Глава третья

Море медленно колыхалось сплошной маслянистой зеленью. Васька уже знал, что это происходит от цветения какой-то водоросли, и слышал, как задумчивый кок с "Даная", вздохнув, сказал:

— Как есть зеленые щи, только что крутые яйца не плавают.

Щей с яйцом Васька в жизни своей не ел, а теплая ярко-зеленая жижа казалась ему омерзительной. Вообще о море ему думать не хотелось. Он с ним раз навсегда распрощался. Хватит.

Он сидел на большом камне на берегу у основания волнореза, и рядом с ним лежали его вещи — казенный брезентовый чемодан. Он только что ушел со "Степана Разина" и возвращаться на него не собирался. Откровенно говоря, его списали на берег. Еще откровеннее — вышибли.

Поодаль на волнорезе в белом кителе и под ручку с белой девицей сидел помощник с "Пролетария". В их сторону Васька старался не смотреть — белый цвет для него был невыносим: Безенцов победил.

Он старался не вспоминать, но всякая пакость сама лезла в голову.

Началось с выхода в море. В воротах гавани "Сталин" чуть не придавил "Даная". Потом "Свобода" ни с того ни с сего повернулась поперек фарватера и стала. У нее скисла машина.

На мостике "Разина" было тревожно и нехорошо, но еще хуже стало, когда "Знамя" поднял свой первый сигнал. Ни сигнальщик Ежов, ни Васька не могли его разобрать — флаги колбасками висели в неподвижном воздухе и были непонятны. Наконец прочли. Вышло невесть что: "Флагманский врач" и "Прекратить охоту на моржей".

Безенцов кричал петушиным голосом, и даже Дымов ругался. Снова читали флаги и рылись в книге, но получалось то же самое. Наконец остальные суда подняли "Ясно вижу" до половины. Это значит: "Вижу, но не понимаю". Тогда "Знамя" спустил свой сигнал и поднял флаги в обратном порядке.

За "знаменских" знаменитых сигнальщиков чуть что по шее не надавали! И при воспоминании о такой несправедливости Васька даже съежился от злости.

— Здорово, сынок! — вдруг сказал за его плечами голос Ситникова.

Васька исподлобья оглянулся, но промолчал. Разговаривать было не о чем. Даже с Ситниковым.

— Полагается отвечать "здравия желаю", — спокойно сказал Ситников и сел рядом. — Слыхал, что тебя списали. Однако ты не жалуйся: поделом списали.

Васька жаловаться не собирался, и Ситников продолжал:

— Не лезь на командира. Не разводи панику в боевой обстановке. "Продали!" — тоже выдумал, что кричать.

Васька засопел носом. Он был бессилен. Объяснять Ситникову он не мог. Выходили в бой — кричали "ура!", а вышли — получилась одна пакость. Одна радость Бе-зенцову.

— Знаю, что было, — неожиданно ответил Васькиным мыслям Ситников. — Всю петрушку знаю. Ничего. Наука.

— "Знамя" дал сигнал следовать по способности к Кривой косе, — усмехнулся Васька. — Последовали.., точно коровы с водопоя — кто куда. Попробуй на земле-отвозных грязнухах догнать ледоколы!

Ситников покачал головой:

— Не тот человек командовал. Матвей Вершин, первого дивизиона начальник, раньше кочегаром был и дела не знает. Однако и он ни при чем. Просто флотилия еще не сделанная.

Васька промолчал. Осуждать Вершина ему не хотелось. Вершина осуждал Безенцов. Весь поход посмеивался; хорошо распорядился товарищ начальник. Доползут корабли до белых, а те их поодиночке перещелкают. Матвея Вершина Васька не знал, но чувствовал своим.

— Пойду, пожалуй, — вдруг сказал он и нагнулся вперед, чтобы встать, но не встал. Ситников положил ему руку на плечо.

— Некуда тебе спешить. Рассказывай, как авралил.

— Нечего рассказывать. — Васька взглянул на руку Ситникова, тяжелую и волосатую. — Поправилась рука-то?

