Содержание
«Военная Литература»
Проза войны

Глава десятая

1

Еще под Шимском ходили упорные слухи, что дивизию отведут на формировку, однако свежие части прибыли, а ее в тылу не оставили, стали пополнять на ходу, и около месяца разведчики вели полк по следам отступающего противника, то и дело вступая в стычки с вражескими заслонами, группами диверсантов и выходящими из окружений отдельными разрозненными частями. Остались позади города Сольцы, Дно, Порхов. И всюду на дорогах, в лесах, в городах и деревнях мины. Ни в один дом не зайдешь без проверки. Веревку за ручку двери, сами за угол соседнего дома. Распахнется дверь без взрыва, можно и порог миновать.

На днях увидели опрокинутую взрывом машину. Ящики, галеты, буханки хлеба и даже бутылки вокруг нее. Между разбросанным добром следы сапог, будто кто ходил от кучки к кучке не то отыскивая что-то, не то пряча. Следы и насторожили. Даже Бербиц не захотел поинтересоваться содержанием бутылок. Прошли вперед несколько сот метров, и позади прогремел взрыв — какой-то солдат решил запастись на'дорогу пачкой галет.

Чуть раньше на краю гибели были и разведчики. В небольшой, покинутой жителями деревушке проникли в дом через выбитое окно, чтобы не возиться с веревкой. Послушали — часового механизма не слышно, проверили подозрительные места миноискателем, завесили окно и спокойно улеглись на полу, кроватях и на теплой еще печке. Засыпать начали, и вдруг котенок замяукал. При приближении фронта жители часто уходили в леса и возвращались, когда бои откатывались на запад. Наверное, так поступили и хозяева, а котенка, чтобы не замерз, в русскую печь за заслонку упрятали.

— Если до нашего ухода не явятся, заберу его с собой и буду для тепла таскать за пазухой,— загорелся Гриха Латыпов и направился к печке, но путь ему преградил Вашлаев.

— Не трожь заслонку!

— Это почему?

— Не мне тебе объяснять,— отрезал Вашлаев.

— Ой, прости. Не учел,— начал заводить Вашлаева Гриха.— Немцы поймали котенка, привязали ему к хвосту противотанковую мину и спрятали в печь с надеждой, что зайдет Иван погреться, откроет заслонку, котенок выскочит, вильнет на радостях хвостом, мина ударится о печку и взорвется. Так, Вашлаев, да?

— А ты не смейся. Не слышал разве, что такой же олух полез в печь за щами, а похлебать не удалось.

— Слышал звон, да не знаешь, где он. Не так все было.

— Так или не так, а человека нет. И не одного. Пять, если не шесть, солдат в той хате находились. Надо проверить, лейтенант,— решительно заявил Вашлаев.

Шарапова одолевал сон, гудели натруженные за день ноги, он спросил, чтобы отвязаться от Вашлаева:

— Что предлагаешь?

— Покинуть дом, а заслонку открыть, как двери. Вставать, вылезать на улицу и мерзнуть там никому не хотелось. Лейтенанту тоже.

— Послушай, Вашлаев,— сказал раздраженно.— Может, сначала поспим, уходить будем, тогда проверим. Но упрямец не сдавался:

— Заснешь тут, на горячих уголечках. Вы как хотите, а я лучше на улице у костерка посижу.

До чего вредный человек! Вечно что-нибудь придумает, и не отвяжешься от него.

— Всем подняться, вещички с собой — Вашлаев «проверять будет»! — приказал Шарапов.

Ох и повспоминали бога и его мать, и позлословили над Вашлаевым, пока он осторожно крепил веревку к ручке заслонки, вылезал из окна, привязывал к одной веревке другую, чтобы укрыться подальше, а потом, когда поднялась и осела от взрыва избенка, его едва не затискали в объятиях, даже в небо побросали, чего еще ни с кем не проделывали.

Весь день свежий, уже отдающий голубизной снег слепил глаза, заставлял смеживать веки. К вечеру на небе вновь начали гнездиться тучи. Разведчики спешили к деревне со странным названием Лютые Болота. В ней полк должен остановиться на ночлег. Шли из последних сил. На жилах, говорил Бахтин. Как верблюды, уточнял Тинибаев.

