Испытание верности
С дежурства Ирина вернулась поздно, и ей показалось, что звонок поднял ее ни свет ни заря. Она накинула халатик и пошла открывать. Мать уже возилась на кухне. В дверях стоял Юрка Ерохин. Он жил на той же площадке, в квартире напротив, и частенько забегал к Микулиным. Ирина догадывалась, что Юрка неспроста хаживает к ним, но было это ей безразлично. Она продолжала хранить в памяти встречи с Вадимом.
— Ты чего в такую рань? — нахмурилась Ирина.
— Хорошенькая рань! Обед скоро... Тетя Аглая дома?
Из кухни выглянула Аглая Алексеевна:
— Вы чего тут в прихожей шепчетесь?.. Юрашка, выпей чайку стаканчик.
— Спасибо, я на минутку...
Ирина пошла умываться, Юрка зашел в кухню и торопливо достал из кармана тридцатку.
— Тетя Аглая, долг принес. Ирине только не говорите — не возьмет.
— Смотри-ка, или разбогател?
— Нет, в армию собрался. Там денег не нужно, — отшутился Ерохин. — Ну, я пошел...
На исходе лета Ерохин повстречал Володьку Жигалина, с которым не виделся несколько лет — почти с самой школы. Столкнулись в парке. Вот это встреча! Жигалин был уже старшим политруком. Шпала в петлицах, весь в скрипучих ремнях, подтянутый, в начищенных сапогах. А лицо оставалось таким же мальчишеским. И губы топорщил, как раньше, когда говорил. Он недавно получил назначение сюда, в старые края, — перевели из Воронежа. Служит в дивизии, которая стоит под городом, сейчас в лагерях.
— А ты все такой же, — говорил Юрка, разглядывая товарища. — Помнишь, как в колодец лазал?.. Помнишь?
— Еще бы!.. А где Маруся? Красивая была коса...
— Не знаю... Все разбрелись... Встречаю только Ирину. Мы с ней на одной площадке живем.
— Смотри ты!.. А я, как приехал, стал тебя искать. Пришел, жильцы новые, никто не знает. Пошел к Ирине, тоже переехала. Хотел через адресный стол узнать, да все некогда... У нас такие дела идут...
Ерохин уговорил приятеля зайти к нему хоть на минутку. Здесь рядом, может, и Ирина дома.
Но Ирина дежурила.
— Ну, а ты как? — расспрашивал Жигалин. — Что делаешь?
— На комсомольской работе. Был инструктором, отслужил срочную службу, вернулся в обком, а сейчас ушел — не поладил с начальством. Вот взял бы меня в армию, а то тоска смертная.
— А что, может, и получится, — неопределенно ответил Жигалин. Он посмотрел на часы, заторопился. Ирине просил передать привет, обещал при случае заглянуть. А вот когда — не знает. Работать приходится за семерых.
Жигалин неожиданно зашел к Ерохину через несколько дней после их встречи.
— Ну как, не раздумал идти в армию? — спросил он, едва появившись в дверях.
— Нет! Кто же меня возьмет?
— Собирайся! Сейчас же иди в военкомат. Там о тебе знают. Газеты читаешь?
— Ты про Хасан? Неужели все так серьезно?
— Серьезно не серьезно, а люди нужны. Разрешили взять из запаса на политработу. Ты кто по званию?
— Младший командир.
— Так вот, товарищ младший командир, как у нас говорят: с вещами на выход... В батальон комсоргом согласен?
Жигалин рассказал, что поступил приказ — перебросить дивизию в район боевых действий. К исходу третьих суток предстоит сосредоточиться в районе высоты Заозерной. Один полк уже выступил, сегодня в ночь уходят остальные. Грузятся на товарной станции. Сначала пойдут эшелонами, дальше пешим порядком.
— Малая война? — спросил Юрка.
— Кто знает, говорят, все войны начинаются с малого — с первых выстрелов. Мы еще этого не проходили... — усмехнулся Жигалин. — Помнишь, как говорили в школе. Мне всегда казалось, что если война, значит, мобилизация, запись добровольцев на улицах, красные флаги, митинги. А сейчас посмотри — в городе тихо, все спокойно, никто и не подозревает, что, может быть, без пяти минут война...
