Глава четвертая

1

Командиром взвода разведки Шарапова назначили в конце октября. Прибежал на передовую ординарец Малышкина с приказом явиться к командиру роты. Думал, по какому-нибудь пустяковому делу, а вышло по серьезному.

— Звонили из полка,— недовольно сказал капитан,— и приказали откомандировать. Срочно! У нас всегда срочно: спим, спим, проснемся — давай, давай. С вещичками приказали.

— Разрешите идти? — Привычно потянулся за винтовкой и дрогнул, когда пальцы легли на потемневшую и ставшую незаметной бороздку на ее ложе.— Снайперку можно взять с собой? На память.

— Э, нет — она на старшине числится,— отказал Малышкин. Заметил, как совсем погрустнел Шарапов, и пообещал:—Будет возможность, верну тебя в роту. Слово даю.

— Спасибо, товарищ капитан.

Хорошие, плохие ли вести на передовой, как и в деревнях, распространяются быстро, только бегут они здесь не от дома к дому, а от дзота к дзоту. Вышел Полуэкт от Малышкина, а на него уже смотрели так, как смотрят при расставании.

С Климанским обнялись, держали друг друга в объятиях долго, дышали запаренно. После этого и совсем расстроился Полуэкт, будто не роту покидал, а дом родной. С полупустым вещмешком шагал в полк трудно, словно не полем шел, а в гору поднимался. Потом дорога нырнула в черный подлесок с тонкими стволами ольхи и осины. За ним темнел настоящий лес, сосновый. В бледно-голубом, вылинявшем за лето небе летал «костыль» — немецкий самолет-разведчик: наступало обеденное время. А у подножья взгорка из-под темно-зеленых глянцевитых листьев выглядывали гроздья брусники. Поесть бы их досыта, морозцем уже обожженных, да вызывают «срочно». Бросил в рот несколько горстей, зашагал дальше и через час, после непродолжительной беседы с новым командиром полка подполковником Ермишевым, получил должность командира взвода пешей разведки.

Вначале от такого предложения растерялся, переспросил даже:

— Меня? Командиром взвода разведки?

— Вас, вас,— подтвердил подполковник, продолжая прощупывать Полуэкта черными пронизывающими глазами.— К немцам вы уже ходили, даже пленного захватили.

— Не я, товарищ подполковник, это Акимов,— совсем смешался Полуэкт.— Если бы он пистолет у немца не выбил, пропасть бы мне. А я что? Я—

Ермишев остановил его движением руки.

— А вы что думаете? Я не на первой войне — и то каждой пуле кланяюсь, а вас с бухты-барахты как щенков в воду кинули, и вы хотите, чтобы у вас сразу все получилось? Так не бывает,— усмехнулся Ермишев.— Хотите, секрет один выдам? Вас рекомендовал мой адъютант лейтенант Акимов. Ну, а не справитесь — заменим, мы это умеем делать. Ясно?

— Ясно, товарищ подполковник! — вскочил Полуэкт.— Есть принять взвод разведки.

— Вот так-то лучше. Предупреждаю: народ там тертый, так что на теплую встречу не рассчитывайте и сразу берите быка за рога.

Новое назначение польстило, но не обрадовало. Было бы можно — отказался бы от него Полуэкт. На разведчиков он насмотрелся, пока был в резерве. Держались они подчеркнуто независимо, обособленной кучкой. Таинственно уходили на передовую в пятнистых маскировочных костюмах с автоматами наперевес и гранатами на поясах, какой-то особой валкой походкой, и так же таинственно возвращались. Разведчики были в полку как бы государством в государстве и пользовались этим.

Часового у землянки не было. Шарапов распахнул дверь и замер на пороге — так резко ударило в нос запахом сушившихся портянок, пота, махорки и еще чего-то застарелого и кислого. Задержал на секунду дыхание и шагнул дальше. Деланно громким от волнения голосом поздоровался:

— Здравствуйте, товарищи разведчики!

Коптящий в гильзе фитиль выхватил из темноты лежащие на нарах фигуры.

Разведчики не спали, но никто не поднялся, и только один отозвался на приветствие, продолжая покачивать задранной вверх ногой:

— Здравствуйте, если не шутите.

