Содержание
«Военная Литература»
Проза войны

Человек дороже всего

— Товарищ полковник, разрешите?

— Да, я вас слушаю.

— Разрешите и мне поехать с командой...

Капитан Костюченко застыл в нетерпеливом ожидании. Взгляд возбужденный, на скулах нервно напряглись желваки, в выражении лица плохо скрытая обида. Горничев окинул летчика пристальным взглядом и опустил глаза к лежавшим на столе бумагам. Он понимал его душевное состояние, но, как всегда, не спешил принять решение.

— Садитесь.

— Спасибо...

Садиться, однако, Костюченко не стал. Придется объяснить капитану все по порядку...

Начальник порта сообщил, что на поиски отправлены все суда, которые были на ходу. Сегодня — аврал: готовят и те, что были поставлены на зимний ремонт. В воздух снова подняты вертолеты, только погода, как назло, ставит палки в колеса: видимость ноль. Приходится комплектовать поисковые группы дополнительно в прибрежные районы. Но не пошлешь же всех до одного! Нельзя и о боеготовности забывать. Надо продолжать занятия, вести работу на самолетах, нести боевое дежурство...

— Не беспокойтесь, Николай Васильевич, — мягко сказал Горничев.

У Костюченко упало сердце. Слишком хорошо знал он эту манеру командира — уважительно называть по имени-отчеству. Заговорил так — не проси, наотрез откажет. Ну вот, так и есть...

— Я понимаю вас, но, по-моему, его вот-вот найдут. Во всяком случае...

Костюченко молча смотрел на полковника и уже ничего не слышал. Сам того не замечая, сунул руку в карман, нащупал пачку с папиросами. Он вообще много курил, а когда был возбужден, часто даже в присутствии начальства держал в зубах дымящуюся папиросу. Ему не раз делали замечания. Он вспомнил об этом, опустил руки по швам, но из кабинета не вышел. Его худощавое лицо обиженно вытянулось и потемнело, быстрые, живые глаза смотрели холодно и сердито.

— Товарищ полковник, вы отпустили капитана Ляшенко...

Ляшенко вернулся из отпуска ночным поездом. Узнав, что случилось, он ни свет ни заря явился в штаб, и Горничев тотчас включил его в очередную поисковую группу. Но с ним — другое дело. Его в случае тревоги вот так сразу в полет не выпустишь, ему надо дать предварительный контрольный, а Костюченко в полной форме. И потом ему было дано другое поручение, весьма деликатное...

Зазвонил телефон. Нажав нужный регистр, полковник снял трубку:

— Слушаю... Так, так...

Подвинув к себе разостланную на столе карту, командир взял карандаш, сделал несколько пометок. На голубой краске, которой обозначены море и широкий, длинным острым клином врезающийся в сушу залив, уже сплошь пестрят условные знаки. Синий пунктир по зелени вдоль изломанной береговой черты — путь пеших команд, красные кружки — небольшие рыболовецкие поселки, где для поисков используются моторные лодки. Черные линии — маршруты вертолетов. Из порта пролег целый веер красных черточек с крестиками и цифрами возле них — номера судов. В порту все отдано в распоряжение авиаторов: теплоходы, катера, рации, телефоны...

— Проскуряков? Слушаю — Горничев...

Майор Иван Проскуряков — старший штурман полка. Расторопный офицер, из тех, о ком говорят — огонь. Прикажи — расшибется, но любое задание быстрее всех выполнит. И в небе такой. Его недавно орденом Красной Звезды наградили и в должности повысили. Сейчас он в одном из рыбацких поселков. Докладывает: капку нашли. Прислушиваясь, Костюченко подается вперед,

— Ткань без проколов? Что? Застежки не порваны? Говорите, была надута, но воздух стравлен? Странно...

