Глава девятая

I

Премьер откинул плед, поднял с дивана свое грузное тело и, нащупав ногами туфли, подошел к телефону. Последние дни, с того времени, когда на аудиенции у короля в Букингемском дворце он согласился возглавить правительство, Черчилль спал в кабинете — неотложные звонки раздавались в любое время суток.

Старинные бронзовые часы, изображавшие Трафальгарскую битву, показывали еще без четверти семь, когда Поль Рейно позвонил из Парижа. Звонок разбудил премьера.

Без предисловий Рейно сказал:

— Мы потерпели поражение. Немцы прорвались во Францию. Алло!

Премьер молчал. Рейно показалось, что их разъединили.

— Алло!.. Вы слышите?

— Да, да, слушаю!

— Я говорю — мы разбиты, мы проиграли битву.

Черчилль ответил первое, что пришло на ум, — надо успокоить союзника.

— У вас точные сведения? Вы уверены? Это не могло случиться так скоро.

— К сожалению, так. Наш фронт прорван в районе Седана. Образовалась брешь в пятьдесят миль. Немцы идут потоком, с танками и бронемашинами.

Рейно говорил отрывисто, будто зачитывал оперативную сводку. Премьер слушал и рассеянно крутил пресс-папье. Мысль его работала уже в другом направлении: как быть с войсками Горта? Осторожность, предусмотрительность прежде всего. Рейно он сказал:

— Мне кажется, вы сгущаете краски. Я не склонен так пессимистично расценивать события.

— Да, но я говорю вам...

— Простите, одну минуту... Опыт показывает, что любое наступление через некоторое время должно прекратиться. Иначе и не может быть. Надо подтягивать тылы, обеспечить снабжение, боевое питание. Поверьте мне, немцы выдохнутся через сутки.

— Мне хотелось бы верить вам, но сейчас надо принимать меры. Гамелен поражен быстротой продвижения противника. Я повторяю — мы проиграли битву.

— Нет, нет, не говорите этого! Во Франции, наконец, четырехсоттысячный английский экспедиционный корпус... Но, впрочем, я готов приехать к вам и обсудить положение. Да, да! Отлично!

Премьер положил трубку и раскрыл шторы на окнах. В кабинет ворвались потоки света. Утро было изумительно свежим. Черчилль приоткрыл дверь. Дверь даже не скрипнула, но Томпсон, детектив, инспектор Скотланд-ярда, которого премьер пригласил к себе в телохранители, мгновенно вскочил. Профессиональная чуткость — спит, как заяц, с открытыми глазами.

Черчилль предпочитал окружать себя преданными людьми, которых знал десятилетиями. То же и с Томпсоном. Старик ушел на покой, в отставку. Получал пенсию в Скотланд-ярде. Но Черчилль разыскал его в начале войны. Поехал сам в его загородный домик и притащил к себе. Томпсон был верен, как сторожевой пес.

— Дорогой мой, — сказал премьер, — секретаря, очевидно, нет в такую рань. Будьте добры, позвоните в штаб. Пусть приедет ко мне начальник... Впрочем, лучше военный министр. Передайте Идену, что я его жду... Как спали? Я что-то не выспался. — Черчилль зевнул и потянулся. — Я еще прилягу немного.

Но заснуть премьер-министр уже не смог. Отвлекали различные мысли. Перебирал в памяти последние события. Странно — неделю назад он и не предполагал, что все обернется именно так... Прения в палате совпали с немецким наступлением. Кабинет Чемберлена критиковали за военные неудачи. Он, Черчилль, тут ни при чем. Подсказал только Эмерли процитировать Кромвеля из обращения к Долгому парламенту. Занятная цитата! Эмерли так и сделал. В палате он повторил Кромвеля: «Вы сидели здесь слишком долго. Как бы вы хорошо ни работали, уходите, говорю я вам. И пусть с вами будет покончено. Ради бога, уходите!»

И Чемберлен ушел. Получилось вежливо, без грубости, в рамках парламентских приличий. Эмерли не говорил сам «уходите вон», он цитировал слова Кромвеля. Чемберлен что-то говорил о единении национальных сил, рассчитывал на поддержку. Черчилль уклонился от поддержки кабинета Чемберлена. Нельзя же превращать себя в этакое бомбоубежище для защиты правительства от осколков. Наоборот...

От дворца до адмиралтейства две минуты езды. Черчилль вернулся из дворца окрыленный честолюбивыми мечтами. Он стал премьером! Наконец он получил право распоряжаться, давать указания на всех театрах военных действий... Честолюбие! Что такое честолюбие? Это искры, которые мерцают в каждой душе, и часто не столько ради каких-то низменных целей, сколько ради славы.

Черчилль почувствовал себя избранником судьбы. Приподнятое, бодрое настроение не испортили даже голландские министры, прилетевшие из Амстердама. Они недолго сопротивлялись, сбежали на следующий день после того, как началось немецкое наступление. Голландская армия капитулировала уже без них. В адмиралтействе министры, как овцы в овчарне, жались друг к другу. Были измучены. В глазах отражался пережитый ужас. Попробовал их приободрить и отпустил — обещал помощь. Обещал сам, без чьих-то советов и консультаций. Кажется, впервые он так ясно ощутил сладость власти, почувствовал силу, авторитет, преклонение. Встреча с голландскими министрами показалась ему символичной. Черчилль был почти благодарен им за ужас в глазах, за усталый, помятый вид и бестолковые мольбы о помощи.

Нет, появление министров-беженцев не испортило настроения. Он с нетерпением ждал наступления утра — первого утра неограниченной власти. Приказал приготовить постель в кабинете. Но в первую ночь никто не позвонил премьеру. Это чуточку обидело. Но спал он спокойно и не нуждался в ободряющих сновидениях. Факты, думалось ему, лучше любых сновидений. Даже сейчас, после звонка Рейно, сообщение из Парижа не сильно встревожило Черчилля. Он уверен в своих силах, надо только на всякий случай принять некоторые меры по поводу экспедиционных войск.

Потом еще одно. Надо выступить в парламенте с правительственным заявлением. Речь должна быть лаконичной и сильной. Он скажет: «Я ничего не могу предложить, кроме борьбы». Нет, не так. Лучше усилить: «Я не могу ничего предложить, кроме крови, труда, слез и пота. Наша политика — вести войну. Наша цель — победа!» Так будет хорошо, англичане любят грубоватую прямолинейность.

Антони Идена Черчилль принял в постели. Вопреки этикету, он допускал подобные вольности к наиболее близким друзьям. Бессонные ночи, проведенные за работой, извиняли его.

На столике стоял поднос с завтраком. Премьер не прикоснулся еще ни к кофе, ни к жареной ветчине. Иден застал его за чтением утренней почты.

Предупредительно вежливый, с мягкими, даже как будто застенчивыми манерами, Иден подошел к громоздкому, как Ноев ковчег, дивану. Черчилль оторвался от чтения бумаг.

— Хелло! Извините меня, дорогой, что я заставил вас подняться так рано. Есть что от Горта?

— Да, есть телеграмма: лорд Горт изучает возможность отступления к Дюнкерку, конечно, если его вынудят к этому непредвиденные обстоятельства.

— Эти обстоятельства уже наступают, — Черчилль рассказал о звонке из Парижа.

— Но как отнесутся к нашему отступлению французы? Я говорю о договоре, о наших военных обязательствах.

— Об этом французам нечего знать раньше времени.

