Сигналы в тумане
Несмотря на крайне неблагоприятную погоду, фронт поисков расширялся с каждым часом. Район побережья по приказанию командующего прочесывали уже не только авиаторы. Сюда со всех сторон прибывали мотострелки, танкисты, артиллеристы. На своих машинах, с переносными радиостанциями.
В небольшом рыбацком поселке, который стал центром действия наземных групп, повсюду военные. Им было предоставлено все — жилье, телефоны, катера, лодки. Судьба летчика, попавшего в беду, взволновала жителей. Они, чем могли, помогали воинам.
В диспетчерской морского порта тоже ни на минуту не прекращалась работа. На большой карте, испещренной линиями движения рейсовых теплоходов, прибавлялись картонные силуэты новых кораблей, вышедших в море.
В кабинете полковника Горничева обстановка напоминала фронтовой штаб. Сюда непрерывно поступала информация от поисковых отрядов, от начальника порта, с бортов самолетов и вертолетов.
Постепенно картина прояснялась. Были найдены надувной жилет Куницына, подвесной бак с его истребителя и элерон. Эти предметы находились далеко, очень далеко один от другого, но все — возле северного берега залива. Из этого следовало, что летчик либо опустился с парашютом в том районе, либо оказался в море и, должно быть, выбрался на один из островов.
Теперь недоставало лишь погоды, чтобы обследовать острова с воздуха. Горничев, посоветовавшись со своими помощниками, передал уточненные данные в порт. В указанный район двинулось большинство теплоходов и сейнеров.
Суда шли параллельным курсом, отрывистыми гудками обозначая себя в тумане. В другой раз моряки при столь ограниченной видимости ни за что не стали бы приближаться к извилистым каменистым берегам, но сегодня дерзко подбирались к ним почти вплотную.
— Никогда не подумал бы, что здесь так много островов, — удивленно произнес капитан Юрий Ашаев. Он стоял в рубке одного из катеров рядом с рулевым.
Капитан катера Рейн Янсон, совсем еще молодой эстонец в щеголевато заломленной форменной фуражке с морской «капустой», не отвечает. Он занят: сосредоточенно всматривается в расстеленную перед ним, как простыня, лоцманскую карту. Впереди под туманом лишь колыхание свинцово-серых волн, а на этой карте четко обозначены все большие и маленькие островки. Умело и быстро ориентируясь в россыпи мелких кружочков, Янсон искусно направляет судно в обход видимых и невидимых скал, камней и отмелей.
Ашаев и не ждет ответа. Он понимает: Янсону не до него. Островов здесь действительно не сочтешь. Они то и дело вырастают перед носом катера. Один побольше, другой поменьше, третий вообще крохотная скала, едва выступающая из воды. Вокруг больших камней — камешки помельче. Тут гляди да гляди, а то запросто напорешься на какой-нибудь коварно затаившийся выступ.
Издали темные, покатые скалы напоминают собой влажные, бугристые спины каких-то животных, спокойно дремлющих на поверхности моря. А когда возникает сразу несколько бурых глыб, то впечатление такое, будто кто-то взял да и вытряхнул сюда добрый кузов огромных валунов.
— Луды, — поясняет Рейн, догадываясь, о чем думает Ашаев.
— Луды? — переспрашивает Юрий. — Любопытно. Похоже — глыбы.
Острова разделены то широкими, то совсем узкими проливами. Много островов — много проливов, и все они словно ненастоящие: что-то вроде миниатюр-акваторий, искусственно сделанной для наглядного обучения молодых моряков. Как рельефный макет местности, по которому летчики изучают район полетов.
— Салмы. — Рейн Янсон тычет пальцем в карту, где нарисованы и острова, и проливы во всем их многообразии.