Костюченко изучающе смотрит на командира. Лицо не скажешь — свежее, но чисто выбритое, спокойное, лишь чуть насуплены брови и возле глаз резче обозначились морщинки, белки глаз покраснели. Полковник умеет держать себя в руках, но все равно видно, что волнуется, переживает. Понятное дело: такая забота и ответственность нежданно-негаданно легли на его плечи...

Взгляд капитана останавливается на орденских планках командира. Орден Ленина, орден боевого Красного Знамени, Красной Звезды, медали...

— Вы слышали, Николай Васильевич? Экипаж капитана Бежанидзе нашел спасательный жилет.

— Так точно, товарищ полковник, слышал, — отозвался Костюченко. Он не знал, кто такой капитан Бежанидзе, но догадался, что это командир экипажа одного из вертолетов, прибывших ночью на аэродром. И снова в душе Николая шевельнулась обида: вот какой-то совсем незнакомый человек ищет Куницына, а он, его друг, остается как бы в стороне.

— Выходит, ваш товарищ приводнился, а жилет снял, судя по всему, когда в лодку сел, — продолжал Горничев. — Жив, значит. Сейчас где-нибудь у рыбаков чаи гоняет.

— Это в его характере, — произнес молчавший до сего времени майор Железников. — Будет преспокойно сидеть в тепле и не догадается побыстрее сообщить о себе на аэродром.

Костюченко искоса взглянул на майора. Ну до чего же ворчливый мужик! Даже не подумает, что Иван сейчас, может быть, еле живой и ему не до того, чтобы сразу к телефону кинуться.

— Я о другом, — нахмурился Горничев. Строго глядя на Железникова, машинально повертел в пальцах карандаш, потом недовольно отложил его и спросил: — Вы уверены, что у него было все на случай приводнения?

— Так точно, товарищ полковник. — Железников поднялся со стула и, чувствуя, что в его слишком поспешном ответе не было должной уверенности, торопливо добавил: — Я говорил с Решетниковым...

«С Решетниковым он говорил, — опять с раздражением взглянул на Железникова Костюченко. — Надо было раньше с ним говорить. А теперь все, что так и что не так, может знать только Куницын».

— Сидите, — кивнул Горничев и аккуратно поправил сдвинутую к краю стола карту. — Мы иногда об этом забываем... Вот и занятий по изучению акватории не проводили...

— Кто же мог подумать?! Вчера я книжонку одну просмотрел — любопытно. Но зачем мне, летчику, знать, что в этом море сильные приливно-отливные течения? Из-за них даже кораблекрушения бывали.

— Вот как?.. М-да... — И тут же, как бы спохватись, Горничев включил селектор: — Начальника штаба и командиров эскадрилий прошу ко мне.

«Забыл он обо мне, что ли?» — смущенно подумал Костюченко и, чтобы напомнить о себе, гмыкнул, будто откашливаясь. Горничев посмотрел на него, хотел вроде бы сказать что-то, но не сказал. По лицу можно было догадаться: разговор исчерпан.

— Разрешите выйти, товарищ полковник?

— Да. Только из штаба не уходите, вы мне понадобитесь.

— Есть...

Капитан направился в методический класс. Там, склонясь над столами, заполняли полетную документацию начальник штаба эскадрильи Евгений Кривцов, командиры звеньев Федор Федоров (в шутку его иногда называли Федей в квадрате), Геннадий Чернов и Владимир Чеменев. Все, как по команде, подняли головы:

— У «мужика» был? Ну что?

В разговорах меж собой летчики называли Горничева тем же словом, с каким он часто обращался к ним, но эта заочная фамильярность выражала отнюдь не иронию, а симпатию, потому что они любили командира полка. Однако Костюченко был расстроен тем, что не добился своего, и принялся, размахивая руками, изливать наболевшее.

— Слушай, Коля, переключись-ка лучше на прием, — перебил его Кривцов. — Новости есть?

— Жилет нашли, — все еще не остыв, буркнул Костюченко.

— Слышали.

— «Слышали, слышали»! — рассердился Николай. — А зачем он его снял?

— В лодку перебрался, ну и выбросил за ненадобностью.

