Глава IV

1

Поднимаясь по крутой дощатой лестнице к аэродрому, Бозор старался угадать причину срочного вызова из дома отдыха.

Вот последняя, сто первая ступень. Мирзоев огляделся. Внизу журчит незамерзающая горная речушка, вдоль которой тянется линия железной дороги. А там, вдали, из-за сопки, по шоссейной дороге, ползет поезд гусеничных тракторов. Каждый трактор тащит массивный ящик.

— Самолеты, новые самолеты пришли! — радостно воскликнул Бозор и зашагал в расположение своей эскадрильи. Не заходя на командный пункт, он завернул к нише, которая недавно укрывала его «харитошу». В ней механик Хмара с мотористом и оружейником заканчивали подготовку нового самолета к облету.

Хмара вразвалку подошел к Мирзоеву. Отерев ладонь о полу куртки, нехотя приложил ее к козырьку, глухим голосом доложил:

— Товарищ лейтенант, машина готова к облету.

— Зачем так меня зовешь и почему ты мне докладываешь? Зачем так шутим?

— И не я вовсе, а командование. Есть приказ о присвоении тебе лейтенанта. Новый боевой расчет к нему, — он кивнул в сторону самолета, — составлен. Ты командир. Как нравится машина?

Гордо задрав серебристый нос, словно приготовившись к прыжку, перед Мирзоевым стоял новенький истребитель ЯК-3. «Да, этот не чета «харитоше», — подумал летчик, а Хмаре ответил:

— Полетаем — увидим.

Хмара залез в кабину, а Мирзоев, пораженный новостью, направился к командиру доложить о своем прибытии. Но не успел он сделать и нескольких шагов, как услышал сзади глухой, похожий на выстрел, звук. Оглянулся и от неожиданности замер на месте. Из кабины вылетела горящая ракета и, описав траекторию, упала в ведро с отработанным маслом. Оно вспыхнуло. Из кабины вывалился Хмара, стремительно скатился по плоскости и растянулся на снегу. Мирзоев подскочил к нему, пнув на ходу горящее ведро. Огненный столб взвился вверх и рассыпался на несколько шипящих костров.

— Пожар, самолет горит! — раздались тревожные крики.

К месту происшествия прибежали механики, летчики. Огонь быстро затоптали, забросали снегом, но не расходились. Окружив обескураженного техника, засыпали его вопросами. Хмара сидел на снегу, опустив голову, насупив брови, ничего не отвечая.

...Засыпаны песком лужицы масла, ветер унес в горы запах гари, и только придымленный винт истребителя напоминал о ЧП.

2

Младший техник-лейтенант Виктор Хмара — высокий, худощавый, неразговорчивый человек. Отважный и решительный в минуты опасности, в будни он был вялым, разболтанным, ничего у него не клеилось: то мотор не заводится, то перед самым вылетом механик звена обнаружит какую-то неисправность, и машина отстраняется от полета. Вот и сегодня — выстрел из ракетницы в кабине самолета.

В штабе полка, куда Ветрова вызвали вместе с замполитом Комлевым по вопросу дисциплины в эскадрильи, состоялся крупный разговор.

По дороге домой и в землянке Комлев не переставал думать о Хмаре. Вспомнилось...

Комлев ставил задачу на учебно-тренировочные полеты. Хмара опоздал на построение.

— Разрешите стать в строй? — подойдя вразвалку, обратился он к Комлеву.

Военком пристально посмотрел механику в глаза и подумал: «Уж лучше бы ты в таком виде совсем не являлся сюда».

— Сегодня у вас снова «заершины», — Комлев тыльной стороной руки провел себе по щеке.

— Не успел, — тихо ответил тот.

— Пуговица не пришита.

— Только что оторвалась, — и механик разжал кулак, в котором была пуговица от рукава комбинезона.

