6
После трех часов марша Пидунов объявил привал и распорядился, чтобы командиры подошли к нему. Валентин тоже побежал к капитану с докладом.
В расчетах отставших нет, потертостей тоже ни у кого не имеется. Оружие исправно!
Пидунов показал жестом, чтобы Валентин остался. Тем временем подходили командиры взводов, отдельных подразделений, докладывали.
— Товарищи командиры, — обратился ко всем Пидунов. — Полчаса на отдых. Здесь минных полей нет, можно поразмяться. — Он кивнул в сторону трех небольших домиков у дороги с двускатными камышовыми крышами и глинобитными стенами, с розовой бумагой вместо стекла на окнах. — Это китайские фанзы. Калинин, осмотрите строения!
Валентин уже читал о фанзах — жилищах китайских крестьян. Но одно дело читать, другое — увидеть, самому побывать в них, потрогать стены.
— Пошли, Телятников!
Вошли в фанзу. Внутри — никого. Видимо, хозяева покинули ее перед тем, как началось наше наступление. Дверей не было, кто-то сорвал их и поставил к стене. Внутри помещения сумрачно. В нос Валентину ударил резкий чесночный запах. И еще какие-то специфические запахи чужого жилья. Фанза состояла из одной комнаты с глиняным полом; большую площадь ее занимал кан — специальное возвышение, под которым от очага проходила печная труба. Она выходила наружу, шла по стене и заканчивалась высоко над крышей. На кане лежали травяные циновки. Никакой мебели. Кухонную утварь, кроме вмазанного в печку котла, хозяева, очевидно, унесли с собой. Конечно, кан был главной достопримечательностью фанзы. Нагреваясь от очага, он всегда был теплым, заменял семье кровать.
Более убогого жилища Валентину не приходилось видеть.
— И как в ней живут? — удивленно покачал головой Телятников. — Если бедняки, то зачем же бежали от нас?
— Может, силой угнали. Пришли жандармы и угнали...
— Вы думаете?
— Все может быть.
И в других фанзах пограничники тоже никого не нашли. Кругом царило запустение. К строениям примыкали огороды. На узких полосках земли стояли растения выше человеческого роста с крупными стеблями, коричневыми метелками и зубчатыми листьями. Телятников сломал метелку, помял. На ладонь посыпались темные зерна. Судя по всему, это был злак. Потом они не раз увидят его в китайских деревнях.
— Гаолян, — объяснил Валентину капитан. — Зерно идет в пищу крестьянам и на корм скоту, птице.
Крестьянские участки, которые видел Валентин, под стать жилью — неправдоподобно маленькие, но великолепно обработанные. На грядках — помидоры, горький перец, фасоль, синяя капуста.
Неподалеку от фанз находился колодец с воротом. Пограничники обрадовались — фляжки-то давно опустели, страшно хотелось пить.
— Иванов, соберите фляжки и бегом к колодцу, — распорядился Валентин.
Однако неожиданно вмешался Пидунов:
— Воду не брать. Вдруг отравлена? Рядом могут скрываться смертники. Эти «сыны бога и микадо» сами идут на погибель, — напомнил капитан. — Со связками гранат бросаются под танки. Летчики-смертники — их еще называют «камикадзе» — идут на таран. Смертники отравляют воду, продукты, совершают диверсии, убивают наших бойцов и командиров, не заботясь о своей безопасности. С ними мы еще встретимся, поэтому будьте осторожны.
— Где будем брать воду?
— Пойдем до деревни.
Солнце продолжало нещадно палить. Лица бойцов запылились, губы ссохлись. Валентин невольно подумал: «Выдержат ли бойцы марш?» От невеселых раздумий его отвлекла громкая команда «Воздух!».
— Пулеметы на треноги! — скомандовал Калинин. — Приготовиться к открытию огня по самолетам!
Дело в том, что универсальные станки «максимов» были снабжены приспособлением для стрельбы по воздушным целям.
Расчеты изготовились к стрельбе. Валентин видел, как Иванов и Телятников, обхватив ребристые ручки пулеметов, застыли, зорко всматриваясь в небо. Он тоже смотрел вверх, раздвигая зубчатые листья гаоляна, больно царапавшие руки. Гул приближался, из-за вершины островерхой сопки вынырнул двухмоторный самолет. Вот он все ближе, звук мотора все сильней.
— Прицел постоянный! Упреждение на три корпуса! — скомандовал Калинин.
Сейчас заговорят пулеметы. Но что-то уж очень знакомые очертания у самолета. «Да это же наш Ли-2!» — смутился Калинин.
— Наш, точно наш! Вон красные звезды на крыльях! — торопливо, взахлеб заговорил Телятников.
Валентин понял: капитан, определив принадлежность воздушной цели, подал сигнал тревоги, чтобы еще раз потренировать пулеметчиков.
Самолет скрылся за сопками. Послышалась новая команда:
— Становись!
И снова дорога. Однообразно покачивается оружие, поблескивают котелки. Валентин слышит, как размеренно шагают бойцы. Без маршей войны не бывает. Порой они запоминаются надолго, случается, что и на всю жизнь. Длинные, изнурительные дороги на войне выпадают солдатам.
Вот и сейчас бойцы с трудом переставляют ноги. Пылят на сопредельной стороне.
— Подтянись!
Вошли в деревню. В основном она состояла из бедных фанз, но были дома и побогаче, с окнами во двор, обнесенные земляным валом, с резными деревянными крашеными воротами. Чистые, прямые, как по линейке, улицы. Аккуратные канавки, делящие селение на кварталы. При виде пограничников из фанз вышли мужчины, одетые в одинаковые темные куртки, короткие брюки из чертовой кожи.
— Нинь хао-а! Нинь хао-а! — низко кланяясь, приветствовали крестьяне советских бойцов.
— Здравствуйте! Здравствуйте! — отвечали те.
Пидунов спросил, где можно набрать воды. Китайцы переглянулись, развели руками, не переставая при этом вежливо улыбаться и повторяя по-русски:
— Капитана... Капитана...
Валентин прибегнул к языку мимики и жестов. Снял с пояса пустую флягу, приложил к губам. Китайцы снова заулыбались, еще чаще закланялись.
— Хао, капитана! Хао{2}, капитана!
Пожилой китаец с редкой белой бородкой, пятясь и продолжая кланяться, вошел в фанзу и тут же вернулся с ковшиком, наполненным водой. Валентин показал ему: мол, надо много воды. Китаец знай свое: «Хао, капитана! Хао». И вынес ведро с водой. Наконец и другие жители поняли, о чем их просят, гурьбой повели воинов в конец села к колодцу с журавлем. К шесту была прикреплена металлическим запором глубокая дубовая бадья. Даже на расстоянии, когда бадью поднимали с водой, чувствовалась прохлада. Валентин первым протянул фляжку, но капитан отстранил его, предложил напиться самим жителям. Что ж, может, и не очень гуманно, но другого выхода не было. И только после этого послал ординарца в подразделения с приказанием, чтобы шли к колодцу с посудой.
— Организуйте охрану источника! — приказал капитан Калинину.
Крестьяне в конусообразных широкополых соломенных шляпах окружили бойцов. Подошли еще двое, согнувшись под тяжестью коромысел. На них — глубокие корзинки, наполненные зрелыми помидорами, огурцами, красным перцем.
— Товалиса, товалиса! Хао, хао! — твердят, протягивая Пидунову корзины.
От овощей пахнет свежестью. На огурцах еще не высохла роса. И капитан не устоял. Приняв корзины, приказал отнести овощи бойцам. Крестьяне, видя, что дары приняты, одобрительно загалдели, заулыбались, отчего узкие щелочки глаз совсем сомкнулись.
— Спасибо, большое спасибо! — поклонился Пидунов. — Калинин, переведи, — попросил Валентина.
— Товарищи, товарищи! — показал тот большой палец и, прикладывая обе руки к груди, сказал «по-китайски»:
— Хоросё, хоросё!
Китайцы заулыбались, закивали. Осмелев, показали на бадью с водой.
— Во-о-да! — говорит Валентин. — Понятно? Во-да!
Крестьяне повторили за ним хором:
— Ва-та!
— Ну да, — подтвердил Валентин. — Вода!
Крестьянам, судя по их лицам, такие объяснения нравились. Они охотно показывали на дом, колодец, сапоги...
...Пришла пора пограничникам покидать деревню. За околицей долина, расширяясь, уходила к сопкам. Дорога делила долину как бы на две части, по обеим сторонам тянулись поля. Одинокие ветвистые груши, точно сторожа, стояли над посевами. За поворотом на обочине чернел остов ЗИСа. При виде оплавленной резины, покореженного металла даже весельчаки приумолкли. К Калинину подошел ефрейтор Телятников, спросил:
— Как думаете, что здесь случилось? Японцы?
— Конечно, они.
— Вот гады, — выдохнул Телятников.
Валентин обернулся, еще раз взглянул на грузовик и вздохнул сокрушенно.
Деревни уже не было видно, давно растворились в туманной дымке последние фанзы. Дорога уводила их все дальше и дальше. Однообразность движения начинала расслаблять, и вдруг в беспечную тишину ворвались винтовочные выстрелы. Пуля пропела над головой у Калинина, он пригнулся, но над гаоляном успел заметить дымки, услышал выстрелы. До стрелявших было метров двести.
— Ложись! — передали по колонне.
— Калинин, чего ждешь, ударь из пулеметов! — приказал Пидунов.
— Есть!
Расчеты развернулись мгновенно и, отыскав цель, дали несколько коротких очередей.
Четко и деловито зарокотал пулемет ефрейтора Телитникова. К нему басовито присоединился второй — ефрейтора Иванова.
— Прицел на одно деление ниже! — скомандовал сержант.
Не выдержав огня «максимов», японцы прекратили обстрел. К счастью, в колонне потерь не было.
Скорей всего, пограничники наткнулись на засаду. Оценив обстановку, капитан выделил два отделения автоматчиков.
— Обойти японцев и уничтожить!
Бойцы быстро, перебежками достигли места, откуда велась стрельба. Обшарили кусты орешника, посевы гаоляна, но японцев не обнаружили. Командир отделения показал Пидунову горсть стреляных гильз от японской винтовки, подобранных неподалеку.
— Возможно, нас обстреляли не разведчики, а смертники, — вертя в руках сверкающую гильзу, проговорил капитан. — Теперь нужно смотреть в оба.
Бойцы подтянулись, четко печатали шаг. Так и вышли к широкой и бурной реке. Судя по большим отмелям, норов у реки крутой. Течение натащило на берег бревна, вырванные с корнями деревья... На быстрине, ближе к правому берегу, лежала перевернутая набок повозка: зацепилась за камни колесом и застряла. Повозка наша, армейская. Китайцы таких не делают. Вода била в спицы, и колесо, оставшееся на поверхности, продолжало крутиться. Вечный двигатель, да и только.
7
— Большой привал!
У реки зазвучали голоса. Бойцы собирали на берегу плавник, ветки, доски для костров. Кучками рассаживались у огня, вынимали из мешков продукты. Пока готовили еду, Валентин решил немного пройти вдоль реки. Его магнитом притягивала к себе русская повозка, опрокинутая в реку. За грудой камней блестели гильзы от японского ручного пулемета и винтовки. Они многое ему прояснили. Именно с этого места самураи, видимо, ударили очередью по отставшему повозочному, когда тот переправлялся. Валентин осмотрел и прибрежные кусты, но, не обнаружив ничего подозрительного, вернулся к костру. Навстречу шел младший сержант. Лицо его показалось знакомым. Да это же Хренов Иван!
— Здравствуй, Ваня! — первым окликнул его Валентин. — Какими судьбами?..
Хренов тоже не скрывал радости:
— Валентин!
— Как видишь!
— Да я тебя сразу узнал.
Жали друг другу руки, радостно хлопали по плечу. Хренов мало изменился за несколько лет, пока не виделись, разве только худощавое лицо с белесыми ресницами несколько округлилось да курносый нос пооблупился на солнце. На ногах, как и прежде, огромные кирзачи. Сколько Валентин помнил, Хренову всегда доставались сапоги на два размера больше. Но Иван не отказывался, говорил, что зимой ему будет теплее в просторных сапогах: можно портянки лишние навернуть.
С Хреновым они знакомы с сорок второго, вместе учились в школе младших командиров во Владивостоке.
Младших командиров для застав готовили обстоятельно, толково, девять месяцев. Оба окончили школу в августе сорок третьего. Выпустили всех сержантами, а могли бы и офицерами: курсантов учили командовать заставами, взводами. Командиром их учебной заставы был младший лейтенант Сапелкин — знающий, добрый парень. Показывая обычно на одинокий кубарь в петлице, говорил с юморком:
— У младшего политрука веселее, у него — два. А у меня пока — один! Скучновато, но ничего, подтянемся...
— Давай сядем, покурим, — опускаясь первым на землю, предложил Хренов Калинину и протянул алюминиевую баночку с табаком. — Мне моршанской махорочки прислали.
Говорили о разном: о войне, о доме. Жизнь шла своим чередом. Конечно, им, как и всем, хотелось знать, а как она сложится завтра, в ближайшие дни. Как поведут себя японцы. Будут ли бои такими же кровопролитными, как на западе, о которых они читали, слышали? Теперь оба с нетерпением ждали своего часа.
— Я так думаю, что война с японцами окажется покороче, чем с Германией, — сказал Хренов.
— Почему?
— Видел, сколько техники сюда пригнали? — заметил Иван. — Сила! А солдаты, а командиры! На гимнастерке у каждого — орден, а то и два! Медали за взятие Берлина, Кенигсберга, освобождение Варшавы, Праги... Стало быть, люди всё опытные, обстрелянные. Не устоять японцам против таких.
— Поживем — увидим. Может, и так.
— Не сомневайся...
Сипловатым голосом издалека позвали Хренова. Ваня встал, протянул руку:
— Меня кличут, пока. — И пошел на зов к костру.
Валентин смотрел вслед удалявшемуся младшему сержанту. Он шел немного сутулясь, по камням, напрямик к своим бойцам, варившим в котелках еду.
Мангруппа на ночлег расположилась у реки.
8
В Хуньчунь пограничники вошли утром. Проходя по узким улочкам города, Калинин не заметил следов разрушения или пожаров, как это обычно бывает после боев. Позже он узнал, что танкисты, взаимодействуя со стрелковыми частями, с ходу захватили город. Японский гарнизон, не выдержав натиска, бежал в горы. Поэтому Хуньчунь и не пострадал. Но его улицы поражали безлюдьем. Редкие прохожие попадались пограничникам, но и те спешили укрыться за воротами. Такой порядок в городе, видимо, завели японцы, чтобы жители не находились на улицах при прохождении войск. Оккупанты страдали шпиономанией. С интересом рассматривал Валентин строения. Дома в основном одноэтажные: кирпичные, глинобитные и совсем легкие, точно игрушечные, из строганых досок. И все — окнами во двор. Так уж, видно, заведено тут.
Вышли на главную улицу. Здесь расположены официальные учреждения, большие магазины с зеркальными витринами, мелкие лавочки, над дверьми — яркие вывески, расписанные затейливыми иероглифами, словно паучками. Окна многих магазинчиков плотно закрыты жалюзи. Торговцы до поры до времени не показываются, хоронятся за стенами.
Хуньчуньцев на улицах мало, но Калинин заметил, что они наблюдают за пограничниками из-за заборов: вот один выглянул, потом другой... Что ж, пусть смотрят на бойцов, на их пропотевшие гимнастерки, пыльные лица. Полезно знать своих освободителей. Как утверждают, увиденное, в отличие от услышанного, дольше помнится. Калинин и Телятников, Иванов и Григорьев — каждый, кто шел сейчас в колонне и кто прошел раньше, ответил бы: «Мы идем воевать не только за себя, но и за вас».
— Подтянись! Шире шаг! — командует Пидунов.
— Товарищ сержант, почему горожане прячутся? — спрашивает Телятников. — Разве ж мы бандиты с большой дороги?
— Не удивляйтесь, ефрейтор, — улыбнулся Калинин. — Видно, самураи много порассказали про нас небылиц, потому и прячутся люди. Придет день, сами выйдут навстречу нам.
— Хорошо, коли так.
Тем временем колонна поравнялась с пагодой-кумирней. Деревянные резные колонны подпирали широкую крышу кумирни. От храма исходил приятный запах.
— Ух ты! — по-детски восторженно воскликнул Телятников. — Глядите, какое чудище!
Шагавшие в одном ряду бойцы невольно повернули головы на голос ефрейтора. На площадке перед храмом возвышалось изваяние Будды. Калинину даже показалось, что божество улыбалось пограничникам так же, как и китайцы, с которыми уже встречались.
Наконец Пидунов вывел колонну к высокому зданию из красного обожженного кирпича, украшенному портиками и колоннами. Трехэтажное, со светлыми окнами и широким подъездом, оно не походило на те, которые Калинин видел в городе. Даже дома на центральной улице не могли с ним сравниться. Газоны, клумбы, аллеи аккуратно подстриженных акаций. Причудливые светильники, укрепленные на серебристых витых чугунных столбах, тянулись от здания до ворот.
Еще совсем недавно в этом дворце находилась резиденция генерал-губернатора.
Возле чугунных львов у ворот капитан Пидунов спешился. Отдал повод коноводу, объявил:
— Можно перекурить, но не расходиться! — И ушел за квартирьерами.
Вскоре капитан вернулся в сопровождении незнакомого старшины, энергично подал команду:
— Становись!
Теперь уже не капитан, а старшина повел колонну — к строениям, стоящим в стороне от дворца. Вошли в легкие, аккуратные домики с дверями-раздвижками: они открывались точь-в-точь как двери купе поездов дальнего следования. Здесь еще недавно жили японские офицеры, чиновники. К каждому домику вела посыпанная песком, утрамбованная дорожка, выложенная ракушками, галькой. На круглых клумбах белели огромные астры. Во дворе и в помещениях — везде идеальный порядок. На цветных обоях, на окнах Валентин не заметил ни пылинки. По блестящим полам, нежным циновкам боязно было ходить в сапогах — такими стерильными они казались.
В этих домиках и разместились пулеметчики. Не дожидаясь указаний, Валентин приказал расчетам подготовить огневые позиции: одну — недалеко от дома, на спортивной площадке, другую — подальше, у столовой.
— Отрыть щели! Пулеметы установить на треноги, быть в готовности к открытию огня.
Бойцы не очень-то верили, что придется стрелять: уж очень тихо и красиво вокруг.
Маневренная группа разместилась чуть в стороне, в просторном офицерском казино. Старшина Петр Сукач поставил под развесистыми дубами походные кухни и уже хлопотал возле них. Его украинский говорок, сдобренный поговорками и солдатскими присказками, долетал до пулеметчиков.
— Ну, мужик! — кивнул Хренов в сторону Сукача. — Сумел раздобыть коня и повозку. Загрузился дровами, словно в Маньчжурии топлива не найдет.
— На то и хозяйственник, — не согласился Валентин с Хреновым. — Привез, и ладно. У него вовремя закипает борщ, упревает каша — вот что важно. А на чем привез, откуда дрова — его дело. Не будем спорить, лучше скажи, где разместился?
— Вон в том длинном доме с антенной. Заходи при случае.
Валентин повернулся, показал рукой:
— А я с пулеметчиками здесь.
— Поближе к кухням? — съязвил Хренов. — Ну, пожалуй, пойду к Сукачу, узнаю насчет обеда.
На новом месте ночь прошла спокойно. Но едва забрезжил рассвет, окрасив розоватым цветом крыши и окна домиков, как в небе послышался гул самолета.
Застегивая на ходу воротник гимнастерки, Валентин выскочил на улицу. За ним последовали остальные.
— Летит! — крикнул Телятников.
Нежный розовый свет закрыла темная тень от самолета. За первым истребителем шли еще два. Прогремел близкий взрыв, и домик подпрыгнул. Летчик открыл огонь из пулемета. Расчеты бросились на землю. По листве зашумели пули.
— К пулеметам! Огонь! — приказал Калинин.
«Максимы» ожили почти одновременно. Первые выстрелы успокоили Калинина. Он видел, как огненные трассы понеслись навстречу вражеским машинам, нащупывая их. Самолеты повернули назад и, набрав высоту, скрылись за сопками.
Пулеметчики оживленно перебрасывались словами, но за разговором они пытались скрыть волнение. Валентин это сразу понял. Показывая рукой в сторону, куда улетели вражеские машины, сказал:
— Это они нам напомнили, чтобы служба медом не казалась.
9
Штаб пограничного отряда, службы и политотдел во главе с майором Григорием Дмитриевичем Кислицыным расположились во дворце. Там же разместили офицерскую столовую.
Калинин видел Кислицына несколько раз, а разговаривал с ним лишь однажды, когда в Посьете майор вручал ему карточку кандидата в члены партии. Та встреча была для Валентина волнующей и радостной. Майор по-отцовски поговорил с ним, расспросил о службе, о доме. Сердечно поздравил, крепко пожал руку, а на прощание сказал:
— Ну, что, сержант, даю тебе самое главное партийное поручение — бдительно охраняй границу, будь примером во всем, с душой учи подчиненных.
Вроде ничего нового не сказал майор. Но после той встречи Валентин на многие вещи стал смотреть по-иному. Посерьезнел, стал более бдительным, да и к службе теперь проявлял больший интерес. А вскоре вместе с ефрейтором Телятниковым в Габском распадке ночью задержал нарушителя границы. Правда, обошлось без стрельбы. Но нарушитель попался матерый, важный. К тому же — первый для Калинина.
Начальник политотдела не мог не приехать в Хуньчунь: где пограничники, там и он, иначе и быть не могло. Во дворце уже вовсю щелкала пишущая машинка. По этажам бегали посыльные со срочными приказаниями. То и дело хлопали двери. Чопорное здание наполнялось голосами: ожили коридоры, комнаты, служебные помещения. У входа сидел за столом дежурный по штабу с красной повязкой на руке и с пистолетом в черной кобуре на поясе. У ворот встали часовые с автоматами. Пограничники обживали помещение. Связисты устанавливали шесты с кабелем, давая штабу связь с комендатурой, мангруппой, армейскими частями.
Калинина назначили дежурным по штабу отряда. Начальник отделения боевой подготовки капитан Ефрем Устинович Ильин проинструктировал его: кто и где из командования расположился, как отвечать по телефону, кому докладывать о прибытии руководства из Владивостока, что делать по тревоге. Ильин прошел к шкафу, вынул толстую трофейную книгу:
— Сюда будете записывать все поступающие распоряжения.
— Вопросов не имею, разрешите идти? — Калинин приложил руку к пилотке, четко повернулся и вышел.
Он осматривал здание, знакомился с входами во дворец и выходами из него, уточнял, кто в каком кабинете работает. Побывал Валентин и в большом зале в конце коридора. На богатых коврах — пыль, обрывки бумаг. Мебель перевернута, белая шелковая штора сорвана, возле огромного сейфа валяются ордена на ярких ленточках. Заметив, что тяжелая дверца сейфа чуть приоткрыта, Валентин потянул ее на себя. На дубовый паркет со звоном посыпались ручейком медали в коричневых, выложенных бархатом, коробочках. На стене висела карта советского Дальнего Востока, испещренная синими стрелами, красными цифрами, крупными иероглифами.
Валентин с интересом рассматривал карту. Видимо, штабные офицеры в спешке, спасая собственные шкуры, не успели уничтожить ее. И хотя Калинин не знал японского, не мог прочитать надписи, но обстановка, нанесенная на карте, была понятна ему. Главная синяя стрела нацеливалась на Краскино, Посьет, далее на Владивосток, обходя его с севера и с юга. «Вон наград сколько приготовили», — подумал Валентин. Поднял с пола солдатскую медаль «За храбрость». Почувствовал, как металл холодит пальцы, и с удовольствием отметил: «Опоздали, господа хорошие. Стало быть, вовремя мы пришли сюда, помешали вам развернуться». Валентин решил карту показать Хренову и свернул ее в трубку. Захватив в придачу на память, как трофей, медаль и сунув ее в карман, длинными коридорами вышел к складам.
10
Заместитель начальника особого отдела капитан Николай Александрович Васильев пришел вечером в дежурку с сержантом Лесницким. Лицо у Васильева было озабоченным.
— После сдачи дежурства получишь пакет и поедешь в Посьет, — сказал капитан. — Машина у подъезда. Ни при каких обстоятельствах пакет не должен попасть в чужие руки.
Васильев проинструктировал, кому следует вручить пакет. Судя по всему, в нем находились весьма ценные документы. Валентин сразу понял это, как только узнал, что едет не один, а под охраной автоматчика.
— Эту «пушку», — Васильев постучал по кобуре с пистолетом, — оставь тут, с собой возьми автомат, так надежнее. На рожон не лезь, соблюдай осторожность.
Километрах в двадцати от Хуньчуня дорогу им загородила обгорелая самоходка. Шофер, боясь наскочить на мину, не стал сворачивать на обочину, а проехал рядом, рискуя задеть кузовом САУ.
— Ну ты даешь! — крякнул Калинин.
Фронт за эти дни продвинулся значительно. Пока ехали, ни впереди, ни позади никого не было: ни одной встречной машины. Дорога узкая, разбитая гусеницами, колесами, больно-то не разгонишься. Местность незнакомая, время позднее, вот почему все, кроме шофера, держались за оружие.
И вдруг — бревно поперек. К счастью, дорогу оно перегородило не полностью. Шофер начал было тормозить, но Калинин успел предупредить:
— Объезжай на скорости! Газу, газу прибавь...
Машина от резкого поворота едва не опрокинулась. Водитель с трудом удержал ее. А когда, минуя препятствие, вырвались на дорогу, вслед им забухали выстрелы. Калинин услышал над головой сильный удар — пуля попала в машину. Снова удар... Что делать? У него же секретный пакет! Не переставая наблюдать за дорогой, Валентин вытащил гранату, обернул ее на всякий случай пакетом. «Если что, подорву», — решил он. Но, видно, бойцы и впрямь родились в рубашках или вражеская засада замешкалась... Короче, пронесло.
Всю ночь были в дороге. В ушах долго еще гремели выстрелы и гулкие удары по обшивке. Утром, после того как пересекли границу у КПП, остановились. Осмотрели машину. В пяти местах она была пробита пулями.
Постучав сапогом по колесам и оставшись довольным, шофер, молодой белобрысый парень, торопливо проговорил:
— Хорошо, что хоть в скаты не попали. Чуть-чуть, и была бы нам всем хана.
— Чуть-чуть на войне не считается, машину вел мастерски, вот они и не попали, — похвалил Калинин.
Водитель зарделся:
— Скажете тоже, товарищ сержант. Какой я мастер? Просто повезло.
— Вот и хорошо. Чтобы тебе всегда везло.
Шоссе здесь было более ровное, не разбитое. Да они уже и не испытывали прежнего напряжения, которое не покидало их на чужой земле. Все выдержала «эмка». Но как только доехали до места, мотор чихнул и заглох прямо под шлагбаумом, у особого отдела. Правда, теперь это было не страшно. Шофер поднял капот, вытащил карбюратор...
— Ну что там, надолго? — нагнулся Калинин.
— Боюсь, что до вечера прокопаюсь, кажется, проводку пробило.
— Пока пакет сдам, сбегай в мастерскую, попроси механика помочь.
Передав оружие автоматчику, тряпкой обмахнув запыленные сапоги, Валентин проверил печати на пакете и заспешил в особый отдел.
Сдав пакет, доложил о поломке автомобиля.
— Машину отремонтируем, отдыхайте, — пообещали ему. — Сегодня же поедете обратно.
В Хуньчунь тронулись после обеда, а под утро были уже на месте. Фонари перед дворцом не горели. Походная электростанция с трудом освещала штаб. Остановившуюся «эмку» часовой осветил электрическим фонарем и, узнав Калинина, открыл ворота. Валентин доложил о выполнении задания и тут же вернулся к дежурному — Жоре Лесницкому.
— Есть будете? — спросил тот.
— Не помешает перекусить, да и чайку бы.
Ступая с фонарем по длинному коридору, дежурный провел их на кухню. Отлучился куда-то ненадолго и скоро вернулся с двумя банками ананасов.
— Лучше бы каши или супа, — попросил Калинин.
— Нету. Даже хлеба не осталось. Вот вам еще две банки крабов, ешьте. Может, сухарь где найду. А чай в титане, — сказал Лесницкий и ушел.
Шофер открыл консервные банки с яркими этикетками. Съели несколько долек ананасов, выпили соку — все сладкое. Попробовали крабов. Отодвинули, рассудив, что еда явно не для русского человека. С тем и ушли спать в пустую комнату, где на полу лежали циновки и одеяла.
Солдатский сон ломок. Сколько спали, Валентин не знал. Проснулись от грохота во дворе — там рвались мины или гранаты. Загремели автоматные очереди, забухали винтовочные выстрелы... Наши или японские? По звуку автоматы — наши.
— Что там такое? — встревожился Валентин.
— Кто же его знает, — прижимаясь к стене, ответил шофер. — Стреляют.
— Я и сам слышу, что стреляют. А ну за мной!
Пригнувшись, Калинин выскочил во двор через боковую дверь. Перед дворцом, справа и слева от него — везде шла перестрелка. Валентин догадался, что японцы напали на охрану и стараются прорваться к штабу. Удержат ли пограничники противника?..
— Передать по цепи, — скомандовал полковник Рабинович, — группам установить локтевую связь!.. Зря не стрелять!..
Японцы усилили натиск. Огонь их стал плотнее, перебежками они приближались к штабу. Жора Лесницкий едва успел силой втолкнуть Рабиновича в открытую дверь, как рядом с крыльцом разорвалась брошенная диверсантами граната.
Валентин выбрал позицию недалеко от крыльца. Лежавший рядом пограничник методически стрелял короткими очередями, целясь по вспышкам вражеских выстрелов. Приглядевшись, Калинин узнал в стрелявшем Хренова, окликнул его. Иван вроде что-то ответил, однако во мраке, должно быть, не признал Валентина.
Когда глаза немного привыкли к темноте, Калинин увидел японца: тот бежал вдоль стены и стрелял. Валентин прицелился и послал вдогонку ему торопливую очередь. Есть! Еще один срезан!
Японцев явно что-то интересовало во дворце, может быть, ценности, а может, какие-то документы. Иначе зачем бы рвались к штабу?
Первым диверсантов близ дворца заметил патруль, которым командовал сержант Борис Родин. Самураев было человек десять — пятнадцать. Патрульные попытались их захватить. Завязалась перестрелка. На сержанта кинулся вражеский солдат. Родину ничего не стоило сразить его очередью, но приказано было захватить пленного. Борис, конечно, справился бы с низкорослым японцем. Однако тот выстрелил и ранил сержанта.
На рассвете стрельба прекратилась. Во дворе после столкновения подобрали три трупа и двух раненых японцев. Остальные под покровом темноты скрылись. На головах у всех пятерых — убитых и раненых — были белые повязки смертников.
Родина отвез в госпиталь сержант Георгий Лесницкий. Приехав, сообщил:
— Рана у Бориса легкая, сказали, недели через две подживет.
В обычной своей покровительственной манере Жора хлопнул Калинина по плечу, присвистнул:
— А что это у тебя волосы посерели?
— Да запылились, видно...
— Не пыль у вас, сударь, а седина! И когда только успел?!
— Когда?.. — Валентин задумался. — Наверное, в ту ночь. Не забыть мне ее вовек.
...Нескольким диверсантам удалось тогда приблизиться к зданию. В пограничников, рванувшихся из-за двери, японцы метнули гранату. Калинин, находившийся неподалеку, слышал, как граната ударилась о крыльцо и по ступенькам скатилась вниз. Разум подсказывал — вскочить, убежать от опасности. Но инстинкт прижимал к земле. Потом Валентин узнал, что у японской гранаты запальная трубка горит пять секунд. За это время разные мысли пронеслись в голове у Валентина. Наверное, тогда и посеребрились волосы. Граната не взорвалась...
Выбрав время, Калинин с Хреновым решили навестить Родина. Взяли ананасы, белый хлеб, даже кусок русской копченой колбасы принес им по такому случаю старшина Сукач. Гостинцы завернули в чистое полотенце, положили в противогазную сумку и на трофейной легковушке поехали в армейский госпиталь.
— Товарищи, где тут лежит сержант Родин? — спросили у ворот.
В госпитале раненых лежало порядочно, сразу и не ответили. Тогда Хренов пояснил, что приехали к пограничнику.
— Опоздали, ребята. — Вислоусый санитар в мятой пилотке, старых обмотках вынул платок, обтер красное лицо. — Помер утром пограничник. Дохтур сказал — заражение.
— Ты, отец, что-то путаешь... У него ранение в ногу...
— Братцы-товарищи, насмотрелся я смертей на своем веку. Иного принесут, ну истинно решето, живого места на нем нету. Часами латают. Сам не веришь, а он, на радость матери, возьми да и выживи. И наоборот, как у вашего сотоварища, не рана — царапина... Ан нет, не жилец. Поздно привезли пограничника.
Даже на войне к смерти нелегко привыкнуть. Сняв пилотки, молча вышли из госпиталя...
В скорбном списке на плите памятника, установленного в Посьете, на братской могиле советских воинов-пограничников, первой значится фамилия сержанта Бориса Родина.