— Так значит: уходили комсомольцы на гражданскую войну!.. К кому надо явиться? — спросил Ерохин.
— Зайдешь прямо к военкому. Скажешь — из политотдела звонили. Военный билет не забудь... Я тебя подвезу, у меня машина.
— Гляди, какой важный!.. А помнишь, спорили — этично ли комсомольцу разъезжать на легковой машине, когда все вокруг пешком ходят...
Вышли вместе, влезли под брезент газика, поехали через город. Вблизи военкомата Ерохин выскочил из машины.
— Не забудь, сегодня в одиннадцать на товарной станции, — напомнил ему Жигалин. — Там встретимся.
Через час Юрий вышел из военкомата с предписанием: младшему командиру запаса такому-то явиться туда-то для дальнейшего прохождения военной службы...
Потом он ездил на склад за обмундированием, забегал к тетке на работу, предупредить, что уезжает, а вечером перед отъездом зашел попрощаться к Микулиным.
Аглая Алексеевна, увидев Юрку в военной форме, всплеснула, по своей привычке, руками, заахала, заудивлялась:
— А я-то думала в тот раз — ты все шутки шуткуешь.
Юрка сказал — призвали на военный сбор, сегодня уезжает.
— Однако, не про ваш ли сбор нонче по радио передавали, — с лукавинкой ответила Аглая Алексеевна. — Опять японцы безобразничают, как раньше... — Она все понимала, все чувствовала, мудрая, добрая русская женщина!
Ирина сказала:
— Завидую я тебе. Юрка! Так бы вот на крыльях с тобой полетела!..
— А тебе, Ирина, на месте сидеть надо, — возразила Аглая Алексеевна. — Не рвись! Куда я без тебя денусь? Не пришло твое время.
Она заставила всех присесть перед дорогой, сама села на краешек сундучка, накрытого домотканым ковриком.
— Ну, а теперь в добрый путь, Юрашка! Береги себя. Помню, как я своего Александра Никитича провожала. Тоже вот так, второпях. Мы тогда только повенчались... Уезжал на неделю, а обернулось годами... Я уж к нему сама приехала. Семьсот верст через тайгу продиралась. Где пешком, где на подводах... Однако, тебе пора, Юрашка! Ступай, ступай!
Она ласково погладила его по спине, поцеловала. И Ерохин ушел с маленьким желтым баулом, придерживая свернутую в скатку шинель, перекинутую через плечо, как пулеметная лента.
29 июля 1938 года японские войска атаковали высоту Безымянную у пограничного озера Хасан. Бой приняли одиннадцать пограничников под командой лейтенанта Махалина. Высоту удалось отстоять. Пять пограничников было убито, шесть тяжело ранено. Лейтенант Махалин погиб в начале боя, живые продолжали драться, и ни один из них не покинул поля сражения до тех пор, пока японцы не откатились назад. Через день они предприняли новую атаку и заняли высоту Заозерную.
Первого августа из штаба Дальневосточного фронта на имя наркома Ворошилова поступило донесение: «Противник, силой до полка пехоты, при поддержке дивизионов артиллерии, в 20.00 31 июля сего года перешел в наступление и занял высоты 64,4, а также 86,8 и 68,8...» Контратака советских частей, проведенная второго августа, успеха не принесла. Следовало предпринимать решительные меры, вводить в действие полевые войска.
Ближайшей дивизией к району конфликта была 40-я пехотная дивизия, в которой служил старший политрук Владимир Жигалин. Ее и направили в подкрепление 59-му отряду пограничных войск, охранявшему 236 километров сухопутной и около 400 километров морской государственной границы. На каждого пограничника приходилось по несколько километров.
Дивизию подняли по тревоге и форсированным маршем по бездорожью направили в район озера Хасан к Заозерной.
