Утро

Панаев поднялся. Он ощутил в своем теле достаточно сил для того, чтобы вернуться к товарищу. Но в чем отнести Яновскому воду? Панаев отвязал от себя автомат, осмотрел его. Ни одной детали, подходящей для переноски воды, в нем не было. Вещевой мешок Панаев давно бросил, да в нем вода и не удержалась бы. Идти за помощью в городок далеко, километров пять. Обратно — столько же. А у Игоря пульс теперь уже, наверное, меньше сорока. Каждая секунда может оказаться последней. Может быть, намочить обмундирование, а потом его выжать над ртом Игоря? Что ж, пожалуй, выход.

Василий снял гимнастерку. И чтоб воды было больше, решил намочить и брюки. Когда он сел и стал разуваться, вдруг мелькнула радостная идея — сапоги! Надо набрать воду в сапоги!

Панаев тут же зачерпнул воду сапогами, проверил: не текут ли они? Добротные армейские сапоги не пропустили ни капельки. Ополоснув хорошенько сапоги, Панаев наполнил их водой и, подхватив пальцами за ушки, поспешил назад по своему следу.

Он нашел Игоря лежащим на песке вниз лицом. Повернув его на спину, Василий плеснул водой из голенища на его голову и грудь.

Яновский глубоко вздохнул и открыл глаза. Взор был мутный, ничего не видящий. Панаев приподнял товарища, подставил колено ему под спину и поднес голенище к спекшемуся шершавому рту. Осторожно влил воду между облупившимися губами. Яновский беспокойно заморгал глазами, стал искать руками сосуд, из которого льется вода. Натолкнувшись на влажное, холодное голенище, он не сжал его, не пролил воду, чего опасался Панаев, а, мгновенно уловив, что сосуд мягкий, с какой-то подсознательной осторожностью бережно приблизил его ко рту и начал глотать жадно, с икотой, с внутренним стоном. Выпив содержимое сапога, Яновский обессилел и откинулся назад. Это состояние Василию было уже знакомо. Подождав несколько минут, он склонился к товарищу, спросил:

— Будешь еще?

Игорь мгновенно сел. Быстро вытянул руки и коротко бросил:

— Дай!

Из второго сапога Игорь выпил всю воду так же, как и из первого, в один прием, лишь изредка отрывался, чтобы перевести дух.

Когда Яновский окончательно пришел в себя, Панаев тихо сказал:

— Ну вот и вышли.

Они больше не разговаривали. Молча поднялись и побрели к краю пустыни. Разгоралось утро. Вдали гряда Копет-Дага сияла длинной солнечной полоской, будто ее накрыли парчовым покрывалом. На тополях в городке загорелись золотые наконечники. Утреннее солнце, ласковое и побежденное, украшало природу перед двумя солдатами, выходящими из пустыни.

Они спустились к арыку и дальше не пошли. Они пили и отдыхали. Наполнив себя водой, лежали на мягком песке, счастливые и умиротворенные. Спешить было некуда. Теперь они окончательно убедились, что это не мираж и не сон.

Потом купались. Ложились на упругое песчаное дно и лежали не двигаясь. Воды как раз хватало, чтобы накрыть лежащего человека. Они нежились долго, пока дрожь не охватила тело. Выбравшись из арыка на солнце, грелись. Сидели голые. Счастливые, улыбающиеся. Не хотелось ни о чем говорить. Да и незачем. Каждый переживал возвращение к жизни по-своему, думал о своем.

Василий радовался легко и просто. Теперь сбудется все: он дослужит положенный срок, вернется на завод, поступит в вечерний техникум; он встретит девушку, которую ему суждено полюбить. Она уже где-то живет. Ходит. Скоро найдется. Жизнь будет веселой, увлекательной.

Игорь тоже мечтал о своем: есть мать и отец. Он скоро увидит Асю. Он поправится и опять будет играть в баскетбол. Ух как он будет отчаянно играть — он теперь знает цену земным удовольствиям! У него теперь, есть хороший друг — настоящий побратим. То, что пережито с Василием, останется навсегда. Хороший он парень. Правильный. Напрасно обзывал его сухарем. Честность и прямота у него действительно в крови. Если б не Василий, неминуемо погиб бы. Его воля спасла обоих.