— Фу ты, ясное море, все у вас причины. Побриться вы не успели, пуговица только что оторвалась, а подворотничок что вам помешало сменить?

Хмара смотрит вниз, двигает из стороны в сторону носком сапога, молчит.

— Товарищ Блажко! Придется вам подождать с началом полета, пока ваш механик не приведет себя в божеский вид. От «заершин» на щеке недалеко до заершин на тросах. А это, вы знаете, чем грозит.

Все улетели. Только Блажко, понурив голову, ходил вокруг своего «харитоши». Вот уж не ожидал он, что дело так обернется.

— Командир, почему у вас самолет не в воздухе? — строго спросил у Ветрова подошедший к радиостанции Локтев.

— Комиссар отстранил от полета из-за механика.

— Нашел время. Выпускайте летчика на задание.

Услышав приказ, Блажко быстро надел парашют, залез в кабину. Вышедший из землянки Хмара, увидев готовую к взлету машину, что есть духу побежал к ней. А моторист уже убрал колодки из-под колес и намеревался сесть на фюзеляж — так обычно сопровождали при рулении, иначе машина могла встать на нос. Хмара подбежал, оттолкнул моториста и в одно мгновение оседлал фюзеляж, обхватив руками киль.

Не останавливаясь на линии старта, самолет пошел на взлет.

— Хмара улетел! Блажко Хмару увез на хвосте! — кричали ребята.

Ветров и Локтев тревожно переглянулись.

— Задание? — тихо спросил Локтев.

— В зону, — так же тихо ответил Ветров. Он поднес к губам микрофон и заговорил: — Блажко! Выполняй полет по кругу. Развороты делай плавнее.

— Вас понял, вас понял, — услышал Ветров дрожащий голос летчика.

На земле все с тревогой наблюдали за этим необычным полетом.

Вот машина сделала четвертый разворот и начала планировать на посадку. Над лесом она быстро теряла высоту, и не успел Ветров сказать: «Подтяни» — машина плоскостью коснулась верхушки сосны. Казалось, еще мгновение — и катастрофа. Но взревел мотор, истребитель выровнялся и, пролетев несколько метров, приземлился.

— За такие фокусы отстраняю вас на два дня от полетов, — заявил перепуганным Блажко и Хмаре командир полка. — Ремонт плоскости за ваш счет.

— Есть не летать два дня, — в один голос отозвались они и повернулись кругом.

Комлев приземлился раньше Блажко. Узнав о случившемся, он ходил в сторонке, непрерывно курил. А когда Локтев отстранил виновников происшествия от полетов, не выдержал, и, подойдя вплотную к командиру, с волнением произнес:

— Это называется ускорили боевую подготовку экипажа? Старшему командиру не полагается отменять приказы младшего через его голову.

Локтев хотел ответить, но только метнул на Комлева виноватый взгляд.

Отделавшийся легким испугом Блажко ходил гоголем и острил по адресу Хмары. Механик же после этого еще больше замкнулся. Начнут с ним разговаривать командиры — устремит глаза в землю, буркнет что-то невнятное и, хоть, как говорят, кол на голове теши, — ни одного слова больше не добьешься. С товарищами тоже держался дичком.

И вот снова объяснение с командиром полка из-за Хмары.

3

В дверь постучали. Комлев очнулся от раздумья.

— Войдите!

В засаленной куртке вошел Виктор Хмара, Руки забинтованы, обгоревшие брови из белесых превратились в темно-рыжие.

— Расскажи, как ты до такой жизни дошел? — спросил Комлев.

Заложив руки за спину, Хмара переминался с ноги на ногу.

— Садись вот сюда, — Комлев, придвинув стул, посмотрел на механика из-под нахмуренных бровей.

Хмара, не выдержав взгляда замполита, опустил глаза, сел.

— Так и будем в молчанки играть?

— А что говорить-то? Если бы я нарочно, а то нечаянно...

