Тогда и теперь

Прямая связь Ремова с новобасанским партизанским отрядом оборвалась так же внезапно, как и началась. Обещанных связных Николай не дождался. Но в Бобровицу зачастил сам новобасанский «бургомистр» Иван Дьяченко. Особенно после того, как сообщил, что отряд, созданный и вооруженный новобасанскими подпольщиками, пробыв в местных лесах с месяца полтора, снялся и ушел на север — пробиваться к фронту. О причинах такого решения Дьяченко бобровицким друзьям не рассказывал, а они, по негласному закону подпольщиков, о подробностях не спрашивали, тем более что, по словам Ивана Лукича, в Новой Басани им уже создавался новый, более крупный отряд.

Но все же больше всего тревожила Дьяченко участь ушедших. Приезжая в Бобровицу то по вызову окружной комендатуры, то по своему почину, он первым делом непременно находил Николая:

— Как тут у вас? На меня еще зуб не точат? А о наших партизанах ничего не слыхать? Они теперь должны быть уже за Десной и за Черниговом... Ты в оба гляди!

Николай глядел. Редкая бумажка из почты Бибраха, редкий его телефонный разговор или беседы с «картофельными офицерами» проходили мимо его внимания. Но о «новобасанском бургомистре», казалось, немцы забыли.

Уже и это молчание выглядело зловещим. А когда и сам Дьяченко появился у Петра встревоженным — его вызвали в Козелец, в фельджандармерию, — Николай не выдержал:

— Опасно ездить, Лукич! Туда за хорошим не вызовут!

— А как не поехать? Тогда надо все бросать, уходить в лес... А для нового отряда толком еще ничего не сделано. — Дьяченко задумался, а потом встал во весь свой богатырский рост. — Черт с ними, еду в жандармерию! Живым я им все равно не дамся!

Очень тревожился Николай за Лукича, не надеялся уже и увидеть его вновь. Но пару дней спустя он снова приехал в Бобровицу и был очень веселым:

— Пока обошлось! О делах в районе выспрашивали, о том, как боремся с саботажниками. Ну я им, что надо, наплел, вроде бы остались довольны... Теперь бы узнать об ушедших, да новый отряд поскорее создать. Тогда бы и другого Дьяченко фашисты узнали!..

Но сделать Лукич больше ничего не успел. Через считанные дни, по возвращении в Новую Басань, он был схвачен фашистами при прямом пособничестве Бибраха.

В то утро первым насторожился шофер коменданта. Придя в «собачник» пораньше, чтобы, как обычно, повозиться возле машины, он не увидел в гараже комендантского «опеля».

Потом к комендатуре подъехало несколько сельских старост, и настала очередь удивиться Николаю: накануне разговора о каком-нибудь совещании не было. Но Бибрах своему переводчику ничего не объяснил, а только сказал:

— Ты сегодня свободен на весь день. Хоть в Щастновку поезжай.

Вскоре к комендатуре подъехали сначала исчезнувший «опель» с Карлом Штарком, а следом и грузовик с Дьяченко и Григорием Чемерским, ближайшим его сподвижником.

— Чего затевается? — спросил Лукич, увидев на крылечке комендатуры Николая. — За мной спозаранку сам Штарк заехал.

— Понять не могу, — Николай пожал плечами. — Спрошу-ка еще разок у коменданта.

Но Бибрах, как только Николай открыл дверь его кабинета, уже разъяренно рявкнул:

— Что надо? Я же сказал, что тебе сегодня в комендатуре делать нечего!

— Ну и гуляй, казак! — узнав об этом, Дьяченко весело хлопнул Николая по плечу.

Гебитсландвиртшафтскомендатур размещалась в ту пору на сахарном заводе, вдали от центра села. Николай уже с неделю не видел Нелина и девушек из районной комендатуры и, чтобы повидаться со всеми, на весь день ушел к Ольге Гораин. Вернулся он на сахарный завод только к вечеру, где увидел Штарка и Бибраха гуляющими возле комендатуры.

