«Ч»
Огненно-черный гриб «атомного взрыва» взметнулся от земли к небу. Вздыбившись, он разрастался плавно и медленно. Дым и огонь клубились в его круглой шапке. Толстая нога из копоти и пыли, подпиравшая шапку, клонилась набок и подламывалась.
Лейтенант Шатров смотрел на солдат своего взвода, и злость медленно, точно этот гриб, поднималась в нем.
Как большинство молодых офицеров, он был горяч и порывист, решения принимал быстро и, как ему казалось, всегда правильно. Вот и сейчас, увидев, что солдаты выглядывают из траншей и рассматривают имитацию атомного взрыва, Шатров разозлился. Им нужно лежать на дне окопа, закрыв глаза и лицо руками, чтоб не поразило вспышкой и ударной волной, [179] а они высовываются! Сколько раз учил, рассказывал, предупреждал, и вот опять глазеют!
Шатров не выдержал. Он пошел по траншее, с возмущением распекая подчиненных:
— Ну что вы смотрите? Чего не видели? Ложись! Всем лечь и укрыться!
Солдаты падали на дно траншеи, закрывали согнутыми руками лицо. Лейтенант шел дальше и громко говорил, чтобы слышали все:
— Один миг дается вам для защиты. Надо уметь им воспользоваться. Привыкнете глазеть, а в бою это любопытство будет стоить жизни!
Шатров обошел отделения. Он заметил: не выглядывал во время взрыва только рядовой Судаков. Но Шатров, увидев лежащего Судакова, разозлился еще больше. Лейтенант отлично знал, почему так ведет себя его подчиненный. Ох уж этот Судаков! Лучше бы он выглядывал из траншеи во время «атомного взрыва». Он не поднялся потому, что ему просто не хотелось смотреть на взрыв — не интересно. Ему все не интересно.
Этот длинный, худой юноша был тяжким бременем для командира взвода. Своим безразличием ко всему он просто изводил Шатрова. Лейтенант стремился хорошо научить своих солдат, сделать подразделение лучшим в батальоне, а Судаков — что ни кинь в него, все отскакивает. Были во взводе и нецепкие ребята, и тугодумы. Гранатометчик Колено, например, или водитель Нигматуллин. Но у Колено трудно сложилась жизнь, он окончил всего шесть классов. А Нигматуллин плоховато знает русский язык, он в голове сначала все переводит на татарский, а потом уже отвечает — поэтому и думает долго.
А Судаков — парень начитанный, у него отличные способности, Шатров не раз в этом убеждался. Судаков остроумен — иногда такое сказанет, просто подивишься. Но есть в этом человеке и какая-то пружина замедленного действия. Все он делает вяло, нехотя, даже говорит мало и слова растягивает. Судаков был во взводе инородным телом, выпадал из коллектива, не укладывался в нормы армейской уставной жизни. И что больше всего возмущало Шатрова — Судаков совершенно не тяготился таким положением. Ему все было безразлично. Лицо его всегда бесстрастно — никаких переживаний, кроме скуки. [180]
Лейтенант вернулся на свое место и, наблюдая за районом взрыва и командным пунктом капитана Зайнуллина, ждал сигнала для дальнейших действий. За спиной у Шатрова был небольшой зеленый металлический ящичек радиостанции, а на голове под полевой фуражкой мягкая пластинка с наушниками.
Черный столб имитации атомного взрыва постепенно редел и рассеивался. Солнце светило и пекло вовсю. Где-то в вышине, невидимые, бились в воздушном бою реактивные самолеты. Песчаные барханы на всем до горизонта пространстве лежали ярко освещенные, над ними дрожал горячий воздух. Шатров смотрел на пустыню и думал: «Солдаты не представляют, что бы сейчас творилось, если бы произошел настоящий атомный удар. Песок и пыль подняло бы ввысь на несколько километров, вокруг стало бы темно, как в самую сильную песчаную бурю, нечем было бы дышать».
Над НП командира роты замелькал белый флажок. В небо взлетела зеленая ракета, в легком шипении наушника возник голос капитана Зайнуллина. Он говорил: «Гроза!» «Гроза!» Это сигнал — вперед!
Шатров, еще не остывший от поднявшейся в нем злости, вдруг подумал: «Если подходить без скидок, то Судаков сейчас самый боеспособный во втором отделении. Он находился в траншее, вспышка его не ослепила. Значит, ему пришлось бы в реальной боевой обстановке взять на себя командование отделением. Вот и пусть командует. Пусть убедится, к чему приведет его инертность и безразличие в бою; может быть, это подействует на его непробиваемую натуру. Надо же когда-то за него браться. Сколько я буду ходить вокруг него и приглядываться?! Надо что-то делать. В общем, попробую».
И Шатров крикнул:
— Во втором отделении ранен сержант Колотухин, отделением командовать рядовому Судакову. Взвод, к машинам!
Словно эхо, отозвались голоса сержантов. Затопали по траншее бегущие солдаты. Все устремились к бронетранспортерам, которые были окопаны в лощине позади траншей. Во взводе Шатрова было три машины — по одной на отделение. Он недавно получил их взамен одной большой, старой.
Лейтенант обычно ездил со вторым отделением. Первым отделением командовал сержант Ниязбеков, [181] он же, как и полагалось, был заместителем командира взвода. За его машину Алексей был спокоен.
Ниязбеков опытный сержант. Во втором отделении находился сам Шатров. В третьем — сержант Велик, тоже парень знающий, всегда все распоряжения выполняет точно, а когда есть возможность сделать больше и лучше, эту возможность не упустит, использует. Словом, Шатров был уверен в своем взводе и надеялся на этих учениях заслужить хорошую оценку. Первое, что увидел Шатров около бронетранспортера, — это вопрошающий взгляд Судакова: «Зачем вы это сделали? Может, вы ошиблись? Я же не смогу командовать отделением!» Но Шатров сделал вид, что не заметил этого взгляда, отвернулся и занялся своими делами. «Сам думай, — сердито решил лейтенант. — Хватит жить иждивенцем! В бою ты действительно мог оказаться в таком положении. Вот и смотри, на что ты способен!»
Через минуту торопливый топот, позвякиванье снаряжения и оружия прекратились — все заняли свои места.
— Первое отделение к движению готово! — крикнул сержант Ниязбеков.
— Третье отделение к движению готово! — доложил сержант Велик.
Шатров стоял в бронетранспортере на своем обычном месте — у переднего сиденья. Он ждал доклада командира второго отделения Судакова. За его спиной в кузове бронетранспортера что-то происходило — солдаты шептались; понизив голос, Колотухин сердито подсказывал Судакову. Но тот не докладывал о готовности, и лейтенант ждал.
Справа и слева уже поднимались и вытягивались серо-желтые шлейфы пыли. Это двинулись вперед соседние взводы лейтенантов Антадзе и Анастасьева. Рядом из урчащих моторами бронетранспортеров беспокойно поглядывали черные глаза Ниязбекова и голубые — Велика.
А Шатров все ждал. Он понимал — дорога каждая секунда. Нужно как можно быстрее навалиться на «противника», пока он не опомнился от «атомного удара». Успеешь в настоящем бою это сделать — атака пройдет без больших потерь, не успеешь — придется прогрызать оборону метр за метром, и многие сложат голову за допущенную нерасторопность. [182]
В наушниках беспокойно прохрипел голос Зайнуллина:
— Двенадцатый! Почему не выполняете «Грозу»?
— Выполняю. Сейчас выполню, — ответил Шатров, а сам подумал: «По подсказкам или под взглядом офицера каждый сможет действовать.
Пусть Судаков сам пошевелит мозгами. Высшая оценка командиру в том, как ведет себя подчиненный, оставшись один; будет действовать энергично — хорош командир, растеряется, опустит руки — плох, не подготовил подчиненного к современному бою. Вот и посмотрим, какую оценку даст мне Судаков». Лейтенант предвидел: ничего хорошего ждать от Судакова нельзя. Но сейчас Шатров уже злился не только на солдата, но и на себя, на свою нерешительность в обращении с Судаковым. «Будь что будет — сегодня я от него не отступлюсь!» — решил окончательно Шатров.
Голос капитана Зайнуллина уже не спрашивал, а свирепо царапал ухо Шатрова:
— Двенадцатый! Почему стоите? Почему стоите? Немедленно выполняйте «Грозу»!
По всему фронту, насколько видел глаз, поднимались и клубились длинные хвосты пыли, они разрастались и тянулись к небу. Кое-где эти длинные хвосты уже соединились и стояли, закрывая барханы и даль сплошным пылевым облаком.
Колотухин не выдержал, доложил:
— Товарищ лейтенант, на той стороне лощины гранатометчик Колено остался. Он, наверное, не слышал команды.
— Отделением командует Судаков, — холодно напомнил Шатров.
Переживая за отделение и за весь взвод, Колотухин раздраженно бросил Судакову:
— Ну пошли кого-нибудь за ним или сам беги на край лощины — крикни.
— Вот ты и сходи, если знаешь, что нужно делать! — огрызнулся Судаков.
— Есть, сходить! — тут же подхватил Колотухин.
В его голосе его было негодование, но ради общего дела он готов был и унизиться и схитрить. Сержант мигом выпрыгнул из бронетранспортера и хотел бежать. Но Шатров намеревался быть до конца последовательным:
Товарищ Колотухин, вы ранены! [183]
Растерянный Колотухин умоляюще посмотрел на командира:
— Товарищ лейтенант, так я же в руку или в плечо ранен. Я бежать могу!
Шатров улыбнулся. Не стоять же здесь бесконечно.
— Ну ладно, давай, — согласился он.
И Колотухин во весь дух помчался по ускользающему из-под ног песку. Шатров глядел ему вслед. «Да, этот парень побежал бы и раненый. Для общего дела он жизни не пожалеет».