Марш был тяжелый — болота и сопки, сырое бездорожье. Особенно когда втянулись в Посьетский район, в теснину между границей и побережьем Японского моря, в так называемый Заречный мешок. Лето в тот год стояло дождливое, низины, как губки, набрякли влагой. Грунтовые дороги размесили ногами, колесами. Полевые орудия, автомашины, конные повозки вязли в непролазной грязи, и люди тянули их на себе от сопки к сопке, которые стояли пологими островками среди топкой хляби густо-зеленых низин.
Дивизия растянулась на многие километры. Войска шли сплошными колоннами, нарушая установленные интервалы, и не было, казалось, конца-края войскам, идущим к государственной советской границе.
Ерохин не считал себя знатоком военного дела, но сразу же погрузился в заботы походной жизни. Видно, никто не собирался здесь воевать. К участку границы, самому неспокойному за последние два года, ведут такие дороги! В век техники самым мобильным посчитали способ пешего перехода! А тылы отставали, и нужны были сверхчеловеческие усилия, чтобы выполнить в срок поступивший приказ.
Солдаты трое суток почти не спали, осунулись, похудели и время суток измеряли километрами, пройденными батальоном. Что же касается танковой бригады, приданной дивизии, она шла со скоростью полутора-двух километров в час — вдвое медленнее скорости пешехода.
И все же произошло невероятное: в назначенный срок — через трое суток — дивизия сосредоточилась на исходных позициях, в указанном ей месте. Последние версты шли в темноте, но под ногами уже не было чавкающей грязи — вышли на сухие места. Бойцы, измотанные трехдневным переходом, повалились на землю и забылись в глубоком сне.
Ерохин пошел разыскивать КП дивизии, чтобы доложить о прибытии батальона. Комбат показал ему лишь точку на карте, он и сам не знал точно, где расположился штаб, указал только направление.
— Возьми связного, — приказал комбат, — доложи, что батальон прибыл, и к рассвету — обратно.
Ерохин так и не нашел бы командного пункта, если б не наткнулся на политотдельцев дивизии. В темноте он услыхал голос Жигалина. Они не встречались после того, как Юрий выскочил из газика у дверей военкомата, ночью на товарной станции было не до того. Оказалось, и ехали разными эшелонами.
Жигалин не сразу узнал Юрку, когда тот подчеркнуто официально пробасил:
— Разрешите обратиться, товарищ старший политрук! — Юрке трудно было переключиться на служебный тон в отношениях с закадычным другом, и в словах его прозвучал оттенок иронии.
— Ну, как воюется, товарищ младший командир? — в тон ему спросил Жигалин.
— Стал бывалым солдатом. Три дня по уши в грязи. Помнишь: «День, ночь, день, ночь. Мы идем по Африке... Грязь, грязь от шагающих сапог...» — переиначил Юрка строфу из Киплинга.
Жигалин объяснил Ерохину, как пройти к штабу дивизии. Условились, что на обратном пути Юрий зайдет к нему перекусить. Но встретиться не удалось и на этот раз.
Жигалин, проводив товарища, сел за донесение, которое требовалось подготовить к утру. Он перечитал копию журнала боевых действий, присланную в политотдел из пограничного отряда, долго разбирал политдонесения, поступившие из частей дивизии. Журнал боевых действий напечатали на машинке, но в политотдел пришел слепой экземпляр на папиросной бумаге. К тому же машинка была, вероятно, старая, с выщербленными литерами и многие буквы пропускала. Жигалин бегло просмотрел первые страницы и стал внимательно читать то, что относилось к последним событиям:
«3 июля 1938 г. С погранпоста у высоты Заозерная сообщили по телефону: к госгранице, охраняемой заставой, подходит до роты японцев. Они развернулись в двухстах метрах от госграницы, но вскоре отошли. В районе селений Хомукоу — Дингашели отмечено сосредоточение японских войск — пехота, артиллерия, тяжелые и легкие пулеметы. Численный состав не установлен...6 июля 1938 г. Сосредоточение японских войск продолжается. В районе Хомукоу — до полка пехоты с минометами и шесть артбатарей.
8 июля 1938 г. На высотах с японской стороны в районе озера Хасан установлены станковые пулеметы. Наблюдением установлено: японские связисты подтягивают к границе телефонную линию.
