Глава первая

Задание показалось легким: проверить, нет ли противника на хуторе, что значился на карте километрах в полутора от гравийки.

— Сумеете взять пленного — тащите, а специально не гоняйтесь. Время для выполнения — час,— предупредил начальник штаба полка капитан Цыцеров, скользнул взглядом по щуплой, упрятанной в грязный маскировочный костюм фигурке лейтенанта Шарапова, задержался на его осунувшемся лице, сбитой набок пилотке, из-под которой торчали по-мальчишески оттопыренные уши, и посочувствовал:

— Знаю, что всю ночь вас гонял, но и полк поставить под удар не могу. Иди давай — после войны отоспитесь.

Они были назначены на свои должности почти одновременно, Шарапов на глазах Цыцерова из несмышленыша превратился в опытного офицера, и начальник штаба был уверен, что его приказ будет выполнен в срок, а потом он, может быть, сумеет выкроить пару часов для отдыха разведчиков.

Чтобы сэкономить время, больше половины пути бежали. Метрах в пятистах от хутора перешли на шаг, ощупали гранаты, пальцы привычно легли на спусковые крючки автоматов. И тут Шарапову показалось, что за ними следят. Это ощущение не было новым и возникало почти всегда при подходе к населенным пунктам. Все вокруг мирно, никто по тебе не строчит, но что там, в домах и за ними, один бог знает, и потому каждый раз идешь в неизвестность, глаза отыскивают и запоминают все неровности почвы. В случае чего спасение за этим вон бугорком, в той вон ямке.

Сотни километров прошли за зиму и лето разведчики в боевом охранении полка: двое дозорных впереди, столько же по бокам, ядро взвода или отделения сзади, и, чтобы риск был равный, через пару часов смена.

Пока бежали, такой порядок и сохраняли. Теперь рассыпались в цепь, всматривались в черные окна чердаков, сверлили глазами темные, без занавесок, окна.

Не нравятся командиру взвода сумрачные дома, вытянутая языком к ним поляна. Еще больше не внушает доверия окружающий хутор густой ельник. В домах и сараях роту упрятать можно, а в лесу — целый полк.

Тихо на поляне, мертво, и бьет эта тишина по нервам, стучит в висках взбудораженная близкой опасностью кровь. Ребята тоже идут настороженно, тянут шаг, беспокойно оглядываются по сторонам. Еще держится ночная прохлада, в воздухе ни пыли, ни гари. Босиком бы сейчас по травке, чтобы ноги отдохнули от сопревших портянок и кирзы. Пройдешься тут! «Легкое задание», чувствовал лейтенант, начинало осложняться, как бывало не однажды.

До хутора метров сто. Лейтенант резко поднял руку, бросился на землю и дал короткую, якобы прицельную очередь. Распластались разведчики, тоже обстреляли хутор.

Он на огонь не отозвался.

Шарапов снова нажал на спусковой крючок, на этот раз подольше. Прослушал очереди ребят.

Хутор молчал.

Подавая сигнал, значение которого хорошо знали и немцы, Шарапов хотел ввести в заблуждение прежде всего их — не выдержат, откроют огонь, почувствовав себя обнаруженными. Не открыли. Пуст хутор, или там тоже не дурачки засели?

Шел десятый час ясного августовского дня. В траве резвились кузнечики, над нею порхали капустницы. Стрекоза примостилась на бинокле и не хотела улетать. Шарапов рассматривал дом за домом, сады, изгороди, но ничто не выдавало присутствия человека.

Немцы могли отойти в лес незамеченными при подходе разведчиков, и их могло быть много, но по каким-то причинам они не хотели пока выдавать себя: пусть русские убедятся, что хутор пуст, и возвратятся обратно. И засаду они могли устроить, а времени выжидать нет.

Шарапов поднялся и пошел к домам. Он не сводил с них глаз и в то же время замечал все, что делается справа и слева от него, пытался и не мог избавиться от мысли, что давно посажен на мушку и до смерти не «четыре шага», как поется в песне, а четыре вершка, и ни миллиметра больше. Угрюмые дома, высокие, с крутыми крышами, сараи, сады между ними равнодушно наблюдали за приближением растянутой цепочки разведчиков.

Оставалось каких-то полсотни метров. Самая подходящая дистанция для прицельного огня из автоматов. Шарапов окинул взглядом ребят. Их лица были сумрачными. Один Капитоненко улыбнулся ему и помахал рукой — не беспокойся, лейтенант, все будет хорошо. Родные Капитоненко были в оккупации, и он совсем недавно узнал, что остались живы. С тех пор человека словно подменили: все смеялся и напевал Капитоненко, все тихо улыбался чему-то и писал домой письма. И теперь шел рослый, сильный, широко развернув плечи, будто знал, что огня не будет.