Колено и Колотухин прибежали красные, взмокшие. Они влезли в бронетранспортер. От них пахнуло потом и жаром. Колено оглядел товарищей, стараясь понять, что случилось, не виноват ли он в чем. Его огневая позиция была за лощинкой, для обеспечения стыка с соседним подразделением. Он не слышал команду Судакова, да тот, собственно, и не командовал. Колено видел движение, которое началось на поле, но не решился без команды оставить свое место. Колотухин, видно, дорожил секундой, он не успел сказать Колено, что произошло, позвал его и сразу побежал назад.
Шатров видел, пыль, поднятая колоннами, отодвинулась уже довольно далеко. В общем ее потоке потерялся короткий хвостик, который тянулся за ротой.
Конечно, ему влетит за эту задержку на несколько минут, но надо же браться когда-то за Судакова. К тому же Шатров надеялся догнать роту. Он подал команду, и машины помчались вперед. Пыль сразу же скрыла бронетранспортеры первого и третьего отделений, но Шатров был уверен, они не отстанут и не потеряются. И действительно, когда слабый ветерок сносил в сторону клубящееся позади облако пыли, бронетранспортеры были видны — они шли за командирской машиной как привязанные.
Однако взводу Шатрова не удалось сразу догнать роту. Дороги, наезженные ушедшими вперед войсками, оказались забиты. Вслед за мотострелковыми подразделениями хлынул поток средств усиления и поддержки. Сначала машины Шатрова уперлись в хвост колонны минометной батареи. Обгоняя ее по вязкому песку, чуть не столкнулись с большими, похожими на экскаваторы зенитными установками. Объезжая всех по подъемам и скатам барханов, бронетранспортер бухал и лязгал металлом, мотор выл от перенапряжения, [184] готовый разорваться. Шатров посматривал на сжатые скулы водителя Нигматуллина, на его устремленные вперед глаза и понимал — сейчас не нужно ни торопить его, ни напоминать об осторожности: солдат все видит и понимает сам. Да, порой бывает и так: умение молчать, не мешать подчиненному — тоже значит командовать!
Обогнав зенитчиков и минометчиков, Шатров увидел впереди черные точки машин. Занавес пыли теперь вновь распался на отдельные хвостики: войска, не снижая скорости, развертывались в линию. Над ними низко носились поддерживающие атаку самолеты. Снижаясь, они, будто бичами, хлестали по земле резким свистом реактивных моторов. Напрягая зрение, лейтенант старался найти свою роту. Она должна была двигаться на левом фланге. Вскоре Шатров увидел ее. Ротная линия была короче других — будто обломана. Место, которое должен был занимать взвод Шатрова, пустовало. Капитан Зайнуллин, конечно, не мог ждать отставших и развернулся для атаки с теми подразделениями, которые были при нем.
Командир роты, занятый другими делами, коротко уточнил Шатрову задачу:
— Выходите на мой левый фланг. Скорее!
Голос ротного был спокойный, даже какой-то безразличный. Но Шатров понимал — за этой напускной сдержанностью скрыта неизбежная головомойка в будущем, а сейчас смысл ее таков: «Не буду тратить на тебя нервы и время — презираю тебя, растяпу!»
Шатров еще вчера, во время занятий на ящике с песчаным макетом местности, усвоил свою задачу — он должен действовать на левом фланге батальона. Сейчас он видел: войска подошли к полевой дороге, с линии которой начиналась атака и считалось осуществленным заветное «Ч», которое теперь у всех, кроме взвода Шатрова, практически получилось.
Большое это искусство вести подразделения из разных мест сосредоточения, по разным дорогам, под Различным воздействием артиллерии и авиации противника и все же привести их все одновременно — секунда в секунду к «Ч» — на передний край противника. «Ч» — это святая святых, его никто не имеет права нарушать — ни солдат, ни маршал!
Выдвигаясь на фланг, Шатров еще надеялся: может быть, начальство не заметит его оплошность, может [185] быть, все обойдется разносом одного Зайнуллина. Командир батальона, полковой командный пункт и руководитель учения находятся где-то далеко справа. В стремительно несущейся массе войск один взвод может остаться незамеченным. Сейчас батальон ударит по «противнику», все смешается в общей свалке боя, кто-то отстанет, другие вырвутся вперед, и Шатров незаметно пристроится на свое место.
Так думал Шатров. Но неумолимый закон боя был против него: отстал, опоздал — значит, будешь бит!
И Шатров, холодея от сознания обреченности и невозможности исправить случившееся, уже видел, как в том месте боевого порядка, где он должен был находиться со своим взводом, замелькали темные кубики и точки. Это был «противник» — бронетранспортеры и солдаты. Они занимали удобный скат бархана. И если бы все происходило не на учениях, а в настоящем бою, сейчас так влили бы огонька во фланг роте, что атака могла бы застопориться. И называлось все это: противник упредил — он выдвинул свежие подразделения в брешь, пробитую атомным ударом, раньше, чем подошли атакующие.
А по всем расчетам, которые вчера сделал командир батальона при отработке взаимодействия, времени хватало для успешной атаки. И все успели. Отстал только взвод Шатрова. Оплошал даже не лейтенант, не сержант Колотухин — плохо действовал один солдат — рядовой Судаков. И вот результат — не хватает нескольких секунд! Нескольких сот метров — и задача не выполнена. К тому же беда не ограничится одним взводом, другой закон боя неминуемо проявит себя — неудача одного подразделения или солдата отразится на действиях другого.
Шатров еще не успел определить все последствия опоздания своего взвода — у него еще таилась слабая надежда, что все обойдется, — как вдруг перед его машиной появился офицер с белой повязкой на руке — это был посредник.
— По вашему взводу сильный пулеметный и минометный огонь. Один бронетранспортер подбит, — сказал посредник.
«Началось! Надо спешиться!» — мелькнуло у Шатрова. А посредник, махая флажком капитану Зайиул-лину, бежал к нему и издали кричал:
— Стой! Рота попала под сильный огонь с фланга... [186]
Что он говорил, подойдя ближе к командиру роты, лейтенант уже не слышал. Но Шатрову хорошо было видно, как остановилась рота, как изогнулся, как будто зацепился за что-то непроходимое, весь левый фланг батальона. А вдоль фронта все бегали и бегали посредники, махая белыми флажками, и останавливали рвущиеся вперед подразделения. У «противника» силы все прибывали. Уже выставили из-за высоток свои длинные пушки танки, появились орудия прямой наводки. А это означало — вся земля кипела бы сейчас там, где шли атакующие, бронетранспортеры разлетались бы вдребезги, как деревянные шкатулки, потому что танки били бы их по бортам с фланга, люди падали бы под ливнем пуль, мин и снарядов.
«И все это из-за нас», — с тоской думал Шатров. Он озирался, искал хоть какую-нибудь возможность выправить положение. Лейтенант готов был ценою своей жизни спасти атаку роты, но было поздно, он ничего не мог сделать, потерянных секунд не вернешь. На войне это могло кончиться очень печально...
2
Когда полк остановился для закрепления достигнутого рубежа, подполковник Ячменев подошел к командиру полка и сказал:
— Матвей Степанович, я хочу во второй батальон съездить, разобраться, что у них там произошло. Может быть, даже собрание партийное проведу.
— Стоит ли? До конца учения будут еще недостатки. После отбоя все обсудим и поговорим, — предложил Кандыбин.
— Такое дело откладывать нельзя, — возразил Ячменев. — Рота не выполнила задачу! Шутка ли!
— Вы знаете — я не сторонник проводить собрания на учениях только ради того, чтобы проверяющие зафиксировали их и отметили как положительное мероприятие в динамике боя. Но сегодняшний случай требует именно такой формы — надо разобраться с зайнуллинской ротой.
— Смотри, Афиноген Петрович, тебе виднее, — согласился полковник.
— Мы быстро, по-фронтовому. Пока батальон во втором эшелоне.
Приехав в батальон, Ячменев коротко поговорил с Угловым, с Дыночкиным, с Зайнуллиным. Выяснив, [187] что главным виновником является беспартийный Шатров, замполит предложил провести открытое собрание, пригласив на него и беспартийных офицеров, для большей поучительности.
Собрание проходило недалеко от штаба батальона. Коммунисты расположились на песчаном скате бархана. Внизу, у подножия, стоял фанерный стол, покрашенный зеленой краской. У стола на раскладных стульях сидел президиум. Коммунисты пришли мрачные, пыльные, обожженные солнцем, — какими застал вызов, такими и пришли.
Невеселый, Шатров сидел на песке в заднем ряду.
Рядом опустился лейтенант Антадзе:
— Как у тебя случилось, Алеша?
— Сейчас услышишь. Все изложат и оценку дадут, — угрюмо сказал Шатров. Он был уверен — его оплошность будет расценена как продолжение прежнего плохого отношения к службе.
Короткую информацию сделал майор Углов.
— Товарищи, наш батальон несвоевременно выполнил поставленную боевую задачу. Это произошло из-за отставания четвертой роты коммуниста Зайнуллина. Она попала под фланговый огонь потому, что взвод лейтенанта Шатрова не выполнил задачу по обеспечению фланга. В современном бою счет времени ведется секундами. А товарищ Шатров топтался на месте, как в средневековой баталии. Техники проверили — машины в его взводе исправные. Значит, задержка произошла только по его нераспорядительности, из-за непонимания природы современного боя.
Шатров слушал командира батальона и мысленно возражал ему: «Нет, я понимаю особенности современного боя. В нем успех взвода зависит не только от секунд, но и от правильных действий каждого солдата. Поэтому я и хочу переломить этого Судакова. Меня постигла неудача. Но она подтверждает то, что судьба боя зависит от каждого солдата. И я обязан показать Судакову, к чему может привести его безразличие».