И вдруг Яновский вспомнил. Он сначала хотел прогнать эти мысли, увильнуть от них, скрыться. Он пытался уверить себя, что это было в бреду, в беспамятстве. Но мысли, упрямые и цепкие, безжалостно впились в мозг и не уходили: «Нет, ты хотел его бросить. Помышлял даже убить. Какой же ты ему друг! Это он для тебя сделал все. А ты — сволочь. Как ты будешь жить с ним рядом? Осмелишься ли смотреть ему в глаза? Что бы ты ему ни говорил, это будут слова Иуды!»

Яновский помрачнел. Он мучительно искал выход. «Признаться во всем Панаеву? Но это значит отдать себя на суд людей. Это значит признать себя перед всеми подлецом. Померкнет радость спасения. Всеобщее презрение будет страшнее пустыни. Если жизнь станет мукой, зачем было выходить из песков? Для чего нужно было переносить все эти страдания? Но ведь можно об этом и не говорить. Знаю об этом я один. Буду молчать — и на этом конец страданиям».

Яновский посмотрел на Василия: простое некрасивое лицо, тяжелые скулы, суровые темные глаза — обыкновенный заводской паренек-работяга! «А насколько они чище и прочнее меня! — с горечью подумал Игорь. — Ну почему этого нет во мне?»

Яновский глядел на Василия и понимал: после того, что с ним случилось, он уже не сможет жить, как прежде. Чувство превосходства над окружающими, сознание своей исключительности сгорели и остались в пустыне. Наступает иная жизнь, и входить в нее с подлыми мыслями нельзя. Будет стыдно и тяжело, но нужно решаться. Нужно бросить остатки прошлого здесь, на краю пустыни, чтобы из них не выросли старые пороки.

— Прежде чем уйти отсюда, я хочу признаться тебе в большой подлости, — взволнованно и быстро, чтобы не передумать, начал Игорь. — Я хотел бросить тебя в пустыне. Я даже хотел убить тебя.

Панаев слушал спокойно. Не поднимая головы, он чертил что-то веточкой на песке. Игорь ждал. Наконец Василий промолвил:

— Я знал об этом.

— Откуда ты мог знать?

— Я видел по твоим глазам.

— Не может этого быть!

— Может. И вот тебе доказательство. Ни комара, ни синицы не было. Я их выдумал. Я убеждал тебя, что спасение близко, и ты забывал о своих намерениях. Но я это делал не из страха. Мне очень жаль было твоих стариков. Ты без меня не выбрался бы.

Игорь был потрясен. Наконец спросил:

— Ты меня презираешь?

— Да.

— А я тебя уважаю. Я не вру. Раньше я тебя тоже презирал. Но после всего этого понял, что ты настоящий, хороший парень. Мне хотелось бы стать твоим другом. — Голос Яновского дрожал от волнения.

Панаев молчал.

— Что я должен сделать, чтобы стать твоим другом?

— Изменить свои взгляды на жизнь, — серьезно сказал Василий.

Игорь медленно произнес:

— Мне кажется, моих прежних взглядов больше нет. Они сгорели, остались в песках... Ты поверь только...

И вдруг Яновский от этого напряженного и неприятного разговора, оттого, что он состоялся, почувствовал облегчение. Он будто сбросил тяжелый груз. Наступившая легкость так и подмывала сделать что-то особенное. Он вскочил, вскарабкался на крайний бархан. Махая высоко поднятыми над головой руками, закричал:

— Прощай, пустыня! Спасибо тебе! Я никогда тебя не забуду! Ты добрая — слышишь! Добрая-а-а! Ты дала мне друга! — Он еще несколько минут радостно смотрел в бескрайнее море песков. Потом спустился и устало, но все же весело сказал: — Ну что ж, пойдем, Вася. Надо добираться в полк — там о нас беспокоятся.