Вместо ответа Ситников хлопнул его по плечу.

— Выкладывай!

Ситниковская рука, очевидно, была в порядке. Васька поморщился.

— Да нечего мне... — но передумал. — Ну, пришли, стали стрелять. Больше "Знамя" и "Сталин", а мы смотрели. Потом на "Сталине" замок у носовой пушки вырвало. Мы рядом стояли. Видели, как раненых с бака понесли. . Потом пришли грязнухи. Постреляли и бросили. . Потом все в кучу сбились и повернули назад... Тут я ему и сказал...

— Герой! — улыбнулся Ситников. — И дурак, между прочим. Орешь, не разобравшись. На "Буденном" и "Звезде" пушки просели — сдали крепления. И еще трубопровод машинный перелопался, оттого что пушки над самыми машинами поставлены... На "Сталине" взрыв, а на "Свободе" поломка в машине. А кто же виноват? Безенцов твой, что ли?

Васька молча уставился на зеленую воду. От скользкой, жирной ряби его мутило, но отвернуться он не мог.

— Вот что я тебе, щенок, скажу, — продолжал Ситников. — Если кто и виноват, так не тебе в том деле распоряжаться. Ты за своим смотри. И еще я тебе скажу: молодцы наши ребята. На недоделанных калошах в бой пошли. Пошли и повоевали что надо.

— Что надо? — удивился Васька. Так удивился, что даже повернулся к Ситникову.

— Что надо, — спокойно ответил Ситников. — Ты как думаешь: их на форменный бой послали? Чтоб как следует с неприятелем сразиться? Брось. Если б по-настоящему, так неготовых кораблей не брали бы. И весь штаб на судах пошел бы. А тут простая демонстрация. Пугнуть хотели белых: пять канлодок и три сторожевика — сила! И пугнули, между прочим. Преследовали они? Ничего не преследовали, а даже в Керчь смылись. — Ситников, улыбнувшись, покачал головой. — Белые по науке воюют, потому и пугаются. А мы напором. Нипочем они нас не побьют... После боя бросили свой десант, а Красная Армия тот десант ликвидировала. Вот тебе и все... Ты пойми, щенок, был бы ты умнее командующего, тебя бы и посадили командовать. А тебя не посадили — значит, помалкивай.

— Здорово, — сказал неубежденный Васька. — Здорово толкуешь. Больно умный, только тоже командовать не дают.

— Накрыл, — засмеялся Ситников. Васька ему определенно нравился. С головой парень. — Накрыл, да промазал. Командиром меня как раз назначили. Пойдем покажу.

От такой неожиданности Васька опешил. Первой мыслью было: если правда — значит, не одни Безенцовы, значит, своя власть, значит, дело говорит Ситников. Но сразу же пересилила недоверчивость: а не врет?

Васька вскочил. Забыл бы свой чемодан, если бы Ситников не напомнил.

— Куда идти-то?

— А за мной.

И они пошли по железнодорожным путям. На ходу Васькино образование продолжалось. Ситников разъяснял:

— Одним напором, однако, не возьмешь. Будь у нас налаженность, бой дали бы, не только показ. Ни один враг не ушел бы. Значит, никуда еще не годимся, а когда как следует наладимся, возьмем верх.

Васька кивал головой. Теперь он все понимал. Теперь он снова хотел служить на флотилии. Но примут ли после "Разина"?

— Наши истребители, — сказал Ситников.

У стенки под самым плавучим краном на платформах стояли серые корпуса. Деревянные, со стальной рубкой, маленькие и какие-то угловатые. На носу ближайшего была надпись "Зоркий", на втором — "Смелый", на третьем — "Прочный". Васька названия прочел , вслух, но они ничего не объяснили.

— Какие такие истребители?

— Так называются, — ответил Ситников. — Их сперва против подводных лодок строили. Моторные они и ходят по двадцать пять узлов. Весь здешний флот как стоячий обшибут. — И совсем другим голосом добавил: — Документы из госпиталя получил, товарищ начальник.