Группа островов, окруженных мелюзгой скал-валунов, представляется Ашаеву архипелагом. «Архипелаг» пустынен, на нем ни единого намека на присутствие человека. Темные, источенные волнами утесы с редкими пятнами порыжевшего мха. На отдельных скалистых буграх установлены маяки, но и возле них — никого, они работают автоматически.
— А подводные отмели кошками называют, — негромко поясняет Янсон.
«Интересно, — размышляет Ашаев. — Это, наверно, потому, что они под водой притаились, поджидая судно, как кошка зазевавшуюся мышь. Морской жаргон...»
А вслух Юрий спрашивает о другом:
— Обойдем, посмотрим с другой стороны?
Янсон согласно кивает и отдает распоряжение рулевому:
— Право руля!
Катер тотчас поворачивает вправо, огибая остров, ложится на обратный курс и движется совсем малым.
Янсон молчит. Он понимает Ашаева. Он и сам тревожится о незнакомом ему летчике, которому пришлось покинуть неисправный самолет и прыгнуть с парашютом в волны этого неласкового моря. В другой раз он ни за что не стал бы так рисковать судном, чуть ли не вплотную подходя к гранитным берегам островов, но сейчас — дело иное. Издалека ничего не увидишь на серых кручах, а там, может быть, погибает пилот. Шутка ли — выстрелить собой, как из пушки, из кабины сверхзвукового истребителя. Морская служба тоже опасная, но...
— Знаете, товарищ капитан, какие здесь приливы? — поднял голову Янсон. — В заливе приливная волна входит в суженное ложе, и разность между полными и малыми водами достигает семи метров. Представляете?
— Представляю, — невесело протянул Ашаев. — Если Куницын попал на один из островов, то море его и там достанет.
Тем временем катер вошел в полосу такого густого тумана, что, казалось, его можно было черпать ведром, словно сметану. На палубе включили сирену, и ее звук поплыл над водой, словно жалоба.
Неожиданно внизу в корпус что-то глухо стукнуло, затем раздался скрежет. Можно было подумать, что катер задевает морское дно. Юрий испуганно взглянул на Янсона.
— Льдина, — сказал тот. — Летом здесь верхние слои воды нагреваются градусов до пятнадцати, но уже к концу октября появляется припай.
— А сейчас ноябрь... Странно, соленая вода — и все равно замерзает.
— Да, соленость здесь намного выше, чем в южных морях. Тем не менее все относительно. В Ледовитом океане куда холоднее. Наверно, поэтому сюда зимой приходят тюлени. Тысячами. Представляете? Когда начинается день, так они целыми стадами на льдинах лежат. Охотников на них с самолета наводят.
Юрий пытается представить огромные ледяные пространства, покрытые черными лоснящимися телами, и не может. Он недоверчиво косится на Янсона. Его слова кажутся ему выдумкой, преувеличением. Видимо, пытается отвлечь от грустных размышлений. Только напрасно. О чем бы ни заходил разговор, мысли невольно обращаются к Куницыну. Будь сейчас море покрыто льдом, его, конечно, нашли бы быстрее. Черное на белом далеко видно. А тут, как назло, видимость нулевая. Даже островков уже не видно. Хорошо, хоть свет маяка неподалеку просматривается.
Не знал Ашаев, что на одном из островов маяк был неисправен. Не знал он и того, что его погасил Куницын. А катер проходил как раз в том районе, лавируя между луд.
— Не лучше ли остановиться? — спрашивает Ашаев. — Опасно все-таки, а?
— Нет, — глухо отозвался Янсон. — Будем потихоньку двигаться. Это полоса такая попалась. Дальше уже светлее.
И снова оба они надолго умолкают, вслушиваясь в ритмичное дыхание машины и всплески рассекаемых волн. Ашаев уже все рассказал Янсону о Куницыне и о полетах на сверхзвуковом, а Рейн — о своих морских делах. А впереди маячит новая гряда темно-бурых островков, и они кажутся выпуклыми днищами опрокинутых ржавых котлов.
