11

Валентин находился у дежурного, когда позвонили из полевой комендатуры, поинтересовались:

— Что за стрельба была у вас ночью?

— Смертники напали...

— Может, знаете, что послужило поводом для нападения?

— Пленный показал, что нападавшие должны были похитить из дворца какой-то железный ящик с ценными бумагами. Где хранится ящик, пленный не знает.

— Противник уничтожен?

— Частично.

— Это хуже, теперь жди нового нападения. Если что выяснится, сообщите нам, — попросил комендант.

— Хорошо, о вашей просьбе доложу начальнику штаба.

Дежурный записал просьбу в журнал.

— Ты-то как живешь? — спросил он у Калинина. — Что нового?

— Да вроде нормально. А новостей особых нет.

— Пидунов тебя вызывает.

Калинин прижился в мангруппе. После воздушного налета японской авиации станковые пулеметы долго не применяли. По распоряжению Пидунова пулеметчиков использовали в нарядах, тревожных группах, назначали патрульными. Но Калинин мечтал о настоящем деле. Поэтому вызову начальника мангруппы обрадовался.

— Калинин, не надоело с пулеметами возиться? — спросил тот.

— Не понимаю?

— Сейчас поясню. Человек вы грамотный. Вот и решено по заявке командования направить вас адъютантом к начальнику политотдела майору Кислицыну.

Заметив, что Калинин пытается возразить, Пидунов жестом остановил его:

— Не забывайте о дисциплине. Приказы не обсуждаются!

— Кто решил?..

— Чего не знаю, того не знаю, и не будем об этом, — проговорил уже мягче и перешел на дружеское «ты». — Лучше следи, чтобы в штабе наградные на ребят не задерживались. Ничего, привыкнешь.

Легко сказать — привыкнешь. Вот уж чего Валентин не ожидал, так не ожидал. Но делать нечего, надо идти.

Пришил подворотничок, начистил до блеска сапоги и отправился в политотдел.

— Прибыли, товарищ Калинин? — обрадовался Кислицын. — Здравствуйте! Давайте помогайте!

Беспокойный по натуре, начальник политотдела не засиживался в кабинете. Никто не видел, когда он отдыхал, до всего ему было дело. Взять те же трофейные склады. Можно было послать любого политработника, однако майор решил сам осмотреть их. Протянул Калинину блокнот:

— Будете записывать все указания и распоряжения, которые отдам по ходу дела. Едемте.

Бывшие японские склады занимали несколько квадратных километров и были обнесены глубоким рвом, двойным проволочным забором. При японцах заграждения постоянно находились под высоким напряжением.

Машину встретил у ворот сержант-артиллерист. Он вызвался показать запасы военного имущества. Кислицын поинтересовался, как организована охрана. Не перебивая, выслушал сержанта и предложил:

— Что ж, ведите, посмотрим.

Упакованные в светлые травяные мешки, сложенные скирдами, лежали рис, гаолян, чумиза, соя. А в высоких дощатых сараях, напоминавших ангары, находились запасы обмундирования, обуви, белья. В соседних строеньицах лежали канцелярские принадлежности, амуниция.

— В ящиках, которые перед вами, — новогодние солдатские подарки — шелковые мешочки с рождественскими открытками. Хотите поглядеть? — протянул сержант мешочек майору.

— Интересно...

— А тут продовольствие, — остановился сержант у следующего строения. — Плавленый сыр, консервы, вяленая и сушеная рыба, морская капуста.

— Сколько же здесь хранится риса?

— А кто ж его знает, не считали.

— Напрасно.

— Об этом, товарищ майор, пусть начальство думает, — беззаботно ответил сержант.

— В первую очередь это от вас, от охраны, зависит. Что за люди по территории ходят?

Сержант досадливо махнул рукой:

— Да мало ли любопытных. Стрелять в них не станешь...

— И с этим тоже разберемся. — Кислицын запыхтел папиросой, раскурил, подошел к Калинину. — Запишите: первое — обсудить с командованием и представителями полевой комендатуры вопрос о выдаче голодающему населению Хуньчуня риса. Написали? Второе — завтра к четырнадцати ноль-ноль вызвать представителей комитета самоуправления города в политотдел. Вы обеспечите явку!

— Я?!

— Вот именно вы! Привыкайте к новым обязанностям.

Час от часу не легче! Верно, Калинин выучил несколько китайских слов: «хао» — хорошо, «янцыза» — помидор. Знает, как поздороваться. Но ведь этого мало для объяснения с членами комитета самоуправления. Неужели майор не знает, что школу переводчиков он не кончал?

Кислицын невозмутимо попыхивал папиросой, ждал, когда Валентин запишет.

— А тут что? — показал майор на кирпичный дом.

— Всякие блестящие финтифлюшки хранятся — инструменты лекарские, техника медицинская.

В первом помещении, куда они зашли, сверкали белизной зубоврачебные машины со множеством никелированных деталей. На несколько минут задержались возле рентгеновского оборудования.

Осмотрев все это, Кислицын сказал артиллеристу:

— Это богатство надо сберечь во что бы то ни стало. А нам выдайте под расписку бумагу и карандаши.

В мангруппе испытывали огромную нужду в канцелярских принадлежностях, особенно в бумаге для боевых листков. У себя на заставе тетради для политических занятий делали из мишеней, оберточной бумаги, а то и вовсе из газет. Наблюдая, как бережно Калинин и шофер укладывали бумагу, сержант не удержался, предложил:

— Берите больше, не стесняйтесь, все равно растащат... Никакой охраны не хватит.

— Жаль, отсутствует начальник караула. Но это не меняет дела, передайте ему приказ начальника гарнизона полковника Рабиновича: не допускать посторонних в склады.

