Содержание
«Военная Литература»
Проза войны

Спасатели

В 1956 году погожим августовским днем тысячи жителей Стокгольма могли видеть необычное зрелище: в гавани, тесной от танкеров и суперлайнеров, медленно, метр за метром, поднимался из синей толщи воды... парусный фрегат. Триста тридцать один год миновал с того дня, когда сорокапушечный корабль «Ваза» был опрокинут ураганным порывом ветра и ушел на дно. Цепкие объятия моря разжали водолазы.

Водолазы...

Людей этой специальности всегда окружал ореол дерзости и риска. Широкогрудые парни первыми шли в черную бездну за тайнами погибших кораблей. С тайны начиналась Экспедиция подводных работ особого назначения — ЭПРОН.

В тридцатые годы не было, пожалуй, в нашей стране мальчишки, который бы не произносил с замиранием сердца это слово. Эпроновцы стояли в одном ряду с челюскинцами, с покорителями полюса. Они поднимали ледоколы со дна полярных морей, снимали с рифов накренившиеся сухогрузы, уходили в воду на рекордные глубины. А ведь не окажись «Черного Принца»...

Впрочем, нынешний читатель, может быть, и не слышал ничего об этой нашумевшей когда-то истории. Я напомню ее.

27 ноября 1854 года у берегов Крыма бушевал шторм. Темно-зеленые валы, грохоча галькой, грудью падали на гранитные скалы, ветер гнул до земли чинары, задувал маячные огни.

Десятки судов английской эскадры, застигнутой в ту ночь штормом на внешнем рейде Балаклавы, были сорваны с якорей и пошли на дно. Среди них винтовой пароход «Принц», на котором находились медикаменты, обмундирование для английской армии, высадившейся в Крыму, и жалованье солдатам: что-то около пяти тысяч рублей золотом.

Шли годы. Как обрастают водорослями борта затонувших кораблей, так обрастала легендами эта катастрофа. «Принц» превратился в «Черного Принца», а пять тысяч рублей — в бочки, набитые золотом.

Искатели приключений и авантюристы всех мастей пытались найти «Черного Принца», но тщетно. Да и техника этих поисков была достаточно примитивной.

Затонувшие сокровища привлекли внимание русского инженера В. С. Языкова. Человек энергичный и предприимчивый, он привлек к этому делу изобретателя Е. Г. Добровольского, и тот сконструировал рабочую камеру с иллюминаторами и выдвижными стальными руками (прообраз теперешних батискафов).

В 1923 году В. С. Языков обратился к Ф. Э. Дзержинскому за разрешением начать поиски. Молодая Советская республика остро нуждалась в золоте. Расчеты, представленные Языковым, показывали, что затраты предстоят незначительные. И решение было принято.

Приказом ОГПУ от 17 декабря 1923 года была создана Экспедиция подводных работ особого назначения. Ее первым начальником стал участник гражданской войны двадцатичетырехлетний чекист Лев Николаевич Захаров.

«Принца» искали полтора года, но так и не нашли. Вернее, были обнаружены обломки мачт, паровой котел и... четыре золотые монеты.

Но зато с первых же дней своего существования ЭПРОН стал приносить ощутимую пользу республике. В середине 1924 года была поднята подводная лодка «Пеликан», затопленная интервентами на самом выходе из одесской гавани, потом на Балтике была извлечена со дна морского английская подводная лодка Л-55...

И вскоре слово «ЭПРОН» стало так же понятно и весомо, как в наши дни слово «спутник».

И каждый молодой военмор тех лет в ответ на каверзный вопрос: «Какое самое длинное в море судно?» — незамедлительно отвечал: «Харьков», ибо нос его находился в Стамбуле, а корма... в Севастополе.

Действительно, в марте 1933 года груженный зерном пароход «Харьков» сел на мель на подходе к Босфору. В грузовые трюмы попала вода, зерно набухло... и «Харьков» буквально разорвало пополам.