— Не шучу. Отдыхаете?

— По какому вопросу, если не секрет, пожаловали?— Нога все еще была задрана вверх.

В училище бы кто-нибудь позволил себе так разговаривать с офицером! Ответил сдержанно, не повышая голоса:

— Младший лейтенант Шарапов. Назначен к вам командиром взвода.

На нарах зашевелились. Десятки глаз словно приклеились, разочарованно оглядывая с головы до ног щуплую фигуру нового взводного, его обыкновенную, не комсоставскую, шинель, солдатский ремень, растоптанные кирзовые сапоги. Задранная нога опустилась, ее хозяин поднялся, пригнул голову, чтобы не удариться о потолок, и, возвышаясь над Шараповым, вздохнул:

— Это плохо, что вы младший лейтенант. Произносить долго и трудно, и раньше у нас всегда лейтенантики были.

— Ваша фамилия, сержант?

— Гаранин.А что?

— Надо же знать, кто со мной разговаривает.

—А-а-а... Вопрос можно, товарищ... младший лейтенант?

— Можно.

— Вы хоть одного живого немца видели?

Сержант вел себя так, как ведут обычно ребята с других улиц, стараясь раззадорить, вызвать на драку и отлупить. Прием знакомый, и Шарапов знал, что отпор надо давать сразу, сражаться оружием, предложенным противником.

— Разрешите присесть... сержант? Так вот, если помните, «языка» взяли не вы, а офицерская разведка. Я в ней участвовал и живых немцев видел. Мертвых — тоже.

— Фью! На нейтралке-то? Вам просто повезло. По вам даже не стреляли, а вы почему-то убитого сапера у немцев оставили. Нас потом две ночи за ним гоняли.

— Так уж получилось,— не нашелся на лучший ответ Полуэкт.

— А если бы из траншеи, дзота пришлось брать, тогда бы что получилось?

— Взяли бы и из траншеи, или полегли там,— начал закипать Шарапов.

— Полечь — дело нехитрое, а...

— Подожди, Гаранин! — перебил сержанта чей-то размеренный голос.— Надо серьезно поговорить, а у тебя все шуточки на уме. Вы не обижайтесь, товарищ младший лейтенант, но у нас столько перебывало... Вы из сучка хоть умеете стрелять?

— Из какого сучка?

— Наган мы так .называем.

— Приходилось.

— Может, попробуем?

— Если патроны есть.

— Нам дают.

До поляны шли вместе. Шарапов с помощником командира взвода старшиной Спасских — он появился, когда выходили из землянки — впереди, разведчики сзади.

— По какой цели стрелять будем? — спросил Шарапов, когда пришли на место.

— А вон ту консервную банку видите? В нее и бейте,— ответил Гаранин.

Банка валялась далеко, и попасть в нее было трудно, но Полуэкт не стал спорить:

— В банку так в банку. Начинайте, сержант. Гаранин хмыкнул, а разведчики запротестовали:

— Ближе надо ставить. Чего зря патроны жечь.

Гаранин ругнулся, вбил банку каблуком в бугор, всадил в нее три пули и вопросительно посмотрел на Шарапова.

Полуэкт сделал вид, что не заметил этого взгляда, и предложил крепышу с выбивающейся из-под пилотки черной челочкой:

— Теперь вы постреляйте.

— Командир первого отделения сержант Бахтин,— назвал тот себя.

— Один человек Строевой устав знает,— улыбнулся Шарапов.— А то приглядываюсь: все сержанты, старшие сержанты, старшины даже, а дисциплина... Начинайте, Бахтин.

Бахтин тоже не сделал ни одного промаха.

— Теперь сами постреляете, или еще кого-нибудь «проверять» будете? —не вытерпел Гаранин.

Полуэкт взял наган, покрутил барабан, прицеливаясь, будто неумело поводил стволом и опустил его. Раздались смешки. Он улыбнулся и, мигом обретя стойку и твердую руку, начал всаживать в банку пулю за пулей.

— Еще?

— Хватит. Убедились.