Премьер сдвинул в сторону кипу бумаг, поднялся с дивана, прошелся по кабинету, остановился у мраморного бюста Аристотеля. Древний философ с окладистой бородой, в хитоне глядел невидящими каменными глазами.

— По этому поводу я скажу вам словами этого мудреца: «Часто старики иначе понимают верность, чем молодежь». А мы с вами не так уж молоды, во всяком случае я. Чтобы спасти корабль, надо во-время рубить концы, — Черчилль энергичным жестом рассек воздух ребром ладони.

Беседа продолжалась недолго. Решили — надо поручить адмиралтейству сосредоточить корабли в Дувре. На всякий случай.

— Кстати, — сказал премьер, когда Иден поднялся, чтобы уйти, — сегодня я официально обращусь к Рузвельту по поводу эсминцев. Прошу пятьдесят вымпелов. Они нужны нам, как воздух.

— Да, но американцы хотят торговаться, они просят за это базы на нашей территории. В частности, в Вест-Индии и на Бермудских островах.

Премьер резко повернулся к собеседнику. Иден затронул больной вопрос.

— Базы? Мы не дадим их. Предложим доллары, оплатим золотом, чем угодно, но я не позволю растаскивать империю!

— А если откажутся? Американцы постараются взять нас за горло.

— За горло? — Черчилль нервно сжал пальцы. — Пусть попробуют! Впрочем, вы знаете, какая пришла мне мысль? Поторгуемся — игра стоит свеч. Если Соединенные Штаты передадут нам эсминцы, это послужит Гитлеру поводом объявить Штатам войну. Вы меня поняли? Нам нужен заокеанский союзник...

II

В полдень того же дня британский премьер вылетел на «Фламинго» в Париж. Через час он приземлился на аэродроме Бурже, а еще минут через сорок его машина, миновав Сен-Дени, въехала в город.

Заседание началось тотчас же, как только Черчилль появился на Кэ д'Орсэ в обширной комнате с лепными потолками и золочеными стенами. Высокие окна выходили в сад. Там среди деревьев горели костры. Служители департамента на тачках возили перевязанные шпагатом кипы папок. Жгли архивы. В открытые окна легкий ветер доносил запах горелой бумаги.

В продолжение всего совещания участники его ни разу не присели за стол. Они толпились у карты, повешенной на стене. В районе Седана линия фронта угрожающе выдавалась в сторону Парижа и уходила на северо-запад.

Докладывал Вейган, прибывший наконец из Сирии. Его задержала ненастная погода. Был здесь и Гамелен, отстраненный от верховного командования. Заложив руки в карманы, нервно расхаживал Поль Рейно. Несмотря на удары судьбы, он сохранял драчливый вид петушка. Насупившись, стоял Даладье — в кабинете Рейно он стал военным министром. За эти дни он постарел и обрюзг.

Вейган доложил: он отменил приказ Гамелена о перемещении войск, операции должны развиваться более решительно, он бы сказал — стремительно. Надо выбить инициативу из рук противника. Конкретно предлагается следующий план: северная группа войск под прикрытием бельгийской армии наносит удар со стороны Камбре и Арраса в направлении на Сен-Кентен. Решающую роль должны здесь сыграть союзные британские войска.

— Честь завоевания победы мы предоставляем нашим героическим союзникам. Они заслуживают этой славы. — Вейган повернулся к Черчиллю и слегка поклонился.

Французские войска — армия генерала Ферера — с юга, от Соммы, устремятся вперед, навстречу британским войскам. Танковые армии Рунштедта окажутся между молотом и наковальней. Бельгийская армия сможет выйти из-под удара.

Немецкая группировка фон Клейста, прорвавшаяся далеко на запад, будет просто раздавлена. Ведь на севере находится до миллиона боеспособных англо-франко-бельгийских солдат. С юга на соединение с ними двинется еще более мощная группировка — в Центральной и Южной Франции армейские группировки насчитывают два миллиона человек. Вейган иллюстрировал свой план на оперативной карте. Мощные стрелы с юга и с севера устремлялись навстречу друг другу.

Гамелен слушал молча доклад нового главкома. В конце он сказал:

— По существу, это то же самое, что предлагал я.

Слова его прозвучали так: «Какой смысл было устранять меня от командования?»

Рейно возразил:

— Но почему же вы не осуществили свой план до сих пор?

Гамелен безнадежно пожал плечами.

— У нас мало войск, худшее снаряжение, нет танков. Наконец, нужно время, чтобы сосредоточить силы.

— Танков достаточно, — Даладье поднял отяжелевшие веки. — Мы имеем четыре тысячи. Где они?

— Вы же сами знаете это, господин военный министр: тысяча новых танков стоят на складах и в парках. Остальные изношены, устарели.

Рейно задиристо подскочил к Гамелену:

— Это преступление перед нацией! Не использовать тысячу танков, когда против нас брошено... — Рейно задохнулся, ему не хватало воздуха. — Почему танки на складах?

— Это вы тоже знаете, господин премьер, — Гамелен говорил спокойным, усталым голосом. — Танки предназначались для финнов, так же, как и самолеты, отправленные в Сирию, предназначались для других целей — для нанесения удара по нефтяным промыслам в Баку. Вы это знаете. Не обвиняйте меня. Могу дополнить: генеральный штаб тщетно разыскивает полмиллиона винтовок. Где они? Только в списках. Я не говорю об одеялах, котелках, солдатских флягах, о ста тысячах противотанковых мин. Этими минами мы могли бы преградить дорогу Рунштедту, но на них подрывались русские танки при прорыве линии Маннергейма.

Наступило неловкое молчание. Вейган раздраженно подумал: «Болван! Зачем пригласили его? Он может скомпрометировать». Несколько лет назад Вейган сам через интендантов позаимствовал из военных складов часть винтовок для кагуляров, оружие нужно было для борьбы с красными. Главком постарался перевести разговор:

— Не будем, господа, спорить! Я хотел бы услышать ваше мнение. Что думает о моем плане господин британский премьер?

Черчилль стоял у окна. Над кострами клубился сизый дым. На подоконник упал кусочек черного пепла. Черчилль растер его между пальцами. «Да, судя по обстановке, следует рубить концы». На вопрос Вейгана ответил:

— Да, мой генерал, я полностью с вами согласен. Мне отрадно отметить вашу решимость. Франция и Британия будут сражаться рядом.

Главком резюмировал:

— Значит, будем считать, что план контрнаступления согласован? Завтра я отдаю приказ.

К ночи Уинстон Черчилль был снова в Лондоне. Он не мог надолго покидать столицу. Его ждали дела, не терпящие отлагательства. Ближе к полночи премьер и министр обороны пригласил к себе первого лорда адмиралтейства.

— Я хотел бы обсудить с вами план возможной эвакуации наших войск из Дюнкерка. Не подошел бы для общего руководства адмирал Рамсей?

Операцию «Динамо», как зашифровали предстоящую эвакуацию британского экспедиционного корпуса, начали готовить той же ночью. Время не ждало. Готовилась она в глубочайшей тайне и от немцев, и от французов.

