Ни шагу назад!

Этот день настал. Из Москвы пришел приказ. В памяти военных он сохранился не по номеру и перечню пунктов, а по смыслу: «Ни шагу назад!» Приказ подводил итоги первых боев, объяснял причины неудач. И главное, утверждал: отступление кончилось. Теперь каждый шаг назад подобен гибели. И чтобы осуществить задачу, командирам давались в высшей степени неограниченные права — трусов, паникеров и не подчиняющихся приказу расстреливать на месте, без суда и следствия.

Получив этот приказ, майор Теремов выбрал подходящее время и собрал всех командиров и политработников на совещание. Всех — от взводных до своих заместителей.

Собрались на лесной поляне, исхудавшие и почерневшие до неузнаваемости. Не так давно, в мирные дни, все они были щеголеватые, начищенные, в отутюженной форме. Встречаясь с командирами в бою поодиночке, Теремов как-то не обращал внимания на их внешность, а когда сошлись вместе, суровый, усталый вид сразу бросился в глаза.

«Ну ничего, беды позади, приказ пришел, теперь все изменится», — подумал майор и с легким сердцем стал громко и торжественно читать приказ. А когда закончил, добавил от себя:

— Ну вот, товарищи, все вы думали, когда прекратится отход. Этот день настал. Я не буду вам долго разъяснять требования приказа, вы сами все слышали и поняли. Предупреждаю: приказ Родины будет выполнен. Тот, кто смалодушничает, — пусть пеняет на себя.

Командиры оживленно заговорили, лица их повеселели, тени усталости под глазами стали мягче.

После командира полка говорил его замполит, батальонный комиссар Гопанюк. Небольшого роста, всегда чистый и аккуратный, он и перед этим совещанием успел побриться и смахнуть пыль с порыжевшего обмундирования. Гопанюк призвал всех и особенно коммунистов проникнуться смыслом приказа и довести его до сердца каждого красноармейца.

Собрания были проведены во всех подразделениях. Клич Родины «Ни шагу назад!» услышал каждый боец.

Лейтенант Теремов тоже рассказал бойцам своего взвода о приказе. Он говорил горячо. Глаза его блестели возбужденно. Оглядывая красноармейцев, Александр видел: они оживились и готовы выполнить строгий приказ Отечества.

Только один человек вызывал сомнение. Он сидел среди других в такой же, как и остальные, выгоревшей шинели. В руках держал такую же, как у других, винтовку. Но Теремов знал: этот боец не такой, как все. В минуту опасности Косогоров теряет самообладание, может подвести весь взвод. Надо бы обратить его внимание на смысл приказа «Ни шагу назад!», но командир пощадил самолюбие бойца. Только пристально посмотрел ему в глаза. Тот, видимо, понял, виновато потупился.

В эти дни полк, отведенный во второй эшелон, готовил к обороне новую позицию. Вели инженерные работы, которые рассчитывали закончить дня через три. Но уже на следующее утро после отхода на новый рубеж полк опять оказался лицом к лицу с врагом.

Этот бой был упорным, как никогда. Пьяные гитлеровцы с засученными рукавами, с вытаращенными от ужаса и хмеля глазами много раз бросались в атаку. Но подразделения стояли твердо на своих местах.

К вечеру немецкие атаки прекратились. Так бывало всегда — ночью враг отдыхал, перегруппировывался, а утром снова бросался в бой.

Наши подразделения тоже пользовались ночной передышкой: подвозили горячую пищу, эвакуировали раненых, пополняли боеприпасы, готовились к новой схватке.

— Ну, сегодня вложили им так, что дня два не полезут, — сказал командир роты, длинный худой капитан Шилов, придя на участок обороны лейтенанта Теремова. — Ваш взвод оставляю на этой высоте для прикрытия фланга...

Капитан был уверен в лейтенанте, знал, что он смелый и стойкий командир, поэтому и ставил его взвод на ответственное место. На всякий случай напомнил:

— Это и фланг полка. До соседа справа — полкилометра. Следите внимательно, чтобы не обошли или не просочились на стыке.

— Не пропустим, — коротко ответил Теремов.

Командир роты вернулся на свой командный пункт. Над полем, где недавно еще гремел бой, стояла непривычная тишина. Даже птиц не было, все улетели подальше от этого страшного места.

Командиры и бойцы знали: так будет до рассвета. Красноармейцы готовили для сна норы в траншеях, ждали горячую кашу. После еды можно будет свободным от дежурства поспать.

Теремов поставил задачу командирам отделений, определил очередность: кто кого сменяет для постоянного наблюдения за противником. Устав за день, он присел отдохнуть на выкопанную в стене траншеи ступеньку.

