Содержание
«Военная Литература»
Проза войны

Глава пятая

Над горами черной букашкой висит вертолет. Он становится все меньше и меньше и наконец растворяется в небесной синеве...

Мы сидим на скалистой террасе. Шилин рассматривает карту. Ветер треплет ее, и мне кажется: командир отделения держит в руках трепещущую птицу, готовую вырваться и улететь. Буянов проверяет нашу горную амуницию.

У меня такие же вещи, как и у каждого разведчика, — груз внушительный. Но странное дело: сейчас я почти не ощущаю его. Может быть, оттого, что перед вылетом на задание Буянов почти каждый день дополнительно тренировал меня в свободное время. Потирая хохолок темных волос, он приговаривал: «Старайся, друг, старательным легче живется».

Сержант Шилин, сложив карту, объявил, как будем продвигаться.

Первым уходит Шилин с другими солдатами.

Где-то на самой вершине горы Высокой расположена площадка. Там у «противника» промежуточная база для заправки самолетов. Мы должны пробраться туда, «взорвать» склад с горючим и возвратиться на террасу. Здесь нас будет ждать вертолет, на котором прилетит за нами командир роты.

Подъем становится все круче. Слышу, как тяжело дышит идущий следом за мной Жора Ратников. Он делает неосторожный шаг, и из-под ног у него сыплются камни. Буянов делает строгое предупреждение.

— Вот как надо ставить ногу, — показывает он Ратникову.

Жора признает только замечания командира. Он снимает с головы пилотку, вытирает с лица пот и недовольно ворчит:

— Знаю я, как ходить. Но ты ведь сам, Буянов, видишь, что идем не по Дерибасовской. Кстати, ты когда-нибудь был в Одессе?

— Пошли! — коротко бросает Буянов, не отвечая на вопрос Жоры.

Я тихонько спрашиваю у Ратникова:

— Ты тоже безотцовщина?

— Откуда ты взял?

«Вот взял», — подумал я. И опять та людская цепочка, на которую посыпались бомбы, возникла в моих мыслях ярко, зримо. «Мама!»

— Что ты сказал? — спрашивает Ратников.

— Послышалось тебе.

Обходным путем спускаемся вниз. Шилин спрашивает у Буянова, как мы вели себя на маршруте.

— Все шли нормально, — коротко отвечает Буянов.

— А он? — показывает на меня сержант.

«Я брыкался! Я кусался, товарищ сержант. Они меня несли на руках и уговаривали... «Ах ты, удав, — говорили, — мы тебя сейчас молочком напоим, чтобы ты нас своим художеством не разложил».

— Подходяще. — Это любимое слово Буянова. — Подходяще вел себя Грач, — повторил он и вместе с сержантом начинает сверять карту с местностью.

Жора, положив ноги на камень, лежит на спине и мурлычет какую-то песенку. Потом, опершись на локоть, замечает:

— Заберемся мы под облака, а там никакого «противника» нет. Вот обидно будет!..

— Сам знаешь, Жора, «противник» условный, — отзываюсь я. — Не волнуйся попусту, покричим «ура!», «ура!» и пойдем в одну столовую принимать пищу, а потом в одну казарму отдыхать.

— Условный! — смотрит на меня Ратников. — А вот горы самые настоящие, и мы самым безусловным образом поливаем их своим потом.

— Что, на выдох идешь? — Мне делается почему-то весело.

— Кто? Я? — поднимается Жора. — Анекдот! Я же из Одессы, парень морской закалки. — И он тихонько поет: — «Шаланды, полные кефали, в Одессу Жора приводил...»

— Не Жора, а Костя, — замечаю я.

— Э-э, что ты, Грач, понимаешь, — отмахивается он от меня как от дуралея, полного неуча. Так я понял Ратникова. «Ну ладно, Жора, учения еще не окончились. Так ты погоди отмахиваться...»

...На очередном отрезке маршрута продвигаемся цепочкой. Подъем настолько крутой, что кажется, будто земля дыбом становится. Впереди меня идет Жора. Иногда он оборачивается, и я вижу его лицо, все в капельках пота, но по-мальчишески задорное. И все же я слежу за Жорой. Вот круглый камень выскользнул у него из-под ног, и Жора как подкошенный упал на меня, больно ударив в грудь автоматом, дыхание перехватило.

— Ушиб? — спрашивает Шилин.

Я не вижу сержанта, слышу только его голос: расплывшиеся перед глазами желто-красные круги мешают рассмотреть командира отделения.

— Ничего, пройдет, — наконец произношу с трудом.

Отдыхаем в кустарнике. Шилин разрешает открыть консервы, поесть. Сам он сразу принимается раскладывать карту. Буянов сидит между мной и Жорой Ратниковым. Вид у него спокойный и бодрый — не скажешь, что он находится уже пять часов в пути. Сейчас лекцию придумает. Сейчас, сейчас. Но Буянов молчит. Съев консервы, Жора открывает флягу с водой. Но прежде чем сделать несколько глотков, шутливо упрекает меня:

— Надо быть более внимательным, разве ты не знал, что я упаду на тебя? Сними гимнастерку, заштопаю дыру.