12

По представлению Калинина, самоуправление — это что-то вроде горсовета. Он отыскал в городе здание с красным флагом над крыльцом и направился туда. Через низкую дверь прошел внутрь. У окна за столиком сидели пятеро. Двое китайцев в светлых рубашках, остальные — в синих халатах. При появлении сержанта все встали, улыбнулись, выражая готовность услужить гостю.

Валентин как можно доброжелательней поприветствовал хозяев:

— Нинь, хао-а!

И, сомневаясь, что его поняли, повторил по-русски:

— Уважаемые граждане, здравствуйте! Кто из вас главный?

— Хао, хао, капитана! — заулыбались китайцы.

— Что, все главные? Я спрашиваю, кто председатель?

Как изобразить на пальцах слово «председатель», Валентин не знал. Однако он заметил, что услышанное произвело на китайцев впечатление. Они оживленно стали совещаться, изредка поглядывая на него. В комнату вошел молодой мужчина в длинном темно-синем халате и маленькой шапочке. Показывая на Валентина, китайцы что-то объясняли ему. Вошедший важно выслушал, повернулся к сержанту и учтиво спросил на ломаном русском языке:

— Что товалису ната?

Четко выговаривая каждое слово, Калинин объяснил:

— Я ищу председателя.

Присел к столу, взял лист бумаги и провел по нему пальцем, как бы записывая что-то, затем дунул на ладонь и «приложил» к бумаге «печать». Китаец в халате понял, утвердительно кивнул. Калинин взял кисточку и тушью на бумаге написал — 14.00. Чтобы к этому времени председатель с переводчиком были в штабе!

Китаец снова кивнул.

Решив, что поручение выполнено, Калинин пошел по городу. Он заметил, что за последние дни улицы Хуньчуня оживились. В магазинах и лавочках шла бойкая торговля. Продавали электрические карманные фонарики, ароматный чай с жасмином, шелк... В лавочках торговали трещотками, сладостями, бамбуковыми веерами, игральными картами, редькой, огурцами, фасолью, красным перцем. И даже живой рыбой, лежащей в обмазанных глиной корзинах.

Среди покупателей можно было увидеть и наших солдат. Особенно много их встречалось у лавочек, где торговали электрическими фонариками и табаком. В обращении ходили советские «трешки», «пятерки», японские иены, маньчжурские юани... Удивляло то, что в Хуньчуне свободно можно было купить американские сигареты. Хотя Америка и воевала с Японией, но это, видно, не мешало торговцам. «Вот и пойми капиталистов», — подумал Калинин, рассматривая витрины.

Возле зеленной лавки Калинин остановился. И было от чего! Такого он еще не видел: китаянка, с крохотными ножками пятилетнего ребенка, в синих тапочках, несла на голове корзину с помидорами. Шла она плавно, но, как ему показалось, неуверенно. (Когда-то Калинин читал: маленькие, с детства бинтованные ноги женщин называют в Китае «золотыми лилиями». Обычай этот древний и дикий. Недаром сами китайцы говорят: «Каждая пара бинтованных ног стоит ванны слез».) На женщине — синяя, застиранная хлопчатобумажная курточка, такие же шаровары.

«Наверное, мучается», — подумал Валентин, уступая дорогу китаянке.

Город многолик. Кроме китайцев в Хуньчуне обитали корейцы. Жили они в отдельной слободе, держались независимо.

Разные люди встречались на улицах, по-разному смотрели на советских воинов. Как-то Калинин вспомнил, что Кислицын просил купить курева. У магазинчика стоял торговец с корзиной, наполненной блоками сигарет. Валентин вежливо поздоровался:

— Нинь хао-а! — протянул торговцу сто юаней и, как всегда, показал на три блока.

Китаец отрицательно покачал головой.

— «Что с ним?» — не понял Калинин и протянул еще сто юаней.

Выражение лица торговца внезапно переменилось, стало злобным, надменным.

«Ну его к черту», — решил Калинин и убрал деньги. Он уже собрался идти в знакомую лавочку, но китаец уцепился за рукав, что-то крича. Стала собираться толпа. Валентин растерялся, а продавец продолжал ругаться. Валентин не все слова понимал, но догадался, в чем дело: торговец доказывал, что покупатель будто бы пытался его ограбить.

Выручил Калинина патруль, появившийся на торговой улице. Народ разошелся. Корзина с сигаретами по-прежнему одиноко стояла на мостовой. Лавочник вернулся к корзине, как только почувствовал, что дело принимает нежелательный для него оборот. Принеся извинения, вежливо улыбаясь, как ни в чем не бывало, он протянул Калинину два блока сигарет:

— Товалиса, товалиса ната... Капитана, капитана хао-а!..

К счастью, подобных сцен было немного, может, потому эта и запомнилась Валентину. Бедняки охотно встречались с нашими воинами, ждали их с утра у колодцев, угощали репой, помидорами, которые приносили прямо с огородов. Подходили, чтобы выкурить сигарету, самокрутку, а заодно выучить несколько русских слов. С каждым днем в Хуньчуне у пограничников становилось все больше друзей. Среди них был и огородник Го.

Го обитал на окраине, в маленькой, больше похожей на шалаш, фанзе. Сколько лет старику, на вид трудно было определить, но явно за шестьдесят. Возраст мудреца. Жил старик один: жену похоронил в месяц Пса (ноябрь), а дочь пришлось отдать за долги в другой город, в дом с желтыми фонарями. Его лицо, продубленное солнцем и ветром, с редкой бородкой и глубоко посаженными глазами, на первых порах ничего не выражало.