13.7.38 г. На рассвете наблюдением установлено прибытие значительного контингента японских войск. Разгрузка происходит на железнодорожной линии, построенной вблизи границы на ст. Кочи.
15 июля 1938 г. Группа японских военнослужащих нарушила госграницу у высоты Заозерной. Снайпер Виневитин открыл огонь. Один нарушитель убит. Остальные отошли. У убитого обнаружены документы на имя капрала Мацусима Сикуни.
В тот же день другая группа японских солдат нарушила госграницу. При окрике «Стой!» японцы отошли на свою сторону.
17.7.1938 г. Маньчжурское население приграничных сел на японской стороне эвакуируют в тыл. В 11.00 два парламентера-китайца подошли к госгранице с белым флагом и передали письмо-ультиматум от начальника японского погранотряда в Ханчуне нашему командованию с требованием оставить высоту Чан Ку-фын (Заозерная) и отойти за озеро Хасан. На письмо не ответили.
21.7.38. На нашей стороне в ста метрах от госграницы обнаружен белый флаг с прикрепленным к нему письмом такого же содержания, как предыдущее. Утверждается, что мы занимает высоту незаконно.
Жители приграничного селения Хомукоу у подножия высоты Заозерная полностью выселены из своих домов, которые заняты японскими военнослужащими.
26 июля 1938 г. Японские войска переправляются через реку Тумен Ула на понтонных лодках. За последние три дня в светлое время переправилось до четырех тысяч человек. Японские войска накапливаются в непосредственной близости от госграницы.
Личный состав погранотряда готовится к отражению возможного нападения. Рыть окопы не представляется возможным — сплошной скальный грунт начинается с глубины 15 — 20 сантиметров. Искусственные фортификации отсутствуют.
29.7.38 г. Около четырех часов утра со стороны высоты Безымянная послышалась пулеметная и ружейная стрельба, взрывы гранат. По телефону лейтенант Махалин доложил: до роты японцев двумя группами атакуют высоту Безымянная. Действия наряда осложняются густым туманом и моросящим дождем. Противник скрытно подошел лощинами к госгранице. Идет огневой и рукопашный бой.
Атака отбита с помощью высланного подкрепления, поднятого по тревоге, — семь пеших пограничников и тридцать конников.
В наряде на высоте находилось одиннадцать пограничников во главе с лейтенантом Махалиным. В наряде пять человек убито, в том числе лейтенант Махалин, остальные шесть тяжело ранены. Раненые дрались, пока не подошла помощь.
30 июля 1938 г. Японцы продолжают переправляться на восточный берег реки Тумен Ула. «Противник располагает крупнокалиберной артиллерией, отмечено появление бронепоезда. В продолжение всего дня японцы ведут артобстрел высоты Заозерная Согласно приказу, на огонь противника не отвечаем.
31 июля 1938 г. В ночь на 31.7 японцы при артиллерийской поддержке повели наступление силами 19-й дивизии, прибывшей из Кореи. Наши силы: высота Заозерная — 60 пограничников, высота Безымянная — 32 пограничника. Всего 92 человека. Кроме того, в бою участвовала регулярная рота полевых войск и танковый взвод, подошедшие к месту событий в полночь 30 июля. Основные силы пехотной дивизии находятся на подходе.
В 6.25 утра японские войска заняли высоту. Почти все пограничники погибли.
2 августа 1938 г. Наши контратаки на высоты Безымянная и Заозерная успеха не имели. Противник укрепляется на занятых им высотах».
Последняя запись в журнале боевых действий пограничного отряда была сделана второго августа, то есть вчера.
«Если бы наша дивизия подошла несколькими днями раньше, — подумал Жигалин, — обстановка у Заозерной была бы совсем иная...» В скупых, торопливых записях журнала боевых действий Владимир многое читал между строк... Перед ним раскрывалось духовное величие людей, стоящих на охране границы. В продолжение четырех недель изо дня в день, укрываясь за камнями глухой Безымянной высоты, пограничники неустрашимо следили за приближением грозных событий. «Личный состав готовится к отражению возможного нападения...» А состав этот едва насчитывает полторы сотни бойцов-пограничников, и против них, у них на виду, развертывается японская дивизия... И что значит «готовится к отражению», когда невозможно даже вырыть окоп, траншею, чтобы укрыться от пуль и осколков, потому что под ногами не земля, а скалы, из которых кирка и саперная лопата способны высечь лишь искры... И ни один не ушел, не дрогнул. Готовиться — значило стоять насмерть!