— Где мой шофер, не знаешь? — комендант сам остановил переводчика.

— Нет. Вы же и его, кажется, отпустили? Он, может, того... — Николай выразительно щелкнул по подбородку.

— Нет! — глядя в упор на переводчика, отрезал Бибрах. — Он арестован! У него бывал бандит Дьяченко!..

— Новобасанский староста?!

— Бандит Дьяченко. Запомни! — крикнул Бибрах. — Он уже за решеткой.

Утром Ольга Гораин принесла весть, что арестован и Мишка Кордебалет. А Маруся Нагога — ее на время отозвали с железной дороги для помощи окружной комендатуре — рассказала о событиях, происшедших после того, как были отпущены Николай и другие служащие.

«Было яркое солнечное утро. Но в здании комендатуры стало вдруг тихо, пустынно, и только кто-то из немцев хозяйничал в зале заседаний: накрывали стол красным сукном, ставили графин с водой. Наших «шефов» на своих местах почему-то не было. Мы с подругой тоже собирались уходить, когда в сопровождении незнакомого мне мужчины в нашу контору заглянул Иван Лукич, веселый, как всегда, и спросил нас, что происходит. Но его в тот же момент позвал за собой незнакомый мне немец. Спустя всего несколько минут в коридоре раздался громкий топот сапог, и я, приоткрыв дверь, увидела, что Дьяченко — уже со связанными руками — уводят автоматчики, а когда я подбежала к окну, его с товарищем уже вталкивали в машину, крытую зеленым брезентом».

Матерым фашистом оказался Бибрах. Это по его плану Дьяченко был арестован не у себя в селе, а в бобровицкой комендатуре. Бибрах знал, что столь бесстрашного человека так просто не взять: вооруженный, он стоил взвода. К тому же в Новой Басани на выручку своего старосты могли подняться его многочисленные соратники.

Сам Карл Штарк, прежде работавший с Дьяченко и хваливший бургомистра, поехал приглашать его на якобы экстренное совещание. В комендатуре приезжим было объявлено, что им надлежит принять присягу в верности «новому порядку», а гражданские лица по установленному ритуалу делают это безоружными и по одному. Заподозрить что-то другое Лукич не мог, так как ему показали и стол, накрытый для торжественного акта, и уже лежащий на нем текст присяги. Когда, оставив оружие в соседней комнате, Лукич присел к столу, на него набросились и связали.

После ареста Дьяченко фашисты уже без помех схватили в Новой Басани и всех его соратников — около тридцати человек. Нашли они и многое из того, что Лукич приготовил для нового отряда партизан. Николаю пришлось переводить на немецкий длинный акт о «конфискации у бандита Дьяченко» целого склада оружия, боеприпасов, овчин, уже выделанных для полушубков.

С полмесяца, пока судьба арестованных оставалась неизвестной, угроза быть схваченным висела и над Николаем, которого часто видели с Лукичом, и над хирургом Сколковской, тесно связанной с новобасанской больницей. Там под опекой Дьяченко, благодаря искусству и редкому мужеству молодых врачей, супругов Игоря Мартыновского и Валентины Пичукиной, всего медперсонала, тоже активно действовал подпольный госпиталь. В нем, как свидетельствуют документы, были поставлены на ноги после тяжелейших ранений около двухсот наших бойцов и офицеров...

Нет, никого не выдал Дьяченко. О судьбе же его самого Николай узнал лишь после того, как из Нежина вместе с Булыниным возвратился Петр.

Бледный, донельзя исхудавший, начал он с того, что сказал Николаю:

— Вечная память Лукичу! Всех, кого мог, спас, себя не пожалел...