И в этот момент произошло то, чего никто не ожидал.

Фашисты, нарушив свое правило, атаковали вечером. Они свалились в траншею, будто все время лежали где-то рядом. Никто не заметил, как они подползли. Солнце, опустившееся к горизонту на западе, светило нашим наблюдателям в глаза. Да и внимание бойцов было притуплено: в установившейся тишине, без артиллерийской подготовки никто не ждал гитлеровцев.

Александр успел выстрелить два раза. Пьяные, разъяренные дневной неудачей фашисты спрыгнули в траншею и сцепились в рукопашной с красноармейцами. Теперь нельзя было стрелять без опасения поразить своего. Дрались ножами, прикладами, душили руками. Ударив ближнего немца пистолетом по каске, Александр вдруг увидел: из траншеи выпрыгнул Косогоров и бросился бежать.

— Стой! Стой, подлец! — закричал ему вслед Теремов. Но Косогоров мчался не останавливаясь.

Лейтенант рванулся за ним, хотел быстро догнать и вернуть в траншею.

— Стой, стрелять буду! — Лейтенант вскинул пистолет и навел его на бегущего. Косогоров был недалеко. Сразить его не представляло никакой трудности.

Но в своем стремительном беге Антон был такой сильный и красивый, что убить его у лейтенанта просто не хватило решимости. К тому же это был свой. Теремову еще никогда не приходилось стрелять в своего. Он даже ни разу не думал об этом.

В эти короткие секунды Александр нашел оправдание своей слабости: «Я всегда его недолюбливал. И, может, был несправедлив». Но стрелять все-таки надо было, и он пустил пулю выше головы убегающего.

Услыхав свист пули, боец испуганно плюхнулся на землю. Тут его и настиг лейтенант. Он схватил труса за шиворот и, не почувствовав тяжести, одним рывком поставил на ноги. Несколько мгновений Теремов запаленно дышал, с ненавистью глядя на опущенное лицо красноармейца.

— Трус несчастный, — только и сказал Александр, — Быстро назад! — скомандовал он.

Там, откуда они только что прибежали, слышались одиночные выстрелы, крики и взрывы гранат.

— Живее! — крикнул лейтенант и подтолкнул Косогорова пистолетом в спину.

Внезапно впереди все стихло. Шум боя прокатился в сторону командного пункта командира роты. Александр не успел сообразить, что это значит, как к нему из кустов выбежали три раненых красноармейца. Один из них сжимал ладонями живот, через пальцы его рук текла густая черная кровь. Другой помогал бежать товарищу, который волочил ногу.

Увидев командира, боец, помогавший раненому, крикнул:

— Немцы заняли нашу траншею...

— Где остальные? — крикнул Теремов.

— Все полегли, — тяжело переводя дыхание, ответил боец.

Оставив Косогорова и раненых, лейтенант побежал вперед. Добежав до кромки кустарника, он увидел темно-зеленые каски, торчащие над его траншеей.

Бой шел на всей позиции роты. Лейтенант решил собрать в кустах остатки взвода и вести их на помощь Шилову. Там, где был командный пункт, слышались стрельба и крики.

Много ли может сделать лейтенант с одним раненым бойцом (двое не могли двигаться) и с одним трусом, который в любую минуту готов снова кинуться наутек? Теремов попытался приблизиться к наблюдательному пункту командира роты, но встретил гитлеровцев. Бегая по кустарнику, Александр вскоре наткнулся на цепь третьего батальона, который раньше стоял во втором эшелоне. Впереди атакующих шел майор Теремов.

«Уж если командир полка пошел в атаку, дела плохи», — подумал Александр и побежал, чтобы быть поближе к отцу.

С большими потерями удалось все же восстановить положение. Правый фланг, откатившийся назад, из-за чего едва-едва удержался весь полк, был выровнен.

После боя стали разбираться, что же, собственно, произошло. Несколько часов назад изучили новый приказ, решили стоять насмерть и вдруг в первом же бою еле удержали позиции.

Майор Теремов был мрачен. Он оглядел тяжелым взглядом присутствующих. Мысленно отметил, кого нет в живых. Подумал: «За такой разгром, даже если бы не было приказа «Ни шагу назад!», виновника нужно привлечь к судебной ответственности. И он ответит! Накажу его своей властью по всей строгости!» И майор задал первый вопрос:

— Что произошло на правом фланге? Командир правофланговой роты?

— Капитан Шилов погиб, — ответил кто-то из командиров.

То, что среди присутствующих не было командира правофлангового батальона, майор Теремов уже заметил: комбаты обычно садились на совещаниях в первом ряду.

