За полчаса до войны
Его приволокли к берегу и, как мешок, бросили в лодку. От удара о мокрое ребристое днище и знобящего холодка политрук Фесенко очнулся. Над ним качалось мутно-серое небо. Расплывчатые звезды лениво кружились перед глазами, сливаясь одна с другой, и уплывали в мутную непроглядную даль. Тяжелые, словно набухшие, веки сами смыкались. И тогда гасли звезды, и ему казалось, что он снова проваливался в глухую, бездонную черноту. Фесенко силился открыть глаза и побороть слабость. Слипшиеся веки правого глаза с трудом открывались. Теплая струйка от виска стекала по щеке к уголку рта. Политрук языком провел по пересохшим губам и ощутил солоноватый вкус запекшейся крови. «Где я? Что со мной?» — попытался вспомнить он. Но в голове стоял чугунный гул. В сумеречном сознании громоздились обрывки мыслей, и словно в тумане вырисовывалась картина случившегося с ним.
...В два часа ночи политрук Фесенко вернулся с проверки нарядов, доложил начальнику заставы старшему лейтенанту Плотникову, что дозоры несут службу бдительно, признаков нарушения границы не обнаружено. Выслушав доклад, Плотников указал на стул:
— Садись, отдохни малость.
Политрук опустился на старенький скрипучий стул, устало откинулся на спинку.
— Что нового слышно из отряда, Александр Григорьевич? — спросил он начальника заставы. — Какая обстановка?
Плотников ответил не сразу. Щелкнул портсигаром, достал папиросу, неторопливо потер пальцами морщинки на лбу, как бы взвешивая то, что собирался сказать.
На границе было тревожно. Целыми днями по ту сторону Прута, на румынской территории, на проселочных дорогах клубилась пыль, слышалось ржание коней, скрип повозок — отселяли крестьян от границы. А по ночам из-за Прута доносился гул моторов, металлический лязг — фашисты подтягивали к реке танки, артиллерию, войска.
— Похоже, Семен, — наконец начал Плотников, — не дадут нам фашисты мирно жить. Враг подполз к самому нашему порогу, и, конечно, не с добрыми намерениями.
Плотников посмотрел на «ходики»: стрелки показывали ровно два часа.
— Отдохни немного, а в четыре тебя подниму, подменишь меня на дежурстве. Утром надо встретиться с командиром полка Чапаевской дивизии, договориться о взаимодействии в случае чего.
Фесенко и Плотников опять взглянули на часы: маятник монотонно отстукивал «тик-так», «тик-так». Минутная стрелка начала очередной круг по циферблату. Сколько раз по этим часам они отправляли наряды на границу и встречали их! Оборотами стрелок этих «ходиков» измеряли службу, учебу, труд и отдых. Казалось, ничто не могло нарушить привычного течения времени, ритмичного отсчета секунд, минут и часов, как и четкой, рассчитанной по минутам жизни заставы. Никто из них тогда не предполагал, что минутная стрелка совершит всего лишь два оборота и наступит грань, роковая черта, которая рассечет время на две части: мир и войн а.
Фесенко направился к выходу. Жил он в домике на самом берегу Прута, на отшибе, вдали от заставы.
Вот и дом. Политрук не пошел в спальню, чтобы не будить жену и ее сестренку, гостившую у них, а, не снимая снаряжения, прилег на диван в прихожей. Усталость вмиг сморила его, будто провалился во что-то мягкое, приятное.
...Треск и скрежет сорванной с петель двери подбросили Фесенко с дивана. Еще не осознав, что произошло, он выхватил пистолет из кобуры. Когда в проем сорванной двери ринулись вражеские солдаты, он выстрелил в них несколько раз. Удар по голове оглушил его. В глазах померкло. Под ногами провалилась опора, и сразу все вокруг зашаталось, поплыло...