Откуда-то доносится прерывистый, заунывный звук. Где-то очень далеко включили сирену, и ее голос, приглушенный туманом и расстоянием, напоминает вой животного, которому зажимают пасть. Это — сигнал с блуждающего по морю катера. Вот ему отвечает второй, третий...
В рубке холодно: открыты окна. Но наблюдателям на палубе еще холоднее. Они сменяются через каждый час.
— Как часовые на посту в сильный мороз, — замечает Ашаев и опять с тревогой думает о Куницыне: «Тут в сухой, теплой одежде пробирает насквозь, а ему...»
Ссутулясь, Юрий поднял воротник меховой куртки: промозглая сырость ползет по плечам. Над морем — моросящая мгла и тишина. Сирены оборвали свою тревожную перекличку: видимость несколько улучшилась, но еще не настолько, как хотелось бы. Монотонно гудит машина, катер покачивается, за кормой шумит бурун. Наблюдатели внимательно просматривают каждый метр морской поверхности и серые кручи островов. Может быть, на одной из этих каменных глыб, помеченных на лоцманской карте цифрами, приютился Куницын? Сейчас вскочит на ноги, взмахнет рукой, выстрелит, даст ракету...
В рубке сухо потрескивает динамик судовой рации. Время от времени в нем звучат голоса радистов с теплоходов и катеров, что идут где-то поблизости. Их сообщения словно скопированы: «Обследовали Н-ский квадрат, ничего не обнаружили...»
Россыпь островов осталась позади, туман слабел, шире открывая море, но минуты текли все так же тягуче и бесплодно. Вот уже двое суток поиски не приносят никаких результатов. Позавчера и вчера катера и теплоходы, точно слепые щенки, ползали по волнам почти безостановочно, а что толку? Неужели...
Вопрос даже мысленно не хочется произносить до конца. Нет, только не это...
В рубку вошел капитан Юрий Юлыгин. Он должен сменить на дежурстве Ашаева, но тот сделал вид, что не заметил его.
— Иди, иди, тезка, — заботливо выпроводил товарища Юлыгин. — Сам установил график, так выполняй.
Наблюдателями заступили сержанты Андрей Тришин и Григорий Гидьян. Один — впередсмотрящий, другой — на корму. Оба почти не отрывают бинокли от глаз. Вид у них удрученный: на горизонте ни пятнышка.
— Это не Крайний Север, а край света, — ворчал Гидьян. Ему, уроженцу солнечного юга, больше всех досаждал пронизывающий ветер. Именно поэтому и распорядился Ашаев ставить его наблюдающим на корму: там можно повернуться к ветру спиной. А Гидьян этого не понимал и сердился, что его назначают на пост, который казался ему второстепенным. Он по-мальчишески завидовал Тришину, и лицо его было непоправимо обиженным.
Иногда в небе гудели пролетающие вертолеты. Чувствовалось, что их не меньше эскадрильи. Дважды прошел над катером, переваливаясь с крыла на крыло, неуклюжий транспортник. Потом прошли еще два.
Гул авиационных моторов не отвлекал от невеселых мыслей. Много людей ищет Куницына, но ведь и акватория немаленькая.
Чтобы хоть чем-то приободрить подчиненных, капитан Ашаев попросил Янсона включить громкоговоритель: был час передачи последних известий. Зазвучали голоса московских дикторов. На какое-то время словно шире распахнулся горизонт. Советские люди со всех концов страны рапортовали о трудовых достижениях, о выполнении социалистических обязательств в честь годовщины Великого Октября. В столицу нашей Родины прибывали делегации братских коммунистических партий, чтобы принять участие в торжествах. Свободная Куба стойко боролась с объявленной ей экономической блокадой, и наш народ протягивал ей руку помощи.