И рассказал Николаю о том, что произошло:

«Когда Ивана Лукича Дьяченко и его однодумцев гестаповцы схватили и отвезли в нежинскую тюрьму, забрали и меня, как близкого ему человека. Там, в Нежине, во дворе тюрьмы, я увидел Ивана Лукича. Он сидел под деревом измученный, со связанными руками, по, увидев, что меня ведут немцы, повел себя как настоящий артист... «Ах ты фашистский наймит! Продался немцам за кусок колбасы!» — закричал он и даже плюнул мне вслед. Я понял, что есть возможность выкрутиться, хотя у самого Лукича ее уже не было... Про это все я не могу спокойно говорить и думать. Это была трагедия, которую забыть невозможно. За время своей подпольной работы он спас и выручил из беды множество советских людей, а сам погиб как подлинный патриот и герой».

Тогда впервые Петр признался, что шофером к фашистам его упросил поступить Дьяченко.

Отряд из ста человек, в основном из бывших окруженцев, Лукич сумел не только уберечь от фашистских облав, но и одеть, вооружить, в достатке снабдить продовольствием. Этот отряд прошел через местные леса, сумел форсировать Десну, пройти с боями по Черниговщине больше двухсот километров, пока не был окружен крупными силами врага и почти полностью уничтожен. Тогда кто-то из захваченных гитлеровцами бойцов, не выдержав пыток, и выдал новобасанского старосту с его сподвижниками. Погибла крупная, активная подпольная организация.

Так Николай и Нелин писали о новобасанцах в 1943 году после освобождения района от оккупантов. Так Печенкин еще не раз рассказывал и писал в различные инстанции о подполье, которым руководил Иван Дьяченко. Делал он это с четким осознанием того подвига, который совершили новобасанцы. Точно так поведал он об этой истории и мне. Только предупредил:

— Произошло что-то невероятное. Вокруг Лукича будто заговор молчания создан. И даже хуже! Кем-то, пока неизвестным, возле честного его имени поставлен черный знак вопроса. Во всяком случае, сыну Лукича, капитану Советской Армии, так и заявили в сельсовете, когда он попытался узнать, почему на обелиске нет ни имени его отца, ни имен других расстрелянных вместе с Дьяченко новобасанских подпольщиков.

Когда Печенкин через двадцать с лишним лет после того, как покинул Бобровицу, побывал там, то в районной газете «Жовтнева зоря» прочитал о Лукиче теплые и справедливые слова:

«Хочется вспомнить о тех, кто помогал возводить фундамент новой жизни, о тех, чьи сердца бились только для народа, кого подстерегали из-за угла бандитские пули. Ничто не могло остановить движения новой истории. Творили ее, продолжая революцию, люди с чистой совестью, орлиными сердцами, с мозолистыми бедняцкими руками... Но многих из этих товарищей уже нет среди нас. Погибли в борьбе за новую жизнь, за светлое сегодня...»

Среди таких людей по праву назывался и Иван Лукич Дьяченко. Оставалось пожелать, чтобы с такой же теплотой рассказали и о его военном подвиге. Установив с Бобровицей тесную связь, Николай этого и ожидал. Потому и был так огорошен неожиданным письмом от капитана Дьяченко, сына Ивана Лукича.

* * *

Родился Коля Дьяченко студеной зимой сорок второго. Приняв новорожденного, врач Мартыновский и его супруга сердечно поздравили Лукича с долгожданным наследником: первенцами в этой семье были две девочки. А всего через полгода жандармы прострочили из автомата над люлькой младенца, над головками сестренок и крикнули поседевшей жене Ивана Лукича — Марии Иосифовне, колхозному счетоводу:

— Еще жива со своими ублюдками? Смотри, чтобы ни-ня с партизанами! А то в два счета на тот свет за твоим бандитом отправим.

Детей с того дня Мария Иосифовна прятала по родным и знакомым, лишь бы подальше от Новой Басани! В свой дом, пока не изгнали фашистов, почти не заглядывала. Когда возродили колхоз, попросилась уже не в контору, а на самую трудную работу — сначала скотницей, потом дояркой. И тридцать лет, не покладая рук, трудилась, чтобы дети смогли вырасти, окончить школу, вуз и зажить самостоятельно. Обе дочери стали школьными педагогами, сын, окончив военную академию, — кадровым офицером. После этого Мария Иосифовна детей и попросила:

— А теперь позаботьтесь о памяти отца. Почему его имени нет на обелиске?