Задубели на злобных февральских ветрах лица, усохли, почернели от скороспелых привальных костров, обросли щетиной. Пообносилась одежда, зияла прожженными дырами, пошла пятнами от наложенных заплат. Ковыляли по проселочной дороге всем взводом. Впереди двое дозорных, столько же по бокам. За ними ядро головного, бахтинского, отделения, еще дальше — остальные и лошадь с небогатым скарбом. На санях дымилась походная кухня — отощавший больше всех повар Забаров обещал накормить до отвала.

Недалеко от деревни дозорные остановились на развилке. Лейтенант и Смирнов — он все еще ходил в стажерах — поспешили к ним. На новой дороге четко вырисовывались «теплые» следы саней и сапог с тридцатью двумя гранеными шпильками. Прошли еще с километр, и дозорные дали знать, что видят противника.

За опушкой простиралось поле, и по нему, в пробитой в глубоком снегу дороге, левой стороной обтекал Лютые Болота длинный обоз. Увидел его Полуэкт, и зашлось, азартно забилось в предчувствии выгодного боя уставшее от переходов сердце. Метнул взгляд на деревню: одни трубы торчат.

Послал Латыпова предупредить первый батальон, добавил по одному человеку в боковые дозоры, а Шиканов уже нетерпеливо протягивал снайперскую винтовку.

Шарапов обзавелся ею вскоре после возвращения из госпиталя, и сколько раз она выручала, сказать трудно. Особенно дозорных. По ним первым открывают огонь. Они далеко впереди, противник еще дальше. Десять, даже двадцать автоматов создадут шум и ничего более. Из винтовки же если и не убьешь пулеметчика, то прижмешь так, что прицельно бить не сможет. Снайперская винтовка заменяла взводу ручной пулемет, и разведчики называли ее выручалочкой. О том, что когда-то обозвали дурой, постарались забыть!

Полуэкт установил прицел, бинокль отдал Смирнову — следи! И дерево подходящее нашлось, с которого можно бить стоя и с упора, но первый выстрел сделал через силу, превозмогая себя. Более пятидесяти уничтоженных фашистов было засвидетельствовано в его снайперской книжке, но стрелять по лошадям не приходилось. И хотя передовым шел могучий, с лоснящейся от пота черной короткой шерстью немецкий битюг, нажал на спусковой крючок с непривычной робостью и сомнением, целя точно в голову.

— Есть! — как-то тускло сказал Смирнов.

Он и сам видел, что «есть»: битюг с силой рванул постромки и завалился. Выбил вторую и третью лошадей, чтобы пробка была понадежнее, и перенес огонь на середину обоза. За считанные секунды сделал десять выстрелов, и каждый раз Смирнов подтверждал:

— Есть!

— Есть!

— Есть!

— Веди на сближение,— крикнул ему, вставил новый магазин и, пока ребята бежали к обозу, продолжал выбивать новые повозки и суетившихся возле них фашистов.

Впереди затрещали автоматные очереди, под прикрытием их побежал к ребятам и не заметил, не услышал, как сзади, из леса, вышли и остановились на опушке два танка. Оглянулся на них, когда за спиной зашлись длинными очередями пулеметы и забили по ушам орудийные выстрелы. Танки были не наши, не походили и на немецкие. Стреляли по обозу.

— Американцы второй фронт открыли! — смеялся щелочками глаз Тинибаев.

Танки и на самом деле оказались американскими, на резиновых траках и со слабенькой броней, но пушки у них работали, пулеметы — тоже, и полетели к небу остатки саней, узлы и тюки, человеческие тела и обрывки одежды. Треск пулеметных и автоматных очередей, выстрелы пушек и разрывы снарядов, дикие, нечеловеческие вопли, ржание и визг искалеченных лошадей — все слилось воедино.

Повозочные в ужасе разбегались от дороги и зарывались в снег, но уже появился пулемет, за ним второй, пушка открыла огонь по танкам, и те попятились в лес. Бой пошел на замирание. Подоспевшие начальник штаба полка капитан Цыцеров и командир первого батальона капитан Демьянюк приказали и совсем прекратить огонь, чтобы не ввязываться в затяжной бой. Сегодня растрепали, и ладно, а завтра добьем — на ночлег все равно где-нибудь остановятся,— разумно решили они.