Го говорил по-русски — когда-то он жил под Владивостоком — и с тех пор сохранил добрые чувства к советским людям. А с Валентином познакомился так. Однажды Калинин и Хренов проходили мимо его огорода. Старик вышел к ним навстречу, пригласил в фанзу:

— Плосу, плосу к столу.

Голос у Го звучал на удивление молодо, да и сам он был гибок, подвижен. Принес в корзиночке помидоры, огурцы. Угостил чаем. Именно тогда Валентин впервые отведал терпкого, ароматного чая с жасмином.

— Спасибо за угощение, отец, — поблагодарил Хренов и протянул Го деньги: — Возьмите, пригодятся.

Го отшатнулся, как от удара, белая бородка его сердито оттопырилась. Не на шутку старик разобиделся. Он ударял себя в грудь сухоньким кулачком и знай твердил:

— Не надо тенег, моя интернасионала, моя интернасионала.

С трудом удалось успокоить старика.

Провожая их до калитки, Го продолжал возмущаться:

— Какие теньги, не нада теньги...

* * *

В долгу они не остались: принесли Го буханку белого хлеба, рису, чаю, сахару... Старик даже прослезился. Ведь японцы местных жителей и за людей не считали. Солдат мог изнасиловать женщину, избить старика. Но вот пришли другие солдаты, пришли по-доброму, с улыбкой. Спасибо им.

Опять в фанзе пили чай, слушали рассказы Го о городе и его обитателях. На прощание, задув лампу и плотно закрыв дверь, Го попросил его выслушать:

— Среди огородников ходят слухи, что во дворце хранятся долговые расписки крестьян. И вы скоро будто бы потребуете вернуть накопившуюся задолженность, а тех, кто не принесет вам деньги, увезете на рудники в Сибирь...

Сообщение настораживало. Кто-то распускал провокационные слухи. Но кто?

13

В 14.00 председатель с переводчиком из городского комитета самоуправления стояли у ворот штаба. Мужчина с неприметной внешностью, в синем халате, чем-то напоминавший учителя, вышел вперед и протянул руку дежурному.

— Председатель Ли, — представил его переводчик.

Около часа расспрашивал Кислицын гостей. Сам отвечал на их вопросы. Китайцы ушли от него веселые, сияющие, словно майор накормил их изысканным обедом.

Встретив представителей комитета самоуправления в коридоре, Калинин попытался угадать, что же произошло. Майор ему ничего не объяснил. И только на следующий день стала понятна веселость китайцев.

Из рассказов Го Калинин уже знал, что в Хуньчуне бедняки живут впроголодь. После уплаты аренды помещику крестьянину не хватает урожая, чтобы свести концы с концами. И чтобы не умереть с голоду, люди собирают коренья, желуди, кору — все, что можно употребить в пищу.

Однажды, патрулируя вдоль реки, Калинин увидел двух мальчиков лет двенадцати, без устали плескавшихся в реке. Стояли жаркие августовские дни, и в том, что мальчики купались, не было ничего удивительного. Однако ныряли ребята, как он решил, без меры и буквально посинели от холода. Когда подростки вылезли на берег, Калинин и Телятников подошли к ним. Те словно по команде отпрянули, прикрывая мешочки, висевшие на шее.

— Что там? — поинтересовался Валентин, показывая на один такой мешочек.

Парнишка сжался, обеими руками прижимая ношу, но не проронил ни слова. Уступая настойчивости сержанта, все же позволил заглянуть в мешочек. Он был наполовину наполнен раковинами-беззубками. Так вот что они ловят!

— Скажи, зачем тебе ракушки? — спросил Калинин и жестом повторил вопрос.

По лицам мальчишек он видел, что те его поняли. Но вместо ответа стали торопливо завязывать бечевкой мешочки.

— Замерзли, бегите домой! — Валентин легонько подтолкнул мальчишек. — Домой, в фанзу...

Повторять не пришлось — оба убежали...

Мальчики не выходили из головы у Калинина, в первую же встречу он рассказал о них Го. Старик присел на корточки, набил трубочку и ответил:

— Мальчик еду ловил, ему кушать надо. Семью кормить надо, чтобы живот пустым у сестры, брата не был...

— Значит, моллюсков они ловили для еды?

— Да, да, кушать.

Калинина поразила беззащитность и смирение старого китайца, простота, с которой тот говорит о голоде. И это в щедрый месяц август! В полях зреет богатый урожай, а людям нечего есть!

О ракушках узнал и Кислицын. Майор не скрывал от Калинина, что взволнован рассказом и ему не безразлична жизнь местного населения.

— Товарищ сержант, старайтесь ежедневно бывать в городе и обо всем интересном докладывайте.

Кислицын удобно откинулся на спинку кресла, взял со стола исписанный листок с пометками, близоруко поднес к глазам:

— Да, и непременно побывайте на трофейных складах...

Валентин узнал от майора о решении командования: из трофейного продовольствия выдать голодающему населению Хуньчуня по полданя риса на каждую семью. Полданя — это почти два пуда, а точнее — тридцать килограммов.

— Председатель Ли известит об этом жителей. Сегодня же и начнем выдавать рис, — проговорил майор.

— Вот здорово! Это такая помощь беднякам! — обрадовался Валентин.

Утром вереница людей с корзинами, коромыслами, кошелками вытянулась по дороге к складам. Неторопливо шагали молчаливые женщины, одетые в белые и синие курточки, короткие брючки, соломенные шляпы. Многие несли за спиной младенца, а сбоку, за руку вели детей постарше. Шли мужчины-бедняки в черных куртках. Были здесь и чиновники в длинных синих халатах. Далеко не все верили, что получат рис. Однако шли. А когда навстречу им стали попадаться хуньчуньцы с узлами риса, послышались радостные возгласы. Над дорогой вспорхнула песня и уже не смолкала весь день.