Ругал Шатрова и замполит Дыночкин. Он, как и предполагал Алексей, вспомнил ему все: и пьянки, и опоздания на службу, и гауптвахту, и ЧП, и суд чести.
— Сколько же можно, товарищ Шатров? — возмущенно спросил он в заключение. — Когда-то надо же кончать с этим! Вы всю роту, весь батальон подводите. Особенно тяжело Шатрову было слушать выступление [188] коммуниста Глебова. Пыльный и потный, солдат был обвешан снаряжением: противогаз, лопата, запасные магазины, гранаты, фляга; в руках он держал автомат. На груди его поблескивал институтский ромбик.
— Солдаты — это рабочие, которые планы командира и штаба практически превращают в победу. Мы очень много потрудились при подготовке к учениям. Мы отдавали все силы, чтобы заслужить высокую оценку и в поле. Обидно, что эти усилия идут впустую. Не совсем, конечно, они пропали — солдаты повысили знания, потренировались в выполнении своих обязанностей, польза от этого будет. Но приятнее было бы возвратиться домой с победой. Солдаты нашей роты просили меня передать — они приложат все силы и помогут исправить ошибку, чтобы наш батальон закончил учения с высокой оценкой.
Шатров сидел опустив глаза. Лицо его пылало — под густым загаром этого не было видно, просто лицо стало еще темнее.
Если бы не Глебов, Алексей просидел бы на собрании молча. Пережил бы. Перестрадал в душе. Но после выступления солдата Шатров молчать не мог, попросил слова.
— Я понимаю, что виноват. Особенно перед солдатами, товарищ Глебов. Правильно меня критикуют. Но именно для того, чтобы такая задержка не произошла в боевой обстановке, я хотел поучить подчиненных. И особенно одного из них — рядового Судакова. Для чего мы вышли на учения? Учиться, как действовать на войне. Кроме больших задач, которые решает командование, я тоже наметил свои учебные цели. В ходе обычных плановых занятий не всегда есть возможность отработать некоторые вопросы. Я их записывал в блокнот, хотел доработать на больших учениях — здесь противник, темп, масштаб — все более реальное. Рядовой Судаков — это человек, не понимающий современного боя. Вот я и хотел показать ему, к чему это может привести.
Шатрову казалось, что он говорил убедительно и некоторые обвинения, высказанные ему, покажутся теперь коммунистам напрасными и отпадут. Как вдруг капитан Дыночкин, сидевший в президиуме, бросил реплику:
— В общем, получается так — весь батальон не в ногу, один Шатров в ногу. Вы решали свою задачу и [189] забыли о том, что находитесь в общем строю, в коллективе.
Дыночкина поддержал майор Углов:
— Послушать вас — вы не виноваты. Занимались полезным делом! А как же с приказом, который вы получили? Вы должны были обеспечивать фланг. Но своевременно на указанное направление не вышли. А мы надеялись, что фланг у нас прикрыт, и тоже поплатились за эту доверчивость.
— Я стремился выполнить приказ, но меня затерли на маршруте спецподразделения, — несмело, сам понимая, что это не оправдание, сказал Шатров.
— С больной головы на здоровую! — возмутился Углов. — Это вы мешали артиллеристам и минометчикам на дороге, потому что не прошли по ней в установленное для вас время.
Шатров молчал. Он всем своим нутром понимал раздражение Углова и других офицеров. Перед учением проводилась большая подготовительная работа: тактико-строевые занятия, беседы, собрания, готовили технику, экипировку, оружие, настраивали людей, заключали договоры о социалистическом соревновании. И все это теперь шло прахом. И дело не кончится одним этим неприятным разговором, еще долго на разборах, собраниях и совещаниях будут напоминать об этой неудаче.
Когда к столу президиума вышел Зайнуллии, сердце Шатрова замерло, насторожилось. Что скажет капитан? Последнее время Зайнуллин относился к Шатрову, как и к остальным офицерам, строго, но доброжелательно: учил, воспитывал, растил как самостоятельного командира. Неужели после случившегося капитан опять станет свирепствовать? Он может. Когда дело касается чести роты — а Шатров подвел всю роту, — Зайнуллин становится беспощадным.
— Товарищи, я не согласен с коммунистами Дыночкиным и Угловым, — без предисловий и не пытаясь как-то смягчить свое возражение старшим начальникам заявил капитан. — Нельзя все валить в кучу. Пьянки и суд никакого отношения к случаю на этих учениях не имеют. Лейтенант Шатров уже не тот.
Сердце Алексея будто оторвалось и полетело ввысь, замирая от приятного ощущения этой высоты. Но радость была преждевременной, Зайнуллин быстро приземлил [190] Шатрова:
— То, что лейтенант Шатров подвел роту, имеет другие корни, отругать его нужно. Он должен понять, что из-за легкомысленного поступка поставил под удар всех. Он ошибся, страдают многие. И по отношению к Судакову неправильно поступил. Мы с вами, товарищ Шатров, уже говорили на эту тему. Помните, о рядовом Колено был разговор? Чтобы человека воспитывать всесторонне, его надо сначала изучить всесторонне. А вы действовали наскоком.
После Зайнуллина выступил Ячменев. Шатров опять напрягся в ожидании. Мнение и отношение к нему замполита были для Алексея очень важны. Когда ругает или одобряет близкий человек, ему больше веришь. Ячменев был теперь для Шатрова не только близким человеком, но и безусловным авторитетом, эталоном совести и честности. Что же он скажет? Как оценит действия Шатрова?
— Товарищи коммунисты, мне кажется, мы слишком много внимания уделяем оплошности лейтенанта Шатрова, — спокойно начал замполит. — Как ни велика его вина — все равно не стоило бы собирать из-за этого собрание. Не следует превращать наш разговор в персональное дело. Все обстоит гораздо серьезнее. Я не согласен с вами, товарищи Углов и Дыночкин, — нельзя неудачи батальона объяснять только ошибкой лейтенанта Шатрова.
Ячменев, как обычно, разгорался в ходе выступления. Дойдя до этих слов, он вдруг повернулся к командованию батальона и в упор спросил:
— А вы где были? Война есть война. Мог выйти из строя не только взвод Шатрова, а и другие подразделения. Почему же вы не приняли своевременные меры по обеспечению фланга? Вот вы говорили о природе современного боя, а где у вас маневр? А у вас, товарищ начальник штаба, где наблюдение, где информация? Вы все собрались пройти оборону «противника» в одном построении боевого порядка? Почему не реагировали на изменение в обстановке? Действовали не как в бою, а как на учении. Вот о чем говорить надо. Вот почему рота не выполнила задачу, а батальон пришлось командиру полка выводить во второй эшелон...
Шатров слушал Ячменева, и на душе становилось легче. Замполит повернул ход собрания в новом направлении [191] не потому, что хотел отвести удар от Шатрова. Подполковник никогда на такое не пошел бы. Просто Ячменев, как всегда, видел лучше и вникал в суть дела более принципиально...
3
Когда собрание объявили закрытым, Ячменев сказал Шатрову:
— Подождите меня, пойдем к вам вместе.
Подполковник отошел с капитаном Дыночкиным
и несколько минут сердито его отчитывал. Маленький в запыленной гимнастерке, он ходил из стороны в сторону, а капитан Дыночкин стоял на месте, тянул руки по швам и, поворачиваясь к Ячменеву, односложно отвечал:
— Есть... Есть... Будет сделано.
Шатров терпеливо ждал. Коммунисты расходились по своим подразделениям.
— Поехали, Шатров, — позвал капитан Зайнуллин.
— Мне велел остаться замполит, — сказал Шатров и кивнул в сторону разговаривающих Дыночкина и Ячменева.
— Ну ладно, жди. Как добираться будешь?
— Приду пешком, тут рядом.
Зайнуллин и другие коммунисты роты уехали на одном бронетранспортере. Через несколько минут подошел Ячменев и, не останавливаясь, сказал:
— Пошли. Веди в расположение своего взвода.
Ячменев еще не остыл после надира, который сделал Дыночкину. Он понимал, с лейтенантом нужно говорить совсем в другом тоне. Шатрову на собрании устроили жаркую баню. Хорошо бы поддержать молодого офицера, чтоб не замкнулся, не окаменел в своей обиженности, а правильно понял вину, пусть разозлился бы. Ничего! Злость, как и энтузиазм, вызывает сильный прилив энергии. Беда, если этот порыв неуправляем, если муть обиды заволокла сознание — много дров может наломать человек, оказавшийся во власти этой мути! Но если человеку хорошо просветлить сознание сначала прямой, честной критикой, а потом поговорить с ним по-хорошему, дать ему понять, что он не отверженный, что оплошность его — явление временное, что товарищи верят в него и желают [192] добра, тогда злость превратится в здоровую, крепкую силу, и, направляемая ясным рассудком, сила эта может горы свернуть.
— Больно? — спросил замполит Шатрова.
— Да, — сказал Алексей.
— А как, по-твоему, боль — это хорошо или плохо?
— Чего же в ней хорошего? Боль есть боль, кому приятна.
— А вот мой любимый поэт Михаил Светлов сказал: боль — полезное для человека ощущение. Она делает доброе дело. Она — предупредительный сигнал: как только начинает что-нибудь разлаживаться в организме — боль тут же бьет тревогу. Представь себе, простудился человек или аппендицит у него, лечение начинается после первого сигнала боли, когда боль можно легко побороть. А если бы не было боли, люди падали бы и умирали на ходу.
— Значит, я должен радоваться, что мне сейчас больно? — Шатров грустно усмехнулся.