III

В любой армии мира солдатский беспроволочный телеграф действует безотказно, казалось бы, в самых тяжелых условиях. Он исправно передает информацию, когда перестают действовать все остальные виды военной связи. С быстротой полевой рации среди солдат распространяются слухи, которые впоследствии почти всегда подтверждаются. Солдатский телеграф сообщает о передислокации войск, о назначениях, о вероятных прогнозах, основанных на достоверных, но еще не подписанных приказах. Прикуривая, что-то расскажет шофер, приехавший со штабным офицером, что-то добавит ординарец, несущий срочный пакет с сургучной печатью. Что-то услышит денщик и шепнет на ухо своему приятелю. Или сболтнет писарь, услыхав оброненную фразу шифровальщика или радиста. Эти разрозненные сведения обобщаются, процеживаются, дополняются наиболее вероятными предложениями и распространяются, точно круги от упавшего в воду камня.

Шарль и Фрашон медленно пробирались на север. Брошенные, как щепки, в поток беженцев, они все же были в курсе каких-то событий. Из этого могли делать выводы, принимать решения. Англичане отошли дальше к каналу. Значит, и нечего за ними гнаться. В районе Арраса строят оборону. Фрашон прикинул: их дивизии некуда больше деться, рота скорее всего там. Порешили пробиваться в Аррас.

Зорким взглядом солдаты выискивали в толпе мелькавшие защитные френчи. Сначала прибились к ним трое. Встретили как земляков. Потом еще один и еще двое. Шагали вместе вдоль обочин. Сообща промышляли, где бы перекусить, что бы добыть по дороге. Двое солдат несли ручной пулемет и жестяную коробку с патронами. Тот, что помоложе, чертыхался — коробка оттянула все руки. Но патроны не бросил, могут пригодиться — война. Фрашон и Морен тащили запасные стволы. Шарль несколько раз собирался свой бросить: кому он нужен! Но Фрашон рассудил: а если встретят лейтенанта Луше? Он спустит с них шкуру...

На другой день, отшагав много миль по проселкам, сели передохнуть у колодца, под одиноким дубом, мощно раскинувшим свои ветви. И дуб, и колодец, выложенный камнем, и крестьянский двор с толстыми, будто крепостными стенами стояли, плотно вросшие в землю. Стояли, может быть, больше века. Как и всюду, где проходили солдаты, в усадьбе было пусто. Чужие люди, также бросившие свое жилье, заходили в дом взглянуть на царящее там запустенье. Теперь все это считалось ничьим. Каждый считал себя вправе взять все, что может пригодиться в дороге. Но в доме и во дворе уже не оставалось ничего ценного. Заходили посмотреть больше из какого-то безразличного любопытства, как смотрят на незнакомого покойника.

Больше, чем опустевший дом, беженцев привлекал колодец с цепью, прикованной к лебедке, с тяжелой, позеленевшей деревянной бадьей, от которой веяло сыростью. Истомленные пешеходы, повозки сворачивали с тракта к старому дубу. Люди заглядывали в темную глубину колодца, животные тянулись мордами к деревянной колоде. Но в колодце воды давно не было, ее вычерпали до песка. Иные скрипучей лебедкой вытаскивали бадью, находили там на донышке густую жижу и разочарованно трогались дальше. Хотелось пить.

Морен сидел на земле, прислонившись к шершавому стволу дерева, и жевал хлеб с куском сыра — сыр удалось найти в чьем-то погребе. Подошвы ног горели от жары и усталости. Шарль разулся и наслаждался ощущением наступившей вдруг легкости и прохлады. Фрашон перелил из бадьи в котелки желтую густую жижу. Ждал, когда отстоится вода.

— Народу, народу сколько идет, будто вся Франция едет пахать на дальнее поле... Вот и попьем сейчас.

Он слил отстоявшуюся воду в порожний котелок, стукнул ладонью по днищу и вывалил на землю кучку вязкого, сырого песка.

От дороги к колодцу свернула крестьянская повозка, запряженная парой усталых коней. На повозке, в которой возят с полей снопы, сидели две женщины. Морен вскочил и пошел навстречу.

— Мари! — Девушка не видела солдата. Она была в том же клетчатом платье. — Мари! — крикнул снова Морен.

Пожилая женщина, державшая вожжи, подтолкнула девушку, кивнула на подходившего солдата. Мари оглянулась, узнала Шарля и улыбнулась.

Фрашон подошел тоже.

— Куда вы?

Мари не расслышала, мать ответила вместо нее:

— Не знаем. Куда все.

Женщины выбрались из повозки, подсели к солдатам. Оказалось, что они ехали той же дорогой, покинув деревню в ту ночь, когда Шарль и Фрашон проводили Мари домой. Накануне они ночевали даже в одной деревне. Женщины с жадностью пили воду — солдатам осталось по два глотка.

— Куда же поедете? — переспросил Фрашон.

— Не знаю, не знаю... — Мать тяжело вздохнула и сокрушенно опустила голову. — Ума не приложу, что теперь делать.

— Вот что, — у Фрашона внезапно появилась идея. — Езжайте в Фалез. Как доедете до Фалеза, сразу поворачивайте влево, мимо водяной мельницы. Там дорога одна. Приедете в деревню, спросите Катарину Фрашон. Там все знают. Как-нибудь приютитесь.

— А где этот Фалез?

Фрашон стал объяснять. Он сразу уверился, что женщинам следует ехать именно в Фалез и никуда больше.

— Встретите Катарину, скажите — видели Жана Фрашона. Это меня. Скажите: пока жив еще, он и прислал, мол.

Мари не принимала участия в разговоре. После контузии слух все еще не возвращался. Шарль пытался с ней говорить, но для этого надо было кричать перед самым ухом. Это почему-то смущало его, он стыдился перед солдатами.

Фрашон поправил сбрую, подтянул постромки, похлопал по крупу лошадь.

— Дойдут!

Когда женщины снова уселись в повозку, он сказал матери:

— Встретите Катарину, напомните — пусть зайдет к Буассону. Хозяину нечего валять дурака, пускай отдает долг. В отпуск я на него даром, что ли, работал... Так и скажите жене — пусть заберет долг... А трактом не ездите, они по дорогам бьют. Проселками, не торопясь, и доедете. Бывайте здоровы! Скажите, что жив еще... Может, и встретимся.

Морен пожал руку девушке:

— До свидания!

Мари кивнула ему головой. Повозка свернула за усадьбой, а солдаты обулись и пошли прямо к Аррасу.

IV

С ходу немцам не удалось захватить Аррас. Потеряв несколько танков, они отошли за холм, обескураженные внезапным сопротивлением.

Морен примостился в неглубоком окопчике перед амбразурой, сделанной в баррикаде из мешков с песком. Мешки лежали штабелями, как на мельнице, и надежно защищали от пуль и осколков. Но против бомбежек они не предохраняли. Во время налетов приходилось залезать в тесные лисьи норы, отрытые наспех во время обороны. Солдаты два дня не выходили из боя. Заросшие щетиной, почерневшие, оглушенные, измазанные глиной, они держались, и немцы ничего не могли с ними сделать. Занятые позиции были плёвые — так, окопчики, баррикады, ежи из колючей проволоки да противотанковый ров, который не удалось дорыть.

В сумятице на дорогах, среди которой сам черт сломит голову, Шарль и Фрашон все-таки нашли свою роту. Конечно, это было делом случая, — кто знал, что они встретят на дороге сержанта Пинэ.

По этому поводу Фрашон заметил: «Солдат как кошка — куда ни занеси, найдет дорогу обратно. Приживается к роте».

Куда делся весь полк, никто не знал. Может быть, тоже держит где-нибудь оборону. А сержант Пинэ, заметив их на дороге, сказал как ни в чем не бывало, будто они задержались в нужнике:

— Вы долго еще будете бездельничать? Я за вас должен таскать мешки? Идите на свое место!