Васька быстро обернулся. Перед Ситниковым стоял огромных размеров, еще совсем молодой, но уже сильно бородатый командир. Синий китель его был измазан, и синие глаза смотрели весело.

— Ты что за юноша? — спросил он Ваську. Голос у него был густой, и Васька проникся к нему уважением.

— Ученик-сигнальщик, товарищ начальник.

— Пиши семафором: "Ситников — скотина, долго шляется".

Ваське в голову не пришло оспаривать авторитет товарища начальника. Он поставил чемодан наземь и написал не быстро, но отчетливо. Сигнальщик Ежов обучал его толком.

— Правильно, — сказал начальник.

— Был отпущен на берег до трех, — доложил Ситников.

— А теперь четверть четвертого, — и, покончив с Ситниковым, начальник снова повернулся к Ваське: — Какой флаг "Добро"? Что значит флаг "Ш"?

— "Добро" — желтый прямоугольный, "Ш" означает позывной "миноносец". — Васька отвечал без запинки. Флаги он знал твердо.

— Угадал. У нас этот самый "Ш" будет позывным истребителей... Где служишь?

— Списан со сторожевого судна "Степан Разин". Получил предписание в экипаж.

— Останешься у меня. Бумаги сдашь писарю в третьей теплушке... мы сами с экипажем сделаемся. Как фамилия?

— Саженков, товарищ начальник.

— Моя — Дудаков, чтоб ты не забыл. Саженков, значит? Будешь Салажонков. Так проще.

— Есть Салажонков! -обрадовался Васька.

— Ситников, бери его к себе на "Смелый". Он тоже на "С" начинается, а сигнальщика у вас нет. Посмотри, чтоб подучился семафору. Медленновато пишет.

— Есть! — ответил Ситников.

Так Васька познакомился с товарищем Дудаковым, начальником дивизиона истребителей, и стал сигналыци* ком "Смелого", вся команда которого усилиями начдива была подобрана на "С": командир, он же рулевой старшина, — Ситников, рулевые — Скаржинский и Суслов, старый Васькин знакомый, комендоры — Совчук и Савша, старшина-моторист — Суноплев, мотористы — Столбов, Суомалайнен и Сенник, сигнальщик — Салажонков Васька.

Суслов на "Смелом" работал и помалкивал, красоту наводить не успевал. Прочие тоже о себе не думали. Все мысли, вся красота были отданы истребителю. Его три мотора были прочищены до последнего блеска, проверены и налажены, его внутренние помещения заново отремонтированы, борта и надстройки покрашены темно-серым шаровым цветом, перекрытая брезентом палуба — черным битумом, а подводная часть — зеленым патентом. Белые буквы надписи подвели красным, а всю надпись для фасона заключили в кавычки.

— Отставить, — приказал начальник дивизиона. — Не годится истребителю быть смелым в кавычках. — Мотивировка приказания осталась непонятой, но само приказание было выполнено в два счета. Кавычки соскребли и закрасили.

Последние дни перед спуском на воду работали круглые сутки. По ночам на стенке четырьмя лунами горели мощные дуговые фонари. Сперва боялись, что с моря заметит противник, потом плюнули и забыли.

Васька совсем сбился с ног. Нужно было искать людей и вещи, передавать приказания — все делать бегом, а потом вместе с рулевым проверять штуртрос и красить рубку, вместе с мотористами поджимать подшипники и вместе с комендорами чистить сорокасемимиллиметровую. Он не спал двое суток, но был вполне доволен: его корабль был настоящим — самым быстрым на флоте, с подлинным боевым прошлым и несомненным боевым будущим.

Спускали "Смелого" ночью. Подвели под корпус два стропа — две обшитых брезентом петли из стального троса — и краном подняли с платформы в ослепительную -высоту.

Васька дрожал от волнения. Стропы могли лопнуть или соскользнуть.

— Краску, черти, портят, — бормотал он, чтобы успокоиться; но истребитель, блеснув лаковым бортом, развернулся и сел вниз в черную воду. Сразу же к стенке подкатили четыре бочки горючего: спирт с бензолом и керосином.

