Часть вторая

Глава I

1

Шли дни. Сентябрь 1943 года стоял дождливым и снежным. У командования дивизии появилась возможность предоставлять офицерам краткосрочные отпуска.

Еще час назад был снегопад. Но вот ветер с залива принес влажные тучи, заморосил дождь, превращая в кашу снег на летном поле. Серые облака поглотили вершины: горы кажутся сплющенными, придавленными.

— Ну вот, Никита Кузьмич, завтра на юг летит транспортный, и ты через несколько дней будешь дома, — сказал командир полка Локтев, подавая Комлеву отпускное удостоверение. — Сегодня можешь не ходить на задание.

— Зачем изменять боевой расчет, настрой летчиков?

— Воля твоя.

К полудню небо очистилось, посветлело. Комлев ожидал сигнала для вылета. К нему подбежал Голубев и передал письмо. Никита взглянул на конверт и узнал почерк Виктора Хмары.

— А это вот увези Клаве, — попросил Голубев.

— Прилечу, тогда и отдашь. Посылку приготовь, тоже увезу.

— Нет, возьми сейчас. Оно ведь не в тягость. Когда напишешь письмо и опустишь в ящик, даже зная, что оно еще не ушло, чувствуешь себя легче.

— Я-то не почтовый ящик...

Взвилась ракета. Комлев сунул письма в карман гимнастерки и повел машину на взлет.

Из-за белых вершин взошло солнце, осветило скалы, позолотило лес. Под крылом проплывает родная русская северная земля — суровая и прекрасная.

Впереди показалась бурная Тулома. На берегу реки, как ориентир, высится сопка. По ее склону сбегают вековые сосны. Одна вырвалась далеко вперед, остановилась над самым обрывом в нерешительности да так и осталась стоять одинокая, стройная, высокая, даже в тихую погоду не переставая качать ветвистой вершиной.

— Лермонтовская сосна! — вспомнил Никита, увидев это дерево, у которого однажды останавливался, проезжая на автомашине по шоссейной дороге. Вспомнилась и надпись, высеченная на большом камне:

Чьи-то заботливые руки окружили сосну изгородью, разровняли камни.

В тот раз в попутчики к летчикам попросился дед из Колы. По дороге он с жаром рассказывал, что у этой сосны отдыхал, возвращаясь с охоты, Михаил Юрьевич Лермонтов. Когда же летчики заявили, что Лермонтов никогда в этих краях не был, старик кровно обиделся и обозвал всех невеждами. Он отвернулся и остаток дороги ехал молча. Даже не попрощался, когда слез с машины на развилке дороги. Вспомнив об этом эпизоде, Комлев улыбнулся.

К северу вершины гор становились все острее, а вдали вставали зубчатой стеной. Небо нежно-голубое, высокое и бездонное. Под солнечными лучами снег отливает голубизной, а на вершинах вспыхивает яркими золотыми искрами. Они то погаснут, то вновь заиграют алмазной россыпью.

Яркий день оборвался над линией фронта. Здесь все небо зашторено тучами, и чем дальше в тыл врага, тем они все ниже и ниже. На юго-западе, куда лежал курс, темно.

Это не помешало Комлеву увидеть «юнкерсов», направлявшихся в сторону фронта. Комэск передал приказ ударной группе атаковать врага, а сам, во главе четверки, пошел со штурмовиками. По западному склону сопки вытянулись длинные строения — артиллерийские склады. Их и надо уничтожить.

Ведущий передал команду, и летчики перестроились в правый пеленг — боевой порядок, при котором самолеты летят уступом, один за другим. Командир штурмовиков с пологого пикирования сбросил на цель бомбы. Удар был метким, а взрывы настолько сильными, что даже в небе летчики почувствовали их. Громадный клуб дыма закрыл единственное окно в облачности, на земле стало темнее. Вошедший в атаку второй штурмовик скрылся в черном дыму, и истребители взволновались за его судьбу.

Однако не отсюда пришла опасность. Два «мессершмитта», выскочив из-за сопки, с бреющего полета пошли в атаку.

— Внизу справа «мессеры», — предупредил Комлев и с полупереворота бросил машину на перехват врага. Немецкие самолеты отвернули, один из них, попавший под огонь Булатова, рухнул на сопку.

Из облачности вывалились четыре «Фокке-Вульфа-190» — новейшие истребители, на которых немцы возлагали большие надежды.