— Ну радости в твоем положении и через микроскоп не найдешь. Но переживания вполне естественные. Нужно только не обижаться, а спокойно и трезво рассудить, как все это произошло. Я убежден — ты начинал с благими намерениями, цель была хорошая, но при осуществлении ее допустил просчеты. Хочешь, давай поразмышляем вместе?
Шатров рад был поговорить спокойно и откровенно. На собрании его попытка оправдаться прозвучала жалко и неубедительно. А Шатров все еще был уверен, если разобраться поглубже, вся эта затея с воздействием на Судакова выглядела бы иначе. Она обернулась бы в его пользу, показала бы, что он мыслящий, вдумчивый воспитатель.
— Я вам выскажу, товарищ подполковник, все мысли честно, без утайки, — согласился Шатров. — Но сначала прошу вас ответить, только тоже на один вопрос.
Шатров знал, что в конце концов разговор подойдет к этому принципиальному, ключевому вопросу, и заранее хотел иметь в числе своих доказательств слова, от которых Ячменев уже не смог бы отказаться.
— Пожалуйста, спрашивай, — разрешил замполит.
— Скажите, имеет ли право командир взвода на эксперимент в воспитательных вопросах или он только исполнитель воли старших командиров? Могу [193] сформулировать свой вопрос еще и так: я самостоятельный командир-единоначальник или я просто вентилятор, который крутится только тогда, когда кто-то воткнет вилку в розетку?
Подполковник не ожидал, что Шатров задаст такой вопрос и, главное, выразит его в такой необычной форме. Он улыбнулся и откровенно сказал:
— Это не вопрос, а тема для целой диссертации. Но постараюсь ответить коротко и, не в пример некоторым диссертациям, вполне определенно. Командир взвода — полновластный единоначальник и имеет право на эксперимент и вообще на все, что дано другим командирам в вопросах воспитания. Ты не вентилятор. Ты самостоятельный руководитель. Кроме того, что сам ведешь воспитательную работу, у тебя еще три командира отделения и комсомольская организация. Значит, ты должен еще воспитывать воспитателей. Объем твоей работы огромен, а круг вопросов неисчерпаем — ты и командир, и политработник, и штаб, и интендант в одном лице.
Стараясь довести до конца задуманное, Шатров решил подчеркнуть то, что считал для себя главным:
— Значит, командир взвода имеет право на эксперимент?
— Да, имеет, — подтвердил Ячменев.
Он догадывался, куда клонит лейтенант.
— Тогда за что же меня отхлестали? Я целый год присматривался к рядовому Судакову. Признаюсь вам честно, не знал, как к нему подступиться. Я даже побаивался его. Я презирал себя в душе за беспомощность. Но я не мог допустить, чтобы из армии ушел человек с пороками, которые в нем, несомненно, есть. Мне до сих пор не понятен этот солдат. Я должен, обязан его познать. Я хотел показать, к чему может привести его инертность. Надо же когда-то им заняться! Эксперимент обошелся мне дорого. Меня отстегали публично. А подумали вы, товарищ подполковник, о том, что теперь и я и другие взводные не станут заниматься рискованными опытами? Не кажеся вам, что сегодня на собрании вместе со мной подсекли инициативу?
Ячменев терпеливо ждал, пока лейтенант выскажет все. Когда Шатров замолчал, подполковник остановился и с любопытством посмотрел ему в лицо.
— Вон ты куда клонишь! А шелухи у тебя, брат, [194] в голове, оказывается, еще много! — весело сказал подполковник.
Они стояли друг против друга на вершине бархана и со стороны были похожи на людей, готовящихся к драке.
— Высказался. Все сказал?
— Все.
— Так вот, дорогой товарищ Шатров, суждения твои — самая настоящая абстракция. Вот ты говоришь: «Командир взвода имеет право на эксперимент» — и ставишь на этом точку. А я с этим согласиться не могу и заявляю: каждый командир, в том числе и взводный, имеет право на эксперимент, риск, инициативу, но не вообще, а в конкретных, дозволенных ему масштабах. Если мы все начнем фантазировать и проводить опыты, позабыв о дисциплине и субординации, это будет, дорогой мой, настоящая анархия!
Шатров слушал подполковника, смотрел на его белобровое лицо и старался не только понять, но и запомнить, что он говорит.
— Эксперимент — это одно из проявлений инициативы, — продолжал Ячменев. — А главный закон инициативы в том, что она должна быть направлена в сторону наилучшего выполнения полученной задачи или своих повседневных обязанностей. Твоему взводу было приказано выйти на рубеж атаки в точно определенное время. А ты проявил «инициативу» и пришел позже. Дал возможность «противнику» на этом участке опомниться. Обнажил фланг батальона. И это, по-твоему, называется эксперимент? Поделом тебе всыпали за такое экспериментирование! Теперь ты надолго запомнишь, что все усилия и эксперименты должны быть направлены только в одну сторону — как лучше выполнить приказ. Дошло?
Шатров кивнул.
— Ну, может быть, и не совсем дошло, — сказал замполит. — Постарайся понять все это — правда на моей стороне. Ну пошли, где твои войска?
— Вон, около тех кустов саксаула.
Офицеры зашагали дальше. Шатров, глядя в сторону кустов, с опаской подумал: «Что-то никого не видно, траншеи не роют. Сейчас придем, а солдаты, наверное, спят. Достанется мне от замполита после высоких материй самая прозаическая вздрючка!» [195]
— Теперь насчет этого Судакова, — сказал Ячменев. — Ты применил к нему сильнодействующее средство. Дорого это тебе обошлось. А уверен ли ты, что это на него подействует?
— Нет, — сознался Шатров.
— Ну вот, значит, даже своей цели не достиг. Что он за человек?
— Образование десять классов, грамотный парень, но какой-то опустошенный. Ничем не интересуется.
Ячменев помрачнел. Лейтенант видел, как на глазах портилось настроение замполита. Полагая, что причина этой перемены в его поверхностном докладе, Шатров заторопился, стараясь высказать все, что знал о Судакове, лишь бы побольше:
— Стреляет удовлетворительно. Физически не развит. Открыто в пререкания не вступает, но делает все без желания. За ним нужен постоянный контроль.
Шатрову показалось, что упоминание о необходимости постоянного контроля должно понравиться замполиту. Однако Ячменев шагал задумчивый и мрачный. Наконец он глубоко вздохнул и сказал:
— Слова, слова! Какие они терпеливые! Если бы они имели свойство возвращаться, как бумеранги, и щелкать нас по лбу, мы бы ими так не разбрасывались. Ты слыхал, есть такая наука — психология? — с явной иронией в голосе спросил подполковник.
— Даже изучал.
— И я слыхал и тоже изучал, — задумчиво продолжал Ячменев. — Зачеты и экзамены сдавали в училищах и академиях. Но знания эти мы доносили только до преподавателя. Получали отметки и выходили за дверь с пустой емкостью.
Ячменев постукал пальцем по голове.
— А психологией, как это ни странно, мы всю жизнь занимаемся. Кто работает с людьми, без психологии обойтись не может. И вот мы ошибаемся, одерживаем победы, с годами накапливаем опыт, и все это мучительно, кустарно. А в библиотеке лежит на полке запыленный учебник психологии, где даны отправные данные для познания и воспитания человека. Да что там учебник! Ученые социальной психологией начали заниматься. А мы бредем впотьмах и, не терзаясь угрызениями совести, беремся за улучшение характеров людей. Когда это у нас в полку кончится, товарищ Шатров?
Лейтенант пожал плечами, хотел пошутить: «Это [196] не мои масштабы для экспериментов», но сдержался; подполковник ответил сам:
— А кончится это, когда вызовут меня на Военный совет, возьмут за шиворот и спросят: «А почему вы, товарищ Ячменев, так равнодушно взираете на эту психологическую немощь?»
Вздохнув, подполковник продолжил:
— Вернемся с учений, товарищ Шатров, поставим вопрос о психологии ребром, и не только для молодых офицеров, а в общеполковом масштабе. А пока вот тебе совет: при подходе к Судакову, да и к другим подчиненным уясни прежде всего две вещи: первая — в чем главные черты характера человека, что является направляющим в его жизни и в службе. И вторая — объясни себе выявленные в человеке черты, определи, как и почему они сформировались. Познав для начала хотя бы это, ты будешь браться за конкретные недостатки.
Офицеры подошли к участку взвода. Солдаты, к радости Шатрова, не спали, они рыли окопы. Сержанты догадывались, что командиру взвода жарко на собрании, и, желая хоть чем-то облегчить его положение, организовали инженерные работы по всем правилам.
Ячменев прошел вдоль траншей, перекинулся несколькими словами со знакомыми солдатами и попрощался с Шатровым:
— Поеду, меня, наверное, уже ищут. Желаю успеха.
Подполковник оглянулся и, как предполагал, увидел неподалеку зеленый газик, на котором приехал на собрание. Шофер все время, пока шли офицеры, потихоньку двигался на некотором удалении, чтоб не мешать разговору гулом мотора.
Замполит уехал. Он даже не подозревал, а узнал бы, так, наверное, от души посмеялся, что стал первым объектом анализа по той схеме, которую предложил лейтенанту. Шатров глядел на удаляющийся газик и думал: «Главная его черта — это, пожалуй, целеустремленность. Вот хотя бы несколько последних часов его работы — провести собрание в ходе учения очень трудно, а он провел. Нашел и обсудил главную причину неудачи батальона. Докопался до истины. Да и все последующие действия Ячменева — это продолжение намеченной им линии. Не случайно велел мне его дождаться. И со мной пешком пошел, а не подвез на машине, потому что поговорить хотел».