Давно так не веселился Хуньчунь. Комитет самоуправления организовал демонстрацию. Под звуки трещоток, удары барабанов и завывание дудок, взрывы хлопушек сотни людей с флагами и транспарантами маршировали по улицам. На транспарантах были лозунги, написанные по-русски и по-китайски, славившие Советский Союз, дружбу между народами.

Судя по всему, большая часть жителей, и прежде всего бедняки, высыпала на улицы города.

Старик Го тоже не усидел дома. С такими же, как и сам, стариками радостно хлопал в ладоши, приветствуя освободителей.

Пограничники с любопытством наблюдали за этим праздничным шествием. Толпа гудела, веселилась, словно и не было войны.

— Во дают! — не уставал удивляться Телятников.

Он тоже готов был повеселиться с бедняками, но наши бойцы в торжествах не участвовали. Начальник политотдела предупредил:

— Это дело китайцев.

Демонстранты подошли к дворцу, встали полукругом, взялись за руки. И начался митинг, такой же шумный, как и шествие. Китайцы разного возраста выходили в круг и, оживленно жестикулируя, произносили речи. Когда выступление особенно нравилось, толпа неистово хлопала в ладоши. Потом, показывая на красные флаги, люди хором скандировали что-то вроде русского ура: «Шаньго! Шаньго!»

Праздник закончился только к ночи.

14

Кислицын вызвал Сукача, чтобы узнать, как обстоят дела с продовольствием. Тот доложил, что продукты на исходе. Сказал, что сейчас лето и, конечно, как-нибудь выкрутятся с пропитанием, но послать харчей в Яньцзи все же не мешает. Сукач обратился с этой просьбой в штаб, там посоветовали обождать. Люди, мол, задействованы на оперативных заданиях. Тогда, как советовал начальник политотдела, Петр Андреевич обратился лично к начальнику штаба:

— Товарищ майор, разрешите, я сам на лошади отвезу сухой паек, а заодно и горячий обед яньцзинскому гарнизону.

Уж очень настойчиво просил старшина, и Калякин не устоял:

— Поезжайте, старшина, только поаккуратнее...

— Все будет исполнено, товарищ майор, в наилучшем виде.

Узнав от Калякина о том, что поездку старшине разрешили, Кислицын вызвал Калинина и, положив дымящуюся сигарету на пепельницу, тепло проговорил:

— Это по-нашему, по-пограничному — о себе забывай, а друзей выручай! — Майор задумался. — Только как бы самураи не захватили Сукача вместе с его кашей... Впрочем, ладно, не будем загадывать. А вы, — обратился он к Калинину, — попробуйте написать заметку о старшине в окружную газету. Материал отошлете редактору Кузовкину, он просил, чтобы почаще писали о людях отряда, — заметил Кислицын.

— Я же пулеметчик, а не писатель, — взмолился Валентин. — Лучше пошлите на кухню картошку чистить... А этого не могу.

— На войне слова «не могу» нет, надо попробовать. Вы — политбоец, — разогнав ладонью сигаретный дым, убеждал Кислицын. — И к тому же бывший секретарь комсомольской организации, стенгазету выпускали, должно и сейчас получиться. — Сказав это, майор дал понять, что разговор окончен.

Делать нечего, Калинин пошел к старшине Сукачу. Петр Андреевич уже собирался уезжать. С винтовкой за спиной ходил вокруг коня, проверял упряжь, пристегивал вожжи. Иван Хренов — его Валентин узнал издалека — крутился возле старшины, уговаривал взять с собой для охраны.

Сукач слушал и кивал согласно:

— Попутчик нужен, я бы с удовольствием, тем более у тебя автомат. Но коняга не потянет — вишь, сколь нагрузил? Почти чувал овса одного, та кухня, та хлиб...

— Не заблудитесь? — спросил Валентин.

— Ни, — начисто отверг сомнение Сукач. — Язык до Киева доведет.

— Какой же в Китае Киев?

— Тоди хай буде до Харбина.

Калинин и Хренов не стали уточнять, какой язык доведет Сукача до Харбина. Может, и впрямь он уже освоил китайский? Да и немудрено: китайцы с утра до вечера крутились у кухонь. Сукач их подкармливал, а заодно преподавал уроки русского языка. Главным образом — фольклора. Они быстро переняли сочные народные выражения, тем самым приведя Сукача в умиление.

Был старшина Сукач человеком подвижным. Валентин вынул блокнот, карандаш, но усадить старшину долго не мог — никак тому не сиделось на месте. Однако корреспондентские принадлежности явно произвели на Сукача впечатление. Тем более что Калинин решил брать интервью официально, по классическому, так сказать, образцу, хорошо известному из газет, журналов.

— С какого года в отряде и что больше всего запомнилось из службы?

— Ты разве забыл? — обиделся Сукач. — Меня каждая собака в отряде знает. Столовую никто не обходит.

Разговор не клеился, однако Калинин был неумолим. Наконец старшина сдался. Сукач размял беломорину, закурил и присел рядом.

— Пиши, — махнул он рукой. — В отряде служу с тысяча девятьсот тридцать шестого года. До сих пор не забываются бои у озера Хасан.

— Вы в них участвовали?

Сукач охотно подтвердил:

— Ага, участвовал. — Наблюдая за Валентином, спросил: — Рассказывать дальше?

— Конечно, хотя бы в общих чертах.

Старшина засомневался:

— Много писать придется, а мне ехать пора.