Еще сыпал снег, но и рваные тучи стали появляться на небе, луна все настойчивее пробивалась к земле, и, когда находила окна, было видно, как быстро несутся облака, как истончаются на глазах. Разгонит их ветер, прояснится небо, и снова стынь наступит на земле, и опять придется ночевать в снегу.

Разведчики все были невредимы, не оказалось только Литвиненко. Этот пожилой солдат напросился во взвод сам, когда Шарапов был в госпитале. Ребята рассказывали, что вначале посмеялись над ним: «Куда тебе, папаша, мы ведь разведчики. Не выдержишь». «Нашему теляти да волка бы зъесть,— ответил Литвиненко.— Я ще в ту германскую пластуном був. Подкоп под вражеский окоп зумеите вывисти? Ни. Под снегом ползать? Ни. А я до самой Германии, мать ее в душу, допилзу. Вот побачите». И правда, боднул снег головой, и нет его. Метров через тридцать вынырнул: «Что, зъели?» Говорил Литвиненко уверенно, Германию к слову помянул, с вида был крепок и совсем покорил своим трюком — такой пригодится. Особенно ратовали за него Скуба и Капитоненко — свой все-таки чоловик и украинские песни знает. Уговорили Смирнова. Однако бойкий на слова Литвиненко оказался совсем не тем, за кого его приняли. Оказалось, что на задания его брать опасно, потому что он прикуривает одну цигарку от другой, а на ночь табак еще и за щеку закладывает. Табачный дух от него такой, что фрицы за версту учуют. Это бы куда ни шло, другое в новоявленном разведчике обнаружилось: как идти на дело, так у него что-нибудь заболит и он запричитает: «Я вам, парубки ридные, такой борщ сварю, пальчики оближете. Оставьте меня на этот раз дома». Наступит «другой раз», выразит желание маскхалаты починить, валенки подшить. И все сделает аккуратно, не придерешься. Терпели: услужлив, тих, никому не перечит и зла не делает. Так и прижился во взводе как портной, сапожник, чистильщик оружия, истопник и прочих дел мастер. Под огонь попал впервые и исчез. Может, в лес со страха драпанул, а может, и не выходил из него, отсиживается где-нибудь до лучших времен?

— Кто видел Литвиненко? — спросил Полуэкт.

— Я,— подал голос Андрейчук,— неподалеку от меня лежал.

— Пошли искать, ребята.

— Вот здесь лежал я,— показал Андрейчук,— а вот его ямка. И нора в ней. Литвиненко, вылезай! — Нора молчала. Андрейчук озлился:— Ну подожди, гад ползучий, я до тебя доберусь, я тебя выпотрошу!

Он полез за Литвиненко, ухватил его за валенок и получил удар другим. Вконец разозлившись, стукнул прикладом по ногам. Раздался глухой вопль, и Литвиненко в мгновение ока вынырнул наружу. Лицо испуганное, все в снегу, дрожит осиновым листом, разутую ногу пытается пристроить на оставшийся валенок — цапля на болоте.

Настороженное поле взорвалось от хохота разведчиков, и в ту же секунду плеснула от обоза пулеметная очередь, потом вторая, третья — и упал, не ойкнув, Вашлаев.

В лес возвращались с замкнутыми лицами, прищуривали глаза в спину семенящего впереди Литвиненко, несли Вашлаева, вспоминали его неизбывное: «А вы подумали о том, что?..» Негромкогласный был, но разведчик! И так нелепо погиб из-за этого услужливого и пронырливого. Бугрились желваки на скулах Капитоненко, все поигрывал он автоматом, и лейтенант держался поближе к нему, чтобы не натворил что в горячке. Скуба шел, задрав почему-то голову кверху. Бахтин не сводил глаз со своих валенок.

В лесу, само собой получилось, встали в круг, и в центре оказался Литвиненко.

— Почему дезертировали с поля боя? — сдерживая голос, спросил Полуэкт у провинившегося.

— Хотел наикраше изделать, к обозу близенько под-пилзти,— прикинулся овечкой, развел руками Литвиненко.

— А нора почему в лес вела? — задохнулся от возмущения Шарапов.

— Трошки ошибся в маневре, товарищ лейтенант. С каждым случается.

