Счастье

Николай Петрович Теремов начинал службу в двадцатых годах. Отец погиб на германском фронте. Мать ходила по деревням, работала и просила милостыню — надо было кормить детей. На дороге ее и свалил тиф. Остались двое. Брат Сергей беспризорничал, а потом работал в Вязьме стрелочником. Николай коротал детство в сиротском приюте. Вырос в худого, жилистого, не по годам серьезного парня. После детдома поступил учиться на рабфак — там давали койку в общежитии и питание. В 1922 году пришло время служить в Красной Армии. Вот здесь только и началась у него настоящая жизнь: чистая, сытая, интересная, радостная.

Стала ему армия и отцом, и матерью, и семьей. Прирос Николай сердцем к колючей, ласковой, теплой шинели навсегда. Решил стать командиром. Ничего не видел выше и прекраснее этого звания. Его наставниками были отчаянные рубаки гражданской войны. Их имена связаны с легендарной Каховкой и Волочаевском. Они гнали Юденича, Деникина, Колчака, Врангеля... Совсем еще молодые, но уже вошедшие в историю. Ну взять хотя бы командиров полков и дивизий, с которыми приходилось встречаться в те годы Николаю: Константину Константиновичу Рокоссовскому было двадцать шесть, Ивану Степановичу Коневу — двадцать пять, Родиону Яковлевичу Малиновскому — двадцать четыре.

Службу Николай любил до самозабвения. Казалось, этой любви достаточно, чтобы сделать его счастливым на всю жизнь. Но судьба, суровая к нему в детстве, будто решила вознаградить за былые страдания, послав ему еще одну любовь.

Звали ее Лида. Она училась вместе с Николаем на рабфаке. Стройная и ладная, Лида первой в рабфаковском общежитии надела спортивную форму и вышла играть в волейбол. В те годы такое было в диковинку.

— Ишь, оголилась! — язвили жилички общежития, выглядывая из окон. А через неделю одна за другой сами запрыгали по двору в трусах и полосатых майках.

«Смелая и передовая», — заключил комсорг группы Теремов. То, что у Лиды красивая фигура и удивительные серые глаза, Николай тоже заметил.

Окончив рабфак, Лида поступила в медицинский техникум. Николай в это время уже учился в пехотной школе. Жили в одном городе, а письма писали почти ежедневно. Не хватало коротких часов, получаемых Николаем по увольнительной, не успевали высказать все друг другу.

Лида тоже полюбила Николая еще на рабфаке, и, когда он приходил к ней в техникум начищенный, надушенный, блестящий, ну просто неотразимый в своей военной красе, она загоралась от счастья.

Окончив училище, Николай увез Лиду на край света — в Забайкалье. Жили на железнодорожном разъезде, к тому же еще в землянке. Вокруг каменистая щебенка да ветер. А в молодой семье как поселились с первого дня любовь, радость и душевная теплота, так светили и грели постоянно. В первую весну появился у молодой четы на свет Саша. Лейтенант украсил землянку багульником — другие цветы здесь не росли. Сынишку заворачивали в новые отцовские портянки: с мануфактурой в те годы трудновато было. Счастливый отец, тютюшкая мальчика, шутил: «Строевой парень будет, с первых дней портянки надел!» Когда пеленки сушились, мальчика заворачивали в газету. Самая доступная на разъезде газета, которую регулярно привозили железнодорожники, была «Гудок». Однажды это слово отпечаталось на тельце малыша, и Лида и Николай покатывались от смеха, целовали сына в розовые ягодицы и приговаривали: «Гудочек ты наш миленький, давай гуди на все Забайкалье на здоровье».

Служба у Николая Петровича шла хорошо, его поощряли и повышали. После Забайкалья перевели в Среднюю Азию. Тоже места тяжелые: жара, песчаные бури, безводье. Задует, бывало, «афганец» так, что в комнате дышать нечем, накинет Лида байковое одеяло себе и сыну на голову и сидит, часами сказки ему рассказывает. Придет муж с работы, а она вокруг него так и запорхает, так и защебечет — веселая, красивая, родная. А Шурик напяливает отцовскую фуражку, ремни по полу волочит.

— Что, сынок, примеряешь? — спрашивает отец. — Давай, давай, затягивай потуже — привыкай, это твое будущее.