Сукач оказался неплохим рассказчиком. Энергично жестикулируя, произнося русские слова с приятным украинским акцентом, вспоминал, как бы заново переживая те дни:

— Под утро двадцать девятого июля тридцать восьмого года японцы начали провокацию. К самой границе у озера Хасан подвели несколько пехотных батальонов с полевыми орудиями. Подвели, конечно, ночью, тихо... Без боя хотели захватить две сопки: Безымянную и Заозерную. Больше других им нужна была Заозерная. С Заозерной в ясный день, как на ладони, виден Владивосток. Ставь на высоту дальнобойную пушку — и пали по городу. Большую силу собрали самураи, думали, никто этого не углядит, никто их не остановит. Но просчитались. Ни один их шаг не остался незамеченным. На Безымянной находились в наряде одиннадцать бойцов под командой лейтенанта Алексея Махалина с ручным пулеметом, винтовками, гранатами. Пограничники, ничем не выдавая своего присутствия, подпустили роту самураев поближе и открыли огонь. Что тут началось! Японцы заорали, забегали, оставляя убитых и раненых. А ребята наши знай шпарят по ним. Отбили первую атаку. Но нападавших это не образумило. Цепь за цепью бросались японцы на пограничников. Уже пятеро пограничников и сам лейтенант Махалин погибли, но шестеро оставшихся в живых, израненных бойцов не отошли, держались, пока не подошло подкрепление. Махалину потом присвоили посмертно Героя Советского Союза.

* * *

Из Посьета, — вспоминал Сукач, — на машинах нас перебросили в комендатуру Заречье. А уже оттуда — к Хасану. Озеро маленькое, топкое, не на каждой карте отмечено. А теперь известно всему миру. Пограничниками там командовал начальник отряда Кузьма Евдокимович Гребенник. Ты его не застал, на фронт он ушел. Там командовал соединением, стал генералом, получил Героя... На Хасане неравная борьба пограничников с японцами продолжалась несколько дней. Собрав новые силы и подтянув их к границе, самураи захватили Заозерную и Безымянную. Конфликт разгорался. Тогда на помощь нам пришли регулярные части Красной Армии. Красноармейцы выбили самураев с советской территории.

— Спасибо, товарищ старшина. Вас наградили?

— Чего так официально? Пиши — вручили знак участника хасанских боев. Но не во мне дело — отряд наградили орденом Красного Знамени, Указом Президиума Верховного Совета СССР из Посьетского он был переименован в Хасанский, — гордо закончил Сукач.

— Ну а сейчас вы как понимаете свою задачу?

— Вовремя и вкусно накормить бойцов. Харч на войне — дело наиважнейшее. Когда солдат чувствует, что о нем заботятся, он воюет уверенно, весело.

Занеся важнейшее из услышанного в блокнот, Калинин попрощался со старшиной.

Валентин переписал набело заметку, придумал заголовок: «Хасанцы верны традициям». Довольный, отнес сочинение на аэродром. Отдал летчику и попросил передать в редакцию. А газеты и памятки, полученные от летчика, принес в политотдел.

Нет, не зря написал Калинин о старшине Сукаче. Отличился Петр Андреевич и в этот раз. На повозке с продуктами и кухней до Яньцзи добрался благополучно. Как ехал он по незнакомой дороге, на каком языке объяснялся — известно только самому да китайцам, встретившимся ему в пути.

Проведав и накормив бойцов, старшина вернулся в Хуньчунь.

Начальнику штаба отряда Сукач доложил коротко:

— Ваше приказание выполнено!

Суровый начальник штаба скупо улыбнулся, крепко пожал руку:

— Благодарю за службу, товарищ старшина!

— Служу Советскому Союзу! — с достоинством ответил тот.

15

Распределением памяток, листовок, газет занимался инструктор политотдела капитан Михаил Васильевич Гречкин. Но еще утром он уехал с майором Кислицыным в подразделения вручать партийные билеты.

Перед отъездом Гречкин вызвал к себе Калинина и сказал, сославшись на майора:

— Не забудь отправить корреспонденцию во Владивосток. Памятки и газеты разошли в подразделения по списку! — И помахал на прощание рукой.

Для Калинина дело это было привычное. Прежде чем отправлять памятки, он вынул небольшой листок на розовой бумаге и внимательно прочитал текст. Памятку подготовил политотдел пограничного округа. Написана она была кратко, просто, понятно. Пограничники предупреждались, чтобы без надобности не стреляли из трофейных винтовок. Такая стрельба может привести к печальным последствиям: оружейники обнаружили в нескольких винтовках патроны-сюрпризы, изготовленные самураями.

За несколько дней до того Валентин разговаривал с бойцом, раненным в голову. Тот подобрал после боя с самураями пятизарядную винтовку «Арисака». А когда выстрелил, у винтовки разорвалась казенная часть. От взрыва вылетел затвор, патронник разлетелся, осколками тяжело ранило бойца. Впоследствии осмотрели оставшиеся обоймы, в них обнаружили еще два патрона, вместо пороха снаряженных взрывчаткой. Винтовки с такими патронами оставляли на видном месте, как бы предлагая бойцам опробовать трофей.

В другой памятке Валентин прочитал о случаях отравления воды. В связи с этим командование призывало пограничников соблюдать меры предосторожности при пользовании колодцами, советовало, как лучше организовать их охрану. «Да, — подумал Валентин, — в дьявольской изобретательности самураям не откажешь».

Он разослал памятки в подразделения. Две пачки отнес в мангруппу, а заодно отдал и газеты.

Возле полевой комендатуры остановились три крытых брезентом грузовика с крупными красными крестами на белых кругах. «Санитарные, с фронта», — подумал Калинин. В кузове одного сидела санитарка. Валентин подошел ближе. Неожиданно из-за спины девушки знакомый голос окликнул:

— Сержант, здорово!

Калинин присмотрелся: опираясь спиной о борт, сидел человек с забинтованной головой и плечом.

