Глава четвертая

Носовой кубрик "Смелого" до отказа был набит мешками с нехитрой провизией, ящиками пулеметных лент, кисло пахнущим мокрым дождевым платьем и уставшими за поход, насквозь промокшими людьми. Тяжелый табачный дым тучей качался под подволоком, узкими струями тянулся к открытым иллюминаторам. Комиссар Дымов говорил:

— Таганрогский залив, значит, наш. Перегорожен от Белосарайки и до самой Долгой минным заграждением и батареями. Охраняется всей нашей морской силой, Верно?

— Верно, — согласился Васька, только что вернувшийся с "III Интернационала". От сложных запахов кубрика ему хотелось чихать, но он сдерживался, — комиссар говорил об интересном.

— Значит, мы можем по нем производить какие хочешь перевозки. К примеру, хлеб из Ейска сюда возить, — и, разъяснив все преимущества владения морем, Дымов закончил: — Флотилии тоже лафа: ни тебе нечаянного нападения с моря, ни тебе прорыва в наш тыл. Сиди, значит, смирно и достраивай корабли. Так, что ли?

— Так, — подтвердил старшина, моторист Суноплев, но Дымов, искоса на него взглянув, усмехнулся:

— Врешь. Не так. Сидеть нам не приходится. Не такая война. На скорость надо брать. Достраиваться в ходу будем, даже в бою. Оборону кончили — теперь пойдем наступать.

— Наступали вчера ночью, — ответил желчный рулевой Скаржинский, — наступали, да прямо во что не надо и наступили.

В неопределенных его словах звучало недовольство походом, истребителем и всем на свете. Поэтому комендор Совчук, по природе оптимист, прищелкнул языком:

— Ой, цаца сахарная!

— Верно, что сахарная, — поддержал второй комендор, Савша, — от дождя размок и пузыришься.

— Ни к чему поход был, — уперся Скаржинский.— Зря народное топливо пожгли. Ходили ловить белый дозор, а поймали свою "Свободу". Ладно, еще не расколотили.

— Не ты командовал, — вмешался Ситников. — Ты бы распорядился. Белым дал бы приказ всю ночь на якоре стоять, а "Свободе" тридцать узлов ходу наворачивать.

Комиссар поднял руку:

— Стой! Не туда понес. По порядку разъяснить надо, — и, повернувшись к Скаржинскому, принялся разъяснять операцию.

Сложностью она не отличалась. Белые выставили перед Бердянском дозор — канлодку. Чтобы ее поймать, красная флотилия в полном составе вышла за Белоса-райскую косу. По плану должны были пройти под берегам и, обойдя неприятеля, на рассвете напасть на него с тыла. Неприятель, однако, за ночь перешел на четырнадцать миль к весту. Поэтому обход не вышел.

— Планщики, — пробормотал Скаржинский, но комиссар не остановился.

— "Свободу" поймали — это верно. Между прочим, хорошо, что поймали. У ней машина скисла. Не мы — белые взяли бы на буксир.

Скаржинский кивнул головой:

— То-то и есть. Всякий поход эта самая "Свобода" балаганит. А почему, спрашиваю? Потому — не налажена. Все гонят да гонят. Срочность?

— Срочность! — подхватил тоже недовольный Суслов. — Знаю я, откуда она такая взялась. Прикатило из Москвы начальство, товарищ коморси, бабушке твоей мерси. Ему что — ему только командовать да подгонять.

Коморси — командующий морскими силами республики— действительно прибыл из Москвы специальным поездом и действительно обладал стремительным характером. Благодаря штабным писарям он был отлично известен на судах флотилии.

— Говоришь — коморси? — спросил комиссар, и Суслов под его взглядом съежился. — Белым, значит, надо дать передышку. Так, по-твоему?

Суслов не ответил, а Скаржинский заговорил извиняющимся голосом:

— Я ничего. Однако надо бы сперва наладиться. Иначе какой толк?