Что с такого возьмешь? Ползает, как уж, и живет так же. Разведчики, будто впервые увидели, угрюмо разглядывали Литвиненко, перебирая в памяти другие его «ошибки».

— Убирай от нас эту вонючку, командир, а то я сам это сделаю,— взорвался Капитоненко.

— Как, ребята?

— А что тут митинговать? В тракторе вот маленькая деталь испортится — и он стоит, пока ее не сменишь,— ответил за всех Бахтин, ткнул автоматом в спину Литвиненко, приказал:—Идем, покажу, где Вашлаеву могилу копать,— замахнулся прикладом и едва сдержался, чтобы не поторопить замешкавшегося Литвиненко.

Похоронили Вашлаева не спеша и от могилы не расходились долго.

Шарапов стоял над свежим холмиком, одиноко чернеющим близ усыпанной свежим снегом дороги, и не выходил у него из головы разговор о Вашлаеве со Спасских при первом знакомстве со взводом: «Этот вологодский. Исполнительный, аккуратный, уравновешенный. Все делает без срывов, но на среднем уровне. Резонер».— «Как это понимать?» — «Да загадки любит загадывать,— рассмеялся Спасских.— Договариваемся о чем-нибудь, обсуждаем, он помалкивает, а под конец брякнет: «А вот об этом вы подумали?» И такое завернет, что все перекраивать приходится. Стратег, одним словом!»

Точную характеристику дал тогда Олег. От многих бед предостерег Вашлаев, а погиб — не успели глазом моргнуть.

Утром дорога чернела воронками, разбитыми повозками, ящиками и сундуками, валялись на ней какие-то тюки, увязанные в одеяла узлы, катушки с телефонным кабелем, противогазы, чугунные печки. Ни одного убитого немцы не оставили — крайне редко, когда нет никакой возможности, оставляют они мертвых на поле боя.

За деревней, почти у самого леса, разведчики наткнулись на трупы девяти парней и двух девушек. Лежали они раздетые, со связанными проволокой руками и смотрели в утреннее серое небо мертвыми глазами. Ступни ног неестественно, под прямым углом, поднимались вверх, лица изуродованы ударами прикладов.

Постояли, сняв шапки, дали короткий залп и пошли дальше, а через сутки на лесной дороге увидели остатки обоза и занесенные снегом трупы фашистских солдат. Видно, узнали партизаны о мученической смерти своих товарищей и разбили обоз так, что некому стало подбирать и увозить убитых.

Полдня разведчики шли густым корабельным сосняком, потом он стал редеть, обрастать пышными кронами и кудрявиться, что указывало на близкий конец леса. Так и оказалось. Впереди простиралось неоглядное поле. Прямая снежная канава начиналась на опушке у поленницы дров и исчезала на половине высокого взгорка.

Пошли по ней. Канава перешла в нору, нора закончилась сенями с деревянной дверью, за ней, как в сказке, жили старик со старухой. Разведчикам обрадовались несказанно, особенно старик, у которого кончилась махорка. Не знал куда посадить и чем попотчевать, а угощение было одно — холодная картошка.

— Вот говорил, что дождемся, и дождались! — выговаривал старухе.— Освобожденные мы теперь? — спрашивал, пытливо заглядывая в глаза.

— Полностью и навсегда.

— А когда «Пантеру» будете брать?

— Какую еще «Пантеру»? Где она?

— За моим бугром поле, за ним и она. Новая оборона германцев. Почище линии Маннергейма будет. Не слыхали разве?

— Да нет... Посмотрим.

— Посмотрите, а дом наш за этой «Пантерой» был. Сожгли его, проклятые.

В новом «жилище» старики поселились осенью. Место высокое, сухое, и бурт картошки рядом. Разведчики посоветовали уйти в освобожденную деревню. Дед отказался:

— Где там жить будем и кто нас кормить станет? Да и привыкли здесь.

— Бои начнутся, вас и побить могут.

— Э, сынки, я тоже воевал и соображаю, что к чему. За бугром мою земляну ни один снаряд не достанет. Переживем как-нибудь.

На этом и расстались.

«Пантеру» войска пробовали брать с ходу. Не получилось. Она строилась основательно: густо заминированное широкое предполье, глубокий ров, вал за ним с укрытиями от бомб и снарядов, многочисленными дзотами, бронированными полусферическими колпаками, привезенными из Германии, открытыми и закрытыми площадками для пушек и минометов, и за всем этим еще несколько запасных линий в глубине.