— Лейтенант Теремов, — строго сказал командир, — что произошло на правом фланге?

Александр встал. Не чувствуя за собой вины, зная, что бился честно, вместе со всеми, он доложил:

— Немцы атаковали нашу траншею неожиданно. Началась рукопашная... — Он хотел рассказать о трусости Косогорова, но промолчал, решив, что того, чего доброго, могут расстрелять по новому приказу за бегство. Поэтому без долгих объяснений закончил: — Почти весь взвод погиб, нас осталось пятеро.

— Была ли атакована вся рота или только ваш взвод? — спросил майор.

— Сначала только мой взвод. Они зашли с фланга. Потом двинулись дальше.

Чувствуя, как холодеет кровь в жилах, Николай Петрович подумал: «Ты виноват, сын мой!»

Присутствующие командиры отлично понимали все последствия, вытекающие из доклада лейтенанта. Им не нужно было долго и детально расследовать обстоятельства. Люди обстрелянные, они хорошо разбирались в боевых делах с полуслова. И поскольку лейтенант был несомненно виноват в разгроме фланга больше других, он и обязан ответить за случившееся. Все пытливо посматривали на командира полка: провинившийся-то — его сын. Как поступит майор?

Майор Теремов понял и вину сына и что выражали взгляды командиров. Он сознавал: колебаться нельзя. Оттого, как он сейчас решит, зависят и его честь и его доброе имя. И все же не ради всего этого, не ради сохранения своей чести и авторитета принимал он роковое решение. «Если не поступить решительно сейчас, то отступление будет продолжаться. Нужно будет прощать кого-то и завтра и послезавтра. Прощу я — простят другие. Все пойдет по-старому, и покатимся мы до Москвы и за Москву. Нет, нет, этого нельзя допустить! Нельзя щадить ни себя, ни тебя, Саша. Приказ «Ни шагу назад!» должен быть выполнен...»

Тяжелая борьба длилась в душе майора всего несколько секунд. Приняв решение, он тем же официальным тоном, что и прежде, задал сыну новый вопрос:

— Как могло случиться, что немцы свалились в вашу траншею неожиданно? У вас было организовано наблюдение?

— Да, наблюдатели были выставлены, но солнце на закате слепило им глаза. И потом, немцы раньше не наступали вечером...

— Доложили вы командиру роты о нападении, предупредили его об опасности? — жестко спросил Теремов.

Лейтенант опустил голову, он только теперь все понял. Понял не только то, что ему грозит, но главное, что действительно виновен в случившемся.

— Нет, я не оповестил командира роты, — тихо ответил Александр, — я не успел... У меня не было времени... Пришлось сразу стрелять... — Он вспомнил о Косогорове, но сказать о нем теперь было просто невозможно. Сочтут за трусость, за попытку выставить красноармейца виновником всего.

Лейтенант молчал.

— Значит, именно вы, лейтенант Теремов, подставили под неожиданный удар роту, а за ней батальон и весь полк, — сделал заключение командир.

Лицо его побледнело, на глазах у всех он осунулся.

Чувствуя, куда все клонится, батальонный комиссар Гопанюк попытался несколько облегчить вину лейтенанта:

— Наблюдение и у нас, на полковом КП, и у других командиров тоже оказалось не на должном уровне.

— За это с меня и с вас, Андрей Митрофанович, тоже спросят, — сухо бросил Теремов. Понимая, что отступления для него нет и каждая минута оттяжки только усугубит страдания его и сына на глазах у всех, Николай Петрович глотнул не хватившего вдруг воздуха и тихо, но слова ему казались оглушительными, проговорил:

— Командир комендантского взвода, арестуйте лейтенанта Теремова... Он будет расстрелян перед строем полка.

Пошатываясь, майор пошел в сторону. Командиры подразделений поспешили за ним. Они стали уговаривать, чтобы он изменил свой приказ. Минуту назад настороженно ждавшие, вынесет ли майор такой приговор, и, если не вынесет, готовые бросить ему в лицо свое презрение, они теперь забегали вперед и просили:

— Товарищ майор, нельзя же так...

— Товарищ майор, отмените!

Майор смотрел на них невидящими сухими глазами и тихо говорил:

— Как же быть с отступлением?

Командир первого батальона, пожилой капитан, недавно, уже во время боев, призванный из запаса, вдруг сорвал фуражку с головы, скомкал ее и крикнул в лицо Теремову:

— Да черт с ним, с отступлением. Все же восстановлено!