Прибывшим частям дивизии теперь предстояло восстановить положение на границе. Но как? Ответить ударом на удар. Ответить как можно быстрей, чтобы не дать укрепиться противнику. Но дивизия только что подошла, люди измотаны трехдневным переходом по бездорожью, а боевая техника все еще находится в пути... Жигалин отметил одну ошибку в журнале боевых действий: сказано, что в последнем бою участвовал танковый взвод. Это неверно — из танкового взвода в район боевых действий пробился один только танк. Два других застряли В нескольких километрах от Заозерной. Взвод — только символически!
Жигалин разобрал пачку донесений, доставленных в политотдел из полков и приданных частей, начал составлять общее донесение.
«К исходу дня 3 августа 1938 года, — писал он, — 40-я пехотная дивизия, совершив тяжелый трехдневный марш в условиях бездорожья и плохой погоды, вышла в срок на указанные ей рубежи, согласно приказу штаба Дальневосточного фронта», потом уверенно дописал:
«Высокое морально политическое сознание личного состава дивизии позволило в срок выполнить приказ командования...» Через день дивизия получила боевой приказ: отбросить противника, вторгшегося на советскую территорию, и восстановить государственную границу в районе Заозерной и прилегающих к ней высот.
В тот самый день, когда старший политрук Жигалин готовил политдонесение о морально-политическом состоянии 40-й дивизии, в Токио, в правом крыле императорского дворца, проходило заседание Тайного совета, посвященное событиям у высоты Чан Ку-фын. Совещание вел недавно назначенный председатель совета — барон Хиранума, «отец японского фашизма», как называли его в придворных кругах. Кроме членов Тайного совета на заседании присутствовал принц Канин — начальник генерального штаба, командующий армией Койсо — благоразумный Койсо, известный своим необузданным честолюбием, и еще несколько военных. Военные сидели с застывшими лицами, и перед каждым из них лежала парадная фуражка, повернутая козырьком к ее владельцу. На троне, освящая своим присутствием решения Тайного совета, молчаливо восседал император Хирохито в древнем традиционном одеянии, без единой складки, будто бы скроенном из жести. А позади трона укрывался за ширмой неизменный секретарь лорда хранителя печати Кидо, негласный советник его императорского величества.
Докладывал военный министр генерал Итагаки. Прежде чем начать свою речь, он поклонился сыну неба и украдкой глянул в его лицо. Лицо императора было бесстрастным. Итагаки так и не понял — простил ли ему Хирохито допущенную оплошность. А ему надо это знать! Недавняя размолвка во время аудиенции в императорском дворце оставила тягостное чувство в душе министра. Чтобы заручиться поддержкой императора, Итагаки пошел на заведомую ложь — сообщил ему, будто министерство иностранных дел и военно-морской флот поддерживают решение армии — начать вооруженный конфликт на советской границе. Но император был информирован лучше, чем полагал Итагаки; Хирохито знал, что сторонники осторожных действий все еще не решались ввязываться в конфликт. Уличив своего министра во лжи, он рассерженно прекратил аудиенцию. Итагаки, как провинившийся школьник, ушел из дворца униженным и посрамленным... Теперь надо сделать все, чтобы восстановить отношения. Ведь в конце-то концов Итагаки оказался прав — решительность действий принесла успех.
Поклонившись императору, военный министр начал свою речь словами, что сбывается наконец воля божественных предков — потомки самураев начали на континенте свое продвижение на север. Высота Чан Ку-фын в японских руках. Подтвердились сообщения разведки Квантунской армии — русские не намерены расширять конфликт и на этом участке границы до сих пор держат лишь небольшой пограничный отряд. Со стороны русских не наблюдается никаких приготовлений к обороне границы. Отдельные их группы сражались стойко, но были сломлены самурайской доблестью японских войск.