Так вот, эпроновцы ухитрились вначале снять с мели и отбуксировать в Севастополь корму парохода, а уж потом нос...

Началась Великая Отечественная война, и ЭПРОН стал составной частью Военно-Морского Флота, ядром его нового подразделения — Аварийно-спасательной службы ВМФ.

В кромешном аду невероятной по тяжести работы, имя которой — Война, бывшим эпроновцам пришлось вырывать у моря новые тайны. Иногда от их разгадки зависела жизнь десятков тысяч моряков... Под бомбежкой, когда гидравлические молоты разрывов били так, что кровь шла из ушей, водолазы обезвреживали фашистские акустические мины. В нескольких десятках кабельтовых от вражеских берегов они ухитрялись поднимать потопленные нами немецкие корабли с неизвестными образцами боевой техники. Так было в 1941 году в Севастополе, в 1944-м на Балтике...

Я еду в соединение кораблей аварийно-спасательной службы и вспоминаю эти случаи и многие другие — и читанные мной, и рассказанные товарищами. За окном электрички стремительно проносятся черные стволы с редкой позолотой последних листьев, влажные от росы валуны.

Дорога поворачивает к морю, поезд останавливается, и я шагаю туда, где из-за невысокой ограды уже покачиваются мачты кораблей и трещат, хлопают по ветру алые ленты вымпелов...

— Героических дел я за последнее время что-то не припомню, — капитан 2 ранга В. А. Десятое морщит высокий лоб. Судя по всему, человек он доброжелательный, и его обескуражила невозможность помочь мне.

Начальник штаба капитан-лейтенант В. В. Захаров был еще более категоричен:

— Все наши дела — будни. Впрочем, поговорите с капитаном третьего ранга Дьяконовым. Он служит здесь давно. Может, что-нибудь и вспомнит.

Но оказалось, что и Дьяконов ничего, как он выразился, «выдающегося» припомнить не может. Сам он только что вернулся из Выборга, где руководил подъемом буксира, затонувшего полтора года тому назад во время шторма.

Невысокий, с мягкими чертами лица, капитан 3 ранга-инженер никак не походил на покорителя глубин. Я, скорее, мог представить его за профессорской кафедрой, чем в скафандре. Мне было тем более легко это сделать, что отец Георгия Михайловича был моим преподавателем в Высшем военно-морском инженерном училище. Дьяконов-младший тоже окончил Дзержинку и вот уже восемнадцать лет служил в АСС.

— Георгий Михайлович, а при подъеме буксира вы встретились с какими-либо трудностями?

— Трудности были, да дуб выручил.

— Какой дуб?!

— Самый обыкновенный. Он рос рядом с причалом и очень нам пригодился. Буксир затонул в гавани. Глубина небольшая, всего восемь метров. Но, на беду, корма буксира глубоко ушла в ил, а сам он лежал на левом борту и был со всех сторон окружен валунами. Как говорится, ни проехать ни пройти. Так вот, один конец стального каната мы завели на корабль, второй закрепили на дубе, продернули своим ходом канат под корму буксира — и вытащили его из ила! Дуб оказался молодцом, не дрогнул.

— А потом?

— Ну а потом все было просто. В пределах допустимого риска...

Допустимый риск... Что же это такое?

И тут выяснилось следующее.

Когда корму «подрезали», буксир уперся скулою левого борта в грунт. Теперь он касался дна одной точкой. Достаточно было небольшого толчка, чтобы нарушить это неустойчивое равновесие. А спасателям требовалось осмотреть строп, заведенный за нос судна, убедиться, что он не соскользнет при подъеме. Под воду пошел матрос Рымарь.

— Но ведь буксир мог опрокинуться! — говорю я.

— Мы определили границы опасной зоны, дальше которой водолаз не имел права заходить, сообщили Рымарю ее ориентиры...

Я представил себе, как Рымарь шел по дну в густой пелене взбаламученного ила, шел, ощупывая скользкий трос, — и подивился выдержке молодого матроса. И еще я ощутил всю меру ответственности, которая ложилась на плечи капитана 3 ранга, когда он посылал водолаза на дно.