В конце марта начался новый штурм «Пантеры» более мощными силами. После небывалой артиллерийско-авиационной подготовки померк солнечный день, черная пелена заволокла землю и поднялась в небо. По нему невиданно и страшно, накатываясь друг на друга, заходили черные волны. Казалось, такой густоты и силы огонь сметет все, от фашистских укреплений останутся рожки да ножки, но вражеская оборона выстояла, ответила жесточайшим контрударом. Изнурительные бои закончились с наступлением весенней распутицы; раньше времени разверзлись хляби земные. Наступило затишье.

В отпуск бы теперь! Сутки туда, сутки обратно, денек дома побыть! Больше и не надо. Не успел так подумать Шарапов, как вызвал его командир полка, пряча в усах улыбку, спросил:

— Ты о моем обещании не забыл? Собирайся. Как отведут полк во второй эшелон, так и отпущу.

— Спасибо, товарищ подполковник! — гаркнул что есть мочи Полуэкт.— Большое спасибо,— повторил потише, и весь мир показался ему радостным и прекрасным, как будто война кончилась.

Прямо от Ермишева побежал к портным — шинель новую, после возвращения из госпиталя полученную, на комсоставскую перешить, к сапожникам — хромовые сапоги заказать, и нигде не получил отказа. Знали его в полку и ценили, а тут такой случай! Поколебавшись, письмо домой настрочил, излил в нем восторг свой и радость, а побывать дома не удалось.

Разведчики еще были на передовой, спорили, чтр лучше приготовить из конской ноги, и, как на грех, показался наш «ястребок». Он летел низко и, миновав передовую, упал на поле. Побежали к нему посмотреть, что случилось, если надо, летчику помочь. Он без сознания, голова в крови, видно, при приземлении ударился, а фонарь не открывается. Гриха Латыпов на крыло запрыгнул:

— Уйдите-ка отсюда, не мешайтесь.

Поколдовал над хитроумным запором, и фонарь отодвинулся.— Командир, у него и ноги перебиты!

Летчика вытащили, в санроту отправили, а самолет надо же посмотреть, не приходилось так близко видеть. Гриха Латыпов, озорно поблескивая карими глазами, в кабину забрался, все ручки и рукоятки перепробовал, стараясь понять, что к чему. А немцы засекли место посадки, стали бить из минометов. Пришлось удирать. И надо же такому случиться: «отпускник» наступил на мину. Была она своя, противопехотная, с неполным зарядом тола. Это и спасло. Подметку сорвало, три шпильки в ступню взрывом вогнало, но нога цела осталась. Бежавшему следом повару Забарову по глазам ударило, Забарова повели, а Шарапов до землянки сам допрыгал, опираясь на плечо Грихи Латыпова. Ногу разнесло, ступить на нее нельзя, пришлось в санроту ложиться, и вместо Полуэкта в отпуск уехал адъютант Ермишева старший лейтенант Акимов. Поправился Шарапов, Ермишев его временно к себе в адъютанты определил. Вернулся Акимов — комполка велел Шарапову принимать роту автоматчиков.

— Сделай так, чтобы они не хуже твоих орлов были.

Польстил вроде бы, но сказал так, что напомнить об отпуске у Шарапова язык не повернулся. Приказал построить роту, прошелся перед строем и чуть перед ним же за голову не схватился — почти все ровенские новобранцы, многие с крестиками на шее. Сравнил со своими ребятами — того горше стало. Начал учить. Скомандует: «Ложись!» А они: «Матка боска! В такую-то грязюку!» — «Ложись, Матка боска! Ложись, кому говорю!» Уж и погонял их Шарапов, по всем лужам, что были в округе, поползали они у него по самой что ни есть «грязюке». «Лютым» прозвали, не раз жаловаться ходили, но Полуэкт знал, чему и как учить не нюхавших пороха ребятишек, чтобы стали они солдатами и не погибли в первом бою от незнания и непонимания простейшей военной азбуки. Пошло дело, довести же его до конца, к досаде Шарапова, не пришлось. Был ранен младший лейтенант Смирнов, и командир полка вернул Полуэкта в разведку.