— Скажете тоже! Лодка... Жалкий поплавок. Тазик для бритья. Нет, тут что-то не так...

Летчики замолчали. В комнате, залитой электрическим светом, стало тихо. О чем говорить, если все предположения повторены уже тысячу раз и остаются лишь приблизительными догадками! Но даже в скованном молчании чувствовалось: все думают об одном — о своем товарище. Где он? Что с ним?

Большим водянистым пятном проступило в стене окно. Над аэродромом занимался поздний северный рассвет, но и он не радовал сегодня летчиков, навевая невеселые мысли. В полете может случиться всякое. Современный самолет — машина сложная. В ней столько больших и маленьких деталей, узлов, агрегатов, механизмов, приборов — учишь, учишь, а все чего-то не знаешь. И потом, металл — он тоже устает. Что ж, тогда — катапульта, парашют. Но чтобы вот так: с неба — в осеннее море...

Рывком распахнулась дверь, вошел Железников. Встречая старшего, офицеры встали. Он окинул их жестким взглядом, махнул рукой, разрешая сесть. Лицо его было расстроенным, тонкие губы поджаты. Костюченко догадался: «За что-то влетело от Горничева». Испуганно подумал: «Не положили Ивану бортпаек... Или ракеты».

— Костюченко, к командиру, — сухо сказал Железников.

— Я?

— Кто же еще? — с непонятным раздражением обронил майор. Он отвернулся к шкафу, потрогал какую-то папку, но не взял, опустил руку, плечи его поникли.

«Да что с ним?» Встревоженный, Николай поспешил к командиру. Можно было ожидать самого худшего, и он влетел в кабинет, как будто его туда втолкнули:

— По вашему приказанию...

— Ладно, ладно, мужик, — прервал его уставной рапорт полковник Горничев, вставая из-за стола. Подошел, положил руку на плечо: — Присядь, потолкуем.

— Случилось что?

— Да в том-то и беда, что никаких вестей. Нам не по себе, а уж Куницыной… Сам говоришь — худо... Вот об этом и речь. Никуда ни шагу, а там, понимаешь? В ваших семьях, насколько мне известно, все пополам, вот и в беде тоже... Кому же еще?

— Товарищ полковник! — поняв, что от него требуется, взмолился Костюченко. Он стеснялся этого жеста, а тут даже руки к груди прижал: — Да вы... Да какой из меня дипломат? Смотрю я на нее, а у меня слова в горле застревают... Нет, не могу.

— Потому, дорогой, к тебе и обращаюсь... С дровами как — посмотри; воды надо — у нее ведь малыш. И подбодри по-свойски...

— Не могу, — упавшим голосом тихо сказал Николай. — Иду туда — сам вроде виноват в чем-то. Дров наколол — все... И потом, что же я скажу?.. Нет, прошу вас, разрешите выехать! С Лидией Сергеевной жена пусть... У них это лучше получается...

— М-да, — Горничев потер виски, — ну, быть по-твоему. — И, переходя уже на официальный тон, распорядился: — Список у Железникова, машина возле казармы, отправление по готовности...

Командир полка принимал новые радиодонесения и телефонограммы. Они по-прежнему были безотрадными, и это не позволяло сосредоточиться, отвлекало от работы. Дела складывались так, как не хотелось бы. По всем показателям боевой и политической подготовки полк достиг высоких результатов, уже составлен предпраздничный приказ, осталось лишь уточнить некоторые детали и подписать, а тут, выходит, все надо отложить в сторону и заново более детально провести анализ мероприятий по борьбе за безаварийность полетов. А важнее всего — поиски Куницына...

Горничев снял трубку телефона, крутнул вертушку:

— Метео? Уточните прогноз на ближайшие часы.

