Глава VI

1

Неделю стоит нелетная погода. Трудовой день, который несмотря на полярную ночь, начинается в семь, а кончается в двадцать три часа, не загружен. Теоретическая подготовка занимает не больше шести часов. Остальное время каждый проводит, как умеет.

Дежурный по командному пункту подбрасывает в печь очередную порцию дров, меняет пластинку патефона. Бугров, навалившись на подлокотник дивана, внимательно смотрит на шахматную доску, обдумывая очередной ход. За тумбочкой, на табуретке, Кучеренко, постоянный противник Егора. Сегодня им никто не мешает. За столом четверо, окруженные болельщиками, режутся в «козла».

Со скрипом открылась дверь, вместе с потоком воздуха в землянку влетели хлопья снега. На КП вошли капитан Комлев и техник-лейтенант Голубев.

— Все «козла» забиваете?

— Шлепаем, товарищ капитан, — за всех ответил Мирзоев.

— И не надоело?

— А что же делать? — раздалось сразу несколько голосов. — От лежания распухли.

— Это верно. Все время лежать — можно пролежни нажить, а работы у нас много, — сказал Комлев.

— Какой? — оживились летчики.

— Да взять хотя бы землянки наших мотористов и стрелков. Уж очень они невзрачные. Как вы, товарищи, думаете?

Летчики с недоумением посмотрели на замполита.

— Не понимаете? Я говорю, неплохо бы построить хорошие землянки для мотористов и стрелков.

— Ох, с удовольствием поработал бы, — отозвался Кучеренко.

— А ты как, Бозор, смотришь? — спросил Голубев у Мирзоева.

— А я что? Я всегда готов, — зарумянившись, ответил Мирзоев.

— Летчики-плотники! Вот здорово! Посмотреть бы на эту картину, — скептически заметил Бугров.

Пропустив реплику мимо ушей, Комлев обратился ко всем:

— Значит, решили?

— Решили! — дружно ответили ему.

Вопрос о строительстве новых землянок для младших авиаспециалистов занимал Комлева давно. Но все не хватало времени. Теперь оно появилось. Есть и материал: они с инженером Голубевым давно приметили у подножия сопки лежавшие без пользы бревна. Голубев договорился с командиром батальона аэродромного обслуживания о гвоздях, фанере, кирпиче. Теперь идея поддержана всем личным составом эскадрильи. Комлев направился к командиру.

— Летчики все в домино играют, — сообщил он Ветрову.

— Пусть режутся, что им еще делать, — равнодушно ответил тот, не отрываясь от разобранного будильника.

— Механики томятся без дела, дисциплина расшатывается.

— Политработу, значит, надо усилить: политинформации чаще проводить, организовать громкие читки газет. Шахматный турнир, что ли, проведите, — предложил Вехров, копаясь в будильнике.

— На одних политинформациях далеко не уедешь, люди требуют действия. Без нас сказано — меч, не вынимаемый из ножен, ржавеет.

— Пошел, смотри-ка, политичный, пошел ведь, — ставя на стол будильник, удовлетворенно воскликнул Ветров. — А ты что предлагаешь?

— Эскадрилья наша стоит здесь давно, а землянки младших авиаспециалистов непригодны для отдыха: в них сыро, неуютно. Сил у нас много, так что быстро можно привести в порядок это хозяйство.

— Строить — дело БАО{9}, наше — воевать.

— И заботиться о людях, — в тон продолжил Комлев. — У БАО дел хватает. А праздность портит людей.

Командир отодвинул в сторону часы, вынул из кармана портсигар и закурил. Затянулся «Беломорканалом» и замполит. Посидели молча. Ветров наморщил лоб, привскинул правую бровь:

— А ты дело предлагаешь, политичный.

Он передвинул стрелки, и будильник зазвенел.

— Ну теперь будет идти. Что ж, завтра приступим к работе и никаких гвоздей!

К утру ветер стих, но по-прежнему валил сырой, липкий снег. Эскадрилья выстроилась перед КП.

— Задание всем ясно? — спросил комэск.

— Ясно!

— Шаго-ом, арр-ш!

Первая группа, увязая по пояс в снегу, спустилась в овраг и скрылась в снежной мгле. Долго от них ничего не было слышно. Люди, стоявшие наверху, нетерпеливо кричали с обрыва:

— Что вы там, умерли? Быстрее поворачивайтесь!