Хутор был покинут жителями. Они ушли без спешки, но двери домов, подвалов и хозяйственных построек оставили незапертыми и этим как бы безмолвно просили: заходите, кому надо, живите, но ничего не ломайте. Мы вернемся.

— Культурный народ, предусмотрительный. Отсидятся где-нибудь в тихой заводи и назад оглобли повернут,— не то похвалил, не то осудил хозяев Капитоненко. Остальные неопределенно хмыкнули и покосились на просторные, для себя рубленные хоромы. Не привыкли еще к Латвии, ее быту и поведению местного населения.

Окурки немецких сигарет у колодца, свежие следы сапог с тридцатью двумя гранеными шляпками гвоздей свидетельствовали о недавнем пребывании на хуторе фрицев. Знать бы еще, далеко ли ушли и надолго ли, да спросить не у кого.

Как и предполагал лейтенант, за домами была низина, и немцы скорее всего отошли лишь при приближении разведчиков. И снова вопросы: кто они, отставшая от своих небольшая и плохо вооруженная группа или организованная боевая часть? Почему противник позволил занять хутор?

...Неделю назад разведчикам приказали установить связь с соседями. Помощник командира взвода старшина Спасских пошел с одной группой на правый фланг, а он, Полуэкт, на левый. Прошли с километр лесом, оказались на большой поляне со свежими копешками сена, и в это время на полк налетели «юнкерсы». Не успели оглянуться, первый бомбардировщик, как им показалось, сбитый, падал прямо на разведчиков. Разбегаться было поздно, бросились на землю без всякой надежды когда-нибудь подняться. Огнедышащий смерч втянул в себя и потащил, пока руки намертво не вцепились в остатки травы. Но самолет не был сбит, они волею случая оказались в месте выхода его из пике. Следующие встречали лежа на спине, остервенело били по ним из автоматов и попадали, наверное, но вся девятка «юнкерсов» благополучно миновала неожиданный для нее огневой рубеж и ушла на новый заход, на этот раз со стороны солнца.

Поднялись, а поляна пустая, копешки с нее точно корова языком слизнула, и в дисках, даже запасных, патронов почти не осталось. Обойдется, поди, не с врагом предстояла встреча, а со своими. Пошли дальше. Вблизи опушки поперек дальнего конца поля не таясь прошла группа солдат и скрылась в лесу, где" должна быть дорога. Один задержался и, похоже, поджидал их. Свои, конечно, вот и связного оставили и прошли открыто, но что-то насторожило тогда Шарапова. На всякий случай послал вперед двоих, с остальными задержался. И вовремя: «связной» вдруг настильно, по направлению к разведчикам, пустил красную ракету, и десятки очередей, справа, от дороги, и слева, от леса, прижали к земле.

Интересная картина получилась: им нечем было стрелять, а немцы решили, что в этом кроется какой-то маневр, и, соединившись, стали спешно отходить, даже раненого не подобрали. От него узнали, что столкнулись с немецкой разведкой, которая ходила в наш тыл.

Ценнейшего пленного тогда привели, а теперь... Предчувствие беды, уверенность, что враг близко, не покидали лейтенанта, а почему немцы позволили занять хутор, понять не мог. В этом был какой-то умысел, а вот какой?

— Костя,— позвал к себе лейтенант разведчика Скубу,— пройдись с кем-нибудь в открытую, можете даже «подраться» у леса на виду.

— Есть, командир! Шиканова возьму — мне ему давно морду набить хочется,— повеселел заскучавший от безделья Скуба.

— Еще посмотрим, кто кому!—угрюмо отозвался Шиканов. У него болел зуб, и он с утра был не в духе.

— Валяйте, но смотрите, чтобы не подцепили.

— Как-нибудь, лейтенант.

Скуба и Шиканов вдоволь побродили по хутору, во время «драки» из-за какой-то тряпки разом упали и прочесали начало уходящей в лес дороги из автоматов.

— Что там? — обрадованно крикнул Шарапов, высовываясь из чердачного окна.

Скуба поднялся, безнадежно махнул рукой:

— На поклевку хотели выманить, да пустой номер.

— Были бы, отозвались: когда двое дерутся, у третьего всегда руки чешутся,— поддержал Скубу Бербиц.— Нам какое задание давали? Установить, есть ли на хуторе противник. Его нет. А в лесу? Так он, может, до самого моря тянется.