— Ребров, оставайся с «горбатыми».

— Вас понял, — услышал Комлев и развернул свою «семерочку» в новую атаку. Он решил боем сковать истребителей врага и дать возможность товарищам спокойно уйти домой.

— Остались одни, смотри внимательней, не отрывайся, — предупредил Комлев Булатова и, развернувшись влево, ввел самолет в головокружительный вираж.

Надрывно ревет мотор, непрерывной ровной лентой с консолей срывается бледно-сизоватый воздух. Становится трудно дышать, в глазах темнеет, свинцовой тяжестью наливается тело. Комлев знал, что «фокке-вульф» маневреннее «мессершмитта», его вираж меньше радиусом и выполняется быстрее. Еще секунда, еще... Комлев тянет на себя ручку, горизонт уже не плывет, а летит с сумасшедшей скоростью навстречу. Вот в прицеле показался хвост «фокке-вульфа», подплывает кабина. Но как медленно, медленно она плывет. «Яшу» лихорадит. Еще полметра — и можно открывать огонь. Вот, вот... Комлев нажимает на гашетки, но «фокке-вульф», сделав неожиданный маневр, выскальзывает из-под огня.

— Э, черт! — выругался летчик и осмотрелся.

Булатов в клещах. Надо выручать! Единственный маневр — лобовая атака. Молниеносно сближаются самолеты на встречных курсах. Немец попался упрямый, не отворачивает. В перекрестье прицела стремительно увеличивается силуэт самолета противника, занимая все больше и больше делений. Правая рука до боли сжимает управление, левая с силой давит на сектор газа. Он отдан до отказа, но рука все жмет и жмет. Тело летчика устремлено вперед. Силуэт закрыл все деления. Еще мгновение — и конец... В прицеле желтое брюхо врага. Немец не выдержал, рванул на себя ручку и полез вверх. Комлев нажал на гашетки. Из пушки и двух крупнокалиберных пулеметов вылетел шквал огня. Немецкий самолет развалился на части. Струей воздуха ЯК-3 резко переложило с крыла на крыло.

В первые секунды после выхода из лобовой атаки Никита не мог оценить происшедшего. Он взглянул на приборную доску: обороты винта предельны. Прибрал газ. Сразу и летчику и машине стало легче. Во время атаки Комлев прикусил, нижнюю губу, пот и кровь смешались во рту. Он сплюнул, распухшим языком облизал сухие, воспаленные губы. Кистью левой руки смахнул пот со лба, протер глаза. Ноги и руки от перенапряжения дрожали. Осмотрелся. Булатов идет на сближение. Немцы больше не пытаются атаковать.

— Ну, как ты там, орел? — крикнул Комлев, стараясь подбодрить товарища.

— Ничего! Здорово получилось! Глазом не успел моргнуть, как вы долбанули его.

Самолеты вошли в облачность.

Постепенно серая мгла стала редеть, становилось все светлее и светлее. Яркие лучи солнца пронизали гряды молочно-белых облаков. Такой картины с земли увидеть нельзя! Только что выйдя из смертельного боя, Комлев любовался ею, как будто видел впервые. Секунды, в которые он разрешил себе это, оказались роковыми. Он скорее почувствовал, чем увидел, тень вражеского самолета и в то же мгновение машина вздрогнула всем корпусом, вздыбилась, как боевой конь, потом клюнула носом и нырнула в облачность.

«Неужели конец? Прыгать!»

Летчик дернул на себя аварийную ручку. Колпак должен был отлететь, но не шелохнулся.

«Вот ясное море!» — подумал Комлев, отстегнул ремни и, опершись ногами в пол, ударил в колпак головой. В кабину с шумом и свистом ворвался воздух. Летчик, с трудом приподнялся и высунул голову. Поток воздуха выхватил его из кабины. От динамического удара при раскрытии парашюта в глазах потемнело, послышался звон в ушах. Комлев осмотрелся: над головой надежный купол парашюта, под ногами — пенистые волны фиорда. От мысли, что предстоит выкупаться в ледяной воде, по спине забегали мурашки. Но ветер сносит его в сторону берега, где там и сям виднеются разноцветные домики.

Земля кажется мирной и тихой.

