Первый хлеб

На новом месте все пришлось начинать сначала. Площадку для базы Линке с Игнатовым выбрали удачную. Это была небольшая возвышенность в лесу среди болот под деревней Липники, сравнительно недалеко от железных дорог Пинск — Лунинец, Барановичи — Лунинец. Они даже избушку с подслеповатыми окошками срубили. Ее тут же отвели под лазарет.

Рабцевич вместе с Линке и Процановым обошли площадку, наметили, где поставить баню с прачечной, склады, конюшню, жилые помещения. По опыту гражданской войны Рабцевич знал, что землянки в этой местности строить нельзя: весенние паводки, которые были не за горами, затопят всю округу; кроме того, вода близко к поверхности земли, копнешь лопатой раз-другой, и она появляется. Решили рубить небольшие избушки, подобные той, что отвели под лазарет.

— Чувствуешь, сколько у тебя работы? — спросил Рабцевич Процанова.

Хозяйственник задумчиво мотнул головой.

— Понятно… — И вдруг взмолился: — Товарищ Игорь, будьте добры, переведите меня бойцом в какую-нибудь группу. Война, глядишь, скоро кончится, а я ещё не только состава не подорвал, но даже ни одного фрица на тот свет не отправил. Неужели я не воин?

Рабцевич насупился, хмуро глянул на Процанова.

— Мы же, помнится, договорились: твои эшелоны — это обутые, одетые, накормленные и обстиранные бойцы.

— Товарищ Игорь, — не унимался Процанов, — у нас же есть люди постарше, вот хотя бы… — Он назвал несколько фамилий. — Они справятся, а я охотно пойду на железку, да куда ни пошлете — соглашусь.

Рабцевич внимательно поглядел на хозяйственника, отвернулся.

— Ладно, вот отстроимся, тогда решим.

— Да я, товарищ Игорь, — обрадовался Процанов, — да я все сделаю, как прикажете!

Осмотрев площадку, Рабцевич собрал совещание актива отряда. На нем решили строить базу, не прекращая боевых действий. Поэтому небольшие группы во главе с Бочериковым, Игнатовым, Синкевичем, Громыко тут же отправились на задания. Кроме диверсий на железных и шоссейных дорогах, установления связи с местным населением им поручалось добывать медикаменты. Благодаря своевременным мерам тиф удалось остановить. В этом большую роль сыграли не только врачи, медсестры отряда, но и медчасть соседнего, 208-го партизанского полка имени И. В. Сталина.

Работа на базе закипела. С раннего утра до глубокой ночи над стройкой слышалось задорное пение пил, перестукивание топоров, молотков.

Однако сложным оказалось не строительство, а питание отряда. В Рожанове с этим было проще — расселились по хатам, там и кормились. Теперь бойцы сами готовили пищу.

Не мудрствуя лукаво, решили питаться по группам, приготовление пищи поручить девушкам — бывшим связным. В группе Синкевича этим занималась Ольга Войтик — учительница из деревни Михновичи, которая в свое время вместе с другой учительницей, Ольгой Негрей, помогла Синкевичу установить связь с подпольщиками города Калинковичи. При выполнении одного из заданий Негрей попала в гестапо. Фашисты пытали её и, ничего не добившись, живьем закопали в землю. Ольга Войтик стала членом отряда. Вместе с подругами пекла лепешки, готовила другую еду…

Как-то бойцы чуть ли не в один голос попросили: «Хотим хлеба, настоящего печеного хлеба!»

— Будет печка, испеку, — пообещала Ольга.

Мастер-печник тут же нашелся. Да и за материалом далеко ходить не пришлось: на погорелках ближней деревни в достатке набрали не только добротного кирпича, но и всякого литья, кованых приспособлений для печки, начиная от вьюшки, дверок и вплоть до заслонки.

Вскоре на удобном месте, около жилых построек, сложили большую русскую печь, даже под навес поставили, обожгли. И сразу же к Ольге: «Обещала?.. Выполняй!»

Синкевич принес ей закваски из деревни Вулька, бойцы раздобыли дубовую квашню.

С вечера, как только группа ушла под Пинск, Ольга с подружками принялась за стряпню. Так вышло, что сама она ни разу в жизни не пекла хлеб. Сначала мать не доверяла, а потом, когда стала взрослой, не доводилось — училась в педучилище вдали от дома. Признаться подругам в своем неумении постеснялась, хотя и они мало чем могли ей помочь. Утешало то, что помнила порядок, как мать пекла. Ольга взяла немного муки. Тесто хорошо промесила и, когда оно стало отлипать от рук, сложила в квашню, верх разровняла, спрыснула водичкой. Квашню закутала в овчинку, поставила в теплое место в своей хатке — у буржуйки. Утром протопила печь, кочергой разгребла по бокам и под заслонку угли, смоченным водой березовым веником тщательно подмела под и прикрыла печь заслонкой, чтобы жар не выходил. На стол, посыпанный мукой, вывалила подошедшее тесто, разрезала его на четыре куска, из них скатала ровные кругляши, и на деревянной лопатке сунула их в печь на под.

— Теперь, родная, не подведи. — Ольга, как, бывало, делала мать, ласково похлопала по теплым бокам печи, словно это было живое существо…

— Через три часа, девочки, — сказала она помогавшим подружкам, — хлеб будет готов.

Потом, чтобы не терять времени, все вместе принялись готовить обед. Надо было поспеть к приходу группы. Старались. Уж очень хотелось угодить бойцам.