Министр коротко изложил события, предшествовавшие конфликту. Армия надеялась закончить пограничный спор с русскими, не прибегая к вооруженной силе. В начале июля посол Сигемицу начал переговоры в Москве о территориальных претензиях японского правительства в районе высоты Чан Ку-фын, но русские, вопреки ожиданиям, проявили неразумное упорство. Тогда, это было 20 июля, Сигемицу потребовал от Советского правительства отвести свои войска с высоты Чан Ку-фын. На это нарком иностранных дел Литвинов ответил, что язык ультиматумов неприемлем в мирных переговорах между двумя странами. Вот тогда-то Квантунская армия вынуждена была применить силу...
Итагаки отметил, что 19-я дивизия генерала Суэтако Камейдзо еще заранее, быстро — в течение суток — была переброшена к месту военных действий. Имела значение железная дорога, предусмотрительно построенная вдоль границ. Командующий армией генерал Койсо отдал приказ одиннадцатого июля. Дивизия прибыла на место уже на другой день и начала переправляться через пограничную реку Тумен Ула. Упомянув фамилию генерала Койсо, военный министр поклонился в его сторону, воздавая должное его заслугам...
— Подготовка и осуществление инцидента проведены блестяще, — продолжал он. — Те, кто выражал нерешительность и сомнение в осуществлении императорского пути — Кондо, — сегодня заслуженно посрамлены...
Военный министр просил одобрить предложенный план действий и рекомендовать генеральному штабу направить в район конфликта дополнительные войска. Ситуация складывается так, что они могут понадобиться для дальнейшего продвижения в советское Приморье.
Прений по докладу военного министра почти не было. Генерал Араки сказал:
— Решимости Японии воевать с целью покончить с Китаем и Россией вполне достаточно, чтобы вести войну хотя бы в течение десяти лет. Высота Чан Ку-фын открывает нам ворота для неуклонного движения по императорскому пути...
Оставшись наедине, члены Тайного совета единодушно проголосовали за одобрение предложения военного министра.
Когда император покинул заседание, премьер-министр отозвал в сторону секретаря лорда хранителя печати и сказал:
— Кидо-сан, приятные новости любят появляться вместе... Сегодня из Берлина прилетел генерал Косихара с тайным посланием господина Риббентропа. Перед тем как передать его, министр иностранных дел несколько часов совещался с Гитлером. Немцы предлагают нам заключить военный союз. Одно из условий договора — взаимная помощь в случае войны Японии или Германии с любой третьей державой. Это создаст отличные перспективы... Сообщите императору о приезде генерала Косихара. Завтра я передам полученное письмо.
Готовился новый сговор двух агрессивных держав — Германии и Японии. Но события ближайших дней на время отодвинули обсуждение в японском правительстве секретного германского предложения.
Начало этих событий отметил Сосеки Огаи — ученый-сейсмолог, никогда не имевший отношения к политике.
Старый японский ученый половину жизни провел на сейсмологической станции, заброшенной на корейском побережье вблизи Чхончжинского порта — в Стране утренней свежести, как называлась Корея. Станция — несколько домиков — стояла открытая всем ветрам на высоком морском берегу в стороне от проезжей дороги — движение машин могло повлиять на показания тончайших приборов, обращенных к глубоким недрам земли. Кругом стояла первозданная тишина. Чуть дальше возвышался пологий холм, увенчанный мачтой радиостанции, которой пользовался Сосеки Огаи, чтобы передавать свои донесения в Токио.
Много лет ученый вел наблюдения за недрами земли и океана, фиксируя, как летописец, отзвуки далеких потрясений, возникавших внутри планеты. Одним из первых он узнавал о землетрясениях, происходивших за тысячи миль от уединенной станции, где он работал. Когда-то, давным-давно, лет пятнадцать назад, Огаи отметил удар подземной волны небывалой силы — таких колебаний почвы никогда еще не показывали его приборы. Потом стало известно — на японских островах, в районе Токио, разразилось катастрофическое землетрясение. Оно уничтожило японскую столицу, унесло сто тысяч человеческих жизней. Среди погибших были его сын, невестка и маленький внук, который только начал ходить по земле, разверзшейся под его ногами... В прошлом году приборы Сосеки Огаи отметили землетрясение на Филиппинах, а еще раньше — в горах Памира, затем в Малой Азии.