Все это промелькнуло в его сознании в считанные секунды. Фесенко с трудом открыл глаза. Над ним стоял офицер-верзила. Фашист размахивал пистолетом и покрикивал на суетившихся на берегу солдат. Потом повернулся к автоматчику, сидевшему на носу лодки со шмайсером, направленным на политрука, бросил ему несколько слов. Фесенко уловил одно, знакомое: «шиссен!» — «стреляй!». Было ясно, что это относилось к нему. И тут в уши ударил страшный грохот, словно раскололась земля. Небо, точно приподнятое этим взрывом, осветилось багровыми отблесками. Над заставой взметнулись огненно-черные столбы. Душу Фесенко обожгла страшная догадка: война! Минуту спустя он услышал, как заработали пулеметы. Политрук безошибочно определил — длинными очередями били из блокгаузов «максимы». В их долгие, ровные строчки вплетались короткие, отрывистые очереди «дегтярей», по всему периметру обороны заставы часто защелкали винтовочные выстрелы, захлопали взрывы гранат. Бой с каждой минутой разгорался. В треске пулеметной и ружейной пальбы слышались команды немецких офицеров, крики, стоны раненых. Фесенко приподнял голову и увидел, как к берегу, к лодкам немцы тащили убитых и раненых солдат. На сердце стало легче: застава дает отпор.
Офицер, стоявший на корме, что-то гаркнул, лодку оттолкнули, и она закачалась на волнах. «Сейчас увезут на ту сторону, в гестапо. Начнутся допросы, пытки...» От этой мысли сердце политрука сжалось до боли.
Фашист-верзила с пистолетом в руке глыбился над политруком. Лица его Фесенко не видел, широкий чугунный подбородок закрывал и нос, и глаза, и, казалось, еще полнеба.
Политрук видел наведенное на него дуло шмайсера и пистолет в руке офицера. «Малейшее движение — и пуля в лоб. Но лучше погибнуть в борьбе, чем под пытками гестаповцев». Мысль работала молниеносно. Глаза Фесенко впились в офицера и следили за каждым его движением. Тот, широко расставив ноги, задрав бульдожий подбородок, самодовольно смотрел вперед, видимо, предвкушая похвалу и награду за взятого в плен комиссара.
Фесенко собрал все силы, напряг до предела каждый мускул и ударил фашиста каблуком в пах. Гитлеровец взревел и, потеряв равновесие, рухнул за борт. В то же мгновение политрук выпрыгнул из лодки и ушел под воду. Автоматчик выпустил длинную очередь по кругам, расходившимся от того места, где скрылся под водой русский, ждал, когда тот появится. Прошло две-три минуты, и гитлеровец решил, что с русским покончено. Но Фесенко вынырнул с другой стороны лодки, метрах в тридцати. Вздымая фонтанчики брызг, полоснула длинная очередь. Политрук успел глотнуть воздуха и скрыться под водой. И так не раз он появлялся на секунду — и мгновенно исчезал. Фашист наугад строчил из автомата, а Фесенко под водой уходил все дальше и дальше.
Плыть под водой становилось все труднее, намокшее обмундирование тянуло ко дну, грудь ломило от недостатка воздуха, сердце неистово билось, кровь стучала в висках и ушах. Надо бы всплыть, отдышаться, но сзади слышались очереди фашистского автоматчика, пули поднимали вокруг фонтанчики брызг.
Более километра проплыл Фесенко вниз по течению Прута. Прибившись к берегу, ухватился за ветки кустарника. Выбраться из реки сразу не хватило сил. Передохнув, с трудом выкарабкался на берег, грудью упал на землю, одеревеневшими пальцами судорожно вцепился в холодную росистую траву, словно боясь, что плескавшиеся рядом волны Прута могут подхватить его беспомощное тело и, как щепку, унести в Дунай. Отдышавшись, он перевернулся на спину. В глаза ударила пронзительная синь неба. Было совсем уже светло, первые лучи солнца бросили бронзовые блики на деревья, изумрудом вспыхнули в капельках росы. Где-то в стороне в небе слышался нудный гул самолетов. «Фашистские стервятники», — по звуку определил Фесенко. Со стороны заставы и деревни Джурджулешты доносилось уханье снарядов и мин. «Как там застава? Что с семьей? — Семен за все это время впервые вспомнил о жене и ее сестренке. — Сумели ли спастись или их уже нет в живых?» — с тоской подумал он и решительно встал, но тут же опустился на колено: острая боль в ноге пронзила тело. Очевидно, когда выпрыгивал из лодки, пуля все же зацепила. В горячке он ничего не заметил и только сейчас почувствовал, что ранен.