Шатров вдруг насторожился, внезапная догадка [197] изменила ход его мыслей, Алексей даже улыбнулся: «А ведь Ячменев меня тоже изучал по той самой психологической схеме, которую рекомендовал! Конечно он обо мне многое знает, не первый день работаем вместе, но что-то ему не было известно. Вот он и завел разговор и вытащил из меня рассуждения об эксперименте. Черт возьми, как просто у него это получилось. Раззадорил, заставил высказать сокровенное! Теперь понятно, почему он оборону взвода не стал детально смотреть. Его другие заботы ждут».
«Ну а как обстоит дело в характере подполковника со второй задачей? — спросил себя Шатров. — В чем объяснение ячменевской целеустремленности и уверенности? А тут, собственно, и голову ломать нечего: он весь на виду, ни от кого не скрыты партийная убежденность, политическая эрудиция, многолетний опыт, академическое образование, стремление к новому». Шатров улыбнулся: «Лихо я раскусил подполковника. Психолог! Посмотрим, как ты с солдатом справишься!» И лейтенант стал искать взглядом Судакова среди работающих: где он, что делает, пошел ли ему на пользу недавний урок?
4
В голове колонны слышался треск автоматов, гулко грохотали танковые пушки. Пыль, которая раньше тянулась длинным хвостом вдоль колонны, теперь встала желтой стеной поперек поля. Войска разворачивались в боевом порядке. Там, в этих желтых, похожих на дым облаках, уже встретились передовые подразделения. Небо зачертили белыми полосами истребители.
Разгорался встречный бой. Рота, в которую входил взвод лейтенанта Шатрова, получив задачу, мчалась по целине, спеша выйти на фланг «противника», скованного боем с фронта.
Бронетранспортер скрежетал и кряхтел, подпрыгивая на неровностях. Водитель Нигматуллин быстро и цепко схватывал бугорки и выемки, летевшие под колеса тяжелой машины. Он то придерживал ее, чтоб ослабить удар, то гнал вовсю, чтоб взлететь на косогор по инерции. Солдаты смотрели на Нигматуллина — сейчас он был главным героем, от него зависело многое.
Выполняя маневр, задуманный командиром роты, лейтенант Шатров вел свой взвод в обход фланга. Он искал глазами «противника». Далеко впереди, в лощине, [198] чернели машины, но солдат на них не было. Солдаты «противника» спешились и лежали на высотке. Судя по количеству бронетранспортеров, силы «противника» были невелики — наверное, головная походная застава. Командир батальона решил сковать ее с фронта ротой Дронова и, ударив ротой Зайнуллина во фланг, уничтожить. Шатрову казалось, что походная застава «противника» обречена — не устоять ей против батальона.
— Атака на бронетранспортерах, — приказал спокойно Зайнуллин. А лейтенант Шатров про себя комментировал это решение капитана: «Правильно, окопаться они не успели, мы пощелкаем их, как куропаток».
Однако радость Шатрова оказалась преждевременной — справа, нацеливаясь во фланг роты Зайнуллина, а может быть, и во фланг всего батальона, заходила, стремительно разрастаясь, густая туча пыли. Это мчалась колонна «противника». А далеко за ней появлялись все новые и новые землистые шлейфы. Они отделялись от центра и быстро растекались по всему полю.
Казалось, эта махина с ходу ударит сейчас по батальону, осмелившемуся преградить ей путь, протаранит боевой порядок в лоб прямыми, как пики, колоннами, сожмет, стиснет, раздавит.
Шатров оглянулся. Позади, закрывая горизонт, на всем пространстве, видимом глазом, тоже клубилась пыль. Это его родной полк, дробясь на колонны, стремительно выходил на свои направления.
До «противника» оставалось метров пятьсот. Но и колонна, нацелившаяся во фланг роты Зайнуллина, тоже приближалась стремительно. «Если успеем смять заставу, сразу целый батальон высвободится. Опередит «противник», ударит нам во фланг, тогда останется связанной рота Дронова, которая уже ведет бой с головной заставой. Мы тоже надолго увязнем. Да и резервную роту придется Углову двинуть нам на помощь — удар во фланг нелегко выдержать. Опять все решат секунды! Надо бы прикрыться частью сил от этой надвигающейся нам во фланг колонны — задержать ее», — подумал Шатров и услышал в наушниках приказ Зайнуллина:
— Третьему взводу развернуться влево. Не допустить контратаку во фланг роты! [199] Шатров тут же скомандовал Нигматуллину и подал сигнал флажком двум другим отделениям.
Машины послушно вырвались из общего строя роты и понеслись навстречу «противнику». Шатрову предстояло самому определить боевой порядок, маневр и вообще самостоятельно решить — как выполнить приказ. Ударить с ходу в лоб, прямо на бронетранспортерах? Попытаться зайти с фланга? Спешиться и отражать контратаку с места? И как обычно в таких случаях — решать нужно было без промедления, а Шатров никак не мог остановиться ни на одном из пришедших в голову вариантов действий. Секунды летели. «Противник» приближался. У него тройное превосходство. Рота против взвода. К тому же усилена тремя танками.
«Вот это и было бы мое Волоколамское шоссе, — подумал Шатров. — Стоять пришлось бы насмерть!» И, вспомнив о панфиловцах, лейтенант сразу понял, как нужно действовать. Если ударить по «противнику» на бронетранспортерах — танки подомнут машины, как консервные банки. А если спешиться, солдаты засядут в кустах саксаула и верблюжьей колючки, вгрызутся в землю, попробуй их оттуда выкорчевать! Тут еще вопрос, кто выйдет победителем в единоборстве — танки или человек! Иногда человек равен танку, а бывает и сильнее его!
И Шатров подал команду:
— Взвод, стой! К машинам!
И как только стихли, сбавив газ, моторы, приказал:
— Командирам отделений, первое — вправо, второе — в центре! Гранатометчики вперед! Пулеметчикам вести огонь! Всем приготовить противотанковые гранаты! Взвод, к бою!
В эти минуты Шатров забыл о схеме, по которой отдается приказ, — не до нее! Он умышленно не определил место третьему отделению — не было времени даже на эти несколько слов. Сержант Велик сам догадается. Лейтенант был уверен — сержанты поймут его так же, как он понял командира роты капитана Зайнуллина. Сейчас выиграть несколько секунд — значит выиграть бой!
Отделения выбежали на ближайший взгорок и залегли. Солдаты вели огонь, окапывались и выкладывали перед собой гранаты из сумок. Гранатометчики зарядили свои грозные трубы. [200]
«Если попытаются нас раздавить с ходу — первым залпом гранатометчики собьют три машины». Шатров вдруг с сожалением вспомнил, как иногда он на стрельбище спокойно смотрел на гранатометчика, не поразившего цель с первого выстрела, думал: не поразил первой гранатой, попадет второй — оценка будет «хорошо». Какое же это, к черту, «хорошо», если вот сейчас он промажет и второго выстрела сделать уже не успеет! Надо обязательно учить солдат, чтобы попадали с первого выстрела!
Бронетранспортеры и танки «противника» приближались. Шатров нашел взглядом Судакова. Тот лежал у куста колючки, упираясь локтем в песок, автомат он положил на руку. «Чтобы не пачкать и легче было потом чистить», — отметил Шатров. Лицо Судакова было, как всегда, скучное, он не чувствовал, да и не хотел поддаваться напряжению боя. «А в бою Судаков царапал бы сейчас ногтями землю, спасаясь от пуль. Лежал бы только потому, что все остаются на месте. А может быть, не выдержал бы — кинулся бежать? Если он трус и паникер — почему меня должна мучить совесть? Наверное, потому, что доля вины в его поведении лежала бы и на мне, — признался себе Шатров. — Да, и я виноват: в мирное время, в спокойной учебной обстановке знал о его пороках, но не принял решительных мер для их искоренения. И если я это не сделал, значит, тоже плохо выполнил свои обязанности, потому что это моя работа, мой служебный долг». Шатров взглянул еще раз на Судакова и, мысленно обращаясь к нему, сказал: «Ну подожди! Я из тебя сделаю человека! Чего бы это мне ни стоило!»
Бронетранспортеры и танки «противника» внезапно остановились всем развернутым строем и стояли, рокоча моторами, будто высматривали, кого давить. Из одной машины выпрыгнул посредник с белой повязкой. Это, конечно, он приказал остановиться, чтобы не произошло беды. Бой боем, но нельзя же без должной предосторожности пускать танки и бронетранспортеры на неокопавшихся людей.
Посредник, незнакомый Шатрову капитан, пыльный, как и все, выслушал доклад лейтенанта о принятом решении, оценил боевой порядок взвода, посмотрел на суровые лица солдат, приникших к оружию, и сказал [201] Шатрову:
— Ваш взвод удержал занимаемую позицию, контр, атака приостановлена.
Офицер побежал назад, и Шатров слышал, как он на ходу крикнул командиру роты «противника»:
— Два ваших бронетранспортера подбиты из гранатомета, по роте сильный пулеметный и автоматный огонь.
— Решил подавить «противника» огнем и продолжать атаку, — хриплым голосом тут же ответил посреднику офицер «противника» из бронетранспортера.
— Еще один бронетранспортер загорелся, — холодно сказал посредник.
— А, черт бы его побрал! — выругался командир и недовольно сообщил посреднику: — Организую обход этой высоты слева.
— Вы делайте, товарищ капитан, практически, или я вам выведу еще несколько машин из строя, — строго сказал посредник.
Дальнейший разговор Шатрову не был слышен. Посредник сел в машину.
Бронетранспортеры, рыча, принялись разворачиваться, направляясь для обхода слева.
Шатров оглянулся. Рота Зайнуллина успела ударить во фланг головной заставе «противника». Дело сделано! Шатров задачу выполнил — он добыл несколько секунд, которые были необходимы Зайнуллину. Теперь у всего батальона руки свободны!
5
Батальон майора Углова смял передовые подразделения «противника».