Однако мысль о возможности принять холодную ванну быстро сменилась другой: «Немцы решили меня доканать». Комлев увидел заходящего для атаки «мессершмитта», хотел сманеврировать, подскользнуть, взялся за стропу парашюта, но сил для преодоления сопротивления воздуха не хватило. «Мессершмитт» вошел в пикирование. Вот он ближе, ближе... Сердце Комлева сжалось.

С гулом мотора слилась трескотня пулеметов и тявканье пушек: шесть огневых линий сверкнули перед ним, но трасса прошла в метре от летчика. В бессильной злобе Комлев погрозил немцу кулаком и крепко выругался.

При второй атаке пули пролетели еще ближе. Сделав два покачивания с крыла на крыло, самолет скрылся. «Жив, пока жив!» — обрадовался Комлев. Парашют несло боком, но исправить положение было уже нельзя. Поодаль мелькнул маленький, словно игрушечный, желтый домик. Никита увидел стоящих на крыльце женщину и девочку.

Земля летит на Комлева все быстрее и быстрее, кольцо горизонта с возрастающей скоростью сужается, как будто он спускается в воронку. Удар!.. Земля выскочила из-под ног и стремительно полетела вверх, небо дном огромной чаши опрокинулось вниз. Все слилось в один разноцветный вращающийся диск...

2

Каждый раз, когда самолеты возвращаются с боевого задания, на аэродроме царит волнение, все до крайности возбуждены.

Механики встречают машины, мотористы заправляют горючим, маслом, заливают охлаждающую жидкость, оружейники заряжают пушки и пулеметы.

Волнуется командир полка Локтев. Он непрерывно вызывает по радио «чирков», а те как в рот воды набрали.

Посмотрел на часы.

Наконец далеко-далеко на горизонте появилась тоненькая черточка. Словно кто-то карандашом черкнул. Она все увеличивалась, росла и превратилась в силуэт самолета. Затем послышался неровный, прерывистый рокот мотора.

Над аэродромом пролетел Булатов. Мотор работает с перебоями, «яша» летит как-то неестественно, юзом.

Вот летчик начал выполнять третий разворот. Самолет вздрогнул и, сорвавшись в штопор, скрылся за вершиной горы. Все замерли. Но вдали снова раздался гул мотора, захлебывающийся, с сильными хлопками. Из-за горы показался истребитель. Он летит медленно, словно тащит в гору непосильный груз.

Когда истребитель вновь появился над аэродромом, Локтев приказал летчику набрать высоту и оставить машину. Слышал ли эту команду Булатов? Трудно сказать. Ответа не последовало. А если бы и слышал! Да кто же похоронит раненого друга? А бросить самолет, когда еще есть надежда спасти его, то же самое, что похоронить еще живого друга.

И вот новый заход на посадку. Одно колесо недовыпущено. Истребитель коснулся земли, прокатился несколько метров и, воткнувшись носом в землю, загорелся.

Друзья вытащили из кабины потерявшего сознание пилота. Через минуту было потушено и пламя.

Хмурые после тяжелого дня возвращались люди в землянки.

— Снег повалил! — сообщил дежурный, входя с охапкой дров.

Эти слова встревожили летчиков.

— Туго сейчас приходится нашему комэску, — озабоченно проговорил Блажко.

— Если он только жив, — заметил кто-то.

Вошел парторг Голубев. Заговорили о проведенном вылете.

— Не унывайте, ребята, не будет он Комлев, если не выкрутится, — сказал Голубев. — Вернется. Так что спите спокойно, утро вечера мудренее.

Первым после бессонной ночи вышел на улицу лейтенант Блажко. В предрассветном небе мерцали холодные звезды. Подморозило. Хилые заполярные березки склонились под тяжестью льда. Семен наскоро освежился холодной водой и, вздрагивая, вернулся в землянку.

— Лед! Дождь ночью был, — лязгая зубами от холода, сообщил он. — Замерз где-нибудь Никита Кузьмич.

— Нет, товарищ лейтенант, командир наш жив, — возразил Дорофей Ребров. — Видел его во сне сегодня. Подошел он ко мне, положил руку на плечо и спросил: «Как дела, Дора? Хорошо ли отдохнул? Тепло ли было в землянке?» Вот как с вами, так и с ним разговаривал. Эх, если бы знал, где он, через сопки и болота кинулся бы на выручку.

— Ты думаешь, другие не кинулись бы? — отозвался Блажко.

