Старший сержант Женя
Просматривая подшивки фронтовых газет, всегда ждешь какого-либо открытия: яркого боевого подвига или человека с необычной судьбой.
С пожелтевшей страницы газеты «На страже Родины» смотрит улыбающаяся девушка. Открытое, живое, веселое лицо, густые волнистые волосы. На гимнастерке гвардейский значок, две боевые медали. Под фотографией подпись: «Гвардии старший сержант Женя Кушнаревская. Парторг пограничной заставы, активная участница боев с фашистскими захватчиками. Ей 19 лет, она с первых дней войны на фронте...»
Девятнадцать лет — и четыре года под огнем, член партии, парторг заставы! Пятнадцатилетней девчушкой ушла на фронт! Где она теперь? Жива ли? Как сложилась ее судьба?
Долгие поиски в архивах, расспросы ветеранов-пограничников навели на след. Он петлял по заставам и отрядам западной, дальневосточной границы и наконец привел в Киев.
Женя Кушнаревская — теперь Евгения Дмитриевна Морозова, жена офицера-пограничника, мать двоих сыновей — была в пору нашей встречи инструктором окружного Дома офицеров по работе с семьями.
Кабинет Евгении Дмитриевны увешан броскими объявлениями о предстоящих лекциях, киноутренниках, концертах, встречах. Тут и вечер «Для вас, женщины», и цикл бесед «Для молодой офицерской семьи», и другие увлекательные мероприятия.
Евгения Дмитриевна рассказывает о проведенном вечере «Сражались мы не ради славы, а ради жизни на земле», о своих новых планах и задумках. Чувствуется, что военно-патриотическая тема — самая близкая и любимая для нее.
Увидев в моих руках фотографию из фронтовой газеты, она вскинула темные густые брови и улыбнулась так же весело, молодо, как когда-то фотографу из фронтовой газеты.
— Где вы ее разыскали? Это было в начале сорок пятого. Наш сто тридцать пятый пограничный полк находился тогда в Чехословакии. Мы ликвидировали бродившие в тылу наших войск недобитые группы фашистских вояк, вылавливали шпионов и диверсантов.
И разговор незаметно перекинулся к самым памятным событиям в ее жизни.
...Июль 1941 года. Фронт отодвигался на восток. Фашисты уже вторглись на территорию Винницкой области. Маленький, тихий город Турбов был охвачен тревогой. В военкомате сутолока, шум. Людей — не пробиться.
Женя и ее подруги долго стояли в дверях, потом, осмотревшись, стали протискиваться к перегородке. Военком повернулся в их сторону, нахмурился.
— А вам, девочки, что тут надо?
Женя приподнялась на цыпочках, через барьер протянула заявление. Военком пробежал глазами исписанный аккуратным ученическим почерком листок и перевел взгляд на замершую в ожидании Женю.
— Никакого фронта. Ступайте домой. Воевать у нас есть кому и без вас, — сказал и вернул заявление.
Всю ночь Женя не сомкнула глаз.
На следующий день она написала новое заявление, достала все свои значки: БГТО, БГСО, «Юный ворошиловский стрелок», аккуратно приладила их к курточке и направилась в военкомат: «Пусть видят, неспроста прошусь на фронт».
Домой Женя вернулась расстроенной до слез, незаметно прошмыгнула в свою комнату и уткнулась мокрым лицом в подушку. Пришел отец и еще с порога спросил, дома ли Женя. Подозвал ее, посадил рядом:
— Не ходи ты, дочка, больше туда, не отрывай занятых людей от дела...
Женя закусила губу, опустила голову. Отец ласково обнял ее худенькие плечи.
— Мала ты еще на фронт.
— «Мала»! — еле сдерживая слезы обиды, воскликнула дочь. — Мне уже шестнадцатый год! Умею стрелять из винтовки и нагана, могу перевязывать раненых...
— Вот и хорошо, будешь помогать нам в истребительном батальоне, дежурить у телефонов.
Отец и мать Жени в первые же дни войны стали бойцами истребительного батальона и теперь почти каждый день выезжали по тревоге на ликвидацию выброшенных в тыл немецких парашютистов.