Побывав в сельсовете, сын решил сам восстановить правду об отце и его соратниках, которую сызмала знал от матери и односельчан.

Служил тогда Николай Иванович вдалеке от родных мест. Но отпуск и он, и, его сестра Нина Ивановна проводили в поисках тех, кто знал о делах новобасанских подпольщиков. Исколесили на «Москвиче» не только родную округу, но и другие области. Для восстановления истины были найдены убедительные документы в архивах, собраны воспоминания многих очевидцев. Люди и подсказали капитану Дьяченко обратиться к Кольке-переводчику, как сподвижнику Лукича, человеку, глубоко осведомленному в тогдашних событиях. И Печенкин ждать себя не заставил, тут же, несмотря на болезнь, отправился на Украину.

Первой встречей с Николаем Ивановичем он был просто-напросто потрясен: сходство сына с отцом — в обличье, богатырском сложении, голосе и даже в жестах — оказалось таким, что будто живой Лукич вернулся из прошлого. Но еще больше изумился Печенкин всему, о чем прежде только догадывался или слышал не из первых уст, а теперь доподлинно узнал из документов, собранных детьми Лукича.

Оказалось, Иван Дьяченко не только сплотил вокруг себя единомышленников в своем районе, создал первый в округе боеспособный партизанский отряд, но и наладил такую же крепкую связь, как с Бобровицей, и с патриотами других соседних районов, даже с подпольем Киева! Геннадий Кулик, член Киевского подпольного горкома партии, один из его секретарей, не раз приезжал к Лукичу, направлял ему письма с очередными заданиями (одно из них сохранилось), а потом вместе с отрядом, созданным в Новой Басани, ушел прорываться к фронту. Героический путь проделал этот отряд, прежде чем уже за Черниговом, под селом Софиевка, попал в окружение крупных вражеских сил и был разбит.

Печенкин помог Николаю Ивановичу разыскать и еще целый ряд участников и очевидцев смелых действий новобасанских подпольщиков. И тогда капитан Дьяченко, опираясь на документы, обратился с просьбой восстановить попранную истину в редакцию крупной газеты.

Не успокоился и Печепкип. Утверждению правды он попробовал помочь с другой стороны.

Когда они с капитаном Дьяченко ехали из Бобровицы в Щастновку, вспомнилось Николаю Алексеевичу, как той же дорогой мчался он когда-то на французском мотоцикле «Триумф» к Буднику, как радовался после встречи с Иваном Головко рождению первого в их округе партизанского отряда.

Сам Головко, правда, пробиваться к фронту с новобасанскими партизанами не потел. Позже, уже после гибели Ивана Дьяченко, объяснил Николаю:

— Нам, людям местным, не было резона уходить к фронту или в чужие леса. Мы с Летчиком решили, что разумнее действовать против фашистов здесь, среди своих.

— Так разве Летчик тоже состоял в новобасанском отряде?! — удивился Печенкин.

— Он в засаде сидел у дома Будника, пока мы с тобой вели переговоры... А в том отряде Летчик был командиром разведки.

— И отказался с отрядом уйти?!

— Как видишь, не зря. Сам стал командиром отряда.

И более того. Этому партизану, известному в войну под кличкой Летчик, было присвоено за боевые дела своего отряда звание Героя Советского Союза. Далеко шагнул и после войны — крупный хозяйственник, влиятельный человек... Вспомнив все это, Николай и решил: уж кто-кто, а бывший командир разведки в отряде, созданном Иваном Дьяченко, прекрасно знает, кем был на самом деле новобасанский «бургомистр». Сказать о нем свое доброе, веское слово — его долг.

И Николай отправился к Летчику.