3

Комлев не знал, сколько времени он пролежал без сознания. Когда пришел в себя и понял, что произошло, отстегнул лямки парашюта и кинулся к ближнему кустарнику.

Обычно летчики прикрепляли шоколад к лямке парашюта, на случай оставления самолета в воздухе. Комлев вспомнил о шоколаде, хотел было вернуться, но...

— Хальт! Хэнде хох! — раздался лающий окрик. Комлев вздрогнул. В двадцати шагах от него стоял немец. Автомат направлен в бок Комлеву.

Сердце заныло, но мысль заработала быстрее.

Плен! Нет, это не укладывалось в голове. Лучше смерть. А жить-то так хочется! Левая рука стала медленно подниматься и одновременно Комлев стал поворачиваться к немцу лицом. Фашист уверенно повторил:

— Хенде хох!

Комлев выхватил из кобуры пистолет и выпустил одну за другой три пули. Враг упал, но Никита не был уверен, что убил его, и тоже упал за кочки, прижался к земле.

Через несколько секунд застрочил автомат, пули со свистом впивались в кочку, за которой укрывался летчик. Комлев не подавал признаков жизни. Стрельба прекратилась. Немец приподнялся, вытянул шею, всматриваясь в кочки. Комлев уже спокойно навел пистолет и выстрелил. Солдат взмахнул руками и рухнул навзничь.

Комлев пополз по-пластунски, от кочки к кочке, к огромному серому камню, потом вскочил и побежал к нему. Там защита! А за спиной раздались отрывистые громкие голоса, защелкали автоматные очереди, засвистели пули. Пригнувшись, он петлял из стороны в сторону. В голове звенело, казалось, вот-вот разорвется сердце, но он все бежал и бежал. Ноги подкашивались, силы убывали, нестерпимо мучила жажда. Хотя бы глоток воды, хотя бы каплю... По заболоченному торфяному полю пробегал ручеек. Живительная влага, глоток которой прибавил бы силы. Но в этот миг Комлев вспомнил о записной книжке. Он выхватил ее, бросил под ноги и, не останавливаясь, вдавил в топь. Вот и валун. Комлев навалился на него, сбросил с головы шлемофон, перевел дыхание. Метрах в тридцати кустарник. В несколько прыжков Комлев достиг зарослей. Пули противно жужжали, срезая ветки. Под ногами зачавкала вода. Болото! Комлев нагнулся, на бегу схватил горсть болотной жижи, прижал к распухшим губам. Бежать стало легче.

Ветки били по лицу, но Комлев не обращал на это внимания. Впереди, сквозь кусты, он увидел сетку, ровно натянутую по земле. Летчик почему-то подумал, что это минные поля, хотя раньше их видеть не приходилось.

— Э, не все ли равно, на мине подорваться или пулю в затылок получить, — решил Комлев и выскочил из кустов.

...Дорога, а на ней, метрах в пятидесяти, фашист.

— Эх, ясное море, перекрыли! — Комлев свернул в сторону.

Немцы остановились, что-то кричат. Пролетели только секунды, но время было выиграно. Комлев оторвался от преследователей.

Кустарник стал редеть, ноги все больше и больше вязли в болоте. Кругом поваленные кусты с вывороченными корнями, будто здесь только что прошел ураган. Комлев запнулся и... упал. Не было сил подняться. Бездействие — смерть. Это он понимал. Напрягая последние силы, пополз. Широкие корни и густые ветки одного куста стали хорошим укрытием.

Крики и стрельба отдалились. Голоса слышались все глуше, стрельба реже. Наконец все смолкло...

Никита насторожился. Прошла секунда, вторая, третья, быть может, минута, а установившуюся тишину ничто не нарушило. «Кажется, ушел», — подумал он. Теперь можно было оценить обстановку и принять решение, что делать дальше. Заменил в пистолете полупустую обойму. Девять патронов: семь для врагов и два для себя, на случай осечки. Хотелось курить. Пренебрегая опасностью, повернулся на левый бок, вынул из кармана портсигар. Вспомнил Петра Зайцева. «Молодец, спасибо тебе, Петя. Как пригодился твой табачок!»

Когда механик перед стартом положил в карман летчику деревянный портсигар с табаком, то ни он, ни Комлев не думали о том, что табак пригодится. Папиросы размокли, и махорка была сейчас кладом. От глубокой затяжки приятно закружилась голова.