Приставшие в пути солдаты тоже пошли за Фрашоном. Их место оказалось на огородах, на окраине города. Ночью они строили оборону, а с рассветом немецкие танки пошли в атаку. Танковую атаку отбили артиллеристы. Только один танк перевалил через ров. Его забросали гранатами. Он закрутился на одной гусенице и вспыхнул. Морен впервые видел, как горят танки. Краска вспучилась пузырями, коробилась, потом огонь, вероятно, проник в баки, а может быть, рванули снаряды. Башня съехала набекрень. Над танком поднялся столб дыма. Это повысило у всех настроение. Танк дымился до самого вечера.

Но вскоре пришлось позабыть обо всем. «Мессершмитты» долбили их не меньше часа. Возможно, что только так показалось — не меньше часа. В бомбежку и секунды могут тянуться часами.

В первый день после бомбежки немцы еще два раза ходили в атаку и снова откатывались. Лейтенант Луше погиб на другой день, Луше командовал восточным сектором. Он поднялся над бруствером, крикнул только: «По танкам...» — и, обмякший, свалился на землю.

Сколько отразили еще атак, Морен помнил смутно. Атаки чередовались с налетами. Отбомбят — лезут снова. За танками шла пехота. Ее секли пулеметами. Фрашон стоял вторым номером, он заменил того солдата, который шел с ними, тащил коробку с патронами. Солдата убило сегодня утром. Схоронить еще не успели.

В полдень снова бомбили. От Арраса, наверно, ничего не осталось, горит в разных местах. Приготовились к немецкой атаке, но атака была какая-то вялая. Танки, не доходя рва, повернули обратно. Получилась неожиданная передышка.

Фрашон отпил из фляги, завернул пробку.

— Теплая... Больше не лезут.

Вытер ладонью рот, размазав на подбородке грязь. Закурил трубку. Морен тоже присел на корточки.

— Осталось? — кивнул он на флягу.

— На, допивай... Надо бы в окоп положить, там прохладнее.

Вода была почти горячая, она смягчила пересохший рот, но не утолила жажды. Морен сказал:

— Отдуваемся здесь за весь полк.

— За всех отдуваемся. — Фрашон вспомнил о письме жены. Хозяин до сих пор не заплатил долга, зарабатывает на солдатских спинах. — Окопались в тылу. И коммунисты тоже.

— Коммунисты воюют или сидят в тюрьмах.

— Где они воюют? Только баламутят народ. Попрятались в норы.

— Где воюют? Рядом с тобой.

— Не видал.

— Посмотри лучше, — Морен усмехнулся. — Я что, не воюю?

Фрашон посмотрел воспаленными глазами на Шарля.

— Ты? — Вот уже не думал Фрашон, что его дружок коммунист! Болтает, наверно. — Не мели чепуху!

— Не похож разве? Подожди еще, ты тоже коммунистом станешь.

— Скорее покойником!

Фрашон не поверил Шарлю, обиделся. «Если так, чего же молчал столько времени? От кого таится? Думает, побегу сразу к капитану Гизе, как последний доносчик...»

К вечеру послали разведку — немцы подозрительно приумолкли. Разведчики вернулись затемно. Приволокли «языка». Молодой самонадеянный эсэсовец говорил небрежно и свысока. Грозил, требовал. Такой наглец! Потом разревелся от бессильной ярости. Но все же сказал, что танковая колонна, обходя Аррас, пошла дальше. Нечего тратить время, пусть французы сидят в своем городишке. Вся Франция уже занята армией фюрера. «Хайль Гитлер!» Эсэсовец привстал и выкинул вперед руку.

Действительно, в течение двух следующих дней немцы не пытались атаковать Аррас. Они вели только пулеметный обстрел, швырялись минами, а орудийная канонада отдалилась и затихла в направлении Абвилля. Еще через день среди солдат распространилась новость — англичане бросили свои позиции. Ночью они держали оборону, а утром их и след простыл. Будто сдунуло ветром. Снялись, не предупредив французов.

Новость принес Фрашон. Он раздраженно сказал, шаря по карманам в поисках спичек:

— Час от часу не легче! Теперь англичане смылись...

Как, почему — узнали позже. Армия Горта, занявшая после отступления из Бельгии позиции вдоль реки Лис, неожиданно ушла к Дюнкерку, обнажив фланг стоявших рядом французских войск.

Об этом узнали одновременно с приказом оставить Аррас. Солдаты чертыхались, связывая оба события воедино. Нарастало горькое, недоброе чувство, кислотой разъедавшее доверие к англичанам. Их поведение считали вероломством. Даже сержант Пинэ, службист Пинэ, привыкший всегда глядеть в рот начальству, тоже начал ворчать. Он уже не одергивал солдат, рассуждающих о предательстве англичан и прочих вещах, подрывавших дисциплину. Какая теперь, к чертям, дисциплина, если целая армия бросает позиции! Пинэ высказал это, поднимая среди ночи солдат.

— Вставайте, вставайте! — расталкивал он спящих на земле людей. — Фрашон, кто там около тебя дрыхнет? Буди его. Может, успеем проводить генерала Горта.

Шарль, ежась от ночной сырости, мрачно сострил:

— Переходим на заранее подготовленные позиции. Джон Буль уступает нам место. Поддержим наших союзников!

Фрашон спросил:

— Мы совсем отсюда уходим?

Пинэ разозлился:

— Нет! Идем отдыхать! Будем снова разводить кроликов! Поднимайтесь быстрее!

Сержант Пинэ заменил убитого командира роты. В роте оставалось теперь человек сорок. Это включая тех, кто присоединился в дороге и во время боев под Аррасом. И ни одного офицера. Пинэ не знал даже, от кого поступил приказ оставить город, Аррас защищали разрозненные части, но сержант по-своему рассудил правильно. Раз кто-то отдает приказ, значит, есть и начальство. Иначе никакая сила не заставила бы его оставить позиции.

Темень ночи прорезали отсветы угасавших пожаров. Иногда подымались вдруг столбы искр — обваливалась стена или падали балки. На какие-то мгновения багровый свет становился ярче, он выхватывал из темноты мешки баррикады, выщербленную черепичную крышу, гуще становилась темень в провалах окопов. От баррикады протянулась цепочка пригнувшихся, будто идущих на четвереньках солдат. На улице, под прикрытием домов, построились и окраиной города вышли к железной дороге.

К рассвету защитники Арраса находились в нескольких милях от города. Только теперь, когда вся колонна вытянулась на дороге, стало видно, сколь невелик был отряд, защищавший целую неделю осажденный город. Фрашон обратил на это внимание:

— Я не думал, что нас так мало. У месье Буассона на виноградниках и то больше работает...

— Ты все меришь на виноградники. Как думаешь, отдаст он тебе деньги? — Шарль не утерпел поддеть товарища.

— Ну и черт с ним! — Бретонца не оставляла мысль о подлости Буассона. Слова Морена задели его за живое. — Выбраться бы только мне из этого пекла, я бы... Гляди-ка, а что там такое?

Фрашон указал на опушку дубовой рощи у дороги. В чаще кустарника что-то ослепительно блестело на солнце. Шарль козырьком приложил руку к глазам.

— Кажется, фара. Автомобиль...