* * *

Фашисты недолго праздновали победу над новобасанским подпольем и первым партизанским отрядом. Отряды из соседнего, Носовского района и разрозненные местные партизанские группы слились в целое партизанское соединение «За Родину». Ныне любой бобровицкий школьник назовет ставшие легендарными имена командиров — Героев Советского Союза — как всего этого соединения, так и подразделений. О боевых делах партизан говорят ныне книги, музейные стенды, их имена можно прочесть на обелисках. Говорят и живые участники тех событий. Их в Бобровице знают в лицо.

Описывать смелые действия партизан этого прославленного соединения — пересказывать уже известное. А вот задуматься над тем, как партизаны могли столь успешно действовать по соседству с Киевом, да еще в лесах не столь уж пространных и непролазных, есть смысл. Фашисты, стягивая сюда крупные отряды карателей, и бомбили лесные урочища, и артналетам подвергали, и насквозь прочесывали неоднократно. Случайно ли удавалось партизанам сохранять боеспособность, ускользать от вооруженных до зубов карателей?

Лучшим ответом на поставленный вопрос будут свидетельства участников тех событий. Так, Герой Советского Союза Иван Михайлович Бовкун — он командовал соединением «За Родину» — пишет:

«...Алексей Никитич Нелин, по кличке Медведь, а до войны учитель средней школы, всегда скромно держался в сторонке... Он появлялся возле стоянки, просил передать командиру, что пришел Медведь, и его провожали ко мне или к начальнику штаба...»

Он не просто появлялся, он приносил самые точные данные о всех приготовлениях или маневрах врага, тщательно собранные подпольщиками и по селам, и через фашистскую комендатуру. Недаром старый знакомый Нелина по Кобыжче Порфирий Кихтенко, он стал в соединении «За Родину» секретарем партийного комитета, вспоминает:

«О всех замыслах немецкого командования, о мероприятиях жандармерии, которые были направлены против партизан, мы всегда и своевременно узнавали через товарища Н. А. Печенкина».

В другом официальном документе, написанном еще в годы войны, комиссар одного из полков этого соединения Николай Демченко, командир батальона Андрей Конишевский, политработник Андрей Вовк удостоверяют:

«Товарищ Печенкин Николай Алексеевич работал в период немецкой оккупации по заданию группы коммунистов села Щастновка переводчиком сельхозкомендатуры с. Бобровица Черниговской области с 28 ноября 1941 года по 1 июля 1943 года под псевдонимом Ремова Николая Васильевича.

Он с первых дней своей работы был связан с местными коммунистами, находившимися в подполье, предупреждал их о всех мероприятиях фашистов, об угрозе арестов... С осени 1942 года тов. Печенкин держал связь с партизанским отрядом «За Родину», а также с представителем ЦК КП(б)У по организации партизанского движения тов. Овдиенко Я. Р., через связных и лично сам передавал в отряд чрезвычайно важные сведения, способствовавшие его росту и укреплению, передал четыре топографические карты... Через ставших подпольщицами переводчиц сельхозкомендатуры Соколову Евгению, Матвиенко Ульяну, Кузьмичеву Люсю он получал и передавал партизанам все необходимые сведения о действиях и намерениях немецкого командования и жандармерии... 8 мая 1943 года тов. Печенкин лично выезжал в партизанское соединение «За Родину» для получения указаний по работе, а 26 июня — для встречи с уполномоченным ЦК КП(б)У тов. Овдиенко Я. Р.».

Становление подполья, способного стать для партизан своего рода надежным локатором — их глазами и ушами, — было прямо связано со становлением партизанских отрядов. Эту связь подсказывала сама жизнь, к ней вели давние человеческие отношения — то главное, чего ни фашистам, ни войне нарушить было не под силу.

Первый шаг учителя Нелина, попавшего при оккупантах в безвыходное, казалось бы, положение, был к Порфирию Кихтенко. И не только как к партизану гражданской войны, старому коммунисту. Но как и к другу, с которым породнила Нелина память о своем старшем брате, расстрелянном белогвардейцами. И первое дело, накрепко связавшее их, было, как может показаться, делом, далеким от боевого.