— Фу ты, ясное море! — замполит даже сморщился от досады. — Как маленький! Что ты, не понимаешь? Намеренно или нечаянно выстрелил — результат мог быть один: сгорел бы самолет, а вместе с ним и ты.

Комлев встал, прошелся по землянке. Потом круто повернулся к Хмаре и спросил:

— Ну зачем ты к этой чертовой ракетнице лез? Какое тебе до нее дело?

— Я механик, и у меня есть дело ко всему на самолете, — не отрывая от пола глаз, пробурчал он.

— Ты толком расскажи, как все это произошло.

— Прочистил ракетницу, вставил ракету. Стал спускать собачку, а она выскользнула из-под окоченевшего пальца. Вот и выстрел, — глухо произнес он. — Не заступайтесь больше за меня, товарищ капитан, перед командованием. Пусть меня отдадут в трибунал и в штрафную роту отправят, только бы на передовую.

Он поднял глаза, и Комлев увидел в них мольбу.

— Я хочу в пехоту. Ведь вы видите, что у меня здесь все идет комом. Не могу я больше здесь, не могу. И душа, и думы мои там, на передовой.

Голос Хмары дрожал, говорить ему было трудно, но он спешил высказаться.

— У меня мать, сестренка за линией фронта, брат воюет танкистом, батя в партизанах. Когда кончится война, спросят, сколько я убил фашистов. Что отвечу?

— Скажешь, сколько обслужил боевых вылетов, — перебил его Комлев.

— Я вот этими руками хочу душить фашистов. — Хмара вынул из кармана фотокарточку и, подавая ее Комлеву, продолжал: — Вот за эту дивчину еще хочу рассчитаться. Невеста моя...

У Комлева защемило сердце от сознания, что он так мало знает людей.

— Ну что ж, ясное море, силой милому не быть! Пиши рапорт.

4

Переход на новый тип самолета одним летчикам давался легко, другим — с трудом. Многие перед первыми вылетами волнуются, в воздухе держатся напряженно и поэтому не замечают своих ошибок.

Как и раньше, первым в эскадрилье на новом самолете вылетел Егор Бугров. Доложив комэску о выполнении задания, получив замечания, он, уединившись, начал что-то записывать в свой самодельный блокнот.

Прилетел из зоны Семен Блажко.

— Мечта пилота! — вылезая из кабины, с восхищением заявил он, причмокивая губами и прищелкивая пальцами.

— Теперь будем хвоста драть фрицам, — сказал Бозор.

— Боря, не говори гоп, пока не перепрыгнешь. Попилил бы ты лучше на «харитоше» еще. «Яша» растяп не любит, угробишь...

— И всегда ты, Сеня, плохо говоришь! Ну какой ты человек? — еле сдерживаясь, бросил в ответ Бозор.

— А думаешь, тебе и сказать ничего нельзя, если ты с начальством летаешь? Нет, скажу! Получше тебя летчики на «харитошах» продолжают топать, а тебе «яшу» дали. А почему? Ведомый замполита. Как же! Да и вообще, если бы не военком, пилял бы ты сейчас на «кукурузнике», молоко возил. Это уж как пить дать.

Бугров хотя и был увлечен своими записями, но услышал разговор пилотов, подошел к ним, спокойно проговорил:

— Сеня, брось блажить! Обуздай свое ботало... Ссора казалась неминуемой, но в это время Блажко вызвали к командиру эскадрильи.

— Не устал, лейтенант? — спросил Ветров.

— Никак нет! — отчеканил Блажко, браво вытянувшись перед комэском.

— Тогда еще один полет в зону сделаешь. — Обязательно и неоднократно, как сказал бы отец Пимен, усмотрев бутылку с коньяком, — забалагурил Блажко, но, видя, как нахмурился комэск, закончил: — Есть полет в зону!

Блажко улетел, а Мирзоев остался ждать своей очереди. Сердце жгла обида за военкома. Неужели все летчики думают так?