Из строя выходить не посмели. Доложили Пинэ. Сержант приказал пойти посмотреть. Морен оказался прав — в кустах стоял брошенный грузовик, и не один. В глубине рощи оказалось еще с полдюжины автомобилей. Шарль осмотрел их, ударил носком по шинам — накачаны. Заглянул в баки, забрался в кабину. Машины были исправны. В баках полно горючего.

— Вот это нам повезло! Английские!..

Морен вывел грузовик на дорогу.

Дальше ехали на автомашинах. В кузовы набились солдаты, как шпроты в банке. Иные пристроились на подножках. В передней машине, рядом с Мореном, сидели Фрашон и Пинэ. Было тесно, и Фрашон сидел боком, повернувшись к окну. Шарль гнал на совесть. Мелькали пустые деревни — ни французов, ни немцев. Войска отступили, беженцы прошли на юг, а немцы, проскочив к морю, еще не заняли эти места.

— Ты что, шофер? — Пинэ с большим уважением стал смотреть на Морена, приникшего к рулю. До этого он считал Морена только строптивым солдатом, умеющим отлынивать от нарядов.

Ответил Фрашон:

— Механик он, работал на заводе Рено в Париже.

Фрашону очень хотелось взглянуть сейчас на Пинэ: как он воспримет это? Для него ведь все солдаты болваны. Но Фрашон не мог повернуться, только скосил глаза.

Шарль добавил:

— Работал на сборке.

— Смотри ты!.. Говорят, немцы бомбили Рено.

— Нет, Ситроен. Напротив нас.

Перед Брюэ Морен предложил:

— Брюэ стоит объехать. Может, там немцы.

Пинэ согласился. Остановились на перекрестке, подождали отставшие машины и свернули в объезд. Поехали медленно, но все же через час были в районе канала. На мосту их обстреляли — стояла немецкая застава. Сначала приняли их за своих. Открыли огонь, когда грузовики проскочили мост. Раздалось несколько орудийных выстрелов. Снаряды разорвались в стороне.

Шарль до боли в суставах впился в штурвал. Мчался на предельной скорости. За мельницей Пинэ приказал остановиться. Морен рукой вытер пот. Только сейчас он почувствовал, какой опасности удалось избежать. Задние машины резко затормозили.

— Давай дальше! Чего стали?

Солдат-водитель высунулся из кабины и неистово засигналил. Он беспокойно оглядывался назад, хотя моста давно уже не было видно.

Вскоре нагнали своих — отступающие французские части. Правее шел бой. Колонну остановили около артиллерийских позиций. Какой-то полковник приказал Пинэ проехать дальше и занять оборону, он ткнул пальцем в раскрытую карту, — вот здесь. Пинэ немел при встрече с начальством. Козырнул и отправился выполнять приказание. Куда ехать, он так и не понял.

Ползли медленно за артиллерийским дивизионом, санитарными повозками, толпами беженцев. Беженцы снова появились на узкой дороге. Пешие солдаты легко обгоняли колонну.

У реки с пологими зелеными берегами, поросшими ивами, попали в затор.

К машине подскочил капитан, взвинченный, нервный.

— Куда вы едете?

Пинэ назвал деревню, указанную полковником.

— Какой дурак вас погнал туда? Там нечего делать. Идите сюда.

Сержант выбрался из кабины.

— Занимайте оборону вот здесь, — капитан, как и полковник, ткнул пальцем в карту. — Будете держать переправу.

— Но, мой капитан, — осмелился возразить Пинэ, — я имею приказ полковника...

— Какого полковника?

— Не могу знать.

— Выполняйте мое приказание.

— Слушаюсь!

Поехали вдоль реки и вскоре врезались в зыбучий песок. Грелись моторы, буксовали машины. Их тащили почти на руках. Наконец выбрались на приличную дорогу.

На переправе пришлось снова остановиться. Кое-как перебрались на другую сторону реки и попали на глаза генералу, растерянному и усталому. Он сидел на солнцепеке в полевой форме. Распоряжался его адъютант.

— Где ваш офицер?

— Убит под Аррасом.

— Какой дивизии?

Пинэ ответил.

— Где она?

— Не могу знать.

— Куда же вы едете?

— Занимать оборону.

— В тыл? Болваны! Трусы! Возвращайтесь назад! Немедленно!..

Растерянный и оробевший, Пинэ отошел к машине. Адъютант что-то истерически кричал вдогонку. Потом он обрушился на пехотного офицера, шагавшего во главе небольшой группы солдат. Генерал по-прежнему сидел на солнцепеке, в изнеможении опустив руки. Вся его поза, выражение лица будто говорили: «Как мне надоело все это!»

Машины начали разворачиваться, но проехать навстречу рвущемуся через мост людскому потоку нечего было и думать.

— Сержант, — сказал Фрашон, — послушай моего совета, плюнь на машины. Теперь с ними одна морока. Идем пешком. Не будем так мозолить глаза. Оказывается, это мы дезертиры...

Машины бросили у переправы, присоединились к какой-то части и заняли оборону. В тот же вечер приняли бой. Немцы их сбили, пришлось отступать снова, снова приняли бой и опять отошли под напором танков.

Эти два дня провели будто в чаду. От роты уже совсем ничего не осталось — десяток солдат. Пинэ продолжал командовать. Человеком он оказался храбрым, робел только перед начальством. Французские войска стояли полукольцом вокруг Дюнкерка. Говорили, что англичане грузятся на корабли, после станут вывозить и французов.

Остатки роты занимали позиции на берегу канала. По ту сторону немцы открыто проводили перегруппировку, накапливали танки. Их было множество. Фрашон глядел на них из окопа, отрытого на взгорке.

— Сомнут. Перелезут через канал и сомнут. Отступать дальше некуда.

Подполз Пинэ. Спросил, есть ли гранаты. Осталось по две на человека.

— Где же пушки? — спросил Морен.

— У англичан.

— А англичане?

— В Дюнкерке. Мы теперь — как штабная рота, охраняем их то в Аррасе, то здесь. Вот дьяволы! — Пинэ намекал на штаб Горта, стоявший в Аррасе.

— Держи карман шире! Генерал Горт драпанул еще до нашего прихода. Он небось сидит себе в Лондоне...

— Ладно, ладно! — вдруг спохватился Пинэ. — Наше дело выполнять приказ.

Узколицый солдат, лежавший рядом с Мореном, сказал:

— Мне бы посмотреть хоть на одного англичанина.

Разговор оборвался. Просвистел снаряд и разорвался, ударившись в дерево. Солдаты прижались к земле.

— Теперь начнется! — Фрашон посмотрел на гранаты, разложенные на краю окопа. — С этим не навоюешь.

Но то, чего ждал Фрашон и другие солдаты, не началось. Немцы без всякого повода остановили свое наступление. Стояли ясные, тихие дни, но в небе не появлялось ни единого самолета. Солдаты радовались и недоумевали. Решили: видимо, немцы выдохлись.

* * *

Двадцать четвертого мая 1940 года премьер-министр Великобритании сэр Уинстон Черчилль получил шифрованную телеграмму от премьер-министра Франции. Поль Рейно сообщал:

«Вы мне телеграфировали сегодня утром, что дали инструкции генералу Горту продолжать выполнение плана Вейгана. Между тем генерал Вейган сообщил мне: вопреки категорическому распоряжению, подтвержденному сегодня утром генералом Вейганом, английская армия отступила на сорок километров в направлении портов, — это в то время как наши войска, движущиеся с юга, приближались к союзным армиям, находившимся на севере. Ваше отступление, естественно, заставило генерала Вейгана изменить всю диспозицию. Он вынужден был отказаться от намерения ликвидировать прорыв фронта. Неожиданный отход тяжелых английских частей от Гавра также вызвал глубокое смятение в тылу. Излишне указывать на серьезность вытекающих отсюда последствий».

