Содержание
«Военная Литература»
Проза войны
Сыну Алексею посвящаю

Глава первая

Река клокочет, пенится, мелкие брызги образуют живой, шевелящийся занавес. Если хорошенько присмотреться, сквозь него можно увидеть быстро мчащийся поток водяной массы — плотной, как слиток свинца.

— Сила, а? Попробуй удержать! — восторгается Буянов. Он сидит рядом со мной на камне, зажав коленями автомат. Пилотка его сбита на затылок, хохолок волос подергивается на ветру, а из-под бровей светятся темные глаза. — Конечно, если потребуется, укротят, — задумчиво продолжает Буянов. — Только для этого нужны крепкие руки и смелое сердце, как у той птицы, — взглядом показывает он на орла, парящего над висячим выступом скалы.

Высокие угрюмые горы кажутся мне спящими великанами: чуть колышутся их ребристые спины, местами обросшие густым кустарником и узловатыми деревьями. Откуда-то сверху внезапно набегает упругий поток и гнет к земле давно не чесанные головы приземистых уродцев. Но вскоре ветер выбивается из сил, и деревья снова погружаются в дремоту.

— Ты кем на гражданке работал? — спрашивает Буянов.

— Никем я не работал! — кричу в лицо Буянову. — Понял? Никем...

— Значит, бездельничал, — усмехнувшись, определяет он.

Буянова интересует все, а меня это злит. Почему — сам не знаю. Я молчу и неотрывно смотрю на шумный поток воды. Перед мысленным взором встает перепаханное глубокими воронками поле. Над ним плывет черный, смрадный дым. Он разъедает глаза, и по щекам у меня текут слезы. Я крепко держусь за руку матери. За плечами у нее огромный рюкзак с вещами. Она идет рядом, как тень, а впереди колышется цепочка людей, тоже уходящих из горящей деревни. Вдруг люди разбегаются в разные стороны: что-то со свистом проносится над головой и тяжело ударяется о землю, взметнув в небо огромный сноп огня. Испуганная мать мечется по сторонам, потом подхватывает меня под мышки, прижимает к груди и падает...

Буянов окликает меня. Мы встаем и идем искать мель. Нужно перебраться на левый берег реки. Но как? Вода бурлит, пенится, словно злится оттого, что ей некуда девать свою силу. Войди по колено — сразу собьет с ног, закрутит, как щепку в водовороте. А Буянов идет себе и идет, хоть бы словом обмолвился. Будто точно знает, что где-то есть переправа.

Пока о Буянове мне не известно ничего: откуда он родом, где прежде работал, кем. Сдается мне только, что не испытал он того, что я в своей жизни.

...После той роковой бомбежки, когда я потерял мать, подобрал меня бородатый мужчина. Посадил в повозку, сунул мне в руки румяное яблоко и, грустно улыбнувшись, сказал:

— Конец им пришел!

Я сидел на охапке соломы, пахнувшей спелым овсом, и ничего не понимал. Над степью еще висела черная с голубоватыми прожилками кисея дыма, а в деревне догорали хаты. Подхваченные ветром искры золотистыми роями летели к лесу. И не было на поле той колыхающейся людской цепочки, которую я не забуду никогда.

— Нехристям, говорю, конец пришел, — продолжал бородач, смахивая широкой ладонью угольную пыль с лошади.

Ехали мы долго, и за всю дорогу мужчина ни разу не повернулся ко мне. Я смотрел на его спину, а видел лицо матери с темными глазами и родинкой на щеке.

— Ты чей будешь-то? — уже во дворе спросил мужчина.

Я молчал.

— Значит, не знаешь своей фамилии... Что ж, так даже лучше будет.

Положив на мое плечо руку, шершавую, как кора старой вербы, сказал:

— Грач твоя фамилия, понял? Грач Дмитрий Васильевич.

Я силился вспомнить свою фамилию, но не мог: в голове все смешалось, а свирепый взгляд мужчины сковал мне язык.

— Огоньком меня звали дома, — буркнул я наконец. Это было все, что осталось в моей памяти.

У Грача прожил три года. Грачом я и убежал от него, когда со стороны леса стали доноситься орудийные выстрелы. Говорили, что там восток, что оттуда идет Красная Армия... Под фамилией Грач потом я попал в детский дом...

— Как на привязи тащишься, — оборвал мои мысли Буянов. — Разве так ходят разведчики? Тут каждый предмет надо взглядом ощупывать и запоминать...

Буянов долго и со знанием дела отчитывал меня. Это его право: он старший, служит по последнему году. Но я все еще нахожусь во власти воспоминаний и никак не могу понять смысл его нравоучений.