Комиссар взглянул на часы. Времени оставалось немного.

— Оно, может, и надо, да некогда. — Вынул из кармана табак и бумагу, скрутил и прикурил у Суслова.— Сейчас, кстати, опять пойдем. Истребители, два сторожевика и минная баржа. Заграждение будем белым под нос ставить — перед самым Керченским проливом.

Совчук тяжело свистнул. Скаржинский сказал:

— Это пожалуйста.

Васька от восхищения выругался, а Ситников встал:

— Суноплев, готовь моторы!

Наверху лил мелкий дождь. На палубе соседнего "Зоркого" огромный начальник дивизиона блестел черным дождевиком. С ним разговаривал маленький человек в сером пальто с поднятым воротником.

— Я пойду пассажиром, — сказал маленький и отер мокрые усы.

— Есть, товарищ командующий, — ответил начальник дивизиона.

— Вы ведите, а я пойду на втором в строю.

— Есть. Вторым идет "Смелый".

— Имейте в виду: я никоим образом не буду лицом официальным. Я иду, так сказать, инкогнито.

— Есть инкогнито.

Командующий пожевал губами, вынул из кармана влажный носовой платок и, поморщившись, высморкался.

— Когда закончите приемку мин, пришлите "Смелого" за мной. Поднимете на нем мой флаг. — Повернулся и ушел сохнуть на "Буденный".

Инкогнито и флаг — две вещи, казалось бы, несовместимые, однако приказание есть приказание.

— Есть, — вдогонку коморси сказал начальник дивизиона и, повернувшись к Дымову, тихо добавил: — Вот так ящерица!

Для маленьких истребителей коморси — слишком большое начальство. Кроме того, с его темпераментом он на соседнем истребителе будет ощущаться как снаряженная граната в заднем кармане брюк. Все это хотел высказать начальник дивизиона своим тихим замечанием, но ограничился только сказанным.

— Ладно, — также вполголоса успокоил его Дымов. — Пускай.

Первым отошел стоявший с краю "Счастливый". За ним поочередно снялись остальные. Журча моторами, они медленно пересекли гавань и ошвартовались у минной баржи "Дон".

Мины" принимали маленькие, типа "рыбка", с заостренным корпусом и длинными усами. Дивизионный минный специалист Заболоцкий обошел истребители, на каждом равнодушным голосом повторяя одно и то же:

— Инструкции выдает на барже товарищ Клокачев. Такой толстый и бородатый. Главное дело — сахар. Раньше времени его не заряжать: может размыть брызгами либо дождем. Перед постановкой непременно проверить — с этим добром запросто рвутся.

— Рассказал, — возмутился Васька, когда очередь дошла до "Смелого". — Какой такой сахар рвется?

— Дура, — ответил Ситников. — Не рвется сахар, а предохраняет. Понял? — и ушел в кают-компанию собирать карты к походу. Васька ничего не понял.

Объяснение пришло в лице самого товарища Клокачева, старшины-минера. Он осторожно сполз по скользкой доске и в самом деле оказался очень толстым. Борода у него была черная и казалась привязанной.

— Просю, товарищи, — сказал он не подходящим к его внешности тонким голосом и, когда команда собралась, прочел краткую лекцию: — Сахарный предохранитель действует на основании распускания в воде сахара, заряженного в коробку. Вот, — и он ткнул пальцем в открытую коробку на мине. — Не встречая больше сопротивления упомянутого сахара, пружина отходит. Вот, — и показал, как она отходит. — Отходом названной пружины освобождаются усы, приводящие в действие ударное приспособление. Вот! — и пощелкал по ударному приспособлению. — Мина тогда становится опасной, после чего каждое прикосновение к ней сопровождается ее взрывом.

— Здорово, — восхитился Васька. — Значит, сахар. Система поистине была великолепна. Клокачева Васькин восторг умилил. Он улыбнулся и, как павлин свой хвост, широко распустил бороду.