— Что, не признал? Ты же со своими ребятами мой танк вытаскивал? Помнишь?

Теперь Валентин узнал старшину, командира тридцатьчетверки.

— Закури! — Валентин протянул пачку сигарет.

— Богато живешь! Американские! — подивился старшина.

— Где тебя так? — спросил Калинин, разглядывая повязки.

— На перевале, в сотне километров отсюда. В первом же бою подбили машину, сволочи. Дорога меж сопок узкая, никакого маневра, а мы шли головными. Вот они и вдарили из орудия. Ребята погибли, а я вот, видишь, живой... Так что не пришлось нам посмотреть Японское море. В полевом госпитале заштопали, теперь везут на свою сторону. Может, еще и обойдется, вот только за руку боюсь...

— Ничего, вылечат, — успокоил старшину Валентин, — у нас врачи хорошие. Сигареты возьми, пригодятся в дороге.

— Это точно, друг, спасибо.

Машины тронулись, Валентин долго смотрел им вслед.

С Кислицыным он встретился только вечером. Майор очень устал, но был доволен поездкой. Стряхивая пыль с фуражки, спросил:

— О Сукаче статью написали?

Узнав, что Калинин передал заметку летчику, майор кивнул и сбросил запыленную гимнастерку.

— Подай полотенце, — попросил, — умоюсь с дороги.

Кислицын все еще находился под впечатлением от поездки. Пока они выходили во двор, рассказывал Валентину:

— Замечательные у нас люди! Сегодня в Яньцзи, вручая партийные билеты, я по-настоящему радовался за бойцов. Какие это смелые и крепкие ребята! Впору о каждом писать в газету. — Помолчал немного. — Ну а ты чем еще занимался?

— Разослал памятки и газеты в подразделения.

— За старание спасибо! — одобрил Кислицын. Такое бывало нечасто: скуп был майор на похвалу.

Умывался он шумно, полными пригоршнями плеская холодную воду в лицо. Стряхнул брызги с рук, потянулся за полотенцем. Признался Калинину:

— Теперь бы поесть. Найдется?

— Конечно, товарищ майор. Имеется, извините, «второй фронт» — свиная тушенка. Хлеб, помидоры...

— Консервы открой и чайку приготовь. Китайского, с жасмином.

Наблюдая, с каким аппетитом майор ел, Калинин подумал: «И вот всегда так, опять приехал голодный». В подразделении непременно спросит: как накормлены люди? А о себе и не вспомнит. У Кислицына врожденная щепетильность, ненависть к подхалимажу. Наверное, и от угощений по этой же причине отказывается в подразделениях.

К обычным заботам начальника политотдела прибавилась новая. Снова приходил председатель Ли. Когда Валентин ввел в кабинет Ли с переводчиком, председатель, как всегда, вежливо заявил:

— Мы хотели бы получить от советского командования долговые расписки и планы земельных участков. До войны они были переданы на хранение во дворец.

Кислицын внимательно выслушал Ли, спросил, что собой представляют расписки, и пообещал:

— Разберемся. — И в свою очередь заметил: — Мне доложили, господин Ли, что дома терпимости и опиокурильни еще не закрыты. Почему? — Голос Кислицына звучал теперь жестко. Он поднялся из-за стола во весь свой большой рост и добавил: — Немедленно закрыть эти заведения! В противном случае мы арестуем вас, господин Ли. Поточнее переведите, — попросил Кислицын переводчика отряда Пака.

Пак дословно перевел, но по лицу Ли было видно, что и без перевода слова майора ему понятны. Не переставая кланяться, он, пятясь, вышел из кабинета.

Оставшись вдвоем с Калининым, Кислицын закурил и, не скрывая озабоченности, сказал:

— Долговые расписки, о которых печется Ли, уверен, дело чрезвычайно важное. Если кабальные документы опять попадут в руки дельцов, беднякам несдобровать. Валентин, вместе с нашим переводчиком Паком поищите эти бумаги во дворце. Чем черт не шутит, может, и наткнетесь.

— Ясно.

Осмотрели большую комнату, забитую папками с бумагами, но ничего не нашли. Пак повел Калинина в подвал, потом поднялись на чердак, где хранились металлические ящики с документами. Однако ничего похожего на долговые расписки и там не было. И никто не мог подсказать, где их искать.

Калинин зашел к Кислицыну:

— Никаких расписок не нашли. Да и зачем они вам, товарищ майор? Пусть китайцы сами разбираются...

— Тут вы неправы. Нет, будем искать, пока не найдем, — упрямо проговорил майор. — Мы же с вами не просто воины, а советские люди, интернационалисты... И если по нашей вине долговые расписки попадут к дельцам, это дискредитирует Советскую Армию — армию рабочих и крестьян, защитницу всех угнетенных. Советскую власть устанавливать в Китае мы не собираемся, но помочь беднякам — наша святая обязанность.

Валентин на это ничего не ответил. Что ж, майор, как всегда, прав, политического чутья ему не занимать. Калинин лишний раз убедился: начальник политотдела видел дальше многих. На то он и комиссар.

* * *

По мере того как коммуникации наступавших советских войск растягивались, усложнялась их охрана. Обеспечение порядка в тылу требовало рассредоточения сил пограничников. А это, в свою очередь, неизбежно приводило к нарушению связи между мелкими группами, между гарнизонами и штабом. Снабдить всех радиостанциями было невозможно. В таких условиях выполнение боевых задач целиком зависело от подготовки и инициативы командиров и старших групп, которые, не ожидая указаний штаба, могли бы сами принять правильное решение.

Теперь, как никогда, Кислицын требовал от политработников, от каждого коммуниста политической зрелости в отношениях с местным населением.