Шатров огляделся. За его спиной гудела армада главных сил полка, она огромной железной волной неслась во фланг «противнику».
Шатров просто ахнул: «Когда они успели развернуться и построиться в такой боевой порядок! Совсем недавно главные силы были где-то далеко позади. И вот они тут как тут! Это Кандыбин сделал». Алексей представил себе лицо полковника: коричневое от загара, лучики острых морщин у глаз, резко выделяющаяся седина на фоне темно-зеленой полевой фуражки, сосредоточенные, строгие глаза. Суров и строг полковник. Алексей понимал: без суровости и требовательности нельзя. Иначе не будет вот этой быстроты исполнительности и монолитности. [202] В том, что главные силы упредили в развертывании «противника» и ударят во фланг, была, конечно, заслуга и его — Шатрова. Но все это происходило в жаркой пыльной суматохе, и командир полка даже, наверное, не знает, чей взвод отличился.
Встречный бой длился недолго. Руководитель учений оценил быстроту и напористость действий полка Кандыбина — дал ему успех. «Противник» вынужден был отходить. А полк Кандыбина кинулся в преследование.
Опять мчатся колонны. Клубится густая горячая пыль. Отяжелела голова от бессонницы, нервного напряжения и постоянного стука металлического кузова бронетранспортера. Ноет тело от многодневной тряски. Болят кости. Затекли, окаменели мышцы. Но расслабляться, поддаваться усталости нельзя!
Есть у командира тайники, где энергия хранится до поры до времени даже при самой крайней усталости. И приводит эту энергию в действие чувство ответственности. У каждого человека имеется такой запас сил, но не всякий обладает искрой, которая его зажигает. Поэтому, наверное, и на подвиг не каждый способен. Право его совершить у всех одинаковое, а под силу он, видно, только тем, у кого постоянно теплится этот драгоценный огонь — чувство ответственности.
Некоторое время было слышно только гудение мотора да шелест шин в песке. Мимо проносились однообразные барханы, скованные саксаулом и колючкой. Солнце сияло ярко, но не жгло. К вечеру оно истощило свой накал. По радио зазвучал тревожный голос командира роты:
— Всем внимание — газы! Дорога заражена «радиоактивными веществами», уровень радиации...
Капитан еще говорил, когда Шатров скомандовал: «Газы!» — и передал флажками сигнал на другие машины.
Одним взмахом Шатров натянул на лицо противогаз и набросил на плечи хрустящую на ветру защитную накидку. Запахло резиной. Дыхание стало затрудненным.
Проезжая мимо желтой таблички, оставленной химразведчиками, Шатров прочитал на ней те же данные, которые передавал по радио Зайнуллин.
В противогазах и накидках все солдаты стали абсолютно одинаковыми. Они были похожи на пришельцев [203] с другой планеты: огромные, стеклянные глаза, длинные гофрированные хоботы, безротые резиновые лица.
Бронетранспортеры, увеличивая дистанции, удалялись друг от друга, чтоб не попадать в смертоносную пыль, которую поднимают в движении колеса.
Шатров подумал: «Радиоактивное заражение, пожалуй, единственный вид оружия, который не нужно имитировать. И на учениях и в бою оно невидимо, не имеет ни цвета, ни запаха. Воздух как воздух. Если бы не специальные приборы — подышал бы, ничего не подозревая, и готов. До чего же велика ответственность каждого человека в современном бою! У нас часто говорят о революции в военном деле и любят приводить в пример только ракетчиков. А вот здесь, в этой пыли, едет в машине простой солдат или сержант, в руках у него рентгенометр, и если этот солдат зазевается или ошибется — погибнет взвод, а то и рота... А наша непрестанная борьба за секунды? Когда и в какой войне такое было, чтоб от одного солдата зависел исход боя? Разве это не признаки тех же революционных изменений?»
Занятый размышлениями, Алексей не вел пристального наблюдения. Местность впереди была открытая — насколько видел глаз, тянулись желтые барханчики, освещенные солнцем. Справа пылила колонна — это осуществлял преследование по параллельному маршруту соседний батальон. Впереди ничего подозрительного не было. Может быть, усталый Шатров даже задремал на минуту. Хлесткие автоматные очереди были для него полной неожиданностью. Они трещали совсем рядом. С двух сторон.
«Засада!» — успел подумать Алексей и скомандовал:
— Пулеметчики, огонь! Взвод, назад!
Но «противник» предвидел эту попытку. Как только бронетранспортеры Алексея развернулись, чтобы удрать из-под огня «противника», в них снова хлестнули огнем автоматы и пулеметы с тех барханов, мимо которых, ничего не замечая, взвод проехал минуту назад.
«Окружен! Хана! Через несколько минут нас уничтожат!» — мысли у Алексея были короткие и быстрые, как автоматные очереди, которые рокотали из всех бойниц его бронетранспортеров.
Алексей не успел за эти секунды решить, что же делать. Он уже видел, как из-за ближнего бархана [204] поднялся офицер с белой повязкой на рукаве. Сейчас он подойдет и скажет: «Ваш взвод уничтожен!»
Посредник приближался. Бронетранспортеры брызгали во все стороны огнем. Солдаты поднимались в машинах и пытались добросить гранаты до барханов, с которых вели огонь автоматчики «противника». Но гранаты не долетали до них.
«За броней мы, пожалуй, вне опасности от огня автоматчиков. Но надо побыстрее вырываться из засады. Они могут подбить машины из гранатометов».
— Ваше решение, товарищ лейтенант? — спросил посредник, подойдя к машине. Он явно иронически поглядывал на Шатрова снизу вверх.
— Лейтенант Шатров, — представился Алексей, стараясь придать своему голосу бодрость и уверенность.
— Решил!.. — еще громче сказал Алексей и огляделся, будто хотел окончательно объявить свое решение.
Оглянувшись, лейтенант вдруг оторопел. В их сторону мчались развернутым строем три бронетранспортера. Глядя только на приближающегося посредника, как на неотвратимую силу, которая одним махом готова объявить взвод уничтоженным, Шатров не видел, как от соседа справа ему на выручку были брошены три бронетранспортера. В первом батальоне заметили, что головной дозор соседа попал в беду, и спешили помочь.
— Решил подавить противника огнем и во взаимодействии с соседом справа уничтожить засаду! — счастливым, звонким голосом крикнул Шатров.
— С каким соседом? — недовольно спросил посредник. Он стоял внизу, и ему из-за барханов не были видны подходящие машины.
— С нашим соседом, вот он уже рядом, — показал Шатров.
Посредник поставил ногу на колесо и, ухватившись за борт, поднялся вверх. Он увидел мчащиеся машины, спрыгнул на землю и, отряхивая с рук пыль, весело сказал:
— Ваше счастье, лейтенант! Вы были без двух минут покойник! Скажите спасибо тому, кто вас выручил!
Обязательно скажу, товарищ капитан! — радостно ответил Шатров.
Алексей видел, как из подкативших бронетранспортеров первого батальона выпрыгнули солдаты и, Рассыпаясь в цепь, пошли на сближение с «противником». [205]
Только пулеметчики остались на машинах и поддерживали наступающих огнем.
— Взвод, в атаку, за мной, вперед! — крикнул Шатров и перемахнул через борт. Он бежал навстречу своим спасителям. Теперь их было вдвое больше. В рукопашной они навалятся с двух сторон, за несколько секунд разделаются с этой чертовой засадой!
Еще на бегу Шатров разглядел офицера, который вел в атаку подоспевший взвод.
«Кто это может быть? Ваганов? Нет, Ваганов крупнее!»
Алексей вглядывался в фигуру бегущего офицера и не мог узнать его. Лицо его было покрыто сплошной маской пыли.
Наконец они, счастливые и радостные, оба крича «Ура!», сошлись на вершине бархана. Алексей порывисто обнял своего спасителя. И только тут узнал его: «Мать честная! Да это же Берг!»
Они несколько мгновений стояли, держась за руки. Все еще улыбающиеся. Но мысли их стремительно и растерянно метались. Как поступить? Что делать?
Они ни разу не заговорили с той минуты, когда Шатров во время перерыва на суде сказал Бергу: «Уйди или я при всех дам тебе в морду!»
И вот такая встреча.
Лейтенанты смотрели друг другу в глаза. Чего-то ждали. И вдруг это что-то сработало в их сердцах. Они крепко обнялись и так стояли некоторое время, боясь, что если отпрянут и вновь поглядят в глаза друг другу, то могут расплакаться.
Посредник снисходительно смотрел на молодых офицеров. Он думал, что они радуются удачному выходу из затруднительного положения...
6
В пустыне осенью сразу после жаркого дня наступает холод. Тени от саксаула и колючек становятся длинными, темно-серыми. Кажется, именно от этих густых теней и растекается прохлада приближающейся ночи.
Шатров, отдавая приказ командирам отделений, умышленно говорил громче, чтобы слышали и солдаты, — лучше поймут и запомнят задачу взвода. Изложив все пункты приказа, лейтенант добавил:
— Доведите до сознания солдат: чем быстрее и глубже мы зароемся, тем лучше для нас. Атомный удар [206] может последовать в любой момент; каждая минута, использованная для окапывания, — это наш выигрыш.
Солдаты работали, никто не бездельничал, а Шатрову хотелось, чтобы копали еще быстрее.
И вот в этот момент в лощине, которая тянулась позади опорного пункта, появилась грузовая машина с кухней на прицепе.
Потянуло приятным запахом дыма и вкусной пищи. Хозяйственный взвод, словно боевой расчет у ракетной установки, мигом высыпал из кузова автомобиля, и через несколько минут все было готово для раздачи пищи. Кухню обтерли. Повара вымыли руки, надели белые халаты. Достали из ящиков хлеб, сахар, масло. Каждый хозвзводовец занял свое место и был готов к работе.