А ведь подъем буксира был не из самых сложных. В жизни заместителя командира по аварийно-спасательной работе бывали случаи куда сложнее...

Ему пришлось в проливе Муху спасать финский танкер, у которого взрывом горючего разворотило всю палубу, поднимать со дна моря секцию плавучего дока. Этот подъем стоит того, чтобы на нем остановиться.

Концевая секция оторвалась от дока и удерживалась за него только нижней кромкой. Попытка откачать из секции воду и тем придать ей положительную плавучесть результатов не дала.

И тогда Дьяконов предложил соединить ее с шестидесятитонными гинями {1}, а сами гини закрепить на доке. Взревела лебедка, задрожали от напряжения тросы, и железная громадина поднялась из воды, накрепко соединившись с доком.

— Приходится каждый раз что-то изобретать... — Георгий Михайлович усмехнулся.

Тут он был совершенно прав. Изобретать приходилось. Однажды из-за неосторожного обращения с огнем при сварочных работах возник пожар на тральщике.

Тральщик стоял у причала. Горящую паклю выбросили за борт, и надо же было случиться такому, что она угодила в мазутную лужу. Деревянные сваи, пропитавшиеся за столетия смолою и мазутом, запылали!

Черный дым поднялся над портом.

Завыли сирены, загрохотали каблуки бегущих на корабли членов экипажей, тревога сорвала с коек моряков дежурного подразделения АСС.

Пока буксир оттаскивал от стенки корабли, к пылающему причалу уже подходил ПЖК — пожарный катер. Его капитан — обильно посеребренный сединою человек, Алексей Михайлович Троеранов, рассказал мне, что когда подошли поближе, то оказалось, что струи воды из установленных на надстройке лафетных стволов не достают до причала.

Тогда подтащили к борту плотик, трое матросов со шлангами в руках прыгнули на качающиеся доски и, с трудом удерживая равновесие, стали бить пеной и водой по огню.

— С какого расстояния? — поинтересовался я.

— Сначала метров с десяти, а уж потом вплотную... — невозмутимо ответил Троеранов.

Кто же были эти парни, в течение часа танцевавшие невиданный танец на багровой от пламени, кипящей воде?

Весельчак и мастер на все руки Геннадий Борисов, спокойный, немногословный Владимир Алхимич, черноволосый крепыш Сергей Шахлевич.

Все трое комсомольцы, матросы с ПЖК.

И все-таки огонь, расстреливаемый, казалось бы, в упор, ни унимался. Сваи были расположены в шахматном порядке, и это мешало сбить пламя.

С другого пожарного судна на поверхность моря шипящим белым потоком хлынула пена! Когда ее высота над водой достигла чуть ли не метра, подошел буксир и бортом загнал пену под причал.

Словно белая шапка накрыла огонь — и пожар прекратился. В этом и заключалось изобретение Дьяконова.

А с матросом Рымарем я познакомился на водолазном боте. Бот чем-то неуловимо напоминал своих хозяев: невысок, крепко сбит... Я осматривал его помещения и у входа в кубрик столкнулся с черноволосым кареглазым матросом. Разговорились. Моряк оказался крымчанином, служил по второму году и сейчас собирался в отпуск.

— По семейным обстоятельствам?

— Никак нет, по поощрению. — Лицо моего молодого собеседника так и расплылось в счастливой улыбке. «Допустимый риск» матроса Александра Рымаря был по достоинству оценен командованием.

Рымарь служил под началом мичмана Киселева и говорил о нем с чувством неподдельного восхищения. Да и немудрено. Киселев провел под водой свыше шести тысяч часов, а уже одно это говорило о многом...

Каюта мичмана, узкая и тесная (ни дать ни взять — рундук с круглой прорезью иллюминатора), помещалась неподалеку от его заведования. А оно у Киселева было немалым: похожая на подводную лодку в миниатюре декомпрессионная камера, закрепленный на ферме белый цилиндр водолазного колокола, снаряжение, инструмент — да разве все перечислишь...