— Кто заметил, какой прием я использовал? — Показал, как вместе с рукояткой у него был прихвачен рукав гимнастерки.

— Ну и что из этого?

— Попробуйте.

— Правда, удобнее! Будто с упора стреляешь. Кто это вас так научил, товарищ младший лейтенант?

— Взводный в училище. Может, из винтовки постреляем?

— Нам из этой дуры ни к чему,— возразил Гаранин.— Мы вот так!

Высокий, жилистый, со все еще недружелюбными глазами, он вскинул автомат и в мгновение ока дал три очереди: вправо — стоя, прямо — в падении и влево — после немыслимого кувырка через голову, оказавшись в заранее присмотренной ямке, из которой можно вести прицельный огонь безопасно для себя.

— Так не умею,— восхитился Шарапов.— Научите?

— Само собой,— охотно отозвались разведчики.

— Будем считать, что «проверка» закончена?

— Это мы так. Извините.

— Я тоже пока «так»,— пообещал Полуэкт.— Из винтовки вы стрелять не захотели. Вам «это ни к чему». Не уверен, но пусть будет так, а рукопашный бой должны знать. Кто первый? Гаранин?

Раззадоренные разведчики один за другим «выбывали из строя», а ему не могли нанести ни одного удара. С Бахтиным лишь пришлось повозиться. Хитер был этот паренек, напорист и реактивен, но и он получил удар.

— Достаточно,— сказал Шарапов после схватки с ним, повернулся к Спасских и уже другим, командирским голосом: — Я в штаб. Вернусь через час. В землянке к этому времени прибрать. Дневальных назначать ежедневно.

— Есть!— козырнул старшина.

— А он не так прост, с ним не заскучаешь,— протянул Гаранин, глядя вслед новому взводному.

— Ничего парнишка. Шустрый. Кому как, а мне понравился,— отрубил разведчик Вашлаев.

— Еще бы! В консервную банку пять раз влупил. Посмотрим, как он себя в деле покажет.

— Вот что, ребята,— вмешался в разговор старшина Спасских,— поволынили, испытали, и хватит. А ты,— из-под черных бровей взглянул на Гаранина,— иди. дневалить. Там и пары выпустишь.

К возвращению командира взвода в землянке царил порядок,а ему было приготовлено самое удобное место в правом дальнем углу, напротив печки. При первом появлении у разведчиков Полуэкт не раздевался, теперь, почувствовав себя дома, скинул шинель, и на его гимнастерке сверкнула медаль. Чего-чего, а этого не ожидали. Косились на нее — какая? — а разглядев, удивились: надо же — «За отвагу»!

Медаль Полуэкт получил неожиданно. Пришел как-то на Пахотную горку командир батальона майор Мезенцев, увидел его со снайперкой, заинтересовался, чего это офицер с винтовкой балуется. Узнал, полистал снайперскую книжку, спросил Малышкина, почему младший лейтенант к награде не представлен, и дал делу ход. Быстренько был составлен наградной лист, и медаль не задержалась.

К Полуэкту подсел Вашлаев, спросил для начала, кем он командовал ранее.

— Командовать еще не приходилось — был в резерве, а потом наблюдателем в четвёртой роте,— неохотно ответил Полуэкт.

— Американским?— кольнул Гаранин.

— Да подожди ты, дай поговорить с человеком,— отмахнулся от него Вашлаев и задал главный вопрос, ради которого и разговор начал:—Тогда медаль, извините, за что же успели получить?

— За уничтожение двадцати двух фашистов. Из винтовки, которую сержант Гаранин «дурой» обзывает.

— Так вы снайпер! — присвистнул Вашлаев.— А мы вас на стрельбе хотели «завалить». И что же, по вам, поди, тоже стреляли?

— Было дело,— улыбнулся Полуэкт и, поверив что его судьбой интересуются по-хорошему, рассказал о поединке с фашистским снайпером.

— Какой же это снайпер, если четыре раза мазал? — не поверил Гаранин.

— До этого убивал с первого выстрела, а тут, я думаю, он нервничал, а может, и перемерз — целый день на земле под дождем лежал.