— Плохо, комиссар, без бензина, — сказал голос Дудакова.

— Баку теперь наш. Бензин будет, — ответил комиссар, и Васька узнал: это был Дымов. Узнал и похолодел — вышибет. Вышибет, как раз когда начиналась настоящая служба.

Васька хотел спрятаться в тень, но не успел. Дымов вышел прямо на него:

— Ты здесь что?

— Сигнальщик на "Смелом", — твердо ответил Васька. Он стоял прямо и в упор смотрел на Дымова. Глаза опускать не годилось.

— Так, — сказал Дымов и задумался. Васька терпел долго. Потом на шаг отступил и с отчаяния сплюнул, как всегда, когда бывал доведен до крайности.

Дымов обернулся к Дудакову:

— Говоришь, пойдет на этой-то смеси? — и толкнул бочку ногой.

Васька вздохнул полной грудью: Дымов оставил. Пронесло. . Подошел к краю стенки и спрыгнул вниз на палубу "Смелого". Она чуть ходила под ногами, и это ощущение было великолепно. Она стала живой.

Принимали горючее и прибирались до шести утра. За это время были спущены "Зоркий", "Жуткий", "Прочный" и "Счастливый" — все истребители дивизиона, все, как один, серые и плоские. В шесть часов Дудаков и Дымов пришли на "Смелый". Дудаков прямо прошел в рубку.

Отзвенел машинный телеграф, и сразу взревели два мотора. "Смелый" затрясся и как-то затих, только слегка вздрагивал и толкал. Оглянувшись, Васька остолбенел: стенка быстро оседала назад.

— Лево, — скомандовал Дудаков. — Одерживай... Так держать. — И истребитель проскочил в ворота.

— Вот черт, — опомнился Васька.

Загудел третий мотор, затряс палубу и тоже затих, включившись на передний ход. За кормой поднялась стена пены, а нос одним рывком выскочил из воды. Теперь казалось, что весь корпус пробует выскользнуть из-под ног. Чувствовалось, как он тянет вперед.

— Около двадцати, — сказал Дудаков. Расправил бороду и добавил: — Поднимем еще сколько-нибудь.

— Хорош, — ответил вцепившийся в рубку Дымов.

Они стояли нагнувшись вперед, грудью в ветер, а мимо них по обоим бортам летела вогнутая блестящая вода. Справа промелькнул красный треугольный бакен. Промелькнул и зарылся в налетевшей на него пене.

— Курс чистый вест, — приказал Дудаков, и "Смелый" круто свернул.

На повороте Васька чуть не вылетел за борт, а на новом курсе вдруг начало бить. Короткий удар, с носа ливень брызг, прыжок и снова удар. "Смелый" пошел против волны.

— Хорош! — громче, чем в первый раз, сказал Дымов. Даже он опьянел от ветра и быстроты.

— Неплох, — ответил Дудаков. — Ситников, не катайся на курсе!

Из машинного люка вдруг высунулась голова Суноплева, взъерошенная и лоснящаяся. Он подмигнул и захохотал:

— Даешь! — И сразу исчез.

Корпус дрожал все сильнее, вода и пена по бортам смешивались в сплошную ленту, ветер гудел полной мощью трех моторов по полтораста сил.

— Все двадцать пять, — сказал Дудаков, но в голосе его было удивление и почти тревога.

Внезапно зазвонил машинный телеграф. Какого черта он звонит, когда с рубки его никто не трогал? Указатели два раза прокатились по всему циферблату и стали на "самый полный". Потом из переговорной трубы кто-то закричал петухом.

Дымов посерел, а Дудаков склонил голову, точно прислушиваясь. Даже Васька начал понимать, что творится неладное. Обеими руками стиснул поручень и от неожиданного испуга закрыл глаза.

Дудаков шагнул к телеграфу. Схватился за ручки и поставил их на "стоп", но телеграф ответил: "Самый полный вперед". Снова Дудаков приказал стопорить, и снова взбесившийся телеграф отказался. "Смелый" уже не дрожал, а прыгал. Он ревел, рвался вперед, подбрасывал и бил.