— Сахар, салага. По выделке даже форменный леденец. На, откушай гостинца! — и вынул из мешка желтый кубик. — Сделай одолжение!

— Чего там, — смутился Васька. Леденцов он не видел уже года три.

— Да ничего. Я от души. Просю. — Голос Клокачева звучал неподдельной лаской, и Совчук поддержал:

— Ешь, когда дают.

Отказываться было неудобно. Васька нерешительно взял кубик, повертел его в пальцах и сунул в рот. Сразу же леденец, точно живой, сам выскочил на палубу. От страшной горечи Ваське свело скулы. В глазах его пошли цветные круги, и он даже зашатался.

— В целях предосторожности, — спокойно продолжал Клокачев, — поскольку наблюдались случаи самовольного поедания командой предохранительного сахара, данный сахар изготовляется смешанным с медицинской хиной, особо горьким и для потребления в качестве пищи никак не пригодным.

Команда смеялась и подначивала, но Васька, выпрямившись, молчал. Он уже научился держаться.

— Добре, — сверху, с баржи, сказал начальник дивизиона. Он видел все происшедшее, и Васька ему понравился, однако долго он о нем не думал. Начиналось другое дело, более существенное. — Ситников, иди к "Буденному". Примешь товарища коморси.

— Есть принять коморси! — прокричал высунувшийся из люка Ситников. Выскочил наверх, осмотрелся и позвал: — Салага!

Васька не мог разжать губ.

— Тебя зовут или не тебя? — удивился Ситников. — Пристопорь на гроте флаг коморси. Тот, что дал начальник. Понял?

— Есть! — с крайним напряжением выговорил Васька и пошел выполнять приказание. Очистил фалы, привязал к ним свернутый красной колбаской флаг и только тогда, отойдя к борту, начал отплевываться.

Истребитель, покачиваясь, дрожал. Тяжелая фигура Клокачева, стоявшего на корме баржи, медленно оседала в сумерки, в мелкую пыль затихавшего дождя.

— Стервец брюхатый, — пробормотал Васька в промежутке между двумя смертельно горькими плевками.

— Обалдел, сынок? — неожиданно спросил Ситников. Он не оборачиваясь видел все, что происходило на его истребителе, и не мог допустить беспорядков. — Будет. Все море заплюешь... На фалы флага коморси, слышь!

— Есть на фалах, — ответил Васька, снова становясь к мачте. Он уже знал: служба не допускала разговоров.

Ситников подходил мастерски — с крутого поворота. У самого "Буденного" дал задний ход и остановился, как приклеенный. Вода вскипела мелкими пузырями и затихла. Наверху вахтенный побежал доложить. Потом на истребитель упал штормтрап, и по нему на палубу спустились двое: высокий, весь в черной коже, с резким лицом под командирской фуражкой, и низенький, в сером, ничем не замечательный.

— Отваливайте, — распорядился высокий.

— Отдать концы! — скомандовал Ситников и прозвенел телеграфом. Светло-серый с черными потеками борт "Буденного" сразу пошел назад. Провожавшая командующего группа комсостава взяла под козырек.

— Флаг? — тихо спросил высокий.

— Флаг! — полным голосом повторил Ситников, и Васька рванул фал. Красный сверток, взлетев, развернулся огромным полотнищем, перекрывшим чуть не половину мачты.

— Важно! — вслух подумал Совчук. — Что твоя демонстрация!

Флаг действительно был не по кораблю. Вытянувшись доской в боковом ветре, он горел нестерпимой краснотой и подавлял своими размерами. Весь "Буденный" скрылся за его бегущими складками.

Высокий вопросительно взглянул на Ситникова.

— Не было других, — ответил тот. — Не положено,

значит, чтоб сам командующий на малых судах ходил.

Маленький и серый вдруг вырвал руки из карманов.

— Чепуха! — подскочил к Ваське. — Прекратить балаган! Убрать!