— Давно собираюсь в Лохутане побывать, у лейтенанта Говорунова. Командир он молодой, — заглянув в блокнотик, сказал майор Калинину. — Поедете со мной, посмотрим, как устроились в гарнизоне.

— Есть! А что с собой взять?

— Автомат и сухой паек.

В Лохутане они сразу нашли пограничников. Под комендатуру Говорунов занял особняк бывшего уездного начальника, сбежавшего вместе с японцами.

Говорунов, как и положено, доложил обстановку.

— Здравствуйте, товарищ лейтенант! Показывайте, как живете, — попросил майор, выслушав доклад. — Где разместили бойцов? Чем кормите?

Они вместе прошли по комнатам. Пол был застлан чистыми циновками, на них и спали пограничники. Начальнику политотдела понравилось, что в помещении поддерживался порядок. Во дворе стоял столик для чистки оружия.

— По-хозяйски, — похвалил Кислицын. — С китайцами контакт наладили?

— Вчера крестьянин приводил мальчонку: серпом ногу порезал. Наш санинструктор рану обработал, сделал ему перевязку. А дней пять назад помогли здешним крестьянам потушить пожар...

— Молодцы! Одна перевязка иногда лучше сотни слов сработает. Продукты не реквизируете?

— Своих хватает, хлебом, супом даже китайцев подкармливаем. Правда, овощами они нас снабжают.

— На что жалуются бойцы?

Лейтенант с удивлением посмотрел на Кислицына.

— Товарищ майор, какие могут быть жалобы на войне?

— Люди есть люди, мы об этом не должны забывать. Соберите личный состав.

Бойцы расселись на траве, майор — на ящике. По-доброму улыбнулся, кивнул:

— Можете курить. — И спросил: — Как живете, товарищи?

Пограничники переглянулись, потом кто-то произнес обычное:

— Нормально. Вот только писем давно не получаем...

— Почту вам привез, она у лейтенанта. Но имейте в виду, с почтой плохо. Ваши письма идут на заставы, оттуда — в Посьет, а в Хуньчунь наши машины не каждый день ходят. Обещаю, что-нибудь придумаем.

Поднялся невысокого роста ефрейтор:

— Товарищ майор, скажите, а советская власть в Маньчжурии установится?

Кислицын засмеялся; глядя на него, заулыбались остальные.

— Вон куда хватил! Вопрос сложный, могу только сказать, что хотя мы с вами и представители Советского Союза, но пришли сюда не революцию делать и власть устанавливать, а помочь китайцам избавиться от давнишнего врага — японского империализма. Китайский народ сам решит, какой строй ему больше всего подходит. Не забывайте об этом, товарищи. Понятно?

В Лохутане начальник политотдела пробыл несколько часов. Затем отправились в обратный путь.

Говорунов проводил их до поворота дороги, пожелал доброго пути.

«Виллис» бежал, оставляя за собой шлейф пыли. Валентин положил ППШ на колени. Он видел спину майора с выпирающими лопатками и думал: «Совсем исхудал». Ему нравилась простота майора. Калинин не помнил, чтобы Кислицын кичился своим положением. Но и никогда не унижался перед начальниками, в любой обстановке действовал четко, решительно, отчетливо понимал: от него, от умелой деятельности политработников, партийных организаций зависело многое в боевой работе пограничников. И прежде всего — их активность, разумность действий на сопредельной стороне, где каждый воин становился представителем великого советского народа.

Валентин знал, как досадовал майор, если срывалась встреча с бойцами. Однажды, выступая перед политработниками, Кислицын говорил:

— Сутью политической работы всегда было общение с людьми. Беседой, конечно, обеда не заменишь. Но слово — наше оружие. Чтобы бойцы четко выполняли воинский долг, нужна постоянная информация о делах в стране и на фронте. Надо учить пограничников на боевом опыте. И не потом, а сразу после боя. Мы обязаны научить командиров и коммунистов, если надо, заниматься с одним, двумя, тремя бойцами.

Майор неустанно напоминал, что политработники обязаны быть в самой гуще жизни, подчеркивал, что жизнь — это непрерывность явлений общественных и философских, моральных, социальных, семейных... Сам кристально честный, Кислицын и от подчиненных требовал прямоты, искренности во всем. Именно честность он считал высшим проявлением партийности. Наблюдая Кислицына в работе, в общении с людьми, Валентин не раз видел, как свято майор во всем следует своему правилу. Он ни в чем не выделял себя, поэтому имел право говорить людям правду, какой бы суровой она ни была: не приукрашивал действительность, не обходил острых углов. Да, он умел работать с людьми. И люди верили его слову, шли за ним...

Обстановка в Хуньчуне ухудшилась. Ночью то в одном, то в другом конце города возникала стрельба. Найти нападавших не всегда удавалось. Появились раненые среди наших солдат и местного населения. Стали известны случаи ограбления лавок. Бандиты наглели. Средь бела дня ограбили магазин по продаже чая и пряностей, убили хозяина. Попробуй разберись — хунхузы{3} это или японские диверсанты? Визитной карточки они не оставили. Рабинович приказал усилить патрулирование. Распорядился, чтобы Калякин подготовил приказ о сдаче населением города всего холодного и огнестрельного оружия и радиоприемников.

Когда приказ был подготовлен и Пак перевел его на китайский язык, Кислицын распорядился:

— Приведите Ли!

(Как-то уж так получилось, что не штаб, а Кислицын взял на себя переговоры с местными властями. Рабинович был доволен таким решением начальника политотдела. Теперь за этот участок полковник был спокоен.)

— Может, надо что-нибудь передать председателю? — остановился в дверях Калинин.

— Скажи, что приглашаю по важному делу.

Вскоре Калинин вернулся в штаб вместе с Ли.