Комиссар Дымов, шатаясь, добрался до машинного люка. Распахнул его, повернулся и, пятясь, сполз вниз.

Почти сразу же моторы стали. "Смелый" грудью ударил в волну, в последний раз вздрогнул и остановился.

Море лежало ровное, почти без зыби, и это было неожиданностью. Еще большей неожиданностью была тишина. Она давила на уши и угнетала.

— Дела! — вздохнул Ситников. Бросил штурвал и распрямил затекшие пальцы. — Невиданные дела!

Из машинного люка показалась голова Дымова. Он вылез так же не спеша, как влезал. За ним выскочил мокрый и красный Суноплев.

— Товарищ начальник, — заговорил Дымов. — По возвращении в порт передадим машинную команду в ревтрибунал. Перепились!

— Да что ты! — вскрикнул Суноплев. Он с трудом держался на ногах, но от страха трезвел. — Разве ж это можно? Я же коммунист!

— Все равно. — Дымов поднял руку и щелкнул пальцами. — Вот что дадут. Товарищ начальник, домой не пора ли?

— Стой ты! — закричал Суноплев, бледнея. — Я ж тебе говорю: никто не пил! Это от моторов. Мы ведь пробные краники открывали...

— Хватит, — отрезал Дымов. — После поговоришь. Ступай в моторы.

Но Суноплев остановиться не мог:

— Да ты пойми — это ж пробные краники. Из них ведь газом бьет. И от мотора, от всего... ты пойми... — и, захлебнувшись, замолк.

— Петуховина! — вдруг сказал Дудаков и, лодумав, добавил: — Комиссар, проверить надо. Ситников, ходи отсюда до входного бакена и назад.

С начальником и комиссаром дивизиона в машинном помещении "Смелый* на среднем ходу описал две широких петли. Когда во второй раз подходили к бакену, Дудаков вылез из машинного люка. Вылез и помог подняться Дымову.

— Отрава чертова, — покачнувшись, сказал Дымов. Дудаков замотал головой и протер глаза. Потом хриплым голосом приказал:

— Веди к фарватеру в гавань... Слышишь, Ситников?

— Есть! — ответил Ситников и переложил руля.

— Вот так ящерица, — пробормотал Дудаков. — Слушай, комиссар, опасно это. На трех моторах вовсе нельзя ходить: еще отравятся газом.

— Что делать-то? — спросил Дымов. Он держался прямо и говорил медленно, видимо, с трудом.

Дудаков напряженно подумал, но махнул рукой:

— Может, вентиляцию, может, еще что. Сейчас не могу. Дома изобретем.

Изобретать, однако, не пришлось. Вернувшись в порт, на стенке над истребителем увидели шесть железнодорожных цистерн бензина.

— Кончена петуховина, — сказал Дудаков, под этим диковинным словом разумея занятные, но, с точки зрения службы, нежелательные приключения. Он не ошибся: для флотилии наступил деловой период.

Батареями на Белосарайской косе и минными полями была создана укрепленная база. Учетом всех ошибок, перестройкой и перевооружением канлодок основные корабли флотилии приведены в боевую готовность.

Суда были разные: ледоколы, истребители, грязнухи, баржи и невесть что. Командиры тоже: Мазгана, Безен-цов, Вершин, Дудаков, хорошие и плохие, свои и почти ненадежные. Только команды были однородны — моряки четырех морей, но одной революционной крови. Ими и было спаяно дело.

— Скоро начнем, — сказал Ситников. — Будет тебе, салага, занятие. Сигнальщиков нехватка.

Слова его подтвердились в тот же день. Перед Бердянском в море наблюдался дым, и канлодку "III Интернационал" выслали в дозор к Белосарайке. Васька, прикомандированный на поход, увидел редкостное происшествие, а заодно совсем новый тип командира — товарища Лайцена, артиллериста второго дивизиона, коммуниста и курсанта Военно-морского училища.