Но Борис Степанович на тяготы службы не жаловался и в дополнение к своим обязанностям старшины команды водолазов являлся еще и внештатным замполитом корабля.

Был он круглолиц, плотен, легок в движениях. Неуемная энергия, казалось, так и бурлила в нем.

Я уже узнал от водолазного специалиста старшего лейтенанта А. И. Чепишко, что в 1961 году Киселев с опасностью для жизни спас своего товарища. Дело было так.

Промывали туннель под затонувшим кораблем. Неожиданно свод в одном месте рухнул, и старшина 2-й статьи Михаил Пасюта оказался придавленным землей. Мало того, что он не мог шевельнуть ни ногой, ни рукой — землею засыпало травящий клапан, — Пасюта потерял сознание.

Когда водолаз работает на грунте, наверху его всегда подстраховывает напарник. Пасюту страховал старший матрос Киселев. Он опустился под воду, струею воздуха из шланга «размыл» Пасюту, руками расчистил клапан и поднял товарища наверх.

Два часа сорок семь минут работал Киселев в туннеле, ежесекундно рискуя быть засыпанным грунтом!

— А что сейчас делает Пасюта? — спросил я у Киселева.

— Остался на сверхсрочную, служит иструктором водолазного дела в училище подводного плавания имени Ленинского комсомола. Мы с ним с тех пор друзья. Вы знаете, это не так-то просто: расстаться с нашей работой... Да вот совсем недавний случай. Служил у нас на боте старшина 2-й статьи Сланевский. В мае он уволился и уехал на родину, под Одессу. Помню, в день отъезда мы с ним допоздна проговорили. Парень рвался домой, к своей старой работе, к землякам... А спустя два месяца письмо: так, мол, и так, соскучился, ребята, иду в военкомат, буду проситься к вам, на сверхсрочную.

Спасатели не только работают — они и учатся. В учебных классах и на боевых постах, в море и на берегу. И учеба эта порою требует не меньшей самоотверженности и мужества, чем при выполнении спасательных работ.

Соединение проводило учение по оказанию помощи затонувшей подводной лодке. Глубиномер бесстрастно отсчитывал глубину погружения. Тридцать метров, шестьдесят, восемьдесят... Один за другим уходили под воду водолазы.

Вот уже к лодке подсоединен ходовой трос и по нему, как по направляющей, пошел вниз спасательный колокол. Он коснулся комингс-площадки, и толща воды, прочнее любой сварки, придавила его к лодке. Теперь как можно быстрее надо выводить подводников на поверхность.

Над спасательным судном не спеша проплывают розоватые облака, выписывают спирали чайки. Но моряки работают так, будто считанные минуты отделяют их от атаки с воздуха. В два раза перекрыты нормативы!

Среди отличившихся — Киселев.

— Бориса Степановича к государственной награде представили, — сказал мне розовощекий Чепишко.

А вот с Зиганшиным поговорить не удалось. Спасательное судно, на котором он ходил старшим механиком, было в море.

Впрочем, меня уверили, что годы не очень-то изменили Асхата Рахимзяновича и в нем еще можно различить черты темноволосого младшего сержанта, фотография которого обошла в свое время весь мир.

Сорок девять суток носились на утлом суденышке по безбрежным просторам океана четверо бесстрашных советских парней, в упорной борьбе преодолевая слепые силы стихии. «Им рукоплещет Америка», — писал из Вашингтона корреспондент «Правды».

Командиром у парней был Асхат Зиганшин.

Когда политработник Евгений Степанович Глушко спросил Зиганшина, что заставило его стать спасателем, тот ответил: «Море испытало, море и притянуло».

А мне вспомнились крылатые слова знаменитого флотоводца Макарова: «Море любит сильных и смелых». К морякам аварийно-спасательной службы они относятся в полной мере.

Дальше