— Заходите, — кивнул Кислицын.

Поздоровавшись с председателем, майор протянул ему листок с приказом.

— Советское командование поручает вам довести его до каждого жителя. Размножьте и расклейте приказ на видных местах. Вы лично отвечаете за его исполнение.

Наблюдая за поведением Ли, Калинин про себя решил: «Как бы не так, принесут они оружие...» Однако в своем предположении сержант ошибся. Китайцы оказались людьми исполнительными. Уже ранним утром следующего дня перед штабом на солнце блестела груда оружия.

Тут лежали старинные самурайские мечи, пехотные палаши в блестящих металлических ножнах, кремневые с длинными шестигранными стволами охотничьи ружья, двустволки, американские винчестеры. Аккуратно были сложены радиоприемники. В кучах лежало военное обмундирование: желтые меховые шубы, зеленые шинели, лохматые шапки...

Оружейники сразу забрали винтовки, ружья, палаши и отнесли на склад. Связисты вообще не заметили приемников. Вещевики тоже прошли мимо добра. Видно, ждали особых указаний. И они получили их от полковника Рабиновича. По тому, как забегали работники этих служб, можно было понять: горячий выдался разговор с начальником отряда. Нераспорядительности полковник не терпел.

* * *

Жизнь в городе шла своим чередом. Случались ограбления, стрельба, но к этому уже привыкли.

И все же однажды странные звуки на улице привлекли внимание Калинина. Шум приближался к дворцу. Уже отчетливо слышалась дробь барабанов, трещоток. Вскоре перед штабом появилась возбужденная толпа.

— Калинин, сбегайте с Лесницким, — послал Гречкин, — узнайте, что там.

Китайцы плотным кольцом обступили какого-то человека. Калинин поднялся на носки, но и тогда толком ничего не смог рассмотреть. В это время толпа расступилась, и в центре ее оказался председатель Ли, в синем халате, синей шапочке, а чуть сбоку — согбенный пленник в порванной синей рубашке-распашонке, со связанными руками. Несчастный старик смотрел перед собой ничего не видящими глазами, качаясь из стороны в сторону. В толпе все как один неистово кричали: «Ша, ша, ша!»{4}, гневно, энергично потрясая кулаками.

На крики вышли офицер и переводчик Пак.

— Что случилось? — спросил офицер.

Ли важно вышел навстречу командиру, ведя на веревке старика. Быстро заговорил по-китайски, то и дело показывая пальцем на пленного.

— Они хотят передать советскому командованию захваченного японца, — перевел Пак.

— Что он сделал?

— Он — японец, наш враг! — упрямо повторил Ли.

— Развяжите руки! — потребовал Пак.

Ли нехотя выполнил это требование. Пак подхватил едва стоявшего старика и увел с собой. Недовольная таким исходом толпа стала медленно расходиться.

Контрразведчики выяснили: старик-японец в тридцатые годы приехал в Маньчжурию с островов. Под Хуньчунем он имел маленький домик и небольшой участок земли. Урожай на клочке земли был так скуден, что старик едва мог прокормиться. Чтобы свести концы с концами, японец плел шляпы из рисовой соломы, которые пользовались спросом у китайцев. В один из дней в домик ворвались люди, схватили старика, жестоко избили и на соломенной веревке привели к штабу.

— За что меня так? — подергиваясь от боли, говорил японец. — Я ничего не делал плохого. — По морщинистым щекам текли слезы. — Я не виноват, отпустите меня домой, сегодня за мной обещал приехать сын. С мальчиком мы уедем из этой холодной страны на острова. Ведь война закончилась, так?

— Кто ваш сын? — спрашивал Пак.

— Намамура — лейтенант императорской армии. Служил в Хуньчуньском гарнизоне, — отвечал старик. Ему было сейчас все равно, что подумают о нем русские. — Я бедный человек, но сын — моя гордость. Правда, мой мальчик уже давно не навещал меня. Вы не знаете, где он?

Иногда молчание бывает святым. Контрразведчики не стали лишать старика надежды. Они не сказали, что его сын лейтенант императорской армии Намамура перед самым приходом советских войск казнен за пораженческие настроения по приговору японского военного трибунала. В чем это конкретно выразилось, в протоколе допроса японской полевой жандармерии, который захватили контрразведчики, не объяснялось.

Выезжая в дальний гарнизон, чекисты вечером отвезли старика домой, дали ему немного продуктов. Но японцу снова не повезло, утром он попал в руки китайцев-дружинников. Опять его избили палками. И снова старика выручили советские люди, пограничники.

Капитан Васильев распорядился:

— Накормите его и отвезите в японскую колонию. Пак, предупреди старика, чтобы в Хуньчунь не возвращался.

Васильев подождал, когда уведут старика, и, обращаясь к Лесницкому и Калинину, задумчиво проговорил:

— Ситуация интересная.

Они ждали объяснения.

— Жестокое обращение со стариком-японцем — не что иное, как проявление национализма. Толпу не интересовало, что перед нею бедняк, старик. Главное для нее то, что он японец. А стало быть, враг из числа тех, которые многие годы угнетали страну. Ли и его помощники пытаются заработать политический капитал у советского командования. Ибо убеждены, что, проявляя ненависть к угнетателям, помогают нам громить врага. Вот в чем суть инцидента. Разубедить председателя Ли почти невозможно, весь его комитет находится в шовинистическом угаре. Болезнь эта длительная, затяжная.

— Если бы они вот так же смело задерживали диверсантов, хунхузов, — проговорил Лесницкий.

Васильев с ним согласился.

— Если бы... Ну ладно, отвезите старика, на том и закончим разговор. Шофера я предупредил. Калинин, возьми это на себя.