— Немец-то прет и прет... — озабоченно продолжал отец. — Видно, скоро и нам придется уходить на восток.
Женя тревожным взглядом впилась в посуровевшее лицо отца: она знала, что наша армия терпит неудачи, отступает, но это же временно. А тут вдруг страшные, холодящие душу слова отца — «уходить на восток».
...Истребительный батальон покидал город с последними подразделениями Советской Армии.
Тревожные сумерки окутывали землю. Женя смотрела на полыхавшее над родным городом зловещее зарево и чувствовала, как по щекам катятся слезы.
Под Запорожьем, в Ново-Московске, истребительный батальон влился в 275-ю стрелковую дивизию. Мужчин распределили по полкам, а женщинам предложили отправиться в тыл, к родным и знакомым. Женя решительно заявила родителям, что никуда не поедет, останется с отцом в дивизии. Напрасно уговаривал отец, плакала мать, дочь была непреклонной. Отец сдался и упросил командование оставить ее в медсанбате.
— Ехать бы тебе в тыл, школу кончать, — с укором и сочувствием сказал начальник медсанбата военврач 2 ранга Коровин, придирчиво осмотревший Женю от коротких, торчавших в сторону косичек до стоптанных туфель. — Но так уж и быть, останешься в медсанбате. Пойдешь к Софье Львовне помощницей. Будешь прилежно учиться — сделает из тебя хорошего санинструктора.
Высокая, сухощавая, строгая с виду Софья Львовна Розенберг встретила Женю приветливо, и девушка сразу потянулась к ней сердцем.
Старшая медсестра учила Женю, показывала, как накладывать жгут, перевязывать раны. Когда Женя занималась в санкружке, все у нее получалось быстро, ловко. Там все казалось просто: условные раны, условные перевязки. А тут и кровь, и раны настоящие. От прикосновения к ним у Жени дрожали руки, сковывала робость. Особенно трудно было в ночные дежурства. От стонов, криков, окровавленных бинтов и ран Жене иногда становилось дурно, кружилась голова, тошнота подкатывала к горлу.
— Женя, тебе плохо, ты вся побледнела, — часто после боя говорила Софья Львовна. — Пойди, детка, отдохни.
— Нет, ничего, пройдет, — подавляя чувство тошноты, отвечала она, брала из рук своей наставницы бинты и продолжала работать.
В августе под Запорожьем завязались тяжелые бои. Отец Жени командовал отделением разведчиков. Несколько раз он появлялся в медсанбате, навещал дочку.
— Как себя чувствуешь, главный санитар? — Дмитрий Константинович доставал из кармана кусочек сахара, аккуратно завернутый в бумажку. — Держи. Это тебе.
— Зачем, папочка, — хмурилась Женя, — я ведь получаю такой же паек...
— Бери, бери! Знаю, какая ты у меня сладкоежка.
В последний раз он забежал в медсанбат на несколько минут, спросил дочь, как она живет, и тут же заспешил в обратный путь.
— Прощай, доченька, тороплюсь. Сегодня ночью уходим на серьезное задание.
Он обнял ее и поцеловал в лоб. Жесткая щетина небритого подбородка царапнула щеку. Женя посмотрела на отца. Прежде он работал директором Дворца культуры. Всегда чисто выбритый, в белой накрахмаленной рубашке с галстуком, Дмитрий Константинович выглядел аккуратным, молодцеватым. Теперь же, в загрубевшей, пропитанной соленым потом гимнастерке, крепко перехваченной ремнем, он показался Жене сильно постаревшим.
А через несколько дней в медсанбат прискакал на коне командир разведвзвода Демин. Он и раньше не раз заезжал. Бывало, еще издали увидев Женю, кричал: «Привет главному санитару!» — и доставал из кармана завернутый в бумажку кусочек сахара. На этот раз молча слез с коня, достал из кармана сахар и, не поднимая глаз, тихо сказал:
— Тяжелую весть я привез тебе, Женя.