— Видишь сваи на той стороне?

Не сразу мне удается обнаружить сваи. Они торчат между камнями, как жерла орудий, с наклоном от реки. Ну что ж, пусть себе торчат, видимо, здесь намеревались построить мост, а потом передумали. Для чего нам эти сваи и почему я должен их замечать?

— Переправляться будем здесь, более подходящего места не найти, — спокойно продолжает Буянов, снимая со спины сложенную восьмеркой веревку.

Река по-прежнему лютует. Бег ее так стремителен, что, если пристально смотреть на воду, кружится голова. Замечаю под ногами толстое полено. Беру и швыряю в воду: оно мелькнуло и исчезло вдали, за поворотом, будто его взрывом отбросило.

— Силища, а? — замечает Буянов, поблескивая глазами.

Он сбивает пилотку на затылок, хмурит густые брови, распуская капроновую веревку.

— Как по-твоему, метров сорок будет?

— Будет, — отвечаю, прикинув на глаз расстояние до противоположного берега.

— И я так думаю. Сейчас заарканим сваю, а другой конец привяжем к дереву — и перемахнем.

Буянов привязывает к веревке камень, чуть отходит от берега, размахивается. С приглушенным свистом веревочный диск прорезает воздух и точно опускается на сваю. Убедившись в прочности обмотки, Буянов подмигивает мне:

— Находчивость, ловкость не божий дар, а прямой результат солдатского труда.

Я молчу.

— Первым будешь переправляться, — распорядился Буянов. Он смотрит на меня испытывающе. А позади нас шум, шум... Слышал я, что горные реки могут быстро взбухать даже в ясную, солнечную погоду: где-то далеко, в верховьях, выпадает обильный, проливной дождь, по каменистым лощинам и расщелинам огромная масса воды устремляется в русло реки и совершенно неожиданно захлестывает, заполняет низовье. Невольно смотрю в небо: облака мчатся на север.

Мой взгляд перехватывает Буянов, но ничего не говорит, только сощуривает глаза: видимо, догадывается, о чем я думаю.

— Смотри и запоминай, — коротко говорит Буянов и подходит к берегу. Под тяжестью его тела канат провисает, и спина Буянова почти касается бешено мчащегося водяного потока. — Вот так! — кричит Буянов.

Проскользив метров пятнадцать, он возвращается на берег.

— Ну как, одолеешь? Только честно, прямо скажи... Сорвешься, как то полено закрутит, «мама» не успеешь крикнуть.

«Пугает, — мелькает в голове. — Ничего, мы тоже не из робких». В лицо дохнуло жаром. Отчего это? Расстегиваю ворот гимнастерки, почему-то перестаю слышать шум реки.

— Только не смотри на воду, не смотри, понял?

Повисаю на веревке.

— Ладно уж...

И больше ничего не могу сказать. Автомат у меня на груди. Быстро мчатся облака, легкие, невесомые и далекие-далекие. Поднатуживаюсь: рывок, второй, третий — пошел. Вода холодит спину, а лицо по-прежнему горит. Очень уж длинны эти сорок метров.

— Держись, крепче держись! — кричит Буянов, но голос его кажется мне шепотом.

Поток прижимает к берегу, упираюсь в скользкие камни, не решаюсь выпустить веревку из рук. Подо мной земля. Промокший насквозь, сажусь возле сваи и бездумно смотрю, как перебирается Буянов.

— Ну здравствуй, дружок! Молодец! — хлопает он меня по плечу.

А река шумит и шумит, и нет ей удержу, нет покоя.

— Полдела свалили с плеч. — Буянов надевает компас на руку. — Я буду продвигаться впереди, ты следуй за мной, смотри по сторонам, не забывай и про тыл. Пошли.

Но я не шевелюсь. Какой-то бесенок запрыгал у меня в груди. Чего Буянов все время твердит и твердит: смотри да смотри, не забывай про тыл. Остынь, Буянов!

— Погоди, куда нам спешить. Садись, — говорю я.

— Времени мало. Мы обязаны прийти на место ровно в девятнадцать.

— Ничего, не сгорит твое место, если и в двадцать придем. Полежим еще с полчасика...

Буянов передернул чуть приподнятыми плечами и впился взглядом мне в лицо.

— Я приказываю: встать!

И, повернувшись, размашисто зашагал вдоль берега. В душе вспыхнула злость, а потом вдруг отозвалось: «Разве он сильнее? Иди, ведь ты же солдат». И я встал.

Дальше