— Туман, товарищ полковник, фронтальный туман, — сообщил дежурный синоптик, и в голосе его прозвучали нотки извинения, будто он лично был виновен в каверзе, какую так бессовестно подстроила неустойчивая северная погода. Для ведения поисков нужна видимость не менее километра, а фронтальный туман — это не что иное, как облачность, распространившаяся до поверхности земли. Над свободным ото льда морем она еще гуще, там сейчас морось...

Снова зуммер дальней связи. В трубке — хрипловатый басок начальника порта:

— Товарищ полковник...

— Да, я слушаю вас.

— Включил рейсовые. Сейчас выходят очередные.

— Спасибо, большое спасибо. Если что, немедленно…

— Обязательно...

На стартовом и командном пунктах тоже почти непрерывно звонили телефоны, раздавались позывные в приемниках радиостанций, то дискантом, то фальцетом пела морзянка. Все больше и больше людей включалось в поиски. Волны эфира будоражил мрачный сигнал: «Человек — в беде! Человек — в море!» — и люди, оставляя другие дела и заботы, спешили помочь...

— Товарищ полковник, экипаж Ли-2 в готовности!

— Ждите. При такой видимости вам вылетать опасно. В динамике — разочарованный вздох, и тут же другой голос:

— Вертолеты обследовали очередной квадрат.

— Направляйте в смежные...

— Есть...

Военный городок, приютившийся под мутным северным небом на склоне сопки, внешне жил обычной жизнью. Только если внимательно приглядеться к людям, можно было заметить, как они обеспокоены. Весь гарнизон — и командиры, и летчики, и техники, и солдаты, и жены офицеров, — все, даже дети, чутко улавливая перемены в настроении старших, ждали вестей о капитане Куницыне.

Летчикам было тяжелее всего. Порой становилось мучительно обидно: они, люди, умеющие летать и готовые, отдать за боевого друга жизнь, оказались безучастными, сторонними наблюдателями. Это не укладывалось в сознании. Оставшиеся на аэродроме завидовали тем, кого включили в поисковые команды; истребители, которые подчас снисходительно смотрели на пилотов тихоходных машин, теперь готовы были поменяться ролью с вертолетчиками.

Все нити этих настроений тянулись к полковнику Горничеву, который, неотлучно находясь в штабе, дежурил, точно капитан на мостике корабля. Его самого подмывало подняться в воздух на вертолете, и он мог это сделать, но сдерживал себя. Сознавал: место командира здесь, среди подчиненных, на нем лежит ответственность за каждого из них и за весь коллектив в целом. Тем более сейчас, когда люди нервничали. В поведении некоторых, в репликах, в разговорах начали проскальзывать нотки раздражения и сомнения. Шло это, скорее всего, из семей. И не составляло труда представить, догадаться, какие там завязывались душещипательные беседы. «Выбрал себе работу... Живут же люди по-человечески, а мы?..»

Утром второго дня позвонил жене:

— Была у Куницыных? Как она? Соберите накоротке женсовет... Нет, только без всяких официальностей, понимаешь? Деликатно. И не оставляйте одну... Что? Да, мы напали на след. Так и скажи...

Полковник Горничев старался обнадежить женщин, успокаивал других, но у самого на душе кошки скребли. Он все чаще брался за трубку.

— Проскуряков? Что нового?

— К сожалению, ничего, товарищ полковник. На побережье Куницына, по-моему, не было и нет: мы обшарили каждый куст.

— Ищите... Костры? Вам виднее. Посоветуйтесь с рыбаками, они подскажут.

Одна из судовых радиостанций с тревогой сообщила:

«Возле берега — припай... Крошево льда».

Никто, наверно, не ожидал такого нахальства от погоды. Если Куницыну придется плыть к берегу через покрытый льдом участок моря, он может порвать лодку и утонуть.

Горничев немедленно вызвал начальника метеостанции:

— Какова температура морской воды?

Синоптик подтвердил самые худшие опасения. Вместе с тем он доложил, что снова ожидается мороз.