Бербиц был прав: задание можно считать выполненным. С ним трудно было спорить и в другом: если пойти по дороге, то где-нибудь немцы обнаружатся, но Шарапову мешала принять решение об отходе неизвестность. Уйдешь, а немцы через час-другой полезут из леса, ударят во фланг или тыл. Как ни крути, а в лес заглянуть надо. Всем идти не следует, лучше небольшой группой.

Соваться в лес разведчикам не хотелось. Лейтенанту— тоже, и, предупреждая возможные возражения, он объявил приказ:

— Будем проверять. Со мной пойдут Скуба и Капитоненко.

Он решил взять с собой этих разведчиков, зная, что они любят работать вместе и хорошо дополняют друг друга. На скуластом, обожженном солнцем лице Скубы заходили тяжелые желваки, у Капитоненко потемнели оспины, но больше они ничем своего неудовольствия не выдали.

Трое проверили оружие, спустились с чердака и разошлись, чтобы не попасть под одну очередь. Левым шел Капитоненко, правым — Скуба.

Шарапов придерживался дороги. Он мог поклясться, что лес занят противником, но что стоила эта клятва до первого выстрела. Интуиция, он давно убедился в этом, оправдывается часто, но истиной не считается. Надо идти. Возвращение в полк возможно лишь после того, как их обстреляют.

От домов взгорок спускался к лесу полого, ровным и чистым полем. Ни кустика на нем, ни деревца, лишь высокая трава у опушки. Всех троих отлично видно. Автоматы наготове, на лес направлены еще десять стволов, но надежды на это мало. С чердаков ребятам придется стрелять на звук, а немцы станут бить прицельно.

Шарапов взглянул на часы, ругнул себя за оказавшиеся ненужными провокации и прибавил шагу. До леса оставалось шестьдесят метров. Пятьдесят.

Скуба поднял руку. Он ее еще поднимал, когда с опушки оглушительно загрохотал немецкий МГ-34, отличный пулемет, легкий, с заменяющимися стволами и лентами, которые можно присоединять одну к другой без конца. Пулеметчик повел стволом справа налево. Первым, словно от удара, дернулся Скуба. Шарапова спас автомат. Пуля попала в диск и едва не выбила ППШ из рук. Изображая убитого, он рухнул на землю и ящерицей отполз в старую, заросшую травой ямку. На Капитоненко очередь задержалась и поднялась к домам, откуда прошивали лес автоматы разведчиков.

— Я ранен! — крикнул Скуба и побежал к хутору с повисшей плетью рукой.

Пулемет начал бить по нему, потом снова сек траву над самой головой. Стреляли по Капитоненко. Лейтенант дотащил разведчика до ямки, укрыл в ней почти всего Капитоненко, не вместились только его длинные ноги. Пока укладывал, осмотрел раны. Одна пуля попала в голову, еще три прошили спину и руку. «Не жилец!» — с тоской подумал лейтенант и не ошибся. Струйка крови полилась из открытого рта, захрипел Капитоненко, задергался в конвульсиях и стих.

Шарапов сменил диск, но стрелять не стал. «Пусть немцы думают, что перебили всех. Так будет лучше»,— решил он.

Перестрелка пошла на убыль и стихла. Добежал Скуба или добили? Добежал. Прикрывать стало некого, и ребята прекратили огонь.

Они давно сработались друг с другом, и языки развязывались лишь на отдыхе. В деле обходились без слов, часто без команд, все понимая по выражению глаз, мимолетному движению бровей, по тому, кто как идет, лежит, стреляет и многим другим только им понятным приметам поведения каждого. Лейтенант был уверен и в другом: Скубу немедленно доставят в полк, а Цыцерову передадут донесение о встрече с противником. Задание можно считать выполненным...

Пока гремели выстрелы, он чувствовал себя в безопасности, теперь же забеспокоился: трава у опушки высокая, немцы могут подобраться незаметно для ребят. Ну что ж, пусть ползут. У него два автомата и три диска к ним, четыре гранаты, наган, нож, здоровые руки и ноги. Пока суд да дело, стал разгибать усики чек на гранатах. Левая рука будет занята, так вытащит зубами.

Ветер откуда-то прорвался. Трава заходила волнами. Попробуй разгляди, где она клонится от ветра, а где ее раздвигает рука человека.

Что-то хрустнуло в лесу, будто на сучок наступили. Если полезли на дерево, придется сшибать. Откроют огонь ребята, под шумок можно и ему выстрелить. Шарапов перевел автомат на стрельбу одиночными и лег так, чтобы его приняли за мертвого, сам же он мог хорошо слышать и следить за вершинами деревьев...