Он берет иголку и, наклонившись, молча зашивает. Закончив штопать, толкает в бок присмиревшего Буянова:

— А тебе приходилось дома выполнять такую работу, товарищ ефрейтор?

— Не только штопать, но и стирать, — охотно отвечает Буянов. — Бывало, в страдную пору, когда отец с матерью все время в поле, я двух младших братишек обстирывал. Соседские девчонки надо мной смеялись, прачкой дразнили.

— Девчонки — вредное племя! — восклицает Жора. — Когда мне было десять лет, я не умел плавать, ходил на море с надувной камерой. Как-то барахтаюсь у берега, подплывает ко мне этакая быстрая щучка и хватается за камеру. Я ее отпугнул. Но она все-таки успела проколоть камеру. Ну я и начал пузыри пускать. Чуть не утонул... Тонькой ее звали, ту щучку... А вот сейчас письма мне шлет. Антонина! Хорошая девчонка! А в общем-то они вредные. Вот и Дима из-за одной такой на гауптвахту угодил...

— Приготовиться! — обрывает наш разговор командир. Шилин складывает карту и подробно объясняет, как мы должны двигаться к площадке, занятой «противником».

...Путь длинен и тяжел. Перед маршем Копытов сказал мне, что генерал Огнев интересовался, как я себя веду, держу ли свое слово. Вот какая я фигура! Сам командующий войсками округа мною интересуется... Зачем такую агитацию вести, товарищ майор Копытов?.. Может, скажете еще, чтобы сам министр обороны тоже вплотную занялся судьбою бывшего детдомовца Димки Грача?.. Товарищ майор, я ведь не пенсионного возраста, на своих собственных ногах лазаю по горам.

Ночь проводим в небольшом каменистом углублении, посменно дежурим, ведем наблюдение за «противником». Мы с Жорой только что сменили Буянова. Скоро будет рассвет. Камни остыли, холод пробирает до костей, а подняться нельзя, надо лежать неподвижно. Ледяная земля, ледяной автомат. Тишина до звона в ушах.

— Слышишь? — шепотом окликает Жора.

— Что? — спрашиваю я.

— Голоса...

Напрягаю слух. Словно сквозь сон, улавливаю отдельные слова. Потом снова наступает тишина. И опять сковывает оцепенение.

— Дима, — шепчет Жора. — А правда хорошо, что нас вот так посылают? Закалка! Она для разведчика первое дело.

— Ишь ты, какой понятливый! А что же ты ходить по горам не умеешь? Грудь мне ушиб. А еще туда же, куда и Буянов...

— Чего вы тут шепчетесь? — подползает к нам Шилин. — Прекратить!

Шилин неподвижно сидит минут двадцать. До слуха долетают какие-то шорохи, обрывки фраз.

— Ясно, — делает вывод сержант.

Меня он посылает в распоряжение Буянова, а сам остается на месте.

— Осмотри портянки и подгони хорошенько снаряжение, — советует мне Буянов. Потом мы ползем меж камней, все ближе к складу «противника». Буянов велит мне замереть на месте и быть начеку. Сам уже по-пластунски ползет дальше. Он должен поджечь склад.

Где-то поблизости находятся солдаты соседней роты, изображающие противника. Если они обнаружат нас, вылазка будет считаться проигранной.

Все четче вырисовываются горы. Они выплывают из темноты, молчаливые и суровые. Я осматриваюсь и ищу место получше, чтобы вовремя заметить сигнал Буянова и продублировать его Шилину. Над головой висит каменистый выступ. Если забраться на него, оттуда будет удобнее наблюдать за Буяновым. Подтягиваюсь на руках. Уже виден стог. Надо подняться еще выше. И поднимусь! Неосторожное движение — и я падаю с выступа.

— Грач! — слышу голос Буянова. Приподнимаюсь и вижу голову Буянова, торчащую над выступом. — Быстрей вылезай! Склад поджег, горит, проклятый, здорово!

Один за другим гремят выстрелы. Стиснув зубы, бросаюсь по крутому скату наверх. Буянов подхватывает меня за руки.

— Ты чего губы искусал? — сощурив глаза, спрашивает Буянов. — Может быть, ты и язык откусил? — не унимается Буянов.

— Губы? Ах вот ты о чем, — отзываюсь я. — Давеча о консервную банку поранил.

— А хромаешь тоже от мясной тушенки? — снова спрашивает Буянов. Вот пристал, вот прилип!..

— Это тебе показалось!

— Конечно, показалось, — соглашается Буянов. Но после второй остановки решительно требует: — Дай-ка мне автомат, тебе полегче будет.

— Не отдам!

— Чудак ты, Дима! Я ведь сам все вижу! Ну ладно. Сейчас встретим своих...

И верно: навстречу нам идет Шилин. У сержанта на груди бинокль.

— Почему задержались? — спрашивает он. — Вертолет уже сел. Сюда прибыл сам генерал Огнев.