Но смыслом своей жизни ученый считал борьбу с цунами — гигантскими волнами, возникающими в океанских глубинах после землетрясений. С большой скоростью — в пятьсот, семьсот, восемьсот километров в час — мчатся водяные хребты, высотой с вековые сосны, смывая на своем пути прибрежные селения, целые города. Огаи пытался установить закономерность в рождении цунами, он, как гороскопы, составлял изосейсты — сейсмические карты, силясь предугадать пути слепых волн, несущих бедствия, чтобы предостеречь людей, предупредить их.
Изо дня в день ученый неторопливо спускался в глубокий подвал, и плотные циновки глушили его шаги. В полуосвещенном склепе, как в древнем храме, тускло поблескивали никель и медь расставленных вдоль стен приборов. Только маятники хронометров отсчитывали время, нарушали холодную тишину... Сосеки Огаи в установленном раз и навсегда порядке обходил приборы, записывал в журнал их показания и так же медленно поднимался вверх по ступеням.
«Мои приборы чутки, как душа ребенка, — любил говорить он. — Я верю им больше, чем самому себе...» Но однажды приборы обманули ученого. Это было шестого августа 1938 года. Во второй половине дня все приборы сейсмологической станции отметили землетрясение, происшедшее на севере у берегов Тихого океана. По расчетам ученого, эпицентр землетрясения находился где-то южнее Владивостока. Здесь, на станции, смещение почвы достигло нескольких микронов. Ученый-сейсмолог записал показания приборов в журнал, составил радиограмму и отправил ее в Токио, в Институт службы цунами. Огаи терпеливо ждал обычного подтверждения своих наблюдений, но институт молчал. Наконец сейсмолог получил ответную радиограмму. В ней сообщалось, что шестого августа на земном шаре никаких землетрясений не было...
И все же ученый Огаи был прав. О землетрясении, разразившемся к югу от Владивостока, записал в своем дневнике японский унтер-офицер Накамура из роты капитана Сато, погибший в те дни на высоте Чан Ку-фын в пограничных боях у озера Хасан.
«Сегодня шестое августа, — писал Накамура. — Тяжелые снаряды противника беспрерывно рвутся на наших позициях. В 14 часов над нами появились самолеты красных и сбросили бомбы. Налетели тяжелые бомбардировщики, сбросили огромного размера бомбы...
Все эти дни рыли окопы, укрепляли сопку Чан Ку-фын. Нас атаковали танки. В этот день было что-то ужасное. Беспрерывно рвались бомбы и снаряды. О еде нельзя было и думать. Полтора суток никто ничего не ел. Нельзя было оторвать голову от земли. Наши потери огромны...
Сегодня солнечный день, но среди дня после налета не было видно солнца. Настроение подавленное. Чувствую себя отвратительно. Так воевать нельзя. Это не война, а землетрясение... Поступил приказ перейти в контратаку и вернуть высоту Чан Ку-фын».
Это «землетрясение» и отметили приборы сейсмологической станции, где работал старый японский ученый Сосеки Огаи...
В тяжелых боях 40-я дивизия штурмом заняла высоты у озера Хасан. Японские войска, начиная с утра седьмого августа, пытались вернуть потерянные ими позиции. Они предприняли до двадцати кровопролитных атак, не имевших успеха. Разбитые японские части отступили за реку Тумен Ула. Они оставили на поле боя ранеными и убитыми свыше трех тысяч солдат и офицеров.
Шестого августа в Токио поступило тревожное сообщение из штаба Квантунской армии: русские превосходящими силами перешли в контрнаступление на высоту Чан Ку-фын. Японские войска вынуждены были оставить занимаемые позиции. Боевые действия продолжаются.