Теремов остановился, пристально и благодарно посмотрел в глаза капитана, положил ему руку на плечо, все так же тихо сказал:

— Иначе я поступить не могу. Не имею права. Нельзя иначе. Понимаете?

Майор Теремов ушел в палатку, желая скрыться от всех и наедине с самим собой разобраться в случившемся.

Но в этот день беды для него еще не кончились. Вскоре налетели немецкие пикировщики. Они шли волнами и долго бомбили участок, где так упорно отбивали все атаки гитлеровских наземных войск.

Во время этого налета была убита Лидия Максимовна.

Произошло это так. Командир роты, назначенный командиром батальона взамен погибшего, сразу же, как вернулся из штаба, разыскал Лидию Максимовну и без обиняков, понимая, что каждая секунда дорога, рассказал ей о приговоре, вынесенном ее сыну. Новый командир советовал ей поспешить к мужу и повлиять на него.

Оглушенная невероятным известием, Лидия Максимовна тут же побежала в штаб. Она не слышала ни воя пикировщиков, ни свиста бомб, ни взрывов. Она бежала спасать сына. Здесь и настиг ее осколок. Она упала и осталась лежать на земле, даже после смерти устремленная вперед, туда, где попал в беду ее Саша.

Узнав о гибели жены, Николай Петрович в первое мгновение как-то бесстрастно, будто посторонний, подумал: «Так для нее даже лучше. Не будет терзаться о Саше». И только осознав, о чем говорит ему связной, вдруг понял, кого он потерял. Нет человека, с которым он шел рядом всю жизнь, которого любил и без которого себя на этом свете вообще не представлял, — нет Лиды!.. Нет той, которая подарила ему Сашу! Того самого Сашу, которого он бережно нес в пикейном одеяле из родильного дома, боясь раздавить в своих сильных руках. Того самого Сашку, для которого украсил землянку багульником. Того самого Сашку, который радовал пятерками и типично мальчишечьими проказами в школе. Того самого Сашку, который приехал домой в курсантской форме и буквально ослепил их своей красотой. Того самого Сашку, который шел с ним в боях от границы до этого проклятого леса. Того самого...

Мысли майора прервались. Он опустился на пол, не увидев стула.

Теремов поднял голову, будто сознание у него и не прерывалось. Перед ним стоял батальонный комиссар Гопанюк. Командир смотрел на Гопанюка и не мог понять, почему тот молчит. Теремов спросил:

— Ну, в чем дело? Я слушаю.

— Николай Петрович, — тихо сказал Гопанюк, прежде он никогда не называл командира полка по имени-отчеству, их отношения были сугубо официальными, — Николай Петрович, вы же весь белый...

— Как белый? — не понял Теремов.

Он оглядел свою одежду, думая, что где-то испачкался.

— Не о том я, — все так же тихо продолжал пораженный Гопанюк, — голова у вас побелела.

Батальонный комиссар Гопанюк вместе с командиром привел в порядок подразделение полка после авиационного налета и, как только выкроил свободный час, отправился в комендантский взвод. Комиссар боялся, чтобы в горячке не поторопились привести в исполнение приказ командира полка. Он хотел своей властью сначала задержать, а потом с помощью старших начальников вообще отменить расстрел сына Теремова. Вначале он подумывал о том, что защита сына командира полка может показаться кому-нибудь делом приятельским, семейственным. Но, оценив еще раз все происшедшее, твердо убедился: лейтенант не заслужил такой крайней меры, и, окажись на его месте кто-то другой, он, Гопанюк, так же заступился бы и принял все меры, чтобы отменить расстрел.

В тылах полка ни приговоренного, ни конвоира не оказалось. Гопанюк стал их искать. В санитарной части полка комиссар обнаружил раненого солдата, который видел старшину — командира комендантского взвода и лейтенанта Теремова. Солдат, жестикулируя одной рукой — другая представляла собой забинтованную подвешенную на шее культю, — рассказал:

— Я сам видел, товарищ батальонный комиссар, убило их обоих. Начисто убило. Рядом бомба ахнула. Мне тоже от нее осколок по руке врезал. Вот, видите. А они лежали на другой стороне воронки. Я подходил к ним. Думал: помощь нужна. Подошел, а они лежат все порванные на части. Кровища все залила...

Комиссар не очень-то доверял в таких случаях: уж если «кровища залила», да к тому же сам ранен, мог от испуга и напутать.

Придя на место взрыва, комиссар и солдат обнаружили там лишь свежую братскую могилу. На ней не было еще ни надписей, ни списка погребенных.

— Вот здесь и была та самая воронка, в ней и похоронили, видно, — сказал солдат, показывая на холм сырой земли.