...Комлеву, и только ему, он обязан тем, что стал истребителем. Мирзоев прибыл в полк из летного училища. Молодых летчиков, как говорят, «вводили в строй». Мирзоеву часто попадало от командования за ошибки. А военком Комлев находил для него слова одобрения, умел вселить чувство уверенности.

Однажды по неосторожности Мирзоев выпустил на землю реактивные снаряды. Они, со страшным свистом пролетев над аэродромом, разорвались вблизи летного поля, вызвав переполох в гарнизоне. А дня через два он опять оказался предметом обсуждения.

— Внимание, внимание! Сенсация! Сегодня в номере лихой наездник Бозор Мирзоев скачет на строптивом козле, — закричал Блажко, указывая рукой на карикатуру в «Боевом листке».

Это за посадку накануне. В момент касания земли колесами, Мирзоев резко взял на себя ручку. Машина подскочила и, снова ударившись о землю, запрыгала, не подчиняясь управлению.

Около стартовки столпились хохочущие пилоты и техники. Бозор сделал вид, что это его не особенно расстраивает, даже вместе со всеми пытался смеяться, но ничего не получилось... Он махнул рукой, в которой держал шлемофон, и, отойдя в сторону, сел на камень. Глаза его были влажны. «Нет, не выйдет из меня летчика, — решил он. — Вот и командир полка об этом же сказал: «Не выйдет из тебя истребителя, в первом же бою проглотят, как пескаря, фашистские щуки!». Пилот все еще видел холодный взгляд командира полка, слышал тон, которым были произнесены эти слова.

Погруженный в свои мысли Мирзоев не заметил, как к нему подошел Комлев, и, положив руку на плечо, с обычной усмешкой проговорил:

— Что, детинушка, не весел, буйну голову повесил?

— Нечего мне веселиться, товарищ комиссар, — почти сквозь слезы ответил Мирзоев. — Все уже стреляют, а я все еще в зону хожу.

— Фу ты, ясное море! Да как почувствуешь машину, словно самого себя, догонишь. Мне тоже сначала туго давалось. Летное дело не простая штука.

— Командир полка сказал, что из меня не выйдет истребителя.

— И командир может ошибиться. А ты действуй настойчиво и добьешься своего, — посоветовал Комлев.

Военком повернулся и быстро пошел в сторону радиостанции, у которой виднелась широкоплечая фигура капитана Ветрова. Из-под голубого околыша выбилась прядь волос, обветренное лицо недовольно морщилось.

Мирзоев остался один со своими думами и переживаниями. Но после слов военкома на душе стало светлее, он уже не считал себя таким несчастным, как несколько минут назад.

Для Мирзоева комиссар эскадрильи Никита Кузьмич Комлев был устодом{7}. И уж если Комлеву не сразу далось летное мастерство, так что можно говорить о нем, молодом таджикском парне из далекого глухого кишлака?

Юноша решил твердо: он будет настоящим летчиком.

— Ошибку наша редколлегия допустила на этот раз, ясное море, — сообщил Комлев Ветрову.

— Какую?

— Карикатуру на Мирзоева поместили.

— Не вижу в этом ошибки.

— Видишь ли, Николай Гаврилович, в данном случае критика действует на объект отрицательно. Он допускает ошибки не из-за халатности или недисциплинированности. Он потерял уверенность, а мы... Надо одобрить его хоть раз, пусть не совсем заслуженно, но одобрить. Как он сегодня выполнил задание?

— Расчет исправлял подтягиванием, сел хорошо.

— Вот на разборе полетов ты и отметь его с положительной стороны, похвали. Ну, да ты лучше меня в этом разбираешься, знаешь, как надо сделать, что сказать.

— Хорошо. Действительно, долбим и долбим его без конца.

Дела с летной подготовкой у Мирзоева как будто пошли на лад. Он догнал товарищей и отрабатывал полет строем. Как вдруг новое происшествие.