— Все-таки вы очень рискованно действовали,— покачал головой Вашлаев.— А где вы рукопашному бою научились?

— Продолжаете испытывать?— рассмеялся Полуэкт.— В училище. Я там три раза победителем в соревнованиях выходил.

Другие разведчики в разговор вступили. Стороны продолжали прощупывать друг друга.

2

Шарапов прочитал список личного состава взвода и вздохнул — он самый младший. Большинство разведчиков были из кадровых солдат двадцать первого и двадцать второго годов рождения, а Вашлаеву, Родионову и Селютину перевалило за тридцать. Совсем старички. Образование имели тоже почти одинаковое, от пяти до семи классов.

— И все не женаты? — спросил у Спасских.

— Так когда было? До армии не успели, а потом фронт.

Спасских говорил быстро, но слова по-московски потягивал. Он был коренным москвичом, и это чувствовалось.

— Вот что, старшина, расскажи-ка коротко, кто чего стоит и от кого что ждать можно. Андрейчук?

— Этот надежный. Сибиряк из Алтайского края. Терпелив, настойчив, общителен и слухач отличный.

— Слухач? Как это понимать?

— Слышит хорошо, вот мы его так и зовем. Оружие любит и стреляет прилично.

— Понятно. Бахтин?

— Тракторист из Кировской области. «Вячкий», как у нас поддразнивают. Знаете поговорку: «Вятски люди хватски — семеро одного не боятся?» А я бы Васю на семерых не променял. Прирожденный разведчик.— Заметив недоверчивый взгляд Шарапова, Спасских улыбнулся:— Правильно, ходит вразвалочку, увальнем кажется, но увидите в деле, согласитесь со мной. За Бахтина как за себя ручаюсь.

— А что скажешь о Гаранине?

— На этого как найдет. Больше всех воду мутит. Будь моя воля, списал бы его, хотя иногда и хорош бывает,— сердито взъерошил старшина свои короткие волосы.

— Калинин?

— Прибыл из госпиталя. До войны работал в Ленинграде, там же был ранен. Знает саперное дело и вообще умелец на все руки: что дом построить, что печь сложить.

— Карянов?

— Дружок Калинина и Бахтина. Магнитогорец. Воевал под Москвой, участвовал в прорыве блокады Ленинграда, к нам тоже после госпиталя поступил. Саперное дело освоил. Сильный, выносливый. Вы его запомнить должны: невысокий такой, курносенький, с перевязанной шеей ходит и голова на бок. На КП ему осколок прилетел.

— Что скажешь о Латыпове?

— Наш оружейник,— с удовольствием отозвался старшина.— Хорошо ориентируется на местности, память отличная. Нужный человек во взводе.

— Скуба?

— Шахтер из Караганды. Недавно кандидатом в члены партии приняли. Надежный.

— Тинибаев?

— Сыном степей его зовем. Земляк Скубы и соперник Андрейчука.

— Тоже слухач? — догадался Полуэкт.

— Точно.

— Кто же лучше слышит?

— Трудно сказать. Иногда Андрейчук, другой раз Тинибаев, а судьи нет, так спорами все и кончается.

— Капитоненко? Он что-то у тебя не по алфавиту записан?

— Забыл нашего лучшего певца. Хороший разведчик, и мужик сильный.

Короткие характеристики Спасских кое-что проясняли, но не раскрывали главного: все хорошие, все надежные и опытные, а «языка» добыть не могут. Не вязалось одно с другим. Спросить, почему так получается, постеснялся. Не чувствовал еще к себе доверия и не захотел, чтобы Спасских «крутить» начал. Тут «сын степей» Тинибаев прибежал, по всей форме доложил, что товарища младшего лейтенанта вызывает ПНШ-2.

ПНШ-2 — помощником начальника штаба полка по разведке — был старший лейтенант Лобатов. Из кадровых. Отношения с ним с первого знакомства сложились натянутые и неопределенные. Какую-то неприязнь к себе чувствовал Шарапов, а почему, понять не мог.