Возвратясь в штаб, Гопанюк рассказал обо всем Теремову, тот даже немного оживился, на секунду вроде легче стало. «Все же не по моему приказу и не позорной смертью», — подумал он.

А с лейтенантом в тот день произошло следующее.

Командир комендантского взвода, пожилой украинец, старшина-сверхсрочник, взяв под охрану Теремова, вел его лесом. Старшина шел в полной растерянности. Выполнить приказ командира полка он был обязан. Но в то же время он любил своего командира и знал, что смерть сына для него будет непоправимой бедой на всю жизнь. Старшине очень нравился и молодой Теремов: деловитый, напористый, да и просто по-юношески чистый и бесхитростный. Нет, он не мог расстрелять такого человека! Старшина решил побыстрее увести лейтенанта в тылы полка и подержать его там, может, улягутся страсти, и простят. Он боялся только одного, чтобы не возвратили и не заставили расстреливать молодого Теремова перед строем. Поэтому старшина спешил. По правилам он должен был конвоировать арестованного, идя за ним сзади. Но старшина об этом и не думал, он шел впереди Теремова и поторапливал:

— Товарищ лейтенант, ходимте швыдче!

А Теремов, оглушенный случившимся, не торопился. Пытался разобраться, в чем он действительно виноват. Но с какой стороны ни подходил к событию, ничем не мог оправдать себя. «И приказ не выполнил — отступил. И полк подвел. И люди погибли. И отец, рискуя жизнью, сам ходил в атаку со вторым эшелоном, спасая положение. Отец! Как ему трудно было принимать сейчас решение о расстреле. Он будет всю жизнь мучиться, а ведь я действительно заслужил такое наказание. А мать? Перенесет ли она удар?»

Думать обо всем этом было так тяжело, что Александр остановился и спросил старшину:

— Куда мы идем?

— Та куда надо, туды и идемо. Ходимте швыдче!

— Ну, зачем далеко идти? Зачем меня мучить?! Товарищ старшина, расстреляйте меня здесь, пожалуйста. Не могу я больше ждать. Сил нет. Прошу вас.

Добрейший по натуре, старый служака едва не прослезился от таких слов.

— О чем вы просите, товарищ лейтенант?! Та рази ж можно таке просити? Ходимте. Мабудь, ще усе образуется.

Старшина и лейтенант почти добрались до тылов. Они шли просекой, по которой в сторону передовой и в обратном направлении двигались машины, повозки, упряжки с пушками и просто пешие.

В этот момент и началась бомбежка, в которой погибла мать Саши.

Пикировщики еще долго носились над лесом, обнаружив оживленное передвижение наших подразделений. Одной из бомб были тяжело ранены и старшина и лейтенант. После налета их подобрали санитары чужой, проходившей по дороге части и отправили в госпиталь. В госпитале старшина умер. А Теремова отправили дальше в тыл, на лечение. Пролежал он в постели больше месяца. Выписавшись из госпиталя, Александр просил направить его в свой полк, но в боях части перемещались почти ежедневно на десятки километров вперед, назад, куда-нибудь на фланги, в резерв. За месяц произошло так много перемен, что в тылу никто не мог определенно сказать, где находится полк Теремова, да и существует ли он вообще, мог ведь попасть в окружение или обескровел в боях и переформирован.

Невозможность вернуться в полк ставила Александра в очень затруднительное положение. Сказать здесь, в тылу, что есть приказ его расстрелять и просить исполнения этой кары, было просто глупо! Кругом незнакомые люди, никто не знает, в чем его вина, и вдруг лейтенант просит: расстреляйте меня! Чепуха какая-то! От своих однополчан Александр не скрывался — совесть его была чиста. Думал: разыщу полк по номеру полевой почты, а пока повоюю в другой части, постараюсь отличиться в бою, может быть, орден заслужу. Тогда и свои пощадят, и отец смягчится.

С твердым решением оправдаться в боях Александр лез в самое пекло и вскоре опять был ранен и вновь надолго попал в госпиталь. Отсюда он писал письма на полевую почту отца, но ответа не получил: видно, дивизия была переформирована. Не знал Саша ни о гибели матери, ни о судьбе отца.

На фронт он вернулся только в начале сорок третьего.

В тот день прикрепил он к гимнастерке недавно введенные погоны и, отправляясь на передовую, сфотографировался в Туле. Так и не успев заслужить ни одного ордена, лейтенант Теремов дал эту самую тульскую фотографию танкисту и просил рассказать о своей честной смерти майору с очень простой русской фамилией, которую никак не мог вспомнить Колосков-старший. А искать родных Теремов просил в Вязьме, где жил брат отца.