Несмотря на трудности военной жизни, Лида не возражала мужу, тоже хотела, чтобы сын стал военным, потому что была убеждена: командирская профессия самая нужная, самая интересная и благородная. Вон ее Коля — какой орел! А с каким уважением его и ее, как жену командира, всюду встречают. Все знают: военный — самый честный, бескорыстный, справедливый и мужественный человек, он никогда в беде не оставит, в трудную минуту жизни не пожалеет для спасения человека.

Могла ли молодая мать желать сыну лучшего?

И вот настал день, когда Сашу отправили в военное училище. Волновались, ждали вестей. А он, как нарочно, в письмах заладил одно: «Жив, здоров» — и точка. Лидия Максимовна даже всплакнула: «Неужели не понимает, каких вестей мы ждем?» А Николай Петрович, который к тому времени был уже капитаном, успокаивал: «Не тревожься, мать, — сын командирский характер проявляет».

Действительно, порадовал их сын. Без письма и телеграммы вдруг приехал в новенькой курсантской форме. Темно-зеленая гимнастерка плотно облегала его юношеский стан. Малиновые петлицы, скрипучий ремень, начищенные сапоги. Саша был очень похож на молодого Николая Петровича. Лидия Максимовна, увидев его, только ахнула. Отец обошел сына вокруг, одобрительно сказал: «Заправка хорошая, будто в форме родился!»

Пока Саша был в училище, а учился он в Ташкентском имени Ленина, капитан Теремов получил назначение на запад, в Ровно. Тяжело, конечно, матери уезжать так далеко от сына, но Лидия Максимовна приняла и это испытание судьбы покорно. Она считала и себя военной. Даже в разговорах с подругами или в компании друзей говорила: «Когда мы служили с Колей в Забайкалье» или «Когда мы получили назначение в Среднюю Азию...»

Два года, пока учился Саша, были бесконечно длинными, а когда прошли, вдруг оказалось, что они промелькнули почти незаметно.

Александр Теремов окончил училище в мае сорок первого, на несколько месяцев раньше обычного срока. Видно, знали уже в Наркомате обороны о надвигающейся грозе. Не случайно всех выпускников Ташкентского училища отправили в западные приграничные округа.

Лейтенант Теремов попал при распределении в дивизию, где служил отец. Узнав об этом, Лидия Максимовна, истосковавшаяся по сыну, бросилась к мужу:

— Попроси Сашу в свой полк.

— Едва ли это целесообразно, — сухо ответил Николай Петрович.

Там, где касалось службы, он был строг. Повышение на должность командира части еще больше обострило в нем чувство ответственности. Причем он не напускал на себя показную суровость, а действительно был человеком рассудительным и требовательным.

Говоря с женой о сыне, майор был убежден: для них обоих, для него, как командира, и для Саши, как молодого лейтенанта, лучше, если они будут работать врозь, не связанные на службе родственными узами. Майор знал, что не допустит никаких поблажек по отношению к сыну, и все же их родство, как песчинка в глазу, будет кое-кому мешать видеть их отношения в правильном свете.

А жена настаивала:

— Почему нецелесообразно? Пусть он у тебя учится, пусть станет таким же, как ты, — настоящим командиром.

— Его и в другом полку воспитают как следует, — пояснил Теремов. — Да он, собственно, и не нуждается в каком-то особом воздействии — парень на правильном пути.

— Я в нем уверена. Мальчик он хороший. Но знаешь, Коля, мать есть мать, и мне, конечно, хочется, чтобы он был поближе. Ведь Саша у нас один. Хочется видеть его почаще. Помочь, пока на ноги встанет. Да и ты, будучи рядом, поддержал бы, подсказал в трудную минуту. И время сейчас беспокойное, ты же лучше меня об этом знаешь.

— Стареешь, мать, — упорствовал Николай Петрович шутливо. Потом серьезно добавил: — Нет, Лида, обращаться к старшим по поводу устройства сына я не буду. Неприлично это, понимаешь?

Лидия Максимовна не обладала прямолинейным командирским характером и, как женщина, рассудила более практично. Она рассмеялась:

— Вот чудак! Кто же тебя просит обращаться к старшим? Это совсем ни к чему. Позвони в штаб дивизии в отделение кадров, они все сами сделают.