Почти сразу начались учения, и отпуск пропал окончательно. Большие учения по штурму копии «Пантеры» прошли в июне. Взвод отличился на вгрызании во «вражескую оборону». Не осрамился и на смотре. Строевую подготовку разведчики дружно не любили, но потренировались, и в чистеньком обмундировании, молодые и сильные, с выпущенными из-под пилоток чубами, первые два ряда с новенькими судаевскими автоматами, под бахтинскую гармонь так «Копал, копал криниченьку» рванули, такую «ножку показали», что проверяющие в ладоши ударили. Однако не успели прийти в себя от несомненного успеха, Шарапова потребовали к прибывшему из армии полковнику. Явился, доложил о прибытии и получил вопрос в лоб:

— Откуда у вас судаевские автоматы? Мы вооружаем ими пока только офицеров!

Легкие, весом три с половиной килограмма, с откидным прикладом и более редкой стрельбой, что позволяло экономить патроны, судаевские автоматы — ППС — появились недавно, и официально на взвод был выдан один, для его командира. Разведчики «поиграли» им, опробовали, оценили преимущества ППС перед ППШ, и скоро судаевские автоматы появились у многих. Шарапов не спрашивал, где и как их добывают ребята. Что же полковник такой наивный вопрос задает? И такое было настроение у Полуэкта, так он радовался, что на смотре у взвода все отлично получилось, что не оробел он перед высоким начальством, как часто случалось ранее, растянул рот в доверительной улыбке и ясно выговорил:

— Достали, товарищ полковник.

Понятное каждому военному благозвучное словечко «достали» заменяет великое множество других слов — нашли, стащили, слямзили, сбондили, прибрали к рукам — и обычно не требует объяснений. Нашло оно отклик и в душе полковника. А может быть, открытое, доверчивое, понимающее и ситуацию, и субординацию лицо смышленого командира взвода разведчиков понравилось полковнику, рассмеялся он:

— Ну раз достали, то, выходит, кому-то они были не очень нужны.

Отпустил с миром.

Около двух месяцев простояла дивизия во втором эшелоне. Солдаты за это время отдохнули и от свиста пуль успели отвыкнуть. Разведчики же то и дело получали задание — выяснить то, проверить другое, а чтобы «выяснить» и «проверить», надо идти к противнику. Потерь понесли много. Не вернулись из госпиталей Смирнов, Рыжов и Забаров. Побывали в медсанбате Спасских, Бахтин, Скуба, Романов и Бербиц. Ему пуля угодила в большой палец ноги, и попотешались над Бербицем вволю, особенно Бахтин с Каряновым: «Ты, Миша, ногу-то бы не поднимал, не голосовал ею». Бербиц сокрушенно потряхивал кудлатой головой и удивлялся: «Надо же, куда влетела? И правда, в медсанбат с.такой раной стыдно показываться».

Из-за страсти ко всякого рода поделкам чуть было не «погорел» Латыпов. Отпиливал головку взрывателя от противотанковой гранаты, и тот взорвался. Трухнули все, особенно Гриха. Повернулся к Полуэкту и как маленький:

— Товарищ командир, я нечаянно! — Сам белее полотна, и руки, которые обезвредили столько мин, втихую перерезали столько колючки и взрывателей этих несчастных столько перепилили, чуткие к металлу и послушные Гришины руки, как у старика, трясутся.

Какая-то корявая тишина повисла в землянке — плохо мог закончиться для Грихи этот взрыв. Ближе всех к нему сидел Спасских. Осмотрел раны и повеселел:

— Кости целы. Заживет!

Вскоре и с Каряновым пришлось расстаться. Взяли лучшего сапера взвода на другой участок. Не хотелось ему от разведчиков уходить, отказывался вначале. На малограмотность ссылался, другие доводы приводил. На него напирали. «Ладно, пойду, если Петька согласится, а без него и не уговаривайте».— «Какой Петька?»— «Калинин, друзья мы».— «Вот и хорошо. Твой Петька не такой упрямый оказался. Вместе и пойдете». Лобатова тоже перевели в другую часть. Нового ПНШ-2 не нашлось, и Полуэкт, к своему удовольствию, имел дело с начальником штаба капитаном Цыцеровым.

Дальше