Вышли ночью и должны были стать в проходе между заграждением и косой. Командир "III Интернационала", седой и небритый Прокофьев, нервничал. Он слишком живо представлял себе стоящие на якорях шаровые мины, а потому жался к берегу.

Лаицен на случай ночного боя приказал поставить прицелы на десять кабельтовых. Приказал, обошел орудия, чтобы проверить выполнение, а потом снова вернулся на мостик.

Была штилевая ночь с густой облачностью и плохой видимостью, Васькин сектор горизонта по левому борту от носа до траверза был сплошь черен. В бинокле расплывалась густая вода, и по ней плавали золотые искры. Васька закрыл глаза, но искры не исчезали. Они были обманом переутомленного зрения.

— Посматривай! — тихо сказал командир. — Посматривай! — И Васька снова поднял бинокль. В любой момент из черноты могло выйти еще более черное пятно — неприятель, и от этого все чувства напряглись до предела.

— Двадцать два сорок, — передал в переговорную трубу старшина-сигнальщик. Очевидно, из машины спрашивали, который час.,. Без двадцати одиннадцать... До конца вахты оставалось еще двадцать минут. Васька вздохнул и опустил бинокль. У него немели пальцы.

Внизу на палубе было темно и пусто. Прислуга спала у заряженных орудий. Только с полубака жаловался тоненький голос лотового:

— Проносит!.. Проносит!., Командир кашлянул.

— Что? — спросил Лайцен, еле видная фигура на другом крыле мостика.

— Думаю, взять правее, — с трудом ответил командир.— Если проносит — значит, большие глубины, а на больших глубинах... — и кончил шепотом: — Мины!

В Васькином бинокле вдруг появилось черное пятно. Он чуть не вскрикнул, но сдержался. Пятно медленно расплылось.,, Показалось.

— Проносит! — издали проблеял лотовый.

Мины! Смертельные шары в тихой непроницаемой воде. Одно прикосновение — и нет ни корабля, ни людей; вихрь огня и клочьев..,

— Десять вправо! — не выдержал командир.

— Напрасно, — отозвался Лайцен. Он не хотел вмешиваться в распоряжения командира, но должен был сказать: — Здесь далеко мины... Полторы мили от берега. . А мы по прокладке под самой косой.

— Проносит!

— Видите! — заволновался командир. — Здесь по карте пятнадцать футов, а у него проносит. Может, прямо на них идем. Еще десять вправо!

Васька старался не слушать, но слышал и холодел. Мины! Он вспомнил их такими, какими видел на заградителе, — тяжелыми, с рогами и опасными. С ними обращались бережно и возле них не курили. Но здесь они были еще страшнее.

— Проносит!

Может, и вправду пронесет? Васька заставил себя смотреть. Смотреть до боли в глазах, смотреть что есть силы в тусклое, сжатое немеющими пальцами поле бинокля.

— Какая-то чепуха! — совсем близко пробормотал Лайцен. Его смуглое слабо освещенное лицо висело в темноте над компасом, и глаза от компасной лампочки по-волчьему отсвечивали красным. — Курс двести тридцать. На берег прем, товарищ.

— Компас, — дрожащим голосом отозвался командир. — Я не знаю... он, может быть, врет.

— Проносит, — снова пожаловался лотовый, и сразу весь корпус канлодки задрожал. Короткие толчки сменились шипением и мягкой качкой, потом тишиной. Даже машина стала.

— Мы сидим, — сказал Лайцен.

— Невозможно, — не поверил командир, — если лот проносит... Наша осадка — семь футов.,. Что же делать? — И сбежал с мостика.

Он был совершенно растерян, он должен был сам увидеть, что делается на баке.

— Хорош! — сказал все время молчавший комиссар Баклан.

— Непривычный человек, — пожал плечами Лайцен. — Военного дела не понимает.

На баке вспыхнул электрический фонарь. Быстрым пятном он скользнул по воде и остановился. На серой волне колыхался плававший лот.