Майор с веселым изумлением взглянул на жену: «Ты смотри, какая хитрая! Правильно говорит, если позвонить капитану Клименко, он не откажет». Но жене сказал:

— Это же совсем не в моих правилах, звонки, просьбы, быть кому-то обязанным, нет, уволь, Лидочка, это не по мне. К тому же, если в политотделе узнают или до комдива дойдет, я же от стыда сгорю...

Пока Теремовы спорили насчет устройства сына, в отделении кадров дивизии прибывших выпускников уже распределяли. Капитан Клименко без просьб и звонков решил, что Николаю Петровичу будет приятно назначение сына в его полк, поэтому включил лейтенанта Теремова в список предназначенных для этой части.

Командир дивизии при утверждении расчета обратил внимание на знакомую фамилию:

— Теремов — сын Теремова?

— Так точно, — ответил Клименко.

Генерал минуту подумал:

— Он сам просил к нему направить?

— Нет, он об этом не знает, — поспешил отвести подозрения от уважаемого им командира начальник отделения кадров, — просто мне кажется, так будет лучше для молодого Теремова.

Генерал согласился:

— Вы правы, майор Теремов не из тех, кто будет гладить сына по головке. Пусть идет лейтенант служить к своему батьке, у него есть чему поучиться.

Полк Теремова в те дни находился в летних лагерях. Отец провел сына по передней и тыльной линейке, рассказал, где какие службы и подразделения размещаются. Познакомил с командирами, которые встретились им при обходе лагеря. Показал стрельбище. Сводил на ближние учебные поля.

Стояла прохладная, влажная после весенних дождей пора. Ласковый июнь только набирал тепло. Трава, полевые цветы, молодые листья, ветви на деревьях — все было яркое, налитое упругими соками.

Александр Теремов шел рядом с отцом легкий, гибкий, и чувствовались в нем, как во всей окружающей природе, молодые весенние силы.

Николай Петрович думал, что совместная служба пойдет у них легко и просто. Главное, не выделять его среди других командиров, относиться ровно и требовательно. Но осуществить это оказалось не так просто.

С первого же дня майора неудержимо потянуло на занятия к сыну. «Как он учит красноармейцев? Владеет ли методикой? Может ли правильно показать приемы? Как он вообще выглядит в роли командира?» Мальчик, совсем недавно волочивший по полу ремни отца и до плеч накрывавшийся фуражкой, теперь вдруг лейтенант, два рубиновых «кубаря» в петлицах, а ремни и фуражка сидят, будто в них родился.

Николай Петрович стал чаще, чем делал это прежде, обходить полковой городок. Обнаружив взвод Александра то на строевом плацу, то в спортивном городке, то на штурмовой полосе, останавливался в сторонке, наблюдал.

Саша, не подозревая, что за ним смотрит отец, проводил занятия свободно, уверенно, с удовольствием. Ему все было знакомо и привычно. Правила поведения, обращение с оружием, стрельба, сигналы полкового трубача, спортивные игры, вообще весь уклад воинской жизни был его родной стихией, миром его детства.

Однажды майор Теремов остановился в тополевой аллее. За деревьями на ровной площадке сын проводил строевые занятия. Лейтенант был одет, как и все его красноармейцы, в хлопчатобумажное обмундирование, но все же даже на расстоянии он выделялся какой-то особенной строевой подтянутостью и красотой осанки.

Бойцы, разбившись попарно, отрабатывали повороты в движении и на месте. Александр ходил между парами и помогал им. Вот он задержался около одного низкорослого крепыша и стал заниматься с ним отдельно. Он шагал рядом, зычно подсчитывал: «Раз-два! Раз-два! Напра-во!» Ноги красноармейца заплетались затейливым кренделем. Он терял равновесие, едва не падал.

Это не злило молодого Теремова. Он смеялся и подбадривал неловкого паренька:

— Так, уже лучше. Только четче! Ну-ка, еще разок!

Красноармеец шагал, старательно стуча ногами. Но на повороте опять потерял равновесие.

— Стой! — скомандовал взводный. — Посмотрите, я покажу, как надо делать. Дайте мне винтовку.

Красноармеец протянул руку с винтовкой. Но лейтенант покачал головой:

— Так не возьму. Как я учил?

Красноармеец смутился, потом быстро отчеканил:

— Боевая, незаряженная, номер двадцать пять шестнадцать, — и тут же бросил винтовку лейтенанту.

Теремов ловко поймал ее и похвалил:

— Молодец. Правильно.

