя Советского Союза.

* * *

После войны Петр Кагыкин вернулся на Дальний Восток, на берега Амура, где прежде служил на границе. Работал в отделе социального обеспечения райисполкома села Ленинское Хабаровского края.

В 1952 году тяжелая болезнь оборвала жизнь героя. Но память о нем живет в сердцах людей. В селе Ленинское его именем названы средняя школа и одна из улиц.

В 1975 году постановлением Совета Министров РСФСР имя Героя Советского Союза Петра Петровича Кагыкина присвоено пограничной заставе, на которой он служил.

Идут годы, меняются на заставе люди, но живет славная традиция — ратными делами, отличными показателями в службе и учебе оправдывать высокое звание именной.

Содержание