— Этого не может быть! — удивился Лайцен. — Он не должен плавать. Он свинцовый.

— Сволочь! — вдруг вскрикнул командир, и вся палуба как по команде зашевелилась. Темные люди стали появляться из-под брезентов и орудийных чехлов.

— Поганая сволочь! — продолжал командир. — Это же не лот, а деревянная колотушка! Бросательный конец, а не лот!

— Непонятно, — пробормотал Лайцен. — На лине слабина, а ему кажется, что проносит. Почему?

Внизу кто-то спросонья выругался. Другой захохотал, но сразу замолк.

— Прожектор!

Слева из моря вытянулся тусклый луч. Прошел над головами, замигал и исчез. Потом снова возник где-то наверху, вздрогнул и упал в воду.

Своих судов в море не было, свои суда прожекторов не имели — значит, неприятель. Значит, гибель, потому что корабль сидит на мели.

— Боевая тревога! — закричал командир. — Все наверх! Все по местам!

— Ишь напорол! — ужаснулся комиссар.

— Такой команды нет, — согласился Лайцен. — Теперь будет непорядок.

Внизу топотали ноги и щелкали неизвестно зачем появившиеся винтовки. Носовое орудие установилось на прожектор, а среднее — почти на мостик.

Это уже не был непорядок, это была паника. Лайцен перегнулся через поручень:

— На баке, потушить фонарь!

Фонарь потух, и сразу же на палубе стало тише.

— Товарищи... — заговорил Лайцен. Голос его звучал размеренно и спокойно. Он без напряжения перекрывал всю канлодку до самого полубака. — Этот прожектор не представляет опасности. Он просто прожектор Красной Армии на мысе Сазальник. А у нас не военный корабль, а плавучее заведение. — И так же ровно добавил:— Товарищ командир, дайте отбой тревоги... Наводчикам поставить орудия по положению.

Командир вернулся на мостик тихим и сконфуженным, команда разошлась. Ей тоже было неловко.

— Давайте сниматься, — предложил Лайцен, и командир покорно стал к телеграфу. Попробовали дать задний ход, но отказались: винты задевали о грунт. Попробовали шестом обмерять глубины, и вышло: шесть футов кругом, а под носом — пять.

— Товарищи, что же делать? Подождем? — спросил командир. Всем своим видом и всем своим голосом он извинялся. Распоряжаться без ведома товарищей Лай-цена и комиссара он больше не собирался и в этом хотел их уверить.

— Ладно, подождем, — подтвердил Лайцен. — Утром нас увидит буксир, который стоит у дежурной плавучей батареи. Утром будем сниматься.

— Есть, — ответил командир. — Разрешите...

— Силуэт с левого борта, — вмешался Васька. Сердце его яростно колотилось, но он старался говорить, как Лайцен.

Слева в темноте, качаясь, скользило низкое черное тело. Сразу отсверкали пять длинных вспышек и три коротких.

— Ноль, слово, — прочел Васька. — Наш опознавательный. Свои.

— Ответь, — распорядился Лайцен.

Васька поставил аккумуляторный фонарь на поручень и ответил. Отвечал он больше для порядка. Из темноты уже доносился измененный мегафоном голос:

— На "Интере"!

— Есть на "Интере"! — откликнулся Лайцен.

Силуэт подошел почти вплотную и оказался истребителем. Только тогда командир понял, что не успел испугаться. Понял и шумно вздохнул.

— Почему вы под берегом? — спросил истребитель.

— Сидим, — объяснил Лайцен. — Кто говорит?

— Истребитель "Смелый". Командир Ситников.,, Флот в полном составе выходит за косу...

— Передайте комфлоту: своими силами сняться не можем.

Истребитель вдруг дал ход.

— Есть!.. Вас все равно оставляли у косы. Флот выходил в открытое море, флот шел на врага, и истребители были впереди. Васька не вытерпел:

— Ситников! Возьми!

Но Ситников не ответил. Его больше не было. Ни его, ни "Смелого". Была сплошная чернота. — Эх! — сказал Васька.