Майор Теремов был приятно удивлен. Откуда известен Саше такой способ передачи оружия из рук в руки? Ни уставом, ни наставлением это перекидывание не предусмотрено. Так учили, когда Теремов-старший сам был красноармейцем. Считалось, что подобное обращение с винтовкой прививает ловкость и свободное владение оружием. Да и номер винтовки помогает запомнить, об осторожности предупреждает: «боевая, незаряженная!» (бывает и заряженная). «Живет традиция, — думал майор, — неписаная, а передается из поколения в поколение. И хорошая традиция. Вот я до сих пор номер своей винтовки помню: сорок четыре одиннадцать».

А лейтенант между тем, взяв оружие, стал показывать повороты. Выполнял он их артистически. Все подчиненные прекратили тренировку и с явным удовольствием смотрели на своего командира. Ну, кажется, чего мудреного — повернуться направо или налево? Майор и сам мог сделать эти повороты образцово. Но, глядя на Сашу, невольно залюбовался.

Александр проделывал приемы как-то особенно легко. «Сын, поэтому все кажется красивым», — пытался оправдаться сам перед собой майор. Но тут же убеждался, что не только ему нравится Александр. Солдаты соседней роты, отдыхавшие в тени деревьев и не видевшие стоявшего неподалеку командира полка, выражали свой восторг одобрительными возгласами:

— Вот это да!

— Ну и дает!

— Мирово!

— Действительно, сын ваш настоящий мастер! — сказал незаметно подошедший батальонный комиссар Гопанюк.

Теремов смутился. Покраснел, будто мальчишка, которого уличили в недостойном поступке. А замполит, желая сгладить неловкость, грустно сказал:

— Завидую вам, товарищ майор, мне судьба не послала такой радости, нет детей. Ваш Александр будет отличным командиром. Побывал я у него на политзанятиях: светлая голова у парня, объясняет доходчиво, умело. Красноармейцы полюбили его.

Сказал бы это кто-нибудь другой, можно было подумать — хочет угодить командиру полка. Но Гопанюк был не из таких. Теремов чаще расходился во мнениях со своим замполитом, чем соглашался с ним.

Домой Александр приходил усталый и возбужденный, подолгу с удовольствием плескался под краном.

«Взрослый, совсем взрослый мужчина», — с грустной радостью думала, глядя на него, Лидия Максимовна и шутливо спрашивала:

— Ну, как дела, полководец?

Александр ел с аппетитом. По-военному быстро. За столом не засиживался. О своих делах подробно рассказывал только матери.

— Знаешь, мама, все ребята у меня хорошие. Только один лентяй — Антон Косогоров. На мельнице до армии работал. Мешки таскал. Около муки сытно жилось. Холку наел, здоровый, как бык, а мыслить не научился. Трудиться не хочет. У него даже мозги ленивые. «Когда надо, говорит, мы себя покажем!» — «Что же ты покажешь, — спрашиваю его, — если сейчас не научишься?» — «А я, говорит, любому врагу шею сверну без науки». И свернет! Такой здоровенный. Вот и получается у меня загвоздка. Мы учим людей для боя. А ему для боя уже сейчас ничего не нужно. Он готов... Не люблю этого человека. Мешает работать. Но подожди, я ему докажу, что он лодырь и хвастун. Не знаю еще как, но докажу.

— Ты только не горячись, — советовала мать, — с людьми надо очень осторожно обращаться. Тут каждая ошибка — боль, обида, плохое настроение.

— Я понимаю. Поэтому и говорю, не сегодня, не сразу, но уличу этого лентяя. Работать я его все равно заставлю, даже сейчас. Но мне хочется разоружить его морально, понимаешь? Лишить его этой напускной самоуверенности, доказать, что она вредна. Сила в нем действительно есть, но она не разработана. Она спит, понимаешь? Надо раскачать его. Когда это произойдет, он мировой парень будет.

— Ну-ну, докажи... Да ты не торопись, глотаешь, не прожевывая. Забудь о работе, пока дома.

Александр смеялся:

— Не могу, мама, старшина так приучил. Ух, гроза был! «Я, говорит, товарищи курсанты, на всю жизнь вам темп, инерцию вырабатываю. Радость службы не в котлетах, а в пунктуальности и точности. Поэтому, не управился с едой в положенное время, сам виноват! Встать! И шагом — марш!» Так что, мама, у меня темп жизни такой...