Опираясь на палку, Фесенко доковылял до наблюдательного пункта моряков-пограничников. Там ему перевязали рану на ноге, забинтовали голову, дали сухую одежду — брюки, тельняшку, бескозырку. Что было с заставой, моряки не знали, телефонная связь прервалась в первые же минуты войны.
Пробираясь оврагами, кустарником, Фесенко с тревогой думал: сумела ли застава отразить удары неприятеля или враг уже захватил ее? На окраине Джурджулешты политрук увидел красноармейцев Чапаевской дивизии, занимавших оборону. От командира роты узнал, что пограничники отбили первые атаки. Не обращая внимания на боль в ноге, на разрывы мин, свист осколков над головой, Фесенко изо всех сил спешил на заставу. Вот она, родная! Стоит, окутанная пылью и дымом, кирпичные стены иссечены осколками снарядов, окна без стекол, там, где были клумбы, теперь воронки от снарядов и мин.
По ходу сообщения Фесенко добрался до блокгауза. Пограничники, увидев политрука, словно оцепенели, смотрели на него, как на приведение. Фесенко подумал, что их смутила его морская форма.
На командном пункте старшина Пивторабатько, увидев Фесенко, от неожиданности отпрянул, в смятении посмотрел на него расширенными от удивления глазами.
— Товарищ политрук, живы! — воскликнул он. — А мы ведь считали вас погибшим.
— Жив я, товарищ старшина, жив. Рассказывай, как тут у нас.
Высокий, широкоплечий, атлетического сложения Пивторабатько поправил ремень, оттянутый гранатами, одернул гимнастерку.
— Отбили, товарищ политрук, все их атаки, скинули поганых в Прут. — И тут, как бы вспомнив очень важное, что чуть было не упустил, старшина тепло улыбнулся. — Жинку вашу и ее сестрицу выручили. Все женщины и пацаны сейчас в дальнем блиндаже. Лидии Демьяновне треба сказать, шо вы тут, на заставе, а то вона убивается, вся в слезах.
Лицо Фесенко просияло:
— Значит, живы! Я уж думал, что не увижу их.
— Когда высадились фашисты на берег, — продолжал старшина, — тьма-тьмущая, аж жутко стало. А потом, как саранча, поперли на наши дзоты. Ну, мы их тут косили из пулеметов, били гранатами. Они только поспевали таскать к лодкам раненых да убитых. Те, что остались живы, удрапали на тот берег.
— Молодцы, ребята! — похвалил Семен. — Дали прикурить фашистам.
— Но и у нас, товарищ политрук, тяжелая потеря... — Пивторабатько смолк, опустив глаза, словно не решаясь сообщить тяжелую весть. Фесенко вскинул на него тревожный взгляд. — Плотников погиб...
— Как?! Александр Григорьевич?!
— В первые же минуты боя не стало начальника заставы.
Весть эта ошеломила Фесенко. Он не мог смириться с мыслью, что Плотникова нет в живых. Всего несколько часов назад они сидели с ним в канцелярии и обсуждали положение на границе. Он все еще стоял перед глазами Фесенко, серьезный, озабоченный, в ушах звучал его голос: «Похоже, Семен, не дадут нам фашисты мирно жить».
Старшина докладывал о раненых бойцах, которые не захотели ехать в госпиталь и, получив первую помощь, вернулись на боевые позиции, о пограничниках, отличившихся при отражении фашистских атак. Политрук слушал его, а из головы не выходил Плотников. Весть о смерти близкого товарища, боевого друга горечью опалила душу, жестким комом застряла в груди.
Опираясь на костыль, который раздобыл связной Карауш, прихрамывая, политрук обошел все огневые точки, поблагодарил бойцов за стойкость и умелые действия.
Затем направился в блиндаж, где находились женщины и дети.
— Сеня, жив! — бросилась к мужу Лидия Демьяновна, как только он появился на пороге блиндажа. — А мы тебя уже оплакали, думали, погиб, — уткнувшись лицом в плечо мужа, всхлипывая, причитала она.
— Жив я, как видишь, жив. — Он приподнял et голову и, глядя в искрившиеся слезами глаза, спросил: — Как вы тут?
Она не ответила, смотрела на мужа удивленно, словно не узнавала его.
— Сеня, ты поседел... Виски совсем белые...