Это обнадеживало в другом: осядет туман. Ах, если бы не туман! А пока он плотный — хоть ножом режь. Несколько дней над гарнизоном, над морем, над сопками клубами висели слоисто-дождевые облака. Из них выпал снег. Потом тучи опустились ниже, легли на покатые спины сопок, их мглистая пелена скрыла острие радиомачты, и вот все вокруг укутала беспросветная вязкая завеса. Воздух перенасыщен влагой, как на дне глубокой сырой ямы. Север. Обиженный природой Север. Дьявольский климат.

Сегодня произошла еще одна неприятность: туман прижал к земле и вертолеты. При нулевой видимости в воздух смогли подняться лишь два вертолетных экипажа, остальные сидели в кабинах своих машин на аэродроме.

В недавнем прошлом полковник Горничев читал в местной газете статью о поисках группы заблудившихся геологов. Их искали что-то около месяца. При этом один вертолет, идя бреющим полетом над тайгой, зацепил хвостовым винтом за вершину высокой ели. Винт сломался, летчик вынужден был срочно посадить неуправляемую машину.

В конце концов геологов нашли, но Горничев, как, наверно, и другие читатели, возмущался: до чего же плохо были организованы поиски! Теперь полковник понимал, что судил он тогда опрометчиво. Оказывается, стечение обстоятельств иногда может быть поистине безысходным. Шутка ли — обследовать огромную территорию! Да еще при плохой погоде, как нынче. Не только ночью — даже днем в непроглядном тумане пройдешь в трех шагах от человека и не заметишь его. А он, чего доброго, не в силах и сигнал подать.

Море не тайга, к тому же у Куницына оранжевая, хорошо видимая с воздуха лодка. Но туман, туман! Он делает все усилия бесполезными. Два вертолета, которые разрешено выпустить с аэродрома, пытаются снижаться до самых волн, однако поверхности воды не видят. Это опасно, крайне опасно.

Единственная надежда на катера. И то, пожалуй, все зависит от случая. Куницына можно заметить лишь случайно, радиопередатчика у него нет.

В довершение ко всему возникло подозрение, что в кабину его самолета не был уложен комплект «НЗ». Значит, он остался без бортпайка, без медикаментов, без ракет.

Кто-то сказал, что человек в ледяной воде может протянуть немногим более часа. Полковой врач не отрицал. Пришлось посоветовать ему, чтобы больше никому...

А тут еще пополз слушок, что Куницын и катапультироваться не сумел. Этого не должно быть, но слишком уж непонятно, почему оказалась в море капка. Возникает подозрение, что летчика «раздело» взрывом.

Вспомнилось: теряя в знойном мареве очертания, далеко-далеко видна посреди выжженной степи одинокая пирамидка — обелиск с красной жестяной звездой. На нем надпись: «Здесь погиб лейтенант...» Горничев забыл фамилию летчика, но в память с болью врезалось одно: было ему немногим более двадцати...

Что ж, авиация есть авиация, но паниковать, прежде времени опускать руки непозволительно. Когда научишь мало-мальски летать, отдашь зеленому юнцу, вчерашнему школьнику, всю душу, всего себя отдашь, полюбишь, как сына, и тогда каждая его ошибка горше собственной. А терять летчика — сердце терять...

Мысли кружились, точно снежинки в метель, все время возвращаясь к Куницыну. Этакий плечистый детина! Истребитель по всем статьям. Должен выдюжить. Поддержать бы, правда, не мешало хоть как-нибудь, пока видимости нет. Прогудеть над ним — и то дело. Чтобы понял: ищем...

Вертолеты — в воздухе. Суда — в море. Тоже риск немалый: в тумане и столкнуться недолго. Моряки — те сирены включают, а вот в небе...

— Командный пункт на связь!

— Капитан Перфильев слушает вас.

Штурман наведения Перфильев дежурил и в тот день, когда Куницын выполнял свой последний полет. Он, похоже, так и не уходил с аэродрома.

— Следите, чтобы не сближались вертолеты.

— Есть...