Несколько дней она находилась словно в тяжелом бреду. Все для нее померкло и опустело. Как тень бродила по медсанбату, не замечая вокруг себя ничего, не слыша слов друзей, пытавшихся утешить ее. Потом пошла к начальнику медсанбата.
— Не могу я больше оставаться здесь. — И посмотрела умоляющими, сухими, выплакавшими все слезы глазами. — Отправьте на передовую. Буду мстить за отца.
Военврач Коровин не сразу ответил. Потирая пальцами наморщенный лоб, он долго подыскивал слова, которые могли бы облегчить ее горе и заставить отказаться от своего решения.
— Милая моя девочка, — с отеческой теплотой сказал он. — Не могу я выполнить твою просьбу.
— Прошу вас, отпустите на передовую, — глотая слезы, настаивала Женя.
Получив отказ, она писала новое заявление. Наконец начальник госпиталя сдался, отпустил Кушнаревскую на передовую.
...Командир роты автоматчиков встретил девушку недоуменным взглядом. Капитан не без улыбки осмотрел огромные кирзовые сапоги почти в половину ее роста, покачав головой, перевел взгляд на свисавшую с плеч гимнастерку с подвернутыми рукавами. Потом кивнул на стул, пригласил сесть и рассказать о себе, о том, как оказалась на передовой.
— Трудно будет тебе, — выслушав девушку, сказал капитан. — Но, коль твердо решила отомстить фашистам за отца, будем воевать.
Он вызвал старшину и показал на санинструктора:
— Одеть ее как настоящего бойца.
В первые дни пребывания в роте Женя часто ловила на себе удивленные взгляды бойцов. Некоторые пожимали плечами, как бы говоря: «И зачем только посылают таких на передовую?» А другие с юмором думали: «Ей не с санитарной сумкой на передовой, а с куклами бы еще возиться!»
Но такое мнение держалось до первого боя.
— Молодец, Женя, — похвалил командир роты, — боялся я, что растеряешься, а ты смело действовала. Двух раненых вынесла в тыл.
— Что вы, товарищ капитан, «вынесла»... — смущенно улыбнулась Женя. — Я только взяла у них автоматы и чуточку помогла им. Они сами...
— А не страшно было? — улыбнулся капитан.
— Страшно, — прошептала Женя. — Особенно когда пули вжик-вжик над головой, а я все носом в землю. Бойцы смеются: «Женя, та, которая пропела, далеко уж улетела».
Еще не один бой, не одно испытание выдержала она, прежде чем почувствовала себя настоящим бойцом, санинструктором.
В 10-й дважды Краснознаменной Терской гвардейской бригаде, в батальоне автоматчиков не было санинструктора. Кушнаревскую направили туда.
Комбат, плечистый усатый майор, взглянув на нее, поморщился, сказал холодно:
— Я не просил присылать мне девчонок. У меня, видите, какие орлы. — И кивнул в сторону автоматчиков. — Им придется оказывать помощь, с поля боя вытаскивать. — И, не повернув головы, сурово буркнул: — Так что можете возвращаться.
— Никуда я не пойду, — твердо заявила Кушнаревская. — Не хотите принимать, звоните в бригаду.
...Бой начался на рассвете. Стремительной атакой батальон выбил немцев из первой линии траншей. Фашисты отступили за железнодорожную насыпь. Автоматчики, преследуя противника, прорвались за железную дорогу. Но враг плотным огнем отсек основные силы батальона, прижал их к земле. В это время Женя услышала крик: «Сестра! За насыпью раненые!»
Вскинув санитарную сумку за спину, взяв автомат в правую руку, она по-пластунски поползла вперед. Когда поднялась на насыпь, по цепи передали команду: «Отходить». Но Женя даже не оглянулась, перемахнула через рельсы, скатилась вниз, перевязала раненых и только собралась с ними в обратный путь, сзади, справа, слева послышались крики, треск автоматов: фашисты поднялись в контратаку. «До насыпи не успеть», — с горечью подумала девушка. Взгляд ее остановился на бурых зарослях камыша.
— Скорее туда, в укрытие!