«Молодцы, — отметил наблюдавший за ними Шатров, — тоже знают цену минутам. Только не вовремя вы подъехали, ребята!»
Солдаты выжидательно поглядывали на лейтенанта. Некоторые перестали копать. Судаков уже рылся в вещевом мешке, гремя котелком и ложкой.
— Командирам отделений! — крикнул Шатров. — Продолжать работу! Ужинать пойдем, когда будут готовы окопы для стрельбы с колена.
Шатров ждал, какая будет реакция. По команде сержантов солдаты снова взялись за лопаты. Но Шатров видел — делают они это медленно. А Судаков со злостью швырнул вещевой мешок на землю и что-то забормотал себе под нос — наверное, ругался.
Шатров остановился неподалеку от того места, где работал Судаков, и, обращаясь не к нему, а ко всем, кто находился поблизости, сказал:
— Лучше быть голодным и живым, чем сытым, но мертвым. Обстановка требует, чтобы мы сделали для себя хотя бы минимальные укрытия.
Шатров знал истину: у солдат не возникает внутреннего сопротивления приказу, если они осознали его необходимость и важность. Поэтому он хотел, чтобы его приказ был воспринят не как самодурство или упрямство. Но знал Шатров и пословицу: «С голодным говорить — все равно что показывать слепому или шептать глухому».
Шатров дождался, когда были вырыты окопы. Разрешил взводу поужинать. Поел сам. И только после этого решил продолжить разговор. [207]
Совсем стемнело... Солдаты — кто сидел, кто полулежал. Колотухин и Ниязбеков курили. Розовый отсвет падал на их лица, когда ребята затягивались папиросами. Судаков и Ахтиев мыли котелки чаем.
Чтобы привлечь внимание солдат, Шатров, не обращаясь ни к кому, громко сказал:
— Помните, мы заговорили о бдительности, но начался встречный бой, и разговор не состоялся. Мы часто говорим — бдительность, бдительность. А как ее проявить конкретно вам, солдатам?
Первым отозвался Нигматуллин:
— Когда город ходишь, не болтай военный тайна. В письмо тоже не пиши.
— Правильно, — одобрил лейтенант.
— Задерживать подозрительных, кто суется к тебе с хитрыми расспросами, — сказал Колено.
— И это правильно, — сказал Шатров. — Только я имею в виду бдительность в более широком понимании.
Неожиданно высказался Судаков:
— В более широком масштабе солдат бдительность проявить не может. С империалистами он не встречается, что они замышляют, ему неизвестно. Он получает готовую оценку их действий в газетах и по радио.
Шатров знал, Судаков постоянно ждет теперь от него придирок и уверен: все, что бы он ни сказал, лейтенант будет оспаривать. Поэтому Шатров, хоть и был не согласен с солдатом, сказал так:
— Правильно вы говорите, товарищ Судаков, вопросы бдительности возложены не на всех вообще.
Лейтенант вспомнил слова Ячменева об абстракции и уверенно стал разъяснять:
— Бдительность вообще — это фикция, отсутствие всякой бдительности — разговорчики. Настоящая бдительность — дело конкретное. Однако ее нужно чувствовать и понимать каждому в зависимости от своих обязанностей и должности. Если мотор нашего бронетранспортера разобрать и раздать каждому из вас по болту и гайке, то мотор без любой из этих деталей работать не будет. Так и бдительность разложена на всех нас, и как бы мелко эти вопросы иногда не выглядели — они все равно государственной важности, потому что являются частицей общего дела. Бдительность не только в правилах, о которых сказали товарищи Колено и Нигматуллин, — она каждый раз проявляется исходя из конкретной обстановки.
— Товарищ лейтенант, — обратился сержант Колотухин, — а [208] вот сейчас, в обороне, в чем будет наша бдительность?
Шатров отлично понял — Колотухин ему помогает, он уловил намерение командира и, как ближайший его помощник, старается поддержать разговор.
— В настоящей обстановке бдительность проявил тот, кто понял, что сначала нужно окопаться, а потом идти ужинать. Поесть и отдохнуть — тоже важные вопросы боеспособности, но выбрать, что важнее в данную минуту, помогает чувство бдительности. Свел действия ядерного удара до минимума — сохранил себя, отделение, взвод. Вот это и есть наша бдительность в обороне.
7
К двум часам ночи были готовы окопы полного профиля, отрыты аппарели и спрятаны в них бронетранспортеры.
Если бы не холод, солдаты давно уж попадали бы от усталости. Но холод бодрил, заставлял работать. Ветер носился над траншеями, обжигал лица, руки...
Шатров ходил по окопам, проверял, как подготовлено оружие для стрельбы ночью, беседовал с наблюдателями.
Заканчивая обход обороны, лейтенант увидел крайним в окопе второго отделения Судакова. Обстановка была спокойная. Срочных дел не предвиделось. Оказавшись с Судаковым один на один, Шатров решил с ним поговорить.
— Ну как, товарищ Судаков, мерзнем?
— Холодно.
Молчание.
— Вы любите бокс? — неожиданно спросил Шатров.
— Нет.
— Ну а боксеров на ринге видели?
— Видел.
— Тогда скажите, почему из двух равных по весу, по разряду побеждает кто-то один.
Судаков размышлял, медлил с ответом, затем неуверенно сказал:
— Более техничный, наверное.
— Согласен. А откуда у него взялось это мастерство, или, как вы говорите, техничность?
Судаков [209] усмехнулся:
— Добился на тренировках.
— Вот видите. Так и нам, солдатам, необходимо мастерство. Мастерство, между прочим, та самая сила, которая порождает смелость. Владеет человек своей специальностью — он смело берется за дело. Не владеет — его сдерживает нерешительность. Как вы думаете, почему я приказал вам командовать отделением тогда при атаке?
— Наверное, хотели выяснить, на что я способен.
— Вы недалеки от истины, — подтвердил Шатров. — А бой может сложиться именно так, что вам придется командовать отделением и даже взводом. Атомное оружие заставляет расчленять подразделения по фронту и в глубину, чтоб избежать больших потерь. Это расчленение все больше увеличивает роль и самостоятельность мелких подразделений. Каждый солдат должен быть готов заменить командира.
— Я стану командовать только в том случае, когда останусь один в отделении. Если нас уцелеет двое — командиром станет тот, другой.
— Почему вы себя так низко цените? У вас хорошее образование, вы развитой человек. Но для того чтобы командовать, этого недостаточно; нужны воля, строгость, настойчивость.
— У меня этого нет. Природа не наградила. Я бесхарактерный.
— Заблуждение. Бесхарактерных людей нет. Есть люди со слабым или сильным характером. Характер формируется у человека после того, как он родился, а не там где-то... в природе, которая, вы говорите, вас не наградила. Никто не приходит в жизнь готовым — ни героем, ни предателем.
Шатров едва не сказал: «И вы тоже не родились равнодушной тряпкой, а где-то набрались этого на своем коротком жизненном пути». Но вовремя остановился. Обидеть человека — значит загубить откровенность, и не только в этом разговоре, но и надолго в будущем. «Я поступаю не совсем правильно, — думал Шатров, — собрался изучать Судакова, а больше говорю сам. Надо, чтобы он говорил, а я только бы направлял его вопросами».
— Вот давайте вместе проследим вашу жизнь и попробуем определить, где и какие черты характера у вас формировались, а что от природы.
— Обстановочка не очень подходящая, для того чтобы меня раздевать и препарировать. Холодно. [210]
— Ничего, — сказал Шатров. — Расскажите о себе: как жили, что делали, с кем встречались?
— Жил я просто и скучно — как все.
Опять молчание. «Не вовремя завел я эту беседу — невесело подумал Шатров. Он посмотрел на часы и с напускным беспокойством сказал:
— Однако мне пора. Договорим в другой раз.
Он шел по сырой, свежевырытой траншее — было темно и холодно. Ему казалось, что он очень плохой офицер, ничего не способен понять в людях. Он берется воспитывать Судакова, а сам беспомощный, бесхарактерный человек. Он приписывал себе много других слабостей, даже не подозревая, что эти муки познания человека только начинаются в его офицерской биографии, что будет он их испытывать и через десять и через двадцать лет, потому что нет на свете людей одинаковых, и, чтобы понять каждого, нужно делать каждый раз открытие. А открытия, как известно, не бывают без мук, страданий и радости победы.
8
Отбой учениям был дан через несколько суток. Войска собрались в поле. Проверяли технику и оружие. Предстояло совершить марш в расположение полка.
Офицеров вызвали в штаб на разбор учений.
Шатров приехал на одной машине с Зайнуллиным, Антадзе и Анастасьевым.
Офицеры штаба из-за отсутствия поблизости строений и деревьев поставили на плоскую высоту десятка два автомобилей, построили их буквой «С». На борта машин они развешивали многочисленные яркие схемы. Шатров удивился — когда успели так много начертить!
Разбор делал генерал Таиров. Офицеры сидели на песке, поджав по-восточному ноги. Как только Алексей опустился на землю, к нему подошел и сел рядом Берг. Шатров дружески пожал ему руку.
Генерал ходил вдоль строя машин, увешанных схемами, в руке генерала была длинная тонкая указка, которой он энергично водил то по одному, то по Другому листу. Таиров, несмотря на возраст и седую голову, был подтянут и строен. Он говорил громко и Уверенно, четко и коротко формулировал свои мысли. Генерал цитировал на память устав, приводил сложные теоретические выкладки, безошибочно называл [211] номера частей, подразделений и фамилии командиров. Он ни разу не спутал оперативное время много, численных боев и не запнулся, произнося заковыристые местные названия населенных пунктов...