Черчилль прочитал телеграмму, поморщился, сжал рукой подбородок. Неприятно! Но международные отношения не всегда совпадают с обычными понятиями о верности, долге. В политике цель оправдывает средства. Только цель. Премьер решил не отвечать на телеграмму. Придется еще раз лететь во Францию. Лучше объяснить на словах.

Премьера заинтересовало еще одно сообщение — германские войска приостановили наступление в районе Дюнкерка. Это телеграмма от Горта. К телеграмме приложено донесение военной разведки. Перехвачена немецкая радиограмма — Рунштедту приказано задержать наступление. Черчилль понял чутьем, дело здесь не в стратегии, глубже. Уж не собирается ли Гитлер задобрить его, дать возможность ускользнуть от разгрома, сохранить престиж? Может быть, может быть... Ход Гитлера, кажется, разгадан. Что ж, надо играть! На карту поставлено многое. Черчилль вызвал адмиралтейство:

— Завтра начинайте «Динамо».

Эвакуация началась двадцать шестого мая в шесть часов пятьдесят минут по Гринвичу.

Через два дня бельгийская армия, прижатая к побережью в районе Остенде, сложила оружие.

V

Стояли погожие, ясные, теплые дни, но в Ла-Манше вода была холодная. Конечно, не такая, как в Норвежском море. Там просто лед. Роберт Крошоу поежился при одном воспоминании — ему все-таки пришлось там окунуться, накрыло волной. Обратно в Дувр они возвратились в начале мая, простояв долго, очень долго на траверзе Тронхейма. Высадка почему-то так и не состоялась, хотя все было готово к десанту. Ну что ж, это неплохо. Сразу из колючей, соленой пурги попали в тепло. Перебрались из зимы в лето. На солнце даже бывает жарко. Он с удовольствием выпил бы стаканчик оранжада или прохладного пива, но нельзя отойти от машины — командир бригады может появиться в любую минуту.

Роберт сидел в кабине, опершись на руль, и рассеянно считал выходящих из морского штаба. Загадал — десятым будет его полковник. Но Боб отсчитал несколько десятков, Макгроег все не появлялся. Давно бы успел напиться. Потом стал считать, кого больше — входивших в штаб или выходивших. Получалось почти одинаково. Надоело и это. Достал из кармана последнее письмо Кэт. За время отъезда накопилось с десяток писем, он получил сразу целую пачку. Главная новость — Кэт стала работать стенографисткой где-то в штабе. В каком — военная тайна. Обещала рассказать при встрече. Кэт носит военную форму, пишет, очень идет. Собирается короче подстричь волосы, спрашивает совета. Боб улыбнулся — он никак не может представить свою Кэт в форме сержанта.

— Хелло, Боб! Снова на том же месте!

Роберт так увлекся, что не сразу сообразил, кто его окликает. По ступеням спускался Джимми. Роберт спрятал письмо — не хотелось, чтобы Джимми видел его за этим занятием. Вообще последнее время Боб питал к нему непонятную антипатию. Раздражали услужливые глаза и самодовольная физиономия.

— Здравствуй. О чем ты так замечтался?

— Просто так.

— Говорят, ты плавал в Норвегию? Как там?

— Ничего. Холодно.

— Зато во Франции жарко. Но тебе я завидую, все-таки разнообразие.

Джимми действительно завидовал Крошоу, но сам предпочитал оставаться на берегу — спокойнее. Боб это понял.

— Что ж, мог бы и ты поехать.

— Где там! — Джимми махнул рукой. — Столько работы, разве меня отпустят!

Роберт усмехнулся.

— Подал бы рапорт. Это не в отпуск. В Нарвик еще не поздно.

— Теперь нечего говорить. Наших войск там почти нет. У канадцев свои интенданты... Нет уж, придется мне, видно, тянуть свою лямку.

Джимми делал вид, что его тяготит тыловая работа. Будто и правда рвется на боевые задания. Чего притворяется? Вслух Роберт сказал:

— А ты чего здесь?

— Уезжаю. Получил назначение в Лондон. Ходил за приказом. Не только тебе ездить. Теперь я могу передать привет. Передать?

— Что ж, передай.

Они оба подумали о Кэт.

— Слушай, а помнишь, как ты меня отшил? Не успел оглянуться... Но имей в виду, роли могут меняться. — Джимми засмеялся.

У него был противный смешок. Роберт нахмурился.

— Ладно, ладно, не буду! Я пошутил. Пользуйся. Она мне не так уж нравилась... Может, ты подвезешь меня? Здесь недалеко. Сегодня у меня поезд.

— Нет, не могу, жду полковника.

— Тогда до свидания. Будешь в отпуске — заходи... Так я передам привет. Ладно?

Джимми явно издевался. Что ему отвечать? Обругать — не стоит. Тем более что он уже переходил улицу, развязный, самодовольный.

Но Джимми лукавил и кривил душой. Конечно, Кэт ему нравилась. Если бы не Роберт, он уверен, все было бы совершенно иначе. Не будет же он говорить об этом большеголовому Крошоу! Пусть лучше немного позлиться. В Лондоне надо обязательно с ней встретиться...

Вскоре из штаба вышел полковник Макгроег, втиснул в кабину свои долговязые ноги и приказал ехать в порт. Последние дни командира бригады частенько вызывали в морской штаб. У него были какие-то неотложные дела, — возможно, с приездом адмирала Рамсея. Это, вероятнее всего, связано с неприятными делами во Франции. В Дувре почти открыто говорили о предстоящей эвакуации английских войск с французского побережья.

Роберт уже изучил маршрут полковника — из штаба в порт, потом вдоль побережья. Если направо, то вдоль меловых отрогов чуть не к Гастингсу, а на восток, — значит, в Уолмер или в Маргет. Возвращались поздно. С утра начиналось все то же самое.

Вид побережья менялся на глазах Роберта. В порту появились баржи, пароходы с красными, незакрашенными бортами, — откуда только достали такое старье, — канонерские лодки, тральщики. В последние дни порт заполнили сотни шлюпок, моторок, спортивных яхт, рыбачьих шхун. В Дувр сводили всякую посудину, способную держаться на воде. Внимание Роберта особенно привлекали эти разноперые суденышки. Они облепили все побережье, как москиты. Действительно, москитный флот!

С неделю назад Крошоу возил полковника с каким-то штабным офицером в Сандгет, за Флокстоном. Тоже на побережье. Оба сидели сзади и говорили вполголоса. Роберт вообще не любитель прислушиваться к чужим разговорам. Какое ему дело! Но полковник говорил громко. Не затыкать же уши! Рассуждали о предстоящей эвакуации. Макгроег сказал:

— Удивляюсь. У меня не укладывается в голове, как все это получается! Готовили транспорты, услали их к чертям, к дьяволу, в Нарвик, не знаю куда, а мы остаемся здесь на мели. Как можно так легкомысленно относиться! Ну, на чем мы будем перевозить войска? Двенадцать дивизий! Это целая армия. Мы стоим перед катастрофой.

— Кто же думал, что так получится?

— Надо было думать. Я не могу спокойно говорить.

— Тем не менее этого не следует делать. — Офицер глазами указал на шофера.

Они заговорили снова, но уже тихо.