Буянов медлит с ответом. Видимо, ему не хочется признаться, что виноват в этом я. Что ж, сам доложу. Но трудно даже пошевелить губами, так я их расквасил, падая с выступа.

Шилин приказывает взять у меня автомат и перевязать мне раненые губы. Достукался все же! Можно сказать, на печи поранил себя. Я бы за это тоже отхлестал. Что за солдат, что за воин — кровь пролил без единого выстрела! Да где пролил-то кровь? На печке! На лежанке!..

Как в тумане поднимаюсь в вертолет и почти падаю на сиденье вниз лицом: «Господи, пронеси меня от взгляда генерала. Усыпи сном крепким, чтобы я всю летную дорогу и пальцем не пошевелил. А там, на земле, я уж сам выкручусь, как колобок! Как невидимка, умчусь в казарму!»

Сержант подробно рассказывает генералу, как прошли занятия. Говорит он тихо, потом я совсем перестаю слышать его слова. Усталость окончательно взяла верх.

...Мне сон снился. Налетели самолеты — туча тучей. И бомбят, и бомбят. Мама бегает по кругу, а я за юбку ее держусь, и плачу, кричу: «Мама! Мама!» А потом, глядь, а это вовсе не мама, а мой отец, совершенно белоголовый и почему-то в халате. «Папка, — кричу ему, — ты чего без ружья?! Ты чего без револьвера?! Нашу маму разбомбили...»

Проснулся, а в салоне один Буянов, остальные уже грузятся на машины. Я шинель на голову и к выходу. И сиганул на землю. Буянов вслед за мной и остановил меня. Я краешек шинели приподнял и ахнул: в пяти шагах от нас возле легковой машины стоит командующий войсками округа генерал Огнев. Значит, думаю, крышка мне. Шепелявлю Буянову:

— Товарищ ефрейтор, отпусти. Сделай мне одно уважение, помолчи при генерале о моих губах. Я сам понимаю: какой я солдат, коли сам себе губы расквасил. Можно сказать, что на печке, на лежанке опростоволосился. Отпусти.

А он держит, улыбается, спрашивает громко, на всю посадочную площадку:

— Как тебя в детстве дома называли?

— Огоньком называли, — это все, что осталось в моей памяти о детстве. — Огоньком называли, — повторяю с прежней громкостью.

— Огонек! — громко окликает меня генерал. Его голос показался мне знакомым. С моей головы шинель так и слетела, ноги подкосились, и я присел... И опять передо мной, как на экране, возникла живая цепочка людей, взрывы бомб, неподвижное тело матери. — Огонек! Дима! — Генерал протягивает вперед руки и медленно подходит ко мне. — Дима! — глухо повторяет он.

Я растерянно смотрю на генерала. А его руки уже лежат на моих плечах.

— Сынок... прости, прости... сынок...

...Всю дорогу он рассказывает, как искал меня, как десятки людей, в том числе и майор Копытов, помогали ему отыскать иссеченную временем и поросшую быльем тропинку к потерянному сыну. И нашли все же...

* * *

Генерал Огнев уволился из войск — фронтовые раны да и годы к тому же предписали отцу свой приказ. Так он тогда же, когда ушел на пенсию, повел со мной все тот же мужской разговор: «Дима, я не мыслю десантников без фамилии Огневы!» — «Да сколько же можно?» — «А столько, сколько нужно, — потребовал мой папахен. — Ты, что, — говорит, — охламон, что ли?! Разве ты не чувствуешь, как накалена международная атмосфера! Хоть не прикуривай от спички — воздух взорвется».

Военное училище давно осталось позади. Теперь я уж сам веду мужской разговор с разведротой десантников.

— Жора Ратников, приказываю!..

Вот влип так влип... Ведь это же не Жора, а лейтенант Горбунов. А Жора, то есть Георгий Ратников, уже пятнадцать лет рыбачит на Черном море под началом своей рыжей «щучки», голубоглазой Тонечки, ставшей недавно капитаном рыболовецкого судна. И сын у них есть Жорка. В письмах жалуются — отбивается от рук, заявляет: «То, что было, поросло былью». Но я написал Жоржику-младшему: «Как только поднимешься до призывного возраста, греби ко мне в разведроту, и тут мы с тобою, Георгий Георгиевич, будем толковать по-мужски».

— Охламон! — вырвалось у меня громко. Лейтенант Горбунов весь скривился и говорит:

— Это кто охламон, товарищ майор?

— Фу! Фу! Извините, лейтенант, это я отклонился.

А у самого перед глазами людская цепочка, самолеты с черными крестами пикируют на женщин и детей. И где-то в этой скорбной людской цепочке я сам, ухватившись ручонками за подол...

— Мама! — вырвалось у меня уже громче.

Горбунов посмотрел, посмотрел на меня и говорит:

— Нам взлет, товарищ майор.

— Рота! По местам!

Мы летим над полями, над горами.

«Мама, мы ведем мужской разговор, чтобы не повторилась беда, свалившаяся на нас в 1941 году. И вообще, в этом «чтобы» — вся наша армейская жизнь».

Содержание