К этому дню генеральный штаб уже отдал распоряжение перебросить в район конфликта дополнительные дивизии. В пути находились: 15-я императорская гвардейская дивизия, 120-я пехотная дивизия, отдельный кавалерийский полк, полк тяжелой артиллерии, инженерный полк, особая кавалерийская бригада, шесть зенитных батарей, танковые части, экспедиционная бригада и другие менее крупные части. Предполагалось, что они станут развивать успех, достигнутый 19-й дивизией у высоты Чан Ку-фын. Теперь эти войска требовалось переключить на оборону. В Мукден полетела сверхсрочная шифрограмма с пометкой «Кио ку мицу!». Генеральный штаб требовал ускорить передвижение войск и незамедлительно ввести их в действие. Но помочь уже ничто не могло. Двенадцатого августа, наращивая удары, войска 40-й пехотной дивизии отбросили противника на западный берег реки Тумен Ула. Послу Сигемицу в Москве были даны указания начать мирные переговоры по поводу ликвидации конфликта у озера Хасан.
Только что, несколько дней назад, послу Сигемицу предписывали из Токио не вступать ни в какие переговоры с русскими, саботировать мирные предложения, но теперь обстановка решительно изменилась. Военный министр Итагаки, министр иностранных дел Арита и министр военно-морского флота Ионаи просидели всю ночь в генеральном штабе, нетерпеливо ожидая сообщения из Москвы об исходе мирных переговоров.
Разговор в кабинете начальника генерального штаба принца Канин не клеился. Настроение у всех было мрачное. Арита держал в руках папку, где лежала справка о Чан Ку-фын: обоснования японской точки зрения в пограничном споре; доводы, возражения русских; старые акты, уточняющие границы, старые карты... Арита понимал — сейчас все это ни к чему. Он был уверен: в дипломатии основной довод — сила. А сила не на его стороне. И все же он держал под руками эту папку, заведенную его предшественниками, которые занимали этот пост до него. Материалы могут потребоваться — вдруг послу Сигемицу надо будет дать какие-то новые указания...
В Москве сейчас за полдень. Сигемицу, вероятно, уже у Литвинова и начал переговоры. А в Токио — ночь. Как медленно тянется время... Арита, раскрыв папку, рассеянно перелистывал документы. Итагаки молча следил за ним своими сонными, лениво прищуренными глазами.
— Теперь этот протокол против нас, — сказал Арита и протянул Итагаки фотокопию документа, переданного русским, карту, заверенную подписями, печатями, и протокол, тоже с подписями и печатями. Итагаки прочитал вслух:
— «Протокол уточнения границы Российской империи» и Китая. 26 июня 1886 года...
От знака «Т» на стыке российской, китайской и корейской территорий граница идет на северо-запад по горам, по западной стороне от озера Хасан и достигает северного окончания песчаной гряды, где и поставлен второстепенный знак № 1. Расстояние восемь верст и ровно сто сажен..."
— Русские ссылаются на этот протокол, — произнес Арита.
— Это еще ничего не значит, — сказал Итагаки. — Знаки можно поставить в любом месте. Я признаю границы только по береговой линии, да и то когда это нас устраивает... Мало ли что было полвека назад. Протокол подписали, когда мы еще не родились.
— Надо потребовать оригинал протокола, — придумал Арита.
В кабинет зашел Тодзио, заместитель военного министра. За ним Доихара. Они всегда были вместе, три квантунца,- Итагаки, Тодзио и Доихара, всегда поддерживали один другого. В последнее время все были у власти. Доихара рекомендовал Итагаки военным министром, Итагаки пригласил к себе в заместители генерала Тодзио, бывшего начальника полиции Квантунской армии.
Тодзио принес новость — из Москвы пришло сообщение открытым текстом: Сигемицу вернулся от Литвинова, подробности передадут шифром.
Часа два нарастало тревожное нетерпение... Наконец дешифровщик принес текст. Русские согласились начать мирные переговоры на основе восстановления старой границы, существовавшей до начала конфликта у озера Хасан.
Все облегченно вздохнули.
Итагаки сказал:
— Будем считать это временной паузой... Хакко Итио!
— Хакко Итио! — эхом откликнулись остальные...
Постигшую их неудачу военные считали временной, они надеялись на реванш.
Хакко Итио!.. Весь мир под одной японской крышей! Так завещал божественный император Дзимму, живший больше тысячи лет назад...