Боб раздумывал над словами Макгроега. В самом деле, получилось неладно. Во Францию перевозили войска почти год, а вывезти надо за несколько дней. Полковник прав — сколько транспортов застряло в Норвегии. Он сам это видел. Теперь вывози хоть на шлюпках. А что? Если собрать яхты, моторные лодки, позвать рыбаков... Боб сам когда-то ходил на яхте к французскому берегу. Миль пятьдесят туда, ну и обратно. Собрать бы несколько тысяч судов. Кто откажется выручить солдат из ловушки! Пушки, конечно, на яхте не увезешь, но несколько солдат — безусловно.

Роберту Крошоу эта идея казалась самому фантастической и невыполнимой, но все же она не покидала его. Он снова и снова возвращался к этой мысли. Сказать бы полковнику... Нет! Глупо! Где наберешь столько людей? Людей? Роберт возражал сам себе. Да он сам первый может поплыть. И любой яхтсмен, рыбак. Сколько среди докеров моряков, мотористов, механиков! Добровольцы найдутся.

На обратном пути Крошоу завел разговор издали. Офицер, который с ними ехал, остался в Фолкстоне. Макгроег молчал. Лицо его было сосредоточенным, как у слепого, переходящего улицу.

— Раньше я плавал на яхте к Дюнкерку, по хорошему ветру часов шесть ходу.

— Ну и что? — Макгроег продолжал смотреть вперед невидящим взором.

— На моторных лодках тоже можно идти. Немного дольше.

— Моторки — не транспорт, нужны корабли, — командир бригады отвечал на свои мысли.

— А если собрать по всей Англии, привезти из Лондона, с побережья взять рыбаков? Никто не откажется.

— Не откажутся? — Макгроег будто очнулся. — Сколько часов до Дюнкерка на яхте? Шесть? Может быть. А немецкие самолеты? Нужно прикрытие.

Роберт не подумал об этом. Неуверенно сказал:

— Можно бы ночью...

— Ночью? Да, если бы удалось это сделать! — Полковник снова погрузился в невеселые мысли.

Роберт покосился влево, боковым зрением увидел костистый сосредоточенный профиль. Да, из этого ничего не выйдет. Не его ума дело.

Но командир бригады в тот же день доложил адмиралу Рамсею о возникшей идее. Решили попробовать. Впрочем, без особой уверенности. Где наберешь столько охотников? Вообще нелепо — вывозить на баркасах целую армию, но что делать? Иного выхода не было.

Вскоре на южное побережье Англии начали стекаться тысячи, десятки тысяч людей. Рыбаки, яхтсмены, моряки, докеры — все, кто мог держать весла, управлять парусом, моторами, устремились на берег. У причалов, на пристанях, в рыбачьих поселках появились суденышки. Целая армада. На берегу, как перед ходом макрели или трески, смолили днища, чинили снасти, шили неподатливые паруса. Роберт Крошоу в непрестанных разъездах видел, как оживает берег, как на чадящих кострах варили смолу; на разостланных у воды брезентах разбирали моторы. Люди суетились вокруг опрокинутых вверх днищами баркасов, вытянутых на песок. Сын лондонского докера, рядовой шофер из морской десантной бригады, Крошоу не мог подозревать, что его идея, оброненная по дороге в Дувр, начинает осуществляться.

Много позже военные авторитеты назвали эвакуацию из Дюнкерка величайшей победой. Восхваляли ее организаторов, писали реляции, сорили орденами, забыв об английском народе, о тысячах охотников-добровольцев, незаметных и беззаветных героев, устремившихся на утлых суденышках через канал спасать свою армию, армию, попавшую в беду в результате авантюризма, политического интриганства и вероломства. Сто тысяч рядовых англичан отправились на южное побережье острова и участвовали в спасении британских войск, в операции «Динамо».

Полковник Макгроег на первых кораблях ночью вышел в Дюнкерк. Адмирал Рамсей приказал выяснить обстановку на месте. Это не входило в обязанности командира бригады — он отвечает только за оборону небольшого участка побережья и разгрузку эвакуированных войск опять-таки на своем участке. Но Макгроег сам хотел уяснить положение.

В Дюнкерк корабли пришли на рассвете двадцать шестого мая и тотчас приступили к погрузке. В порту царила паника. Распространился слух, что немцы готовят массированную танковую атаку. Генерал Горт — весь его штаб уже перебрался в Англию — приказал отвести британские части в город. Оборону держали французы. Танки противника появились по ту сторону канала. Если бы не городские строения, их можно было бы увидеть в бинокль. Тяжелое оружие приказали оставить, надо спасать людей. Танки, гаубицы, тягачи, автомобили стояли в порту и на улицах, брошенные прислугой. Никто не думал о защите города, все рвались к кораблям. Части обеспечения едва могли сохранять порядок. «Что же будет завтра?» — с тревогой подумал Макгроег. Капитан корабля приказал поднять трапы. Под тяжестью сотен людей судно погрузилось ниже ватерлинии. Полковник посмотрел на часы. Было шесть часов пятьдесят семь минут утра. Эвакуация началась. Перегруженные солдатами корабли ушли из Дюнкерка.

Небо было безоблачно-ясное, дул легкий встречный ветер. На половине пути к английскому берегу встретились первые моторные лодки, парусные яхты, тральщик тянул на буксире плоскодонную баржу. Даже в штилевую погоду было рискованно выходить в море на таких скорлупках. Москитная армада шла к Дюнкерку спасать солдат, спасать престиж британского правительства.

В прозрачной дымке уже виднелись меловые отроги высокого дуврского берега. В полдень корабли ошвартовались у гранитной стенки.

Роберт ждал командира бригады в порту. Его машина стояла в тени пакгауза. С кораблей выносили раненых, сходили по трапам солдаты, усталые и возбужденные, небритые, словно помятые. Такой же измученный, с осунувшимся лицом подошел Макгроег. Приказал ехать в штаб.

Крошоу осмелился попросить, нельзя ли ему сходить в Дюнкерк. Он уже договорился с владельцем моторной лодки. Если полковник разрешит, они сегодня же в ночь могут отправиться. На это время его сможет заменить Эдвард Смайлс, Крошоу тоже с ним договорился.

Машина остановилась у подъезда морского штаба. Макгроег вышел.

— Хорошо, отправляйтесь. Это очень нужно, Крошоу, очень... Счастливого пути! Благодарю вас! — Макгроег порывисто сжал руку Роберта.

Он поднялся по каменным ступеням лестницы и снова вернулся:

— Пусть Смайлс ждет меня здесь через час. Счастливого пути!

— Да, сэр! — Роберт стремительно помчался к казармам.

В тот же вечер на парусной лодке Крошоу ушел в море. Вместе с ним плыл старик, хозяин шлюпки, бывший смотритель маяка, ушедший в отставку. За кормой тарахтел подвесной мотор, его удалось кое-как достать. Если не ослабнет ветер, к рассвету надеялись быть в Дюнкерке. Рядом с ними плыли такие же лодки. С наступлением темноты они скрылись из виду. Старик зажег фонарь и временами, приоткрыв полукруглую металлическую шторку, глядел на компас. Иногда из мрака выползали силуэты встречных судов с погашенными огнями, и тогда, чтобы не столкнуться, старик предупреждающе размахивал фонарем, кричал простуженным басом, но на кораблях не слышали его голоса. Роберт отворачивал в сторону и снова ложился на курс. Чтобы не сбиться, он вел шлюпку по звездам. Путь их лежал почти на восток.