Солнечные лучи заливали лощину между высоких сопок, вырывались из нее, как многоводная река из ущелья, озаряли аэродром, слепили глаза.

— Товарищ командир, самолет на вынужденную пошел, — доложил Ветрову подбежавший механик.

— Где? Какой самолет? — спросил тот.

— Вон между сопок в лощину сел, — указывая в сторону солнца, ответил механик.

К командиру подбежали Комлев, летчики, механики. Они все всматривались в освещенную даль, но ничего не видели. Вскоре вернулся Бугров.

— Где Мирзоев? — не дожидаясь доклада, спросил Ветров.

— Бреющим ходили... потом начали набирать высоту, — ответил тот. — Вижу — у Мирзоева винт остановился и он посадил машину в лес.

— А летчик?

— Я сделал два круга — сидит, не вылезает и ничего не показывает.

Командир посмотрел на комиссара, как бы спрашивая: «Что делать?»

— Ты оставайся на аэродроме, а я возьму людей и пойду к месту происшествия: здесь напрямик близко.

— Давай, Никита Кузьмич. Да постарайся побыстрее.

Захватив необходимый инструмент, поисковая группа отправилась к месту вынужденной посадки. Шли без дороги, прыгая с валуна на валун, обходя топи, перелезая через бурелом. Мошкара лезла в уши, глаза, рот, после каждого укуса на теле вскакивал зудящий волдырь.

Солнце уже поднялось высоко, когда комиссар увидел среди деревьев самолет, а на его крыле — Мирзоева.

— Жив! — облегченно вздохнул Комлев и побежал. Летчик сидел с забинтованной головой, по щекам неудержимо лились слезы.

— Ты что ревешь? — спросил Комлев.

— Что мне теперь будет? Отчислят теперь меня, выгонят из полка.

— Перестань! Ты ведь мужчина! — строго проговорил Комлев.

Мирзоев вытер слезы.

— А не отчислят меня?

— Кто тебя будет отчислять? Воевать еще будешь! Почему сел?

— Баки забыл переключить, — виновато ответил Мирзоев и снова зашмыгал носом.

— Фу ты, ясное море! Ну, хватит ныть, вон механики подходят, — шепотом произнес комиссар, еле сдерживая раздражение.

При посадке пилот рассек кожу на лбу, ушиб руку и ноги.

— Отделался легким испугом, — пошутил подошедший Голубев. — А эти царапины до свадьбы заживут.

Узнав о случившемся, Локтев вскипел:

— Отчислить, ничего из него не получится! Баки забыл переключить! Как он голову не забыл на аэродроме!

— Это сделать никогда не поздно, попытаемся еще с ним поработать, — попросил Комлев.

Такого же мнения был и командир эскадрильи. Однако Локтев настаивал на своем. Комиссар полка Дедов решительно поддержал командование эскадрильи, заявив при этом:

— Не горячись, Григорий Павлович. Они лучше знают пилота и им виднее, как поступить.

Комлев заверил командира полка, что он возьмет Мирзоева к себе ведомым и сделает все, чтобы тот стал настоящим истребителем...

Невеселые воспоминания Бозора прервала команда:

— Мирзоев, приготовиться к полету!

5

Дует порывистый ветер. По небу несутся хмурые, рваные облака. Несмотря на то, что по времени еще день, угрюмый сумрак окутал землю. Над своей территорией летели под самой кромкой облаков. Перед линией фронта перешли на бреющий полет. Внизу мелькали белые пятна озер, сопки, ощетинившиеся соснами, полыньи в бурных речушках, над которыми расстилался пар.