Васька, спокойно смерив его взглядом, покосился на высокого. Он судил по внешности — только высокий, по его мнению, мог быть коморси.

— Я сказал: убрать! — закипел настоящий коморси.

— А ты скажи своей бабушке, — резонно ответил Васька. Он вовсе не собирался подчиняться неизвестным личностям.

Командующий вплотную взглянул на Ваську синими свирепыми глазами и вдруг расхохотался.

Сразу же хлынул ливень. Он ударил по темному морю, и оно закипело белой пеной. Он наполнил воздух молочным светом и стеклянным блеском. Он свистел и хлестал, разрешая все недоразумения. Коморси и его высокий флаг-секретарь были смыты в кают-компанию, непомерный флаг спущен по приказу Ситникова, и Васька водворен в рубку рядом с рулевым Скаржинским.

Ворота гавани промелькнули и расплылись. Впереди на фарватере темнели еле видимые истребители, сзади сверкала сплошная завеса, черное небо качалось над головой. Вода захлестывала глаза и тонкими струями сползала за шиворот. Было нехорошо.

Потом стало еще хуже. "Смелый" догнал своих товарищей, и весь дивизион остановился, ожидая выходившую на буксире сторожевиков баржу. Стоять без движения на медленной скользкой волне под чертовым ливнем было невыносимо. Кильватерная колонна развалилась, и истребители, покачиваясь, развернулись носами в разные стороны.

Ситников влез в рубку, достал табак и попробовал свернуть папиросу, но бумага разлезалась под его мокрыми пальцами. Чтобы не выругаться, он кашлянул и вытер руки с прилипшими крошками табаку о холодный дождевик. Втроем в рубке было очень тесно.

Впереди блеснула молния. Голубым огнем вспыхнули косые струи, дробным грохотом прокатился гром. Ситников, вздохнув, сказал:

— Здорово ты коморси облаял, — но Васька не ответил. Во рту его была горечь.

Снова вспыхнула синева. На этот раз прямо над головой. Гром рванул почти одновременно со вспышкой. Он ударил градом камней в железный лист и рассыпался в высоте.

— На "Смелом"! — донесся почти неузнаваемый голос начальника дивизиона.

— Есть на "Смелом"!

— Следовать навстречу барже. Почему, сволочь, не вышла? Привести!

— Есть привести!

Телеграф отзвенел, и "Смелый" начал разворачиваться.

— Буду указывать свое место фонарем, — уже издалека проговорил мегафон начальника дивизиона.

Фонарь, безусловно, был не лишним. Белая пена быстро темнела, и тяжелое небо, казалось, спускалось прямо на море. Сквозь короткие шквалы и дождь, рыская на попутной волне, "Смелый" шел к порту. Ситников вылез из рубки и наклонился вперед. Была сплошная, непроницаемая мгла. Изволь при такой видимости попасть в ворота.

И все-таки Ситников попал. По компасу, но больше по нюху и догадке, однако попал прямо. По обоим бортам одновременно вспенился прибой, и во вспышке молнии блеснули края мокрого волнореза.

— Лево руля! -скомандовал Ситников. Малым ходом истребитель прошел к стенке, где стояла минная баржа. Стенка была пустой.

— Ушли! — с берега крикнул портовый сторож.— С полчаса как ушли!

Ситников, молча развернув истребитель, вышел обратно.

Вода кипела и кружилась. Со всех сторон наступала темнота. Как в таком море найти корабли без огней? Разве что прямо на них вылезти.

— Плохие делишки, — вздохнул Скаржинский.

— Разговоры! — осадил его Ситников. Разговаривать теперь не приходилось. Нужно было действовать. Немедленно действовать. С каждой минутой темнело, с каждой минутой сторожевики и баржа уходили все дальше.

Справа по носу закачался огонь. Это был дивизион. Он ждал. Ситников протер глаза и стиснул кулаки. Так легче было думать.