Спустя часа полтора возле печки нет-нет да и стали задерживаться бойцы других групп. Спрашивали:

— Никак, девчата, хлеб печете?

— Ага, — радостно отвечали девушки.

— Угостите?

— Конечно!

Группа о своем прибытии заявила ещё издалека радостными восклицаниями:

— Братцы, чует мой нос, хлеб уже поспевает!

— Ого-о!

— Ну, тогда поедим!

Обычно бойцы, вернувшись с задания, тут же разбредались по своим хаткам, отсыпались и уже потом принимались за еду. Теперь все собрались возле печки: ведь в таком случае, как бы ни устал, не уснешь…

— Милые, распрекрасные вы мои девочки, чем нас порадуете? — весело спросил Михаил Чмут. Он живо заглянул в одну кастрюлю, в другую. — Щи наваристые-то какие!.. Может, красавицы, нальете?

Получив отказ, он сунулся к печке, схватился за заслонку, но, схлопотав затрещину, заливисто рассмеялся.

— А щи-то и впрямь вкусные, я уже не говорю про хлеб — пышный, пахучий… — Он уселся на скамейку, шумно сглотнул слюну.

— Не томи ты нас, Ольгуша, — попросил Алексей Герасимович. — Сил больше нет терпеть.

— Да что ж я сделаю, товарищи мои дорогие, — хлеб должен пропечься, — пояснила Ольга. — Она глянула на часы — немецкую штамповку, одолженную по такому случаю у бойца. — Через полчасика выну хлеба. — Чтобы убедиться в точности сказанного, заглянула в печь.

Глянул в печь и подоспевший Чмут.

— Братцы вы мои, хлеба-то какие!.. Готовы уже, с места мне не сойти!..

— А вот и начальство идет, — тихо сказала Ольга, поправляя косынку, румянец выступил у неё на лице.

Из-за деревьев, о чем-то переговариваясь меж собой, вышли Рабцевич и Синкевич.

Увидев бойцов вокруг печки и за столом, Рабцевич спросил:

— Обедать собрались?..

— И даже с хлебом, — расплывшись в улыбке, похвастался Синкевич. Из-за спины командира отряда он показал бойцам, чтобы освободили место за столом: — Давайте с нами за компанию.

Рабцевич окинул взглядом забеспокоившихся у печи девчат.

— Если с хлебом, не откажусь. — Он сел за стол. Рядом, потеснив бойцов, уселся Синкевич.

— Предупреждаем, товарищ Игорь, — раздался чей-то шутливый голос, — это у нас пробная выпечка. Можно не дождаться!

Рабцевич глянул настороженно, но, увидев веселые лица бойцов, засмеялся.

— Дождусь!

Дружный смех совсем смутил девчат.

Ольга открыла заслонку, глянула в печь.

— Девчата, разливайте щи, сейчас хлеб подам…

На столе вместе с большой кастрюлей появились миски, тарелки, котелки, ложки.

Ольга, поддев лопаткой, выволокла каравай из печи и, поднеся к столу, осторожно поставила перед Рабцевичем.

— Вот это хлеб! — не удержался Пархоменко, все это время терпеливо дожидавшийся обеда.

Каравай действительно был отменный: большой, пышный, с аппетитной коричневой корочкой.

— А пахнет-то, — возрадовался кто-то с конца стола, — даже отсель слышно!

Рабцевич невольно поддался соблазну и, нагнувшись над караваем, втянул воздух. Разогнулся, выдохнул:

— Какую же власть имеет хлеб над человеком!

Синкевич достал финский нож, тщательно протер лезвие о рукав ватника, попросил:

— Товарищ командир, режьте…

За столом вмиг сделалось необычно тихо. Все уставились на Рабцевича.

Чувствуя необычность происходящего, Рабцевич встал, прижал горячий каравай к груди и, как, бывало, в далекие времена делал отец, вытянул руку, приставил нож к караваю, вонзил в него и потащил на себя…

Но что такое? Вместо обычного в таком случае мягкого хруста из-под ножа послышался треск, напоминающий звуки не то ломающегося, пересушенного зноем сучка, не то рвущейся парусины. И тут же на стол, гулко стукнувшись, упала горбушка. Собственно, это была не горбушка, а подсушенная корочка без мякоти.

Вздох недоумения, растерянности, огорчения вырвался у всех.

Рабцевич удивленно посмотрел направо, налево, перед собой и неожиданно для всех улыбнулся.

— Когда у моей мамаши почему-либо не получался хлеб, отец шутливо говорил: «Ну, мать, у нас в доме сегодня не иначе как Христос ночевал!» — Засмеявшись, он хотел что-то веселое отпустить в адрес пекаря, но, увидев заплаканную Ольгу, сочувственно хмыкнул и положил опавший каравай, похожий теперь на большую лепешку, перед Синкевичем. — Отрезай свой кусок.

За столом зашумели, каравай-лепешка пошел по кругу…

Неудавшийся хлеб скрасили вкусные щи и не менее вкусные белорусские клецки.

Благодаря девчат за обед, Рабцевич ободряюще заметил огорченной Ольге:

— А ты, дивчина, не вешай носа и вытри слезы — бойцу не положено нюни распускать. Еще такие нам хлеба испечешь, что все порадуются.

Рабцевич оказался прав: Ольга Войтик вскоре наловчилась выпекать такие прекрасные хлеба, что даже из других групп приглашали наладить выпечку караваев.