Старик был молчалив. За три рейса, совершенных в Дюнкерк, он едва ли произнес десяток слов, не считая, конечно, распоряжений — принять влево, так держать или заглушить мотор. На третьи сутки старик занемог, такая нагрузка оказалась не для его возраста, и Роберт следующие рейсы совершал один или брал кого-нибудь в помощь. Только раз, пока добровольцы чинили забарахливший мотор, ему удалось забежать в казармы. Он получил два письма: одно — от Кэт, другое — от матери. Мать писала, что отец и дядюшка Вильям тоже уехали на побережье. Роберт надеялся встретить их, но где их найдешь в такой сутолоке! Днем и ночью тысячи лодок бороздили воды канала.

Операция «Динамо» продолжалась в течение недели, и все эти дни Роберт почти не спал, разве только урывками на дне шлюпки. В разгар эвакуации, тридцатого и тридцать первого мая, из Дюнкерка вывезли больше ста тридцати тысяч британских солдат. Почти половину из них сняли с помощью так называемой москитной армады.

VI

Конец войны для Фрашона и Шарля наступил на побережье, в песчаных дюнах. Днем они похоронили Пинэ. Его снял немецкий пулеметчик. Солдаты принесли сержанта на берег. Он жил еще часа два, просил пить, но воды не было. Солнце палило так, что Пинэ не похолодел. На лице его после смерти застыло такое выражение, будто он говорил с полковником там, возле мельницы, когда прорвались через мост.

— А все-таки он хороший был парень.

Фрашон стоял на коленях, скинув пилотку. Стоял рядом с песчаным холмиком. Подняться в рост было опасно — на холмах залегли немцы. Цепи немецких солдат пытались занять побережье, но их отбили. В дюнах укрылось немало французов.

— Что будем делать? Мы в роте последние.

— Не знаю. Может, что ночью...

— Думаешь, за нами придут?

— Вряд ли. Кому мы нужны? Англичан уже вывезли.

— А ты бы поехал?

— Не знаю. Чужбина...

— А в плен к фашистам лучше? — Впервые Морен вместо «немцы» произнес это слово.

— Все равно... В Фалез бы! Как-то там? — В словах Фрашона прозвучала тоска.

Солдат охватило чувство безысходного одиночества.

Просидели до вечера. С моря потянуло сыростью, солью, запахом йода от гниющих на берегу водорослей. Когда стемнело, переползли к воде. Морен зачерпнул пригоршню, взял в рот и выплюнул. Во рту осталась соленая горечь.

На западе догорал закат. Край моря был такой же темно-багровый, как узкая полоса неба. Солдаты легли на влажный песок. Стояла такая тишина, что казалось, будто немецкий говор, смех, пьяные песни слышатся совсем рядом.

— Караулят...

Оба подумали: «Осталась последняя ночь. Что будет завтра?» Тоска снова защемила сердце.

Вот и догорела заря. Стало совсем темно. Волны мягко шуршали в песке. Сквозь монотонный плеск вдруг послышался будто рокот мотора. Солдаты подняли головы, прислушались. Показалось?.. Нет, скрипнула уключина, удар весла, всплеск.

— Что это?

— Шлюпка!

На черном фоне моря обозначился призрачный, белесый силуэт лодки. Парус был убран.

— Кто там? — негромко окликнул Морен.

— Хелло! — донеслось с моря. — На берегу! Французы!

— Кто там? — снова повторил Морен.

— Я за вами... — Человек говорил с сильным английским акцентом.

Лодка приблизилась к берегу. На веслах сидел гребец в матросском тельнике.

— Сколько вас?

— Двое.

— Садитесь! Живо!

Первое, что пронеслось в голове, — скорее покинуть эти проклятые дюны, песчаную западню, в которую они попали. Морен вошел в воду, за ним Фрашон. Море было еще холодное. Солдаты погрузились сначала по колено, потом по пояс. Холод обжег, перехватило дыхание. Перевалились через борт. Фрашон неосторожно грохнул башмаком о днище.

— Тише!..

Англичанин развернул лодку и навалился на весла. Берег стал отдаляться. Гребец бросил весла и перешел на корму. Лодку качнуло. Сохраняя равновесие, он оперся на плечо Шарля, задержал руку.

— Все в порядке. Ол-райт!.. Рома хотите?

Звякнуло стекло о металл.

— Держи!

Морен ощупью нашел руку гребца, взял стакан и залпом выпил. По телу разлилось тепло. Передал стакан Жану.

Англичанин сунул бутылку в рундук и завел мотор. Моторчик затарахтел, шлюпка ходко пошла вперед.

— Закурить нет? — спросил Фрашон.

— Сейчас нельзя. Хотя...

Фрашон почувствовал в руке сигарету. Размял ее, набил трубку. Моряк накрылся с головой брезентовой курткой, чиркнул зажигалкой. Огонь осветил крутой и широкий лоб и подбородок, разрезанный складкой надвое.

Лодка отходила все дальше от берега. Теперь его можно было угадать только по далеким заревам, накалявшим небо то жарко, то более тускло. Зарева окаймляли невидимое побережье.

— Горит вся Франция... — Морен сказал будто бы про себя.

— Да, да, — сочувственно поддержал англичанин.

— Тебя как зовут? — спросил Фрашон.

— Боб Крошоу. Из Лондона. Служу в Дувре. А тебя?

— Жан Фрашон из Фалеза. А его — Шарль Морен. Работал в Париже, на заводе Рено.

— Рено знаю — автомобили.

— А куда мы идем? — осторожно спросил Шарль.

— В Дувр или рядом. К утру придем. Я уже седьмой раз плыву, восемнадцать человек вывез.

— Послушай, а мы не хотим в Англию... Как думаешь, Жан? Англичанин удивленно взглянул на Шарля, пытаясь в темноте рассмотреть его лицо. Ему показалось, что он не понял.

— Прости, я плохо говорю по-французски...

— Мы хотим остаться во Франции.

— Почему?

— Так надо... Помоги нам выбраться из западни.

— Что такое «западня»?

— Дюнкерк. Если проплыть миль десять, там можно выйти. Я так думаю.

— Да, — вставил Фрашон, — лучше быть дома.

Крошоу задумался. Левая рука его лежала на румпеле.

— Хорошо. Вероятно, вы правы.

Роберт повернул руль влево. Для этого ему пришлось сдвинуться к борту. Лодка накренилась и пошла на запад, вдоль пожарищ, пылавших за горизонтом.

Так шли больше часа. Крошоу свернул к берегу и заглушил мотор. На весла сел Шарль. Плыли осторожно, прислушиваясь к шорохам. Все побережье уже заняли немцы.

Лодка мягко ткнулась в песок. Торопливо и крепко пожали англичанину руку.

— Спасибо!

— Да что вы!.. Подождите минуту! — Боб вытащил из-под скамьи рюкзак с продуктами. — Возьмите!

Мешок беззвучно упал на берег.

Крошоу веслом оттолкнул лодку. Солдаты стояли, пока она не растаяла в море. Погружаясь в зыбучий песок, стали подыматься на берег. Наверху остановились передохнуть. В невидимом море вдруг затарахтел мотор.

— Пошел...

— А ты ругал англичан... Он выручил нас.

— Так это ж трудовой человек, по всему видно... Как он назвал фамилию?

— Крошоу.

— Да, да, Боб Крошоу из Лондона...