Их могло снести под ветер. Значит — влево. Ясно — влево, потому что справа был дивизион, а на него они не вышли.

— Лево двадцать.

— Есть лево двадцать! — отозвался Скаржинский, перекладывая руль. Голос у него был новый, взволнованный и напряженный.

Васька вылез наверх. Волнение захватило и его. Он был сигнальщиком, ему надлежало смотреть, и он смотрел. Смотрел до рези в глазах, до одури, но видел только летящую воду наверху, внизу и со всех сторон.

Ситников опустил руки на телеграф, отзвенел "полный вперед" и повторил. Это значит: нажми сколько можно. Истребитель, рванувшись, врезался в волну. Теплые брызги смешались с холодным дождем и ударили в лицо.

— Прямо по носу! — закричал Васька, отшатнувшись от близкого, смертельно близкого силуэта. — Врежемся!

— Врешь, — спокойно ответил Ситников. — Почудилось. Все равно не увидишь.

Плеснула короткая молния. Силуэт распался. Правильно: почудилось.

— Не увидишь, — шепотом повторил Васька и, неожиданно вцепившись в Ситникова, крикнул: — Как же?

Ответил резкий удар грома. Потом ударила и захлестнула волна. За ней налетел шквал.

Ситников осторожно сжал Васькино плечо:

— Держись, сынишка. На глаз не возьмем — вынюхаем.

Теперь истребитель с волны на волну летел широкой дугой. Огонь дивизиона остался позади. Где-то в темноте болтались потерянные суда. Их нужно было обойти с под-ветра.

— Нюхай, душа салажья, — говорил Ситников и сам внюхивался в ветер. — Дым, понимаешь? Его дождем сбивает, сч внизу. Только б в их дым войти, а там ляжем на ветер.

Васька понял. Он стоял запрокинув голову, дрожа от волнения и холода, но запах был один — сырость. А бывают разные: холодный запах бензина и теплый, масленый от моторов. Самый сладкий — сырой запах котла со щами, но слаще его сейчас был дым. Просто дым.

И сразу же пахнуло дымом. Ваське показалось, что он бредит, но новая дымовая волна была резче и отчетливее.

— Дым!

— Дым, — не сразу подтвердил Ситников. — Право на борт.., одерживай.,, так держать.., — и, когда истребитель лег на новый курс, добавил: — Ты некурящий, оттого и услышал первый.

Дым исчезал, но возвращался каждый раз гуще. Постепенно убавляя ход, "Смелый" вышел прямо на баржу. Перед ней смутно чернели сторожевики. Ситников взял мегафон:

— На головном!

— Есть! — отозвался головной сторожевик.

— Куда ушли?

Сторожевик ответил не сразу и новым голосом:

— Говорит "Разин". Кто спрашивает? Васька вздрогнул:

— Безенцов!

— Без тебя знаю, — тихо сказал Ситников. Громко в мегафон: — Истребитель "Смелый", флаг коморси,— И снова тихо: — Пускай попрыгает.

Безенцов в самом деле заговорил по-другому:

— Есть, есть! Мы намотали на винт буксир. Сдрейфовали и потеряли место. Теперь все в порядке.

— Следовать за мной, — передал Ситников, и "Смелый" дал ход.

Впереди поблескивал огонь дивизиона. Дело было сделано, но Васька радости не ощущал. В его ушах звучал голос Безенцова, и наконец он не выдержал:

— Видел ведь огонь. Почему сам не пошел? Но Ситников не ответил.

— Почему, гад, винт замотал? Нарочно, может? Ситников тряхнул головой.

— Ступай спать. Суслов, Савшу — наверх, Столбова, Суомалайнена — в моторы! Сменим вахту.

В кубрике было темно и душно. За бортом журчала вода, мягко потряхивали работавшие малым ходом моторы. Васька лег, и все смятение, вся тревога вдруг оборвались. Не было даже снов — одна сплошная, теплая, мягкая чернота, но сразу же кто-то сдернул одеяло и закричал:

— Всех наверх! Постановка заграждения!