Быстро наступала темнота. Вдруг вдали послышался лай собак. Одни лаяли протяжно, с визгом, с подвыванием, другие — отрывисто, грубо, третьи — с хрипом. Вслед за лаем донеслись голоса немцев.

Никита сжался в комок, плотнее приник к болотной жиже. «Ну, теперь все!» — обожгла мозг страшная мысль. Шли нескончаемо длинные минуты. Комлев вспомнил Бозора Мирзоева. Может, где-нибудь здесь, поблизости, в болотной трясине нашел он свою смерть? А что будет с ним, Никитой? Что думают товарищи? Вернулся ли Анатолий Булатов? А если не вернулся?

«Надо быть ко всему готовым», — подумал Комлев. Чтобы в случае смерти враги не смогли установить номер части, он достал удостоверение личности и вместе с отпускным удостоверением спрятал в корнях куста. Партийный билет Комлев оставил при себе. И мертвый, он будет прижимать к груди эту маленькую книжечку.

Лай собак, крики немцев и хлюпанье ног в болотной жиже слышались все ближе и отчетливее. Никита замер. Но свора пронеслась мимо. Опасность временно миновала, и он снова стал думать не о смерти, а о жизни.

Завтра, с отпускным удостоверением в кармане, он летел бы домой, к жене, детям, матери. Комлев достал изрядно потрепанную, поцарапанную орденским винтом фотографию. Она тоже останется с ним до последней минуты. Милые, родные. Никита прижал к пересохшим губам фотографию.

«Родные, если бы я мог вас обнять в последний раз, проститься с вами!».

И, словно это было вчера, он услышал голос Веры, ее последние слова, которыми провожала его на фронт: «Я верю в тебя, Никита, знаю, что с тобой ничего не случится, ты вернешься домой. Обязательно будешь дома. Слышишь, обязательно! Я буду ждать тебя, Никита!».

Лежа в холодной воде, Комлев продрог, но левая нога горела, как в огне. Когда и при каких обстоятельства получил рану, он не помнил.

Оставаться здесь дольше нельзя, надо действовать. И Комлев, приподнявшись на локтях, осторожно выполз из-под куста. Зажгло в правом плече.

Вода... кочки... кустарник. Никита полз медленно, осторожно. Каждое движение вызывало острую боль. Куда ползти? Небо закрыто сплошными тучами, ни одного просвета. Впереди — неизвестность. Но надо, надо двигаться вперед. А что ждет там, впереди?

Под руку попала суковатая палка. Летчик подобрал ее. Опираясь на палку, приподнялся, сделал шаг, еще, еще — идти можно.

Подул легкий ветерок. На небе стали проступать звезды. Теперь уже легче. По звездам летчик определил направление, наметил вдали ориентир — высокую сопку — и направился к ней.

В темноте земля кажется ровной, сопки вдали — расплющенными. Вдруг правая нога погрузилась во что-то мягкое, жидкое. Инстинктивно Комлев переступил левой, но и эта нога завязла. Все тело медленно потянуло вниз. Трясина! «Вот и конец! Даже следа не останется от меня! Как все это глупо! Уйти от пули, чтобы захлебнуться в гнилой болотной жиже. Спокойно!» — приказал себе Комлев и замер. Потом лег на живот. Погружение как будто приостановилось. Он выбросил палку вперед и потянул на себя. Палка подалась свободно. Но он продолжал орудовать палкой, пока она не зацепилась суком за твердый грунт. Комлев начал вылезать из трясины. Сантиметр... еще сантиметр... еще... Левая рука дотянулась до кочки. Наконец-то!

Выбравшись на твердую почву, он пошел прочь от этого страшного места. Порой, теряя сознание, падал на камни. Тело ныло от усталости, болела нога, но он шел и шел, не зная куда — навстречу ли новой опасности или к своему спасению. Много времени прошло, пока взобрался на вершину сопки. Там лежал большой камень. Одна сторона его обрывалась стеной. Здесь, за ветром, летчик решил сделать привал и в изнеможении опустился на землю. Вынул из кармана маленькую коробочку. В ней было шесть витаминных конфет. Хотел одну положить в рот, но сдержался: еще неизвестно, что впереди.