— Главное, что голова цела. Немножко поцарапанная, но до серебряной свадьбы заживет, — отшутился Семен. — Не журитесь тут. Я побегу.
Фесенко шагнул к выходу и тут почувствовал на себе тревожный взгляд жены Плотникова.
— Семен, что слышно о Саше? Старшина еще утром сказал, что он ранен, отправлен в госпиталь, в отряд.
Вопрос застал политрука врасплох. От нее скрыли правду, пощадили ее больное сердце. Фесенко не знал, как ему поступить: открыть горькую истину или поддержать святую ложь? Анфиса Андреевна со страхом и надеждой смотрела на Семена, ждала ответа. Он не выдержал взгляда, отвел глаза.
— Связи с отрядом, Анфиса Андреевна, у нас нет. Но думаю, Александр скоро поправится.
Сказал это и быстро вышел из блиндажа. После полудня связь с отрядом восстановили. Фесенко доложил обстановку начальнику погранотряда.
— Как чувствуешь себя? Как нога? Может, в госпиталь отправить? — спросил подполковник Грачев.
Фесенко наотрез отказался.
— Тогда принимай от Пивторабатько командование. Нельзя допустить форсирование противником Прута в районе заставы и деревни Джурджулешты. Ваша застава — ключ к обороне всего правого фланга отряда. Высылаю подкрепление.
Связь оборвалась, враг начал артиллерийский и минометный обстрел. Наблюдатели докладывали, что на том берегу противник накапливает силы, подтягивает плавсредства. Пограничники заняли огневые точки, приготовились к отражению нового удара.
Пивторабатько с двумя пограничниками вкатил на командный пункт станковый пулемет.
-Зачем взяли «максим» из дзота? — строго спросил Фесенко. — Станковые пулеметы в дзотах — опора всей нашей обороны!
Он готов был крепко отругать Пивторабатько за самовольные действия. Но тот стоял и улыбался.
— Товарищ политрук, мы тех пулеметов не трогали.
— Где же взяли?
— Я из учебного зробыв. Сменил замок и ствол. Работает кратче боевого. Будет у нас как огневой резерв.
Фесенко только покачал головой: «Молодец Пивторабатько. Видно, семь лет службы на границе не прошли даром!»
До конца дня фашисты пытались форсировать Прут в нескольких местах и захватить плацдармы, но все их попытки были ликвидированы огнем и контратаками пограничников, поддержанных артиллерией и минометами Чапаевской дивизии.
Вечером политрук распорядился: жен и детей командиров отправить на ближайшую станцию для эвакуации в тыл.
На следующий день, 23 июня, противник пытался высадиться на левом фланге. Лейтенант Тандик, прибывший из отряда с группой пограничников, вступил в бой. В донесении он сообщал, что до двух рот немцев и румын пытаются захватить плацдарм. Просил подбросить людей и хотя бы один пулемет. «Двадцать человек с тремя пулеметами против двух рот — драться можно, — прикинул Фесенко. — Основные силы надо держать в кулаке здесь. Тут, в районе заставы, неприятель будет пытаться захватить плацдарм, чтобы воспользоваться железной и шоссейной дорогами для наступления на Бендеры и Кишинев». Но отказать Тандику в просьбе Фесенко не мог, надо было хоть чем-то поддержать молодого командира.
— Федоров и Мельников, с ручным пулеметом бегом на левый фланг к лейтенанту! — приказал политрук.
Не успели пулеметчики скрыться из виду, как с правого фланга прилетела тревожная весть: неприятель силою до взвода высадился на наш берег и пытается прорваться в тыл. Наряд младшего сержанта Михайлова ведет бой.
Спустя несколько минут пять кавалеристов, пароконная повозка со станковым пулеметом и четырьмя пограничниками во главе с политруком, поднимая пыль на дороге, мчалась на правый фланг. Пулеметчик Тараненко, навалившись грузным телом на «максим», придерживал его, чтобы на колдобинах не слетел с повозки.
Связной политрука красноармеец Карауш, смуглый крепыш, нахлестывал взмыленных лошадей, гнал галопом. Но Фесенко казалось, что едут они очень тихо, и он нетерпеливо подгонял возницу: «Быстрей! Быстрей!» Надо было успеть, пока противник не сбил наряд Михайлова. Сколько он может продержаться с тремя бойцами и ручным пулеметом против взвода? Если фашисты прорвутся оврагами к нашей артиллерийской батарее, могут захватить ее и ударить с тыла.