— Сестренка, оставь нас, уходи сама, еще не поздно.
Но она и слышать этого не хотела. Подставила плечо одному раненому, взяла под руки другого и, не теряя ни секунды, устремилась в заросли камыша.
— Быстрее, миленькие! Быстрее! — тяжело, прерывисто дыша, торопила она раненых.
Скользя на замерзших, запорошенных снегом лужах, спотыкаясь о кочки, они забрались в самую гущу камышей, приготовили автоматы и затаились.
Голоса гитлеровцев все ближе и ближе, треск автоматов уже совсем рядом. Сквозь камыши видны сгорбленные фигуры. Фашисты двигались к насыпи, поливая все перед собой свинцом. Над головами раненых свистели пули, срезанные метелки камышей сыпались на спины. Автоматчики вставили запалы в гранаты, положили перед собой.
— Дайте ее мне, — потянулась Женя к одной гранате. Раненый отвел ее руку, обратил к девушке бледное, с горящими глазами лицо.
— Если фрицы обнаружат, — тяжело, прерывисто дыша, сказал он, — мы откроем огонь, а ты уходи.
— Дело он говорит, — поддержал другой раненый, — нечего тебе рисковать. А фашистам дадим по зубам. — Он кивнул на гранаты. — Живыми не возьмут.
Женя отрицательно покачала головой...
Поздно вечером блиндажи и землянки автоматчиков облетела радостная весть: санинструктор и два раненых бойца вернулись.
Дверь в медпункт распахнулась, и вместе с клубами морозного воздуха через порог шагнул комбат Соболев. Увидев Кушнаревскую, примостившуюся на ящике у раскаленной печки и силившуюся снять сапоги, широко улыбнулся, довольно разгладил усы:
— Молодчина! Как дела?
— Все в порядке, товарищ майор. — Женя хотела встать, но офицер жестом остановил ее. — Вот портянки примерзли к подошвам.
— А ну держись покрепче! — Майор сдернул один сапог, потом другой. — Левченко, помогите растереть ноги спиртом. Хорошо накормите и не будите ее, пока не досмотрит последний сон...
...Особенно запомнился Кушнаревской теплый мартовский день сорок третьего года, когда принимали в партию. Бойцы-автоматчики, которым храбрости не занимать, о своем санинструкторе говорили с большой теплотой и уважением, ставили ее в пример. Рассказывали, как в одном бою благодаря Жениным храбрым действиям удалось взять неприступный опорный пункт фашистов. Было в этой истории немало преувеличений и солдатского юмора. А произошло вот что. На Кубани близ станицы Тимашевской фашисты превратили один хутор в сильно укрепленный опорный пункт. Несколько попыток взять его успеха не имели. Тогда решили выбить немцев внезапной ночной атакой. Темной ночью автоматчики незаметно подошли к хутору. Но враг обнаружил их раньше, чем они достигли рубежа атаки. Хлынул пулеметный ливень. Бойцы залегли. Огонь усиливался с каждой минутой. Трассирующие пули, словно огненные струи, хлестали по залегшим цепям. «Что же мы лежим? Где командир? Может, убит?» Женя не помнила, как к ней пришло это решение, вскочила и с возгласом «Вперед!» бросилась к хутору.
Трудными дорогами с санитарной сумкой и автоматом прошла Евгения Кушнаревская сотни верст. В составе 135-го пограничного полка участвовала в боях на территории Румынии, Венгрии. День Победы праздновала на чехословацкой земле. Там повстречала друга жизни, офицера-пограничника Петра Матвеевича Морозова.
...Пока мы беседовали, телефон то и дело звонил. Одни советовались, как лучше организовать встречу с ветеранами войны и знатными людьми, другие просили помочь подготовить устный выпуск журнала «Боевые подруги», третьи — приехать на заседание женсовета...
— Бывает и трудно, — сознается Евгения Дмитриевна, — что греха таить. Иногда намотаешься так, что белый свет, кажется, не мил. Но вспомнишь, что на фронте бывало и потруднее, скажешь себе: «Выше голову, гвардии старший сержант!» И снова за работу.