Слепило электричество, и голова кругом шла от мелькавших людей. Васька не мог поверить, что пора вставать, но Совчук сбросил его с койки.

Наверху была совершенная темнота, только восток начинал сереть. Дождь прекратился, и на небе крупными каплями висели низкие звезды.

— Чертов "Дон", — проговорил осипшим голосом коморси. — Когда они потерялись?

— Час будет, — ответил Ситников. — "Прочный" ходил искать, однако не нашел: будто провалились.

— Приготовиться к постановке, — из темноты впереди скомандовал начальник дивизиона.

— Что он делает? — возмутился коморси. — Товарищ Дудаков!

— Есть.

— Рано начинаете!

— Считаю свое место правильным.

— Без определения не ставить. Дождитесь света.

— Определился по маяку Хрони. Постановка на свету бесцельна — увидят... Прикажете сдать командование и следовать инкогнито?

Намек подействовал. Коморси опустил мегафон.

— Прыткий, черт... Откуда мне знать что Хрони горел? . Кстати его зажгли... А впрочем, зачем?

— Может, у них кто-нибудь в море, — предположил высокий флаг-секретарь.

— Новое дело, — пробормотал коморси. — Чепуха! — но все же задумался.

Впереди на "Зорком" дали два коротких свистка — сигнал: построиться в строй пеленга. "Смелый" сразу увалился вправо, следующий за ним "Счастливый" вышел еще правее, весь кильватер раздвинулся, чтобы при постановке концевые истребители не налетели на мины, поставленные с головных. Теперь по долгому свистку и трем коротким должны были начать ставить по мине на каждые двадцать секунд в порядке строя.

Долгий и три коротких. Всплеск впереди.

— Первая! — скомандовал Ситников, и двое моряков выбросили за борт первую мину. Всплеск у борта "Счастливого", потом дальше на "Прочном", потом еще дальше на "Жутком". Потом снова впереди, под кормой "Зоркого".

— Вторая!

"Рыбка" — нехорошая мина. Несмотря на свой сахар, может рвануть прямо у борта и даже в руках, но об этом никто не думал. Работали равномерно и совсем по-будничному. Васька был разочарован. Он ожидал большего возбуждения.

Короткий, долгий, короткий — постановка закончена. Один долгий — строй кильватера. Истребители сразу выровнялись по головному.

— Чисто, — сказал коморси и повеселел. — Вот и насыпали. "Дон", наверное, тоже здесь где-то ставит. Отлично.

Теперь дивизион повернул и шел обратно на Мариуполь. Постепенно светлело. Уже был виден последний в строю "Жуткий". Тянул холодный рассветный ветер, серая вода бежала навстречу, и серое небо постепенно становилось голубым.

Коморси сидел у машинного люка и угощал папиросами. Он был благодушен и разговорчив.

— Цель сегодняшнего похода, — сказал он, — конечно, заграждение. Однако само по себе оно еще не цель. Оно будет служить заслоном для нашего наступления. Сейчас в Мариуполе идет посадка на суда частей морской дивизии. Знаете такую?

— Знаем, — ответил Столбов,-это которые лишние военморы.

— Именно. Не нашедшие применения на флотилии. Так вот, эта дивизия будет под охраной наших боевых судов высажена в тылу противника, в Геническе.

— Лихо! — обрадовался Совчук. — Барону под зад коленкой!

— Совершенно верно. Одновременно наши сухопутные силы нанесут удар с фронта... План проработан во всех деталях и точно согласован. Вам следует о нем знать, потому что вы в этой операции участвуете, а боец, не понимающий того, что происходит, не боец...

— Справа по носу баржа!

На желтой заре появились черные пятна. Они казались висящими в воздухе над горизонтом, дрожали и оплывали, теряя свои очертания, но потом снова становились сторожевиками и баржой.