До стыка с соседней заставой было не больше четырех километров. Сколько раз, проверяя наряды, Фесенко прошагал их туда и обратно! Но никогда эти километры не казались такими длинными, как сейчас. С каждой минутой шум боя, пулеметные очереди и треск автоматов становились все ближе и ближе. Вот и высотка, на которой закрепился Михайлов. Его «дегтярь» короткими, гулкими очередями — тук-тук-тук — размеренно бил по противнику. Фашисты залегли и отстреливались из автоматов.
— Молодец, Михайлов! — воскликнул политрук. — Прижал гитлеровцев к земле!
Фесенко приказал конной группе отрезать неприятелю путь в тыл, а сам с пулеметом на повозке на полном аллюре зашел от реки и ударил фашистам в спину.
Бой длился не более получаса. Почти вся вражеская группа была ликвидирована. Несколько солдат во главе с раненым офицером попали в плен.
Повозка, нагруженная трофейным оружием, поскрипывала на ухабах проселочной дороги. Фесенко сидел на телеге, пристроив поудобнее нывшую от боли раненую ногу, облокотись на станковый пулемет. «Максим» еще дышал жаром и порохом. «Максимушка», — ласково похлопал его рукой политрук, — выручил нас здорово!» И тут же с благодарностью вспомнил слова Пивторабатько: «Будет у нас как огневой резерв». Вот и пригодился.
Над Прутом поднималось еще нежаркое, ласковое солнце. Серые ранним утром камыши наливались под его лучами яркой зеленью. Полупрозрачная дымка, курившаяся над водой, лениво уползла к берегам. На траве жемчугом сверкали пронизанные солнцем капли росы. Но ни политрук, ни его бойцы не замечали первозданной красоты. В ушах еще гремели пулеметные очереди, взрывы гранат, а разгоряченные боем взоры были устремлены к заставе, над которой висела пелена пыли и дыма от вчерашнего боя. Каждый думал: какие испытания готовит новый день?
Политрук и бойцы не успели остыть от жаркой схватки на правом фланге, как враг начал артиллерийский обстрел.
Фесенко, находившийся вместе с пулеметчиком Тараненко и связным Караушем на командном пункте, всматривался в противоположный берег. Сквозь завесу пыли, поднятую разрывами снарядов и мин, трудно было углядеть, что там происходило, но, по всем признакам, противник собирался форсировать реку.
Лодки с вражескими солдатами пограничники заметили, как только те отчалил и от своего берега. Их насчитали около полусотни, в каждой по семь — десять человек. По окопам полетела команда: «Приготовиться!»
Карауш, горячий, шустрый молдаванин, лежавший вместе с Тараненко за пулеметом, повернулся к Фесенко:
— Товарищ политрук, может, пора?
— Спокойно, пусть подплывут ближе.
Фесенко чувствовал по себе, что в эти минуты нервы у всех — как натянутые струны. Успокаивая подчиненных, он сам с трудом сдерживался, старался подавить мелкую дрожь, пробегавшую по телу. Из головы не выходили слова начальника отряда: «Ваша застава — ключ к обороне всего правого фланга...» Сумеет ли он удержать этот ключ? Справится ли?
Когда лодки противника приблизились на 100–150 метров, на них обрушился шквал огня. Били станковые и ручные пулеметы. Огонь открыли ротные минометчики и артиллеристы Чапаевской дивизии, находившиеся в тылу заставы. От взрывов снарядов и мин вода в Пруте кипела. Прямые попадания опрокидывали лодки, разносили их в щепки. Уцелевшие вражеские солдаты пытались достичь берега вплавь, но их встречали огнем пулеметчики и стрелки. Большинство десантников были потоплены. Те, кому удалось зацепиться за берег, штыковой атакой были сброшены в Прут.
Лейтенант Тандик доносил: попытки вражеского десанта высадиться на левом фланге отбиты.
Фесенко вытер рукавом мокрое лицо, облегченно вздохнул: «выстояли!»
Перед отправкой пленных в отряд политрук решил допросить офицера.