Была предусмотрена каждая мелочь, и оставалось лишь одно — ждать. За окном по-прежнему висела мрачная мгла. Сквозь нее самое острое зрение не могло различить предметов даже в нескольких метрах. В кабинете было холодно и тихо. Кто-то, боясь потревожить, прошел, осторожно ступая по скрипучему полу, и в коридоре тоже тишина. Все в эти дни ходят поникшие, в глазах — тревожный вопрос: «Не нашли еще?»

Куницын из тех людей, кто быстро находит общий язык с другими. Добряк... Вернется из полета — на лице еще след от кислородной маски, на шее красные пятачки — отпечаток ларингофонов, а в глазах уже счастливая улыбка. Похвалишь — смущается, устал — не подаст вида...

Есть летчики — много лет в части, а их и не знает никто, кроме командира да техника самолета. Что греха таить, есть и такие, кого недолюбливают за хвастовство и высокомерие. Иные, смотришь, играют роль своего парня в доску, но и к ним относятся с холодком, чуя фальшь. Куницын никогда ни перед кем не заискивал, не хвастался, хотя летает — дай бог каждому. Он был прямым и честным, не скупился на совет и помощь. Его сердце было открыто для людей, и они тянулись к нему.

«Почему «был»? — спохватился Горничев. — Он есть. Только его нужно найти. Эх, какая жалость — нельзя подняться в воздух самому! В гарнизон прибывает комиссия для расследования причин аварии, надо приготовить все необходимое для работы, а тут еще замполит подполковник Дегтярев — совсем новичок в полку, недавно прибыл из академии и не успел как следует познакомиться с коллективом».

Постоянные, привычные и непривычные, заботы, необходимость решать неотложные вопросы, выслушивать донесения и тут же отдавать новые приказания — все это помогало Горничеву быть собранным и распорядительным. Но подчас мысли становились сбивчивыми, временами приходило глухое раздражение: что он — волшебник? Есть обстоятельства, перед которыми любой беспомощен.

Он знал причину такого настроения и гнал от себя уныние. Ему не дано права показывать свою, хотя бы и минутную, растерянность. Наоборот, сам должен вовремя ободрить приунывшего, предупредить неуместное скептическое слово, помочь людям преодолеть нервное напряжение, так или иначе разрядить обстановку.

Что еще предпринять? Человек дороже всего. Поэтому надо при первой же возможности, при первом проблеске погоды поднять и реактивные самолеты. Командующий поймет необходимость такой меры или пришлет дополнительную группу вертолетов.

Горничев встал, прошелся в раздумье по кабинету, потер уставшие от бессонницы глаза. Взглянул на часы. Почему нет очередных донесений? Еще не время? Нет, не потому. Поисковым группам пока что докладывать нечего. Да и мало их, мало. При такой погоде нужно удвоить, утроить число команд. Но где взять людей?

Полковник решительно шагнул к телефону:

— Соедините меня с командующим!

Услышав знакомый спокойный голос, он вдруг заволновался, боясь, что слишком сбивчиво и бессвязно излагает свои соображения. А через минуту лицо его просветлело. Оказывается, генерал уже отдал соответствующие распоряжения. Помимо авиаторов на поиски капитана Куницына вышли солдаты и офицеры других частей. Они прочесывали берег, где мог оказаться приземлившийся с парашютом летчик, заботливо делали пометки на деревьях, ставили указатели направления на ближайший поселок, оставляли записки со словами: «Держитесь, вас ищут».

Сделано было несравнимо больше, чем мог ожидать Горничев. Ему стало неловко за свои недавние сомнения, и он с чувством сказал:

— Большое вам спасибо, товарищ генерал. От имени всего нашего гарнизона.

— Передайте людям, что будет сделано все возможное, — послышалось в трубке. — Да, и вот еще что. Смотрите, чтобы при поисках не случилось никакой неприятности.

— Понял, товарищ генерал, — ответил полковник Горничев. И добавил по-уставному: — Есть!..

Дальше