Когда генерал заговорил о неудачной атаке второго батальона, поднялся майор Углов. Шатров знал этот неписаный и не определенный уставом закон: если ругают подразделение — его командир должен встать. Алексей смотрел на стоявшего комбата и сгорал от стыда — это ему, Шатрову, полагалось сейчас стоять вместо Углова и краснеть на виду у всех. Лейтенант хотел было подняться, но вовремя понял, что это «рыцарство» будет выглядеть смешно и непонятно для окружающих.
Шатров видел, офицеры батальона косят на него недобрым взглядом, будто спрашивают: «Понимаешь ли ты, кто должен стоять вместо комбата?» Кроме этих осуждающих взоров лейтенант чувствовал — смотрит на него еще кто-то, смотрит пристально и пытливо, оценивая, как все это переносит он, Шатров. «Подполковник Ячменев», — уверенно определил Шатров и, подняв глаза, тут же встретил взгляд замполита.
Генерал меньше чем батальоном не имел возможности оперировать. Он предупредил в начале разбора:
— Действия командиров рот, взводов и сержантов оценить на полковых разборах.
Но, дойдя до встречного боя, Таиров вдруг весело сверкнул раскосыми глазами и подробно остановился на его завязке. Генералу очень понравились находчивость и смелый маневр во время боя с головной походной заставой.
— Кто командовал взводом и прикрывал фланг от контратаки? — спросил генерал.
Шатров знал — его хотят похвалить, но встать сразу после майора Углова было просто невозможно. Произошла небольшая заминка.
— Вставай, что же ты? — шепнул Антадзе.
— Товарищ Кандыбин, — негромко спросил генерал, — вы собрали не всех ваших офицеров?
Теперь уже поднялся полковник Кандыбин и, оглядываясь на своих подчиненных, сердитым взглядом спрашивал: «Кого же нет?»
Чувствуя, что совершает еще одну глупость и подводит на этот раз еще и командира полка, Шатров поднялся. [212]
— Ага, вот он, — сказал генерал. — Скромность героя украшает, но, учитывая, что у нас очень мало времени, прошу отзываться побыстрее.
— Я не уверен, что вы имели в виду меня, товарищ генерал, — смущенно сказал Шатров.
— Прошу извинить, — тут же подчеркнуто вежливо сказал Таиров, — значит, я не очень ясно выразился. Я имею в виду подразделение, которое встало на пути роты, заходившей во фланг атакующим. Вот здесь. — Генерал показал указкой на схеме. — Ваш взвод там был?
— Так точно, — ненавидя себя, готовый провалиться от стыда сквозь землю, подтвердил Шатров.
А Таиров, будто нарочно, принялся его расхваливать:
— Вы действовали энергично и умело. Особенно мне понравилось ваше решение отражать контратаку в пешем строю. Быстрота и находчивость ваша меня просто поразили. Люди против танков — соотношение, на первый взгляд, несравнимое. Но в той обстановке это был единственно правильный выбор. Если бы вы остались в бронетранспортерах — вас три танка, несомненно, расплющили бы всех разом.
Шатров еле выстоял, пока генерал говорил о нем. Алексею было жарко, пот выступил на лбу. Казалось, присутствующие встречают слова генерала неодобрительным гулом. Шатров был уверен — всеобщее презрение офицеров батальона ему обеспечено. Однако, когда кончился разбор учений, сослуживцы стали поздравлять его с успехом. Шатров рассеянно отшучивался, искал взглядом майора Углова. Он хотел подойти к комбату, извиниться перед ним; он еще не знал, что скажет майору, но необходимость признаться в своей вине и в том, что он сам себе противен, так и бурлила в груди лейтенанта.
Они встретились при посадке на машины, когда разъезжались к своим подразделениям. Шатров увидел комбата и умышленно остановился на его пути:
— Разрешите обратиться, товарищ майор?
— Слушаю вас, товарищ Шатров, — приветливо сказал комбат. — Сегодня вы у нас герой!
— Какой там герой... Простите меня, товарищ майор, за причиненные вам неприятности.
Голос у Шатрова был глух и дрожал от волнения.
— Ну, дорогой мой, вы сгущаете краски! — стараясь [213] успокоить молодого офицера, сказал комбат.
Конечно, стоять «на ковре» дело пренеприятнейшее... На учении со всяким может такое случиться — на то оно и учение. Не казните себя. Я зла на вас не затаил. Тем более что вы лихо исправили свою ошибку! Много ли нужно человеку для счастья? Иногда всего несколько слов или просто ощущение, что ты не в тягость людям, что ты в кругу товарищей.
Колонны танков, бронетранспортеров и артиллерии вошли в город. От тяжелых машин вздрагивала земля и глиняные домишки, стоявшие по обе стороны дороги.
Это был тот же плоскокрыший, голый, без деревьев, Рабат, но после песков и неотступной пыли он теперь выглядел благоустроенной обителью.
В полковом городке было чисто, тихо, выметено и побелено. Все казалось родным, домовитым, приятным. Самым шумным местом в городке после учений стал автомобильный парк. Командир полка приказал офицерам все привести в готовность к немедленным действиям и только после этого уходить домой.
Пусть подкашиваются ноги от усталости, пусть шумит в голове и глаза слипаются от пыли — нужно почистить оружие, заправить машины, разложить все припасы и снаряжение на места, где руки их привычно найдут по сигналу «Тревога».
С приходом в городок у Шатрова ощущение усталости как-то уменьшилось. Наверное, это произошло от предвкушения близкого отдыха, радостной встречи с Надей, теплого душа, бодрящего холодка чистого белья, белой скатерти на столе, вкусной домашней еды и сладкого спокойного сна в тишине и прохладе комнаты. Все это было так близко и доступно, что от одного сознания предстоящего удовольствия и покоя по телу иногда пробегал легкий щекочущий озноб, а на душе становилось светло и радостно.
Шатров руководил работами своих подчиненных. Колотухин и Нигматуллин копались в моторе. Сержант Ниязбеков уже успел побывать со своим бронетранспортером на мойке — «броник», блестящий от воды, ярко-зеленый, будто улыбался оттого, что его помыли и вычистили.
«А где Судаков?» — вспомнил лейтенант. Алексеи нашел солдата внутри бронетранспортера. Ему, видно, [214] поручили очистить кузов от пыли. Судаков водил сухой тряпкой по бортам и сиденьям и, по сути дела, гонял пыль с места на место.
— Товарищ Судаков, неужели вы не догадаетесь намочить тряпку? — с укором спросил Шатров.
Судаков выпрыгнул из машины и побежал к водопроводной колонке. А лейтенант смотрел ему вслед и чувствовал, как потянуло вдруг закурить. Он пошел к курилке, с грустью думая: «Ну и характер у человека».
У ворот Шатров встретился с Ячменевым. Подполковник, еще пыльный и не переодевшийся, направлялся в автопарк.
— Как дела? — весело спросил замполит.
— Неважно, — ответил Шатров, имея в виду Судакова.
— Чего не хватает? Масла? Ветоши? Горючего?
— Я говорю о том солдате. О Судакове. Помните, на учении докладывал?
— Помню, а что с ним?
— Ничего с ним не произошло. Это меня и удручает.
— Какой ты быстрый. За три дня хотел перевоспитать человека! Воспитательная работа, дорогой Алеша, это вечный бой. Он ведется в мирное время и на войне, днем и ночью. Он никогда не кончается. В нем нет имитации и условностей — он всегда настоящий. И еще одна особенность этого боя — в нем не погибают, а рождаются люди!
Шатров закончил все дела и шагал домой. Шел он по знакомой улице — каждый день проходил по ней рано утром в полк, потом спешил на обед и обратно и затем уже вечером возвращался домой.
Он думал о словах Ячменева. Думал о своем взводе. И ему очень хотелось хотя бы в мыслях отметить одно радостное обстоятельство, о котором он не сказал подполковнику. Он и сейчас, шагая по улице, играл сам с собой в прятки, старался убедить себя, что ничего особенного не случилось. Но черт возьми — Судаков-то действительно побежал мочить тряпку к водопроводному крану, когда Шатров ему сделал замечание. Побежал! А не пошел шагом, вразвалочку, как он делал это прежде. Может быть, для других это окажется мелочью, крупицей... Но как знать, не [215] окажется ли это одной из тех крупиц, из которых в конечном счете и складывается командирское счастье...
На углу Алексею повстречалась группа молоденьких лейтенантов. Они четко отдали честь и посторонились, уступая Шатрову дорогу.
— Разрешите обратиться? — спросил высокий стройный парень и покраснел от смущения. — Мы правильно идем — эта дорога в сторону штаба?
— Правильно идете, — радушно сказал Шатров, — не к штабу, а в полк идете. Вы из Ленинского?
— Так точно.
Лейтенанты окружили его.
— Вы тоже наш?
— Ваш! Год назад выпускался.
— Вот здорово!
Шатров смотрел на офицеров — не попадется ли знакомое лицо? Но близко знакомых не было. Вроде каждого из них встречал в училище. Все они были крепкие, румяные, немножко настороженные.
— Как здесь? — спросил тот же парень, который заговорил первым.
— Жить можно! Полк хороший, — сказал Шатров.
— Да-а, — неопределенно протянул чернявый красивый лейтенант и окинул взглядом пустынную, без деревьев, улицу, низкие домики и песчаные наносы около дувалов.
— Это ничего. Привыкнете, — подбодрил Алексей. — Все это уйдет на второй план... Пустыня даже делает человека жизнерадостным. Учит ценить природу.
Один парень криво и недоверчиво усмехнулся. Другой продолжал грустно смотреть на песчаный нанос поперек тротуара. Третий покосился на ножки прошедшей мимо девушки. А тот, что разговаривал с Шатровым, поднял свой чемодан и бойко сказал:
— Ладно, поживем — увидим!.. Пошли, ребята. До свидания, товарищ лейтенант!