В серой мгле еле вырисовывается знакомая гряда гор. Комлев берет ручку на себя, и «семерочка», как попавшая в воздушный поток пушинка, взвивается вверх. Все шире раздвигается горизонт, открывая взгляду вытянувшуюся между двумя цепями сопок лощину, по которой разбросаны зализанные ветрами валуны. Еще несколько минут полета, и перед летчиками раскинулись заводские корпуса, белые коробки жилых домов. Внизу мелькнули красные языки выстрелов, вокруг самолетов появились дымовые клубы. Трассирующие пули летят в небо. Разорвавшийся под крылом снаряд сильно тряхнул «красотку» Бозора.

Вырвавшись из зоны зенитного огня, разведчики полетели вдоль дороги. Внезапно асфальтированная лента уперлась в широкое, ровное поле.

— Видишь? — радостно крикнул Комлев. — Вот это находка!

Серой лентой выделяется бетонированная полоса. По границе поля чернеют проемы капониров, из них выглядывают носы истребителей. Разведчики пролетели над неизвестным нашему командованию аэродромом противника так внезапно, что зенитчики не успели дать ни одного выстрела.

Теперь быстрее домой. Комлев начал выполнять левый разворот, и в это время услышал тревожный голос ведомого:

— Справа самолеты!

Но Комлев уже видел больше. Сзади показалась вторая пара, а слева — третья.

— Попали в клещи, — подумал Мирзоев.

И словно бы в ответ на его мысли раздался спокойный голос Комлева:

— Ничего, Бозор, не дрейфь!

Передав по радио координаты обнаруженного аэродрома, он отдал ведомому необычную в бою команду — сомкнуться.

Мирзоев подошел к ведущему так близко, что винт его машины стал вращаться между крылом и стабилизатором самолета Комлева. А тот метнул взгляд на Мирзоева и одобрительно качнул головой. Выполнив полупереворот, они пошли в сторону аэродрома. Впереди встала стена заградительного огня, сзади стремительно приближались истребители. Вот они уже на дистанции огня. Еще секунда и будет поздно. Но летчики выполнили резкий разворот и оказались под «мессершмиттами». Преследователи на большой скорости врезались в зону зенитного огня. Один «мессер» сразу же рухнул вниз.

— Свой своя убивал! — ликующе крикнул Мирзоев.

— Молодцы зенитчики, — пробасил Комлев.

Под самым носом ошеломленных врагов летчики сделали «свечу» и скрылись в облаках. Вот и свой аэродром, освещенный лучами солнца.

— В воздухе спокойно, — услышал Комлев в наушниках голос земли и уже потянулся было к думблеру шасси, но увидел мелькнувшие над озером тени самолетов.

— Хвост! — предупредил Комлев своего ведомого и положил машину в глубокий вираж.

Излюбленный тактический прием немцев — атаковать наши самолеты при посадке — на этот раз не удался. Уходя из-под огня, Ме-109 полез вверх, но за ним легко набирал высоту Як-3. Застрочил пулемет, ухнула пушка. «Мессер» заскользил на хвост, клюнул носом и камнем полетел вниз. Через секунду находящиеся на аэродроме услышали в лощине глухой удар. Теперь в воздухе действительно стало спокойно, и самолеты пошли на посадку. Мирзоев включил думблеры для выпуска шасси, но сигнализация показала, что они не выпускаются. Усилия выпустить их вручную и выполнение фигур высшего пилотажа, которые обычно применяются в таких случаях, также не помогли. Тогда он мягко посадил машину на брюхо. Трактор оттащил ее к месту стоянки, механики подняли на козла.

К самолету подошли Локтев, Дедов и Галькин. Инженер залез в кабину, без особых усилий начал вращать рукоятку механического выпуска, колеса стали плавно выходить.

Мирзоев стоял сам не свой, на лбу выступили бисерные капли пота.

— Ну, что? — спросил Локтев.

— Ясно, все ясно, — вылезая из кабины, заключил Галькин. И, грозя Мирзоеву обрубком указательного пальца, спросил с ехидцей:

— И кого ты хотел обмануть?

— Зачем так плохо говоришь? Зачем обманывать...