Кихтенко чуть ли не со слезами на глазах рассказал Нелину, что полицаи, пронюхав об уходе Порфирия в партизаны, очистили его хату, увезли в Бобровицу и то, чем он дорожил более всего, — орден Красного Знамени на парадной гимнастерке. До войны этим орденом, как и самим Кихтенко, гордился весь район. И мог ли Нелин остаться тут безучастным? Он переговорил с Надей Голуб, и она якобы от имени своего грозного шефа рискнула явиться на склад полиции, разыскать в ворохах награбленной одежды гимнастерку Кихтенко и отвинтить с нее орден. А Нелину, как шутили потом, выпало заменить самого Всесоюзного старосту Михаила Ивановича Калинина — вновь при всех партизанах вручить растроганному Порфирию его боевую награду.

Позднее, когда группа Порфирия Кихтенко влилась в соединение «За Родину», особое доверие крупного партизанского штаба Нелин снискал еще и потому, что комиссаром соединения был Михаил Стратилат, его однокашник по учебе в педтехникуме. А когда старые друзья разговорились и Стратилат узнал, что среди подпольщиков Бобровицы и Надежда Голуб, он ахнул:

— Жива, значит, Голубка! Передай ей привет! Она же вроде моя крестница. Позже расскажу почему...

Когда к партизанам пришли и подпольщики села Map-. КОБЦЫ во главе с бывшим лектором ЦК комсомола Украины доцентом Андреем Вовком, о Надежде Голуб узнал и сам командир соединения И. М. Бовкун. Он так описал свой разговор с А. А. Вовком.

«От Андрея я узнал, что много подпольщиков из Марковцев погибло. «Некоторые и сейчас в тюрьме, — сказал тогда Вовк. — Не помоги нам одна учительница, возможно, ни один бы из нас не спасся». Я спросил имя этой учительницы. «Надя Голуб. Она устроилась переводчицей в Бобровицкой жандармерии, предупредила, что за нами придут... Кроме меня и Андрея Конишевского, про Надю никто не знает. Это очень ценный человек, ее надо беречь. Ей тяжелей, нежели кому-нибудь. Да разве ей одной? В отряде ты с винтовкой, около тебя — свои, так и умирать легче. А им, подпольщикам, приходится действовать на свой страх и риск, они не знают, когда и откуда может прийти беда...»

Андрея Вовка, руководителя марковецких подпольщиков, у которого фашисты заживо сожгли мать и семилетнего сына, Надежда Голуб при содействии Нелина и Печенкина сумела вызволить даже из тюрьмы. А с Вовком в отряд «За Родину» пришел, а потом стал и командиром батальона Андрей Конишевский — тот давний друг сестер Литвиненко и Сколковской, который пробирался к ним в первое, самое трудное время оккупации.

Вот такой крепкой, многоканальной связью соединила сама жизнь бобровицких патриотов с партизанами, придала их тайной работе новый глубокий смысл.

Основной явкой в этой связи стал дом переводчицы Ульяны Матвиенко в Макаровке. Из этого дома прямую связь со штабом соединения держал учитель Нелин. А когда в соединение стали прилетать с Большой земли самолеты с оружием, медикаментами, свежими газетами, связи бобровицких патриотов протянулись и дальше.

«Однажды, — вспоминает Алексей Нелин, — я зашел в командирскую землянку и рядом с Бовкуном и Кихтенко увидел незнакомого человека. Им оказался уполномоченный Центрального Комитета партии Украины по партизанскому движению и подпольной работе Яков Романович Овдиенко. Вместе с радисткой Галиной Дубовик они благополучно приземлились на парашютах и добрались до соединения «За Родину». Яков Романович долго расспрашивал меня о бобровицких подпольщиках, одобрил все наши дела, но попросил собирать данные не только для партизанских отрядов, а и для Большой земли. Были назначены явочная квартира и время дежурных встреч. На одну из них, в село Григоровку, съездил и