Каждый день слушали солдаты и офицеры последние известия, но здесь, в море, воспринимали все то, что давно стало привычным, как бы в ином свете. Вот какая она, наша Советская Родина: верша дела большого государственного и мирового значения, не забыла и об одном, ничем особым не отличившемся, рядовом сыне своем...
— А вы, Рейн, читали о судьбе русского броненосца «Русалка»? — повернулся к Янсону Ашаев.
— Нет, не читал. А что? Когда это было?
— Когда было? Год точно не назову, до революции еще. Да... Шторм застиг «Русалку» в Финском заливе, и до Кронштадта она не дошла. А на корабле что-то около двухсот моряков было. Вы думаете, искали их? Никто и пальцем не пошевельнул. Царь, выслушав доклад морского министра, двумя словами отделался. «Скорблю о погибших», — на рапорте написал. Лишь спустя сорок лет наши водолазы, эпроновцы, нашли «Русалку»...
— Мы тут недавно одного рыбака подобрали, — отозвался Рейн. — На каком языке говорил, я не понял, но его тоже никто не искал. В холодной воде его скрючило. Так он себя ножом колол, помогает от судорог.
Подошел молодой матрос, судя по замасленной брезентовой робе и ветоши в руках — моторист. Постоял, послушал разговор и обратился к Ашаеву:
— Товарищ капитан, а я книгу читал, «Голубая стрела» называется. Там рассказывается, что наш новый реактивный самолет или аварию потерпел, или сбили его над морем. То есть вроде диверсия была. А летчика чужая подводная лодка подобрала. Она как будто за ним охотилась. Потом, конечно, наши военные моряки не дали ей уйти. Вот я и думаю — это на самом деле было или писатель сочинил?
Ашаев понимал, к чему клонит моторист. Неизвестность рождала всевозможные догадки и предположения. Позавчера на побережье распространился слух о том, что охотники слышали в небе какой-то взрыв. Где охотники, какой был звук, никто толком объяснить не мог, а в душу людям закралось сомнение: стоит ли продолжать поиски, если летчик, видимо, погиб?
Наутро — новая версия: нашу воздушную границу нарушил в шпионских целях иностранный самолет. Его атаковал и заставил повернуть назад капитан Куницын, но в бою был сбит и сам.
Ох, эти слухи! Ашаев поморщился.
— Вы знаете, что такое художественный вымысел? — спросил он моториста.
Тот кивнул.
— Ну вот, — продолжал офицер. — Так о чем речь?
Туман поднимался все выше, редел, местами уже появились голубые просветы. Крупная морская зыбь вздымала и опускала катер. Маленькое суденышко то чайкой взлетало на гребень волны, то врезалось в воду почти по рулевую рубку, и тогда на палубе с шипением оседали хлопья пены. Кругом расстилался грозный в своей необъятности, вечно шумящий простор, по-прежнему пустынный, серый и безнадежный.
Неужели и сегодня поиски не принесут никаких результатов? Вполне возможно. Север ревниво оберегает свои тайны. О трагической гибели Руаля Амундсена узнали лишь спустя десять недель, когда на побережье Норвегии был обнаружен разбитый поплавок гидроплана «Латам». Судьба шведских аэронавтов, летевших к Северному полюсу на воздушном шаре «Орел», выяснилась только через тридцать три года. Девять месяцев продолжались полеты советских самолетов, занятых розыском экипажа Леваневского, но до сих пор нет ни одного достоверного факта, который позволил бы приблизиться к истине. А что можно сделать за каких-то три дня? Конечно, сил и средств на обследование района, в котором, предположительно, мог находиться капитан Куницын, сейчас выделено несравнимо больше. Однако стихия остается стихией...
Укрывшись за рулевой рубкой от встречного ветра, Ашаев закурил. Прикинул: с момента аварии прошло шестьдесят шесть часов. Шестьдесят шесть...
— Дым! — крикнул вдруг сержант Тришин. — Смотрите, на горизонте дым!