— Куда уехали? — пробормотал Ситников, поднимая бинокль.

Коморси встал и осмотрелся. По корме замигал огонь. Это был маяк Хрони. Значит, баржа поставила заграждение миль на шесть восточнее, чем надо.,, А может, и вовсе не поставила?

— Эх, планщики! — усмехнулся Скаржинский. — Согласованные.

Совчук тряхнул головой:

— Засохни, сахарница!

Ситников опустил бинокль и протер стекла. Он не мог поверить тому, что видел. Расстояние между силуэтами увеличивалось. Сторожевики уходили от баржи. Почему?

— Сторожевики удирают! — крикнул Васька.

— Как? — удивился коморси. — От кого?

Громко шипела под носом вода, и винты бились, как огромное сердце. Люди молчали. Нет ничего хуже неизвестной опасности и ничего страшнее ожидания. Совчук подошел к сорокамиллиметровой, открыл замок и с коротким лязгом снова его закрыл. Пушка была заряжена, но Совчук не мог стоять без дела. Вторым не выдержал флаг-секретарь. Он бросил папиросу и начал насвистывать "Чижика". Это было нелепо, однако никто не улыбнулся. Вероятно, никто даже не заметил.

Теперь баржа была не дальше пяти кабельтовых и видна совершенно отчетливо — темная и высокая, и все-таки опасность оставалась неизвестной. От кого бежали сторожевики? Что они увидали?

Молча, не отрываясь, команда смотрела на баржу, но ответ пришел с противоположной стороны. С норда внезапно ударил выстрел, и за ним залп, гулкий и близкий. Резким ревом пронеслись наверху снаряды и высокими всплесками легли у борта баржи.

— Белые!

В темной части горизонта они были почти невидимы: смутные корпуса, трубы и мачты, низкий, тяжелый дым. Желтые вспышки — новые выстрелы, снова звон снарядов и скрежещущий разрыв на барже впереди.

— Шесть кораблей, — сосчитал Ситников, и тем же негромким голосом добавил: — Боевая тревога!

"Зоркий" дал свистки: "Самый полный вперед. Следовать за мной". Сразу же моторы заревели с двойной силой, и баржа понеслась навстречу. Теперь было видно: она дала крен. Новый залп закрыл ее всплесками. Когда они опали, она палубой лежала в воде.

— Дело сделала, — спокойно сказал коморси. — Мин нет. Чисто на палубе.

Опять короткий гром и низкий, над самыми головами, рев. Он давил на плечи, и от него трудно было дышать. Сердце толкалось в тельняшку, готовое выскочить. Чтобы пересилить страх, Васька изо всех сил сжимал холодный бинокль. В поле его зрения прыгала широкая пустая баржа. Пустая? Нет!

— Люди! — хрипло вскрикнул он.

На самой корме, совсем как тогда в порту, стояла тяжелая фигура. Это, конечно, был минер Клокачев. Тот самый брюхатый стервец, но теперь нужно было его спасти. Спасти во что бы то ни стало!.. И вдруг Васька заметил, что баржа уходит назад. Он рванулся всем телом:

— Куда идет? Спасать надо! Люди!

Ситников молчал. Лицо его потемнело, но было неподвижным, глаза, не видя, смотрели вперед. Рядом с ним тонули свои, и он не мог им помочь.

— Ворочай! — не выдержал Савчук. — Люди. Ситников стиснул кулаки:

— Стоять по местам. Тихо... Истребители дороже.

Под самым носом из воды вырвался стеклянный столб. Он встал во весь рост и рухнул на палубу "Смелого". Дикой яростью зазвенели осколки.

-— Накрыли, — прошептал серый флаг-секретарь.

— Чепуха, — пожал плечами коморси. — Уйдем.

Васька молча смотрел на то место, где еще минуту тому назад стояла баржа. Теперь на нем кружилась серая вода. Истребители были дороже людей.