Пошел мелкий, моросящий дождь. И без того мокрая одежда на этот раз промокла до нитки. Потянуло ко сну. «Не спать, не спать!» — командовал себе Комлев. Но веки смыкались. На минуту забылся и явственно услышал лязг гусениц танков и ясный русский говор: «Он здесь, он должен быть где-то здесь!»

Быстро вскочил, но кругом было тихо. Дождь прекратился, зато крепче ощущался холод. Куртка и брюки обмерзли, стали твердыми, словно футляр.

«Эх, ясное море! Чуть не уснул. Так можно и замерзнуть», — ругал себя Комлев, разминая одеревеневшие члены.

Сквозь частокол соснового леса проглянула холодная луна. Опираясь на палку, Комлев пошел на восток.

Наступил рассвет. Поднялось позднее осеннее солнце. Комлев сел на ствол поваленного бурей дерева. Снова посмотрел на свои продовольственные запасы. По три конфеты в день — на двое суток хватит, по две — на трое. Позавтракал одной конфетой.

Посмотрел на письмо Голубева и с горькой усмешкой подумал: «Когда же теперь доставлю его адресату?».

Виктор Хмара писал простым карандашом, и вода не очень попортила письмо. Комлев разобрал каждое слово. Хмара сообщал, что ему присвоили звание старшего лейтенанта, наградили орденом Красного знамени, что теперь он командует ротой.

Комлев живо представил себе механика, которого на аэродроме почти ежедневно преследовали неудачи. «Где он со своими орлами теперь? Не придет мне на помощь. Слишком далеко я приземлился».

Пригрело солнце. Подперев рукой голову, летчик задумался. С досадой он вспомнил свои ошибки во вчерашнем бою. Зачем надо было после боя выходить из облачности! Зачем?

Утреннюю тишину нарушило гудение моторов немецких самолетов. На небольшой высоте они пролетели над Комлевым. Но вот он услышал другой, знакомый гул. Это в безоблачной выси шли свои. Радостно забилось сердце. Он встал и снова побрел.

Три дня и три ночи то шел, то полз Комлев, под дождем, под снегом. Питался ягодами. Однажды на пути встретился сохатый. Пока Комлев раздумывал, убить его или нет, лось спокойно скрылся в лесу.

Наступила четвертая ночь. Комлев уже не шел, а полз. Впереди открылось большое озеро. На том берегу — родные, русские сопки, там Родина! Опираясь на палку, с трудом встал на ноги. Холодный порывистый ветер пронизывал до костей. По небу, словно сказочные бойцы-великаны в шинелях с рваными полами, бежали тучи. Зарядами валил снег.

— Эх, ясное море, засыплет-заметет! — Комлев поправил на голове подшлемник.

По шоссе промчался автомобиль. Комлев повернул от озера и поковылял к дороге. Еще есть патроны, рука способна нажимать спусковой крючок, а глаза видят цель. Только бы не упасть и не потерять сознание. Уж если смерть, так в бою.

4

Темная осенняя ночь. Барабанит по крыше дождь, плачут окна. В доме почти все спят. На коленях, уткнувшись головой в подушку, тихо посапывает Гена. В короткой рубашонке, разбросав руки и ноги, сладко спит Наташа. Глубоко дышит на печи бабушка.

Вывернув фитиль в лампе, Вера Комлева села за Стол проверять ученические тетради. «Чем-то они сегодня порадуют меня», — подумала, беря первую тетрадку из стопки. Она медленно водила над строчками ученической ручкой, со следами детских зубов.

— На Мурманском направлении наша авиация совершила массированный налет на военные объекты противника, — услышала Вера голос диктора и насторожилась. — В ожесточенном воздушном бою наши летчики сбили девять самолетов противника. Один наш самолет не вернулся на свой аэродром.

Сердце тревожно забилось, в глазах зарябило, строчки запрыгали... «Неужели? Нет, нет! Не может быть...»

Вера закрыла глаза, застыла в неподвижности.

«Что же это я расстраиваюсь, ведь истребители не делают налетов на вражеские тылы», — успокаивала она себя.

Открыв глаза, увидела на странице красную кляксу. «Детей ругаю за неряшливость, а сама не лучше», — укорила себя. — У, как сильно разгорелась лампа, совсем не берегу керосин». Убавив свет и придвинув поближе лампу, Вера продолжала работу.