В канцелярию заставы ввели обер-лейтенанта. Широкоплечий, неуклюжий, в помятом френче, с забинтованной ногой без сапога, опираясь на палку, затравленным волком покосился он на сидевшего за столом политрука, обвел взглядом окна с выбитыми стеклами, стены с потрескавшейся штукатуркой и ухмыльнулся.
— Пусть садится, — сказал политрук переводчику связному Караушу, знавшему немецкий.
— Зитцен зи. — Карауш указал пленному на стул у стены.
Гитлеровец сел и, опустив голову, стал разглядывать забинтованную ногу.
— С какой целью высадились на наш берег?
Обер-лейтенант словно не расслышал вопроса, не взглянул ни на политрука, ни на переводчика, продолжал ощупывать повязку на ноге. Фесенко повторил вопрос. Фашист исподлобья покосился на него и, ядовито улыбнувшись, поднял голову.
— Вас интересирт? Битте, слушайт, коверкая русские слова, мешая их с немецкими, заговорил он. — Нам надо уничтожить ваша батарей.
По лицу Фесенко пробежала улыбка: «Значит, разгадал их план».
— Ви зря сопротивляюсь, — с наглой самоуверенностью продолжал гитлеровец. — Немецкая армия все разобьет, все сокрушит. Нет сила остановить нас. — Обер-лейтенант, выкатив глаза, выставил вперед чугунный подбородок. Казалось, он готов был гаркнуть: «Хайль Гитлер!»
Взгляд Фесенко приковал к себе этот массивный, как у бульдога, подбородок. Что-то знакомое ударило в глаза. Где-то он уже видел его.
— Это вы вчера по-бандитски ворвались в мой дом?
Фашист только ухмыльнулся и ничего не ответил.
— Запомнил я вас, как вы в лодке стояли надо мной и приказывали автоматчику стрелять без предупреждения.
У гитлеровца нагловатая улыбка сменилась растерянностью, смятением, бульдожья челюсть отвисла. «Наин... Наин... — залепетал он. — Майн гот...» Он не верил, что перед ним тот самый комиссар, за которого ему вчера влетело от полковника: не сумел доставить живым в штаб. Мало того, сам оказался в его руках, и жить ему или умереть, зависело теперь от этого фанатика-большевика. На побледневшем лице гитлеровца выступили капли пота. Он снова вытер лоб и подбородок.
Господин комиссар, я думай, не будете меня стрелять и бросать в реку, — упавшим голосом пролепетал он.
Фесенко встал, подошел к нему. Тот, опираясь на палку, поднялся со стула, вытянулся.
— Мы не фашисты и пленных не убиваем, — твердо сказал политрук. — Но захватчиков, вторгшихся на нашу землю, будем уничтожать беспощадно. Немецкая армия, о которой вы говорите «все сокрушит», испытает это на своей шкуре. Уведите его. Всех пленных отправить в штаб погранотряда.
Следующие дни были не легче. Несколько раз вражеские самолеты сбрасывали бомбы на укрепления заставы, обстреливали из артиллерии и минометов, пытались высадить десанты.
Десять дней пограничные заставы с подразделениями Чапаевской дивизии держали границу, не дали ни одному фашистскому солдату закрепиться на нашем берегу.
В приказе по отряду от 30 июня 1941 года, в частности, говорилось:
«Нам, пограничникам, выпала великая честь отразить первые удары подлого врага.
За первые дни боевых действий личный состав отряда проявил мужество и героизм в борьбе с фашистскими стервятниками.
Многие бойцы и командиры показали образцы самоотверженности, мужества и героизма...»
Среди особо отличившихся в тех боях одной из первых стояла фамилия политрука Фесенко.
За мужество и отвагу в первых боях на реке Прут многие бойцы, командиры и политработники были награждены орденами и медалями. Политрук Фесенко — орденом Красного Знамени.
По распоряжению командования все заставы отошли на новый рубеж. Сотни пограничников, отличившихся в первых боях на границе, срочно погрузились в эшелоны и отправились под Москву. В их числе был и политрук Фесенко.
Почти четыре года прошел по военным дорогам Семен Арсентьевич Фесенко, пока над рейхстагом не взвилось Знамя Победы. Много на этом пути было жестоких схваток с гитлеровцами, но самая памятная среди них — в первый час войны на реке Прут.