Наконец за веревку дернули, и сквозь свист ветра едва разборчиво донеслось:

— Тяни!

Летчики и механики натянули веревку. Бревно медленно поползло вверх.

— Раз-два, взяли! Еще — взяли!

— Не робейте, ребята, шесть летчиков заменяют один трактор, — шутит Бугров, багровея от напряжения.

Сдвинув шапки на затылки, распахнув куртки, люди таскают бревна, копают землю. От мокрых волос валит пар, лица раскраснелись.

Комлеву часто приходится отвлекаться, чтобы одного заставить одеться, другому запретить глотать снег.

Облепленные снегом, в унтах и меховых куртках, летчики походят на медведей, неуклюже переваливающихся по сугробам с боку на бок.

Соревнование со снегопадом ведут землекопы, роющие котлован.

— Посмотрим, чья возьмет, — раздаются веселые голоса, в воздух летят большие комья снега.

Даже после команды на обед не сразу бросили работу. В столовой стояло необычное оживление, ели с большим аппетитом. К полудню территория эскадрильи походила на своеобразную строительную площадку. Чтобы не прекращать работы с наступлением темноты, установили несколько переносных электрических лампочек.

Нашлись специалисты всех профилей.

Старший сержант Зайцев, отойдя в сторону, внимательно смотрит на строителей. Он задумчив и сосредоточен.

— Эй, сачок! — окликают его.

Зайцев отмахивается:

— Я тоже пашу, — и снова энергично принимается за дело.

2

Комиссия признала работу строителей отличной. Стены обиты фанерой, покрашены. Сквозь низкие, но широкие окна падает много света. В землянках по три комнаты: гардеробная, где стоит и пирамида с винтовками, зал для отдыха и спальня.

Шумно и оживленно проходил праздничный ужин. Отмечался юбилей Красной Армии и новоселье мотористов и оружейников.

Ветров поднял стопку, сказал свое обычное:

— Пропустим по единой, чтобы дома не журились.

Послышался сиплый голос:

— Одному не налили!

Все разом обернулись. В дверях стоял улыбающийся Блажко.

— Семен пришел! Блажко! — кинулись к нему товарищи.

— Жив, Сеня?

— А как вы думаете?

Семен похудел, глаза глубоко ввалились, он еле стоял на ногах, но по-прежнему балагурил.

— Успел-таки, Семен! — весело крикнул кто-то.

— Вы же знаете, что я люблю повеселиться, а особенно — пожрать. Вот и спешил на всех парусах к праздничку.

Зазвенели стаканы. Заговорили все разом.

— С праздником! С возвращением блудного сына!

Выплеснув в рот стопку и закусывая, Блажко косил жадным взглядом на стаканы Бугрова и Мирзоева.

— Выпьем, товарищи, за новоселье наших работяг, — предложил Голубев.

— Молодец, дело говоришь, — одобрил Блажко и потянулся за стаканом Бугрова. Но в это время Егор подозвал своего механика и передал ему оба стакана.

Блажко облизнул губы, глухо и многозначительно откашлялся.

— Сорвалось, Сеня? — иронически посочувствовал Мирзоев.

— Сорвалось, — с сожалением ответил Блажко и сердито посмотрел на улыбающегося Бугрова. — А еще друг.

— Вот потому, что ты мне друг, я и отдал свою стопку не тебе, а механикам. Приедешь из дома отдыха, тогда получишь весь мой заработок.

— Покорно благодарю, ложка нужна к обеду.

— Это не последний обед.

— Споемте, — предложил, Ветров.

Споемте, друзья, ведь завтра в поход, — затянули сразу запевалы.

— Открывай, открывай, — послышался шепот на сцене.

Занавес из покрашенного парашютного шелка заколыхался, заскрежетали о стальной прут кольца, полотнище немного раздвинулось и остановилось.

— Застопорило! — выкрикнули в зале. — Руками тяните, чего там на технику надеяться.

— Не волнуйтесь, граждане, — успокоил Петр Зайцев.

— Уснуть можно, пока вас дождешься, — шумели зрители.

— Вот и поспите. На свежую голову лучше концерт слушать, — невозмутимо ответил Зайцев.

Занавес наконец открылся, и все ахнули. Почти всю стену занимала картина, еще пахнущая красками. На ней — летчики эскадрильи на строительстве землянок.