«Ох, уж этот мне Шура, снова ту же ошибку допустил, — поставила на полях галочку. — Нет, он не мог ошибиться. Не первый год летает. Надо с ним дополнительно заняться, у него пробел со второго класса, второй раз эту ошибку делает. Но Шура-то маленький, а Никита взрослый, Никита не мог допустить, чтобы его сбили».

Мысли бежали круговоротом, одна за другой. По телу прошла нервная дрожь, в локтях и под коленками ныло.

«Что же это я, в самом деле?! Взять себя в руки, может быть, он и не летал в этот день, а я, дурочка, не могу уже и тетради проверить».

Вера встала, опираясь на стол и стулья, подошла к кровати и поправила на дочке одеяло, потом вышла на кухню. Умывшись холодной водой и стараясь больше ни о чем не думать, легла в постель, но долго не могла уснуть.

...В легком цветном платье Вера вышла из рощи и подошла к Белому Яру.

Под обрывом тихо течет река, вода такая светлая, такая прозрачная, что виден каждый камушек на дне. В воду смотрятся ветвистые березки. Вдали за рекой раскинулись луга, заросшие кустами тальника. До чего же знакомы эти места! Здесь они с Никитой не раз играли в детстве, играли весело и беззаботно. «Кто это такой?» — подумала Вера, увидев мужчину, поднимавшегося по обрыву. Он цеплялся за ветки, под ногами осыпалась галька и падала в воду. Мужчина срывался, но продолжал карабкаться.

— Никита! — радостно вскрикнула Вера и хотела броситься ему на помощь, но перед самым обрывом ноги подкосились. Вера протянула руки, а он поднял голову и весело ей улыбнулся. Он все ближе и ближе, вот уже готов схватиться за ее руку, но берег осыпается и Никита летит под обрыв...

Обливаясь холодным потом, Вера проснулась. Она быстро скинула с себя одеяло и села на койке.

— Никита, милый, ну почему ты так долго не едешь, почему? — простонала Вера.

5

У ворот школы Веру встретила девушка-почтальонка и вручила письмо.

— Вот спасибо-то, дай я расцелую тебя, — обрадовалась Вера. — Ну и дуреха, ну и дуреха, услышала вчера по радио, что на севере не вернулся самолет, и всю ночь не спала, — распечатывая конверт, говорила Вера. Читая на ходу, она радостно улыбалась.

Вера повернулась, чтобы пойти домой, сообщить радостную весть свекрови, расцеловать ребятишек, но, взглянув на часы, остановилась. До урока оставалось пять минут. А свекровь уже отвела внуков в садик, сама ушла на ферму. Вера побежала в школу.

— Ты чему улыбаешься?'

— Ой, девчонки, не говорите: едет, Никита домой едет, — схватив в объятия пожилую учительницу и кружа ее на месте, радостно сообщила Вера.

Внезапно нахлынувшее счастье сделало Веру моложе и красивее. Яркий румянец разлился по круглым щекам, черные глаза весело заискрились.

Сегодня Вера решила нарушить план урока. Она отодвинула тетрадь в сторону и, обращаясь к детям, звонко и весело проговорила:

— Ребята! Пишите сочинение на свободную тему, кто о чем хочет.

Ученики углубились в тетрадки. В классе слышалось посапывание да скрип перьев. Вера подошла к окну и прислонилась лбом к холодному стеклу. За окном боролся с наступающим сном сад. Земля уже укрылась разноцветным ковром, на деревьях еще шумят редкие желтые листья.

«И он тоже сажал деревья, только не знаю, которые. Что же никогда об этом не спрошу? Надо обязательно спросить, когда приедет. Вот эти кусты акации мы с братом сажали».

Вечером в доме Комлевых было весело и радостно. Маленькая Наташа восторженно визжала и лепетала:

— Папа, папа едет!

Гена пристал к бабушке с вопросом:

— Где моя сабля?

— Зачем она тебе?

— Я с папой на фронт поеду.

— Зачем ты туда поедешь?

— Немцев бить.

— Господи, вот твоя сабля, под койкой.

Геннадий извлек деревянную саблю, положил ее на плечо и, маршируя по комнате, приговаривал:

— Ать, ать, ать!

Матрена Савельевна сидела и думала о том, что хорошо, если бы ее сыновья нагрянули к празднику вместе. Она рисовала себе встречу, думала, как и чем будет их угощать.