— На тот берег надо сгонять. За «язычком»,— без предисловий начал Лобатов, и его стальные глаза немигающе уставились на Полуэкта. Отметили и запомнили, как дрогнул от этих слов новый взводный и его лицо покрылось бисеринками пота.— Хочешь сказать, что к людям не присмотрелся? Так вот там все и рассмотришь. Под микроскопом,— хохотнул Лобатов.— Место поиска между деревнями Зарельем и Хутынью. Для подготовки операции даю пять дней. Вопросы есть?

Вопросов у Шарапова было много, задавать только их не захотелось. Решил, что лучше все у разведчиков выяснит.

— Не имею,— ответил.— Разрешите идти?

— Иди,— недоуменно разрешил Лобатов. Он не ожидал такого короткого разговора.

Зарелье и Хутынь расположены на мысе, недалеко от впадения Малого Волховца в Волхов. Зарелье — на низком левом берегу притока. Хутынь с ее знаменитым монастырем и могилой Державина — на высокой горе по правому берегу Волхова. На тропе между ними решили перерезать телефонный провод, устроить засаду и взять связиста. Шарапова смущало, что придется забираться в тыл противника, но разведчики настаивали: самый лучший вариант, не из дзота брать, а засекут, так ночь укроет. Подготовка к операции прошла хорошо, даже весело как-то, а вернулись пустыми. «Было гладко на бумаге, да забыли про овраги, а по ним ходить»,— не раз вспоминал позднее Шарапов мудрые слова Толстого.

Оврагов по пути не встретили, а вот две ложбины, не заметные со своего берега, оказались. Вначале обрадовались им: сырые,— значит, мин нет, но ложбины скрыли расстояние, путь к тропе был раза в два длиннее, чем рассчитывали.

— В мешок залезем, надо отходить! — заволновались разведчики.

Он приказал ползти дальше: ночь темная, луна надежно прикрыта тучами. И Лобатов предупреждал: «Запросятся назад, не поддавайся. Гони вперед до последнего. А проситься будут, чтобы тебя испытать, а потом на шею сесть».

Доползли до места и увидели, что тропа прикрыта спиралью Бруно, ее кольца поставлены не прямо, как обычно, а под углом и хорошо замаскированы, чтобы невозможно было рассмотреть с того берега.

— Придется возвращаться, командир,— зашептал Спасских.— Под спиралью они мины ставят.

Полуэкт упрямо тряхнул головой, подозвал Калинина:

— Проверь.

Разведчики стиснули зубы — зарывается новый командир, на рожон лезет. Позади, в Зарелье, забеспокоились немцы, взлетело несколько ракет, застучали пулеметные очереди.

Приполз Калинин, протянул какой-то тяжелый цилиндр:

— Прыгающая. Рванет — и триста шестьдесят шариков, как дождичком, окатят.

— Если снял, можно спираль резать? — обрадовался Шарапов.

Калинин деликатно промолчал, за него ответил Спасских:

— Они их в шахматном порядке ставят. Потянешь или порежешь проволоку, другие сработать могут. Если бы Карянов еще был, можно попробовать, а одному нечего делать.

Как снимают мины, режут проволоку, делают проходы, Шарапову видеть не приходилось, он не знал, насколько это сложно и опасно.

Разведчики вытянули головы, следят за каждым его движением, и, поколебавшись, он дал команду на отход. Лобатов встретил мрачно:

— Первый блин комом?

— Тропа оказалась дальше, чем думали, прикрыта минами и спиралью Бруно,— начал докладывать Шарапов, но ПНШ-2 перебил:

— Ну и что? Вас же не обнаружили. Почему вернулись?

Он стоял, как на параде, подтянутый, руки по швам, на них черные кожаные перчатки. Среди перепачканных глиной, с пудовыми комьями грязи на сапогах разведчиков Лобатов один казался настоящим военным.

— Я тебя спрашиваю, вас обнаружили или нет? — повторил он свой вопрос.

— Если бы обнаружили...

— Попали в огневой или еще какой-нибудь, допустим, холщовый, мешок? Это ты хочешь сказать? А о приказе товарища Сталина «Ни шагу назад!» слышал? Или вам в училище побоялись его прочитать, чтобы заранее не испортить нервы? Сегодня спирали испугались, завтра — рогаток, послезавтра еще что-нибудь придумаете. Ты о чем думал, когда в разведку шел? Переплывешь реку, и фрицы тебе «языка» на блюдечке преподнесут, да? — задохнулся от гнева Лобатов.— О твоей трусости буду докладывать командиру полка.