— Вот это да, вот это сачок. Ай да Зайцев! — восторженно загалдели в зале.

Появление на сцене Блажко было встречено бурными аплодисментами.

— Дорогие товарищи! — обратился он к зрителям. — Разрешите начать праздничный концерт нашей художественной самодеятельности, посвященный двадцать пятой годовщине Красной Армии. Первым номером нашей программы...

Блажко запнулся, зашарил по карманам. Затем, ударив себя по лбу ладонью, выкрикнул: — Вспомнил, вспомнил...

В зале раздался смех.

— Понимаете, я эту программку выбросил, чтобы легче было тикать от фрицев. А посему концерт отменяется.

— Как отменяется?!

По гудящему залу быстро пробирался к сцене человек.

— Ты что придумал? — наступая на Блажко, сурово спрашивал Афоня Кучеренко, одетый в форму немецкого солдата. — Выходит мне, отважному солдату фюрера, храбро бежавшему в плен к русским, надо возвращаться к фрицам за твоей бумажкой? Нет уж, покорно благодарю, сбегай сам.

Из-за кулис появился усатый немецкий генерал с маузером на ремне и шашкой через плечо.

— Так вот где мы встретились! Расскажи-ка мне, бравый солдат Швейк, как ты храбро сдавался русским, — сурово приказал он.

Началась инсценировка «Новые похождения бравого солдата Швейка». В зале стоял хохот.

Артисты ушли за кулисы под дружные рукоплескания. А когда занавес вновь открылся, зрители увидели на сцене «шотландских рыбаков».

сильным басом пел Петр Зайцев. Ему вторили другие «рыбаки», а когда песню подхватил весь зал, в окнах задрожали стекла.

Хорошо, легко стало на душе, забылись тревоги и душевные волнения.

— Политичный! Ты смотри, какие таланты! Хоть в столичный театр посылай, — прошептал Ветров.

На сцене со скрипкой в руках вновь появился Петр Зайцев. Он коснулся смычком струн, и волна звуков то сладостно-мучительных, то бурно-ликующих захватила слушателей.

Скрипач уже перестал играть, а в зале все еще стояла торжественная тишина. И вдруг разразился гром аплодисментов, крики: «Бис!», «Браво!», «Ура!».

— Следующим номером нашей программы... — начал Блажко, когда шум смолк, но его перебили:

— Лейтенант Мирзоев, к выходу! Невеста приехала. В зале снова поднялся шум. Одни, вспомнив, что Бозор в последние дни частенько напевал таджикские песенки, решили, что это очередной номер художественной самодеятельности. Другие искали глазами Мирзоева, удивленно восклицали:

— У Бозора невеста?! Бозор Мирзоев! Слышишь, к тебе невеста приехала!

Мирзоев то краснел, то бледнел. Наконец, собравшись с мыслями, скороговоркой ответил:

— Не болтай чепуху!

— Какая чепуха? Настоящая, красивая девушка, а не чепуха! — не унимался дежурный. — Быстро к выходу, перемерзла она.

Бозору было и стыдно перед товарищами и радостно, что так неожиданно нагрянула любимая. Он встал и под завистливыми взглядами друзей вышел на улицу.

3

— Не ожидал? — спросила Таня, идя навстречу Бозору. — Я тебе помешала?

Бозор замялся, промолчал.

— Что же ты молчишь? Не рад, что приехала? — удивленно заглянула ему в глаза Таня.

Бозор посмотрел на возившегося у печки дежурного. Кроме него на КП никого не было. Облегченно вздохнув, собрался с духом, запинаясь, ответил:

— Нет, зачем же не рад. Очень даже рад. Но, понимаешь, как-то неожиданно.

— Нагрянула, как снег на голову, — продолжила Таня. — Не расстраивайся, я на минуточку к тебе, по пути из Мурманска заехала. Следующим поездом уеду.

— Только до следующего поезда? — встревожился Бозор. — Нет, сегодня я тебя не отпущу.

— А где же я жить-то буду?

— У меня в поселке есть знакомые, там и ночуешь.

— А что мне Леночка скажет? Нет, Боренька, не могу, она мне все косы выдерет.

Только тут Бозор вспомнил о дочери Тани, и в сердце опять что-то кольнуло. Спросил о ее здоровье.

— Да ничего, такая толстушка боевая растет, что теперь ты ее не узнаешь. Вот подарок от нее к празднику.