— Докладывайте, инженер! — с нетерпением приказал Локтев.

Ветров и Комлев тревожно посмотрели друг на друга. Они переживали не меньше, чем сам летчик. Дедов, как обычно, надвинув шапку на переносицу, заложив руки в карманы реглана, то приподнимался на носках, то опускался. В эту минуту подполковник Дедов с сожалением подумал о том, как плохо, что он не знает досконально той техники, на которой работают его подчиненные. Боясь попасть впросак, он выжидательно молчал, с надеждой посматривая на Комлева.

Инженер доложил, что шасси не выпустилось по вине летчика.

— Так, Мирзоев? — спросил Локтев.

Мирзоев влажными глазами посмотрел на командира полка и ответил:

— Нет. Я все делал по инструкции, и руками не мог выпустить.

— Так что, я, выходит, вру? — съязвил Галькин и, обращаясь к командиру полка, добавил: — Вы же видели, товарищ майор, что шасси выпустилось свободно.

— Напишите заключение.

— Разрешите, товарищ майор! — вмешался в разговор капитан Комлев. — Выводы сделать и решение принять вы всегда успеете, нам надо как следует разобраться.

— А что тут разбираться, все ясно, — перебил Галькин. — Опять на механиков хочешь свалить.

— Ни на кого я сваливать не хочу, но решается судьба летчика. — Комлев полез под самолет. Он внимательно осмотрел левую ногу, все ее узлы. Там все было в порядке. На узле правой ноги обнаружил глубокую борозду.

— Товарищ командир, можно вас на минутку?

Локтев, Ветров и Галькин залезли под самолет.

— Вот, смотрите, здесь гладко. А тут?

Локтев посмотрел, провел по борозде рукой и заусеницей разрезал палец.

— Чем это так взбороздило? — завертывая палец в носовой платок, спросил сам себя командир полка.

— А вот не этой, случайно, штукой? — И Комлев поднял с земли острый камешек.

Земля на стоянке была словно вылизана струей воздуха от работающего мотора, и этот единственный камешек бросился в глаза замполиту.

— На взлете он попал вот сюда, — продолжал Комлев, — и заклинил. Никакая сила, конечно, не способна была в воздухе сдвинуть шасси с места. При посадке, от толчка, камень выпал и до поры до времени лежал на щитке.

— Да, — протянул Локтев. — А замполит, пожалуй, прав.

Галькин, вопреки очевидной истине, пытался доказать свое.

— Тогда откуда же здесь появилась зазубрина, черт подери! — вспылил Локтев. — А ну, проведи пальцем, да сильнее жми! — в сердцах закончил он.

Невиновность лейтенанта Мирзоева была доказана. Командир объявил летчику благодарность за отличную посадку неисправной машины.

— Ты что, политичный, так расстроился? — спросил Ветров, когда они пришли в землянку отдыхать.

— До сих пор у меня руки и ноги дрожат. Не знаю, как я там сдержался, не наговорил грубостей. Ты подумай, ни за что, ни про что человеку исковеркали бы жизнь. Дело-то оборачивалось трибуналом. Ну, если заслужил, так ладно. А каково невинному?

— Галькин не стоит того, чтобы из-за него нервы портить. И учти, политичный, нервные клетки, как говорит наш полковой эскулап Ариев, не восстанавливаются.

А Комлев, как бы пропустив мимо ушей любимую присказку полкового врача, продолжал:

— И главное, на таких людей нет никаких мер воздействия: взыскания за это не накладывают, на «губу» не сажают, а Галькин еще на хорошем счету у начальства. Техсостав у нас отличный, вот и вывозят его на своих плечах. Скоро ДПК{8}, вот там я выскажу все, что думаю. Может быть, это поможет. Я пытался с ним по-товарищески поговорить, так он ощетинился и слушать не захотел.

— Ты прав, надо показать, кто он есть в действительности.