— Товарищ старший лейтенант,— прервал ПНШ-2 Шарапов каким-то звонким, не своим голосом,— дальнейший разговор в таком тоне при подчиненных считаю недопустимым.

Тонко подбритые брови Лобатова взметнулись вверх и сломались в изумлении, стальные глазки прицельно встретились с упорным взглядом Полуэкта, скользнули по стволу его автомата.

— Вот ты как заговорил?! Рано пташечка запела... В восемь ноль-ноль быть у меня. Поговорим наедине. Остаток ночи Шарапов провел без сна. Сомнения, пережитые на том берегу, в землянке стали казаться мелкими и ничтожными. И проход, верилось, можно было сделать, не подорвавшись на мине, и Зарелье виделось не так далеко позади, как там, когда лежал у спирали, и пленный маячил перед глазами. Поддался, выходит, общему настроению, смалодушничал? От этих мыслей не было избавления, и он решил в следующий раз без пленного не возвращаться, чего бы это ни стоило. Временами другое накатывало: поступи он так этой ночью и всполоши они противника, немцы могли захватить или уничтожить лодку, от Зарелья она недалеко оставалась, и тогда не похрапывали бы разведчики, не скрежетали зубами и не стонали во сне. «Ты их поменьше слушай, бери ответственность на себя, и все встанет на свое место»,— поучал Лобатов. Казалось бы, верно, но разве перед одним командованием держит он ответ за свои дела и поступки? Перед разведчиками — тоже, и еще больше перед их матерями, которые, несмотря на войну, надеются на возвращение своих, сыновей.

Полуэкт закончил училище с отличием, и его хотели оставить командиром взвода. Ребята на фронт поедут, а он в тылу, выходит, окопается? Не остался. Матери об отъезде не написал, но она как-то узнала, приехала в Ярославль, отыскала его на вокзале и все время, пока стоял поезд, держала зачем-то за пуговицу гимнастерки, как-то по-новому засматривала в лицо и говорила одно и то же: «Ты пиши почаще, чтобы я все время получала от тебя письма. Тогда я все переживу и все вынесу. Ты это помни и пиши, пиши».

Он был рад приезду матери и стеснялся, что она уговаривала его, словно маленького, и просила о таком незначительном. Отправление эшелона почему-то задерживалось, мать все вертела и вертела пуговицу и оторвала ее. «Ой, что наделала-то! — засветилась озорной и в то же время виноватой улыбкой и предупредила:— Ты сразу же пришей ее, пришей, а то явишься на фронт растеряхой, тебя тут же и накажут».

Объявили посадку, все уже теснились у широко распахнутых дверей и кого-то вытолкнули из вагона. 'Мать не могла отличить его от таких же парней, одетых в одинаковую форму, закричала: «Остановитесь! Остановитесь! Мальчонка мой выпал! Мальчон-ка-а!» Упавшего подхватили и втащили в вагон, поезд набрал ход, а мать еще долго бежала за ним, прижимая к груди беспокойные руки.

Матери разведчиков тоже, наверно, бежали за уходящими на фронт поездами и умоляли писать почаще, а теперь с непроходящей тревогой ждут солдатских треугольников, плачут и не спят ночами, если они почему-то задерживаются. Так волен ли он в любом случае идти напролом? В разведке без риска не обойдешься — это верно, но как предугадать, насколько он оправдан, и как правильно поступить в том или ином случае?

До утра спорил Шарапов с собой и с ПНШ-2, в восемь ноль-ноль постучал в дверь лобатовской землянки, чтобы с ним, более опытным и старшим, разрешить свои сомнения. Но разговора опять не получилось.

— Брось-ка ты эту философию,— не дослушал Полуэкта Лобатов.— Надо новую операцию готовить, а он дискутировать пришел. Место выбирайте сами, раз вы такие умные, а потом посмотрим, чего вы стоите.