— Зачем расходу много? — скрывая радость; упрекнул Бозор. Развернул пакет и протянул:

— Так ведь я не пью и не курю...

— Товарищи за твое здоровье выпьют и закурят. Из того же пакета Бозор вынул кулек с конфетами.

— Вот это другое дело. Ты подожди, я мигом, — и не успела Таня ответить, как Бозор скрылся за дверью. А через минуту нес объемистый сверток.

— А вот это Леночке и ее маме...

Таня не удержалась от любопытства, развернула краешек и воскликнула:

— Шоколад! Так много!

— Потом я еще больше...

— Привезешь?

— Может быть. Нет, это точно, привезу.

Бозор неумело взял Таню под руку и они пошли к станции. Разбросанные по небу звезды словно ежились от холода. Бозор правой рукой держа руку Тани, левой то и дело потирал ухо.

— Какой мороз! Закрой уши, ознобишь.

Бозор молча повиновался, от заботы Тани у него на душе стало еще радостнее.

— Знаешь, Танюша... Ты меня спросила: — Не ждал? Я не думал, что ты приедешь, а сердце все время ждало тебя. Другой раз посмотрю на юг, и такое сильное желание появится, чтобы мы вдруг стали вместе, что и не расскажешь. И сердце не ошиблось.

Они шли медленно. Ночь была темной, но вдруг небосвод пронзили длинные разноцветные иглы-лучики и быстро-быстро заскользили по небу, образуя яркий круг. Разноцветные иглы то делались короче, то удлинялись, менялись местами, на миг соединялись и снова разлетались. Стало светлее и тише. Кажется, вся земля замерла в безмолвном любовании неповторимой красотой северного сияния. Бозор и Таня остановились. Они зачарованно смотрели на дивные сполохи, боясь спугнуть их. Бозор прошептал:

— Как красиво!

— Да. Уж сколько раз видела его, а всегда появляется какое-то чувство, которое словами не передать. И радостно и грустно. Так бы вечно стояла и смотрела на эту чудную полярную зарю. Но она исчезает быстро, как у иных людей счастье. Знаешь, бывает, большое счастье вспыхнет ярко, а потом исчезнет. И станет пусто и темно, как в небе после полярного сияния.

Игра разноцветных лучей стала спокойнее. Круг вытянулся и в ближайшей к земле точке прервался. Из него вырвались две ломаные линии, забегали по небосводу. Но вот и они побледнели. Одна упорхнула за темное покрывало неба, другая все таяла, таяла и вдруг, вспыхнув, раскололась на десятки лучиков, засновавших челноками. Затем все померкло.

— Вот и все! — вздохнула Таня. — Сегодня уж не повторится.

— Ты что так тяжело вздохнула?

— Да так, — тихо ответила Таня. — Скоро придет поезд и я уеду. Буду снова ждать встречи с тобой. А чем это кончится?

— Танюша, я же тебе говорил, чем все это кончится, — полушепотом сказал Бозор. — Ты будешь всегда со мной, вечно моя. Таня, я люблю тебя.

Он выпалил все это разом и покраснел.

— Так ли это, Боря?

Бозор был готов застонать от обиды. Но только крепко сжал ее руку.

Медленно спускались они по крутой лестнице к полустанку.

— Сто одна, — проговорил Бозор.

— Ты считал? А я думала, что ты мечтаешь о чем-то большом и важном, раз молчишь.

— Я не считал, это сосчитано до меня.

Все вокруг было погружено в глубокий сон. Дощатый узенький перрон тускло освещался закопченным керосиновым фонарем: казалось, и он устал от круглосуточного бессменного дежурства и тоже дремлет.

Слова не шли с языка, а стоять молча, держать ее руки в своих было так хорошо, что Бозор согласен был, чтобы эти минуты тянулись вечно.

Подошел поезд. Бозор обнял, крепко поцеловал Таню и уже на ходу помог ей сесть в. вагон.

— Милый! — успела она шепнуть на прощанье и скрылась в темноте.

Нежный шепот Тани долго слышался Бозору, а поцелуй жег губы. Возвращаясь в эскадрилью, он тихо напевал на родном языке. Это была песня о большой светлой любви, о красоте любимой, о ее нежном сердце. Высокие чистые звуки, поднимаясь над заснеженным аэродромом, таяли в хмуром северном небе.