Призывно звякнул сигнальный колокол, из кубрика донесся возбужденный шум, по трапу торопливо застучали чьи-то сапоги. Обгоняя Ашаева, с кормы спешил сержант Гидьян. Шмыгая красным простуженным носом, он бормотал:
— Где дым? Какой, понимаешь, дым? Наверно, пароход. А то самоходная баржа.
— Пароход! — с иронией отозвался Тришин, напряженно вглядываясь в даль. — Пароходов давно нет, и баржи тут не ходят.
Внезапно Ашаева словно порывом ветра качнуло. Вдалеке, насколько хватает глаз, видны лишь клочья поднимающегося тумана да низко плывущие темные тучи. Местами из них тянутся вниз косые пряди — дождь или снег. Однако среди этих полос был различим черный, как тушь, расширяющийся и бледнеющий вверху столб. Он, словно большой смерч, подпирал пелеву облаков и растекался под ними, будто нефть на воде.
Рейн Янсон между тем подал команду взять курс в том направлении. Катер теперь шел самым полным.
— Ракетницу! — севшим от волнения голосом прохрипел Ашаев. — Быстрее...
Куницыну не давали покоя найденные на острове ягоды. «Ядовитые или нет?» — думал он, чувствуя легкую тошноту и слабое жжение в желудке. Стоило сосредоточиться на этих ощущениях — и они усиливались. «Похоже, ядовитые. Вот не везет... Ну и черт с ними, не сдохну!..»
И все-таки побрел к низкорослому кустарнику, опустился там на колени и, склонясь, стал рассматривать изжелта-красные бусины. Если они съедобные, то их могли клевать птицы. Но они ягод не трогали, иначе остались бы побитые, с порванной кожицей, как это бывает после налета воробьев на виноградник. Хотя какие в этих широтах птицы!
Иван поднял голову, словно ожидал увидеть летающих неподалеку птиц, но заметил другое: на туманном горизонте маячило суденышко. Летчик так долго ждал этой минуты, что не обрадовался, а скорее испугался. Вдруг его опять не заметят, пройдут мимо, как это случалось уже не раз за трое неприютных суток?!
Страх заставил его вскочить. Забыв о боли в ногах, он кинулся было к берегу, но тут же, оступившись, упал. Перед глазами замельтешили радужные пятна, в сгибе под правой коленкой что-то хрустнуло — и по голени прошел огонь. Иван застонал, выругался сквозь зубы, снова поднялся и, прихрамывая, повернул к маяку. Скорее, скорее... Какой крутой склон...
Добежав до строений, капитан обессиленно оперся о ступени металлической лестницы. Кружится голова, плоскость моря опрокидывается перед глазами набок, словно он, находясь в полете, вводит машину в крутой крен. Сердце готово разорваться от напряжения, рот жадно хватает воздух. Передохнуть? Нет, быстрее на вышку! Дать сигнал!
Ботинки кажутся пудовыми гирями. Ступенька, вторая, третья... Не упасть бы... Вот он, обод. Летчик сел на него и, не помня себя, схватил пистолет, высоко над головой поднял руку: выстрелить.
Звонко щелкнул курок. Осечка? Какая осечка, если давно нет патронов. Куницын сипло закричал, взмахивая сжатым в руке пистолетом:
— Сюда-а!.. Сюда-а!..
Судно было еще далеко, но его, кажется, заметили. Уже отчетливо видны контуры катера, мачта...
Он кричал и махал, пока не увидел, как в воздухе одна за другой взвились три ракеты. Потом спустился вниз и пошел к берегу. Под ноги не смотрел, взгляд его был устремлен туда, к людям. Уже можно различить их фигуры, застывшие у поручней, белую полоску на серовато-серой рубке, тускло поблескивающие иллюминаторы.
Катер шел прямо к тому месту, где стоял Куницын, но вдруг разом сбавил ход, отработал назад и повернул в обход мелководья. Он приближался к берегу медленно, осторожно, будто крадучись, его маневры длились пятнадцать — двадцать минут, а Ивану казалось, что им не будет конца. Но вот машину застопорили, кто-то крикнул:
— Иди на нашу сторону!
— Не могу! — сердито откликнулся Иван. Он стоял на ногах во весь рост, но не то что идти — шевельнуться не мог и только измученно дрожал всем телом. Катер между тем, продолжая двигаться по инерции, ткнулся носом в песок.
На остров кинулись люди. Первым бежал Ашаев. За ним — Тришин и все остальные.
— Ваня, дорогой! — воскликнул Ашаев. — Как ты?
— Как лев, — попытался пошутить Иван, но вместо улыбки исказила лицо судорожная гримаса. Он пошатнулся и начал оседать на землю. Его подхватили на руки и понесли.
— А зачем пистолет, товарищ капитан? — осторожно спросил сержант Тришин.
Только теперь Куницын заметил, что все еще держит в руке пистолет. Он догадался, как выглядит со стороны, и ему стало смешно. Да, вид у него... Исхудал, глаза красные, на впалых щеках — щетина, копоть от костра, распухшие пальцы в ссадинах, куртка и брюки мокрые и грязные, а в руке — пистолет. Подумают, что он после аварии самолета и трех суток одиночества не в себе.
— Возьмите, — протянул он пистолет Ашаеву. — Там ни одного патрона...
Пока Куницын переодевался, на остров приземлился вертолет, пилотируемый капитаном Савенко. Борттехник старший лейтенант Тепикин прибежал на катер, растолкал всех, схватил Ивана и долго сжимал его в объятиях. Потом, спохватившись, достал флягу, налил в стакан спирта:
— Выпей. Тебе сейчас вот так надо. Согреешься.
— Нельзя. Ослаб я очень, — колеблясь, запротестовал Иван, но сделал два осторожных глотка, и глаза его потеплели.
В дверях кубрика, негромко переговариваясь, толпились летчики и матросы из команды теплохода. Рейн Янсон принес банку с разогретыми консервами.
— А есть мне сейчас — смерть, — решительно отстранил Куницын вкусно пахнувшие консервы. — Дайте горячего сладкого чая. Да покрепче.
Его растерли спиртом, закутали, усадили в мягкое кресло и подали чайник. Отдуваясь, блаженно жмурясь, он пил стакан за стаканом.
— А у тебя, Иван Тимофеевич, даже насморка нет, — удивленно заговорил Юрий Ашаев, наливая ему пятый стакан.
— Охота, наверно, помогла. На охоте всякое бывает, закалился, — отвечал Куницын и шутливо пошмыгал носом.
— Ну, а домой, охотник, на катере или на вертолете?
— Побыстрее хочется, — признался Иван и вдруг обеспокоенно спросил: — А они там... знают?
— А как же! Всем сообщили, как только увидели тебя. Иначе откуда бы здесь вертолет так быстро появился?
— Тогда — поехали...
И вот Куницын в кабине винтокрылой машины. Когда вертолет, подрагивая всем корпусом, пошел вверх, капитан повернул голову и посмотрел вниз. Море с высоты походило на гигантский котел, наполненный темной, чуть зыблющейся водой; над ним клочьями холодного пара поднимались седые пряди тающего тумана.
Память невольно вернула Ивана к началу его передряг. Он вспомнил свой последний полет, аварию в стратосфере, прыжок с парашютом и немыслимо долгое плавание по холодным волнам в почти игрушечной лодке. Между той точкой, куда он приводнился после катапультирования, и крошечным островком лежало трое суток и, как чувствовал летчик, — целая жизнь.
Басовито гудя мотором, вертолет нес его домой. Уже засыпая, Иван подумал: «Скорее бы на землю». И закрыл глаза. Ему больше не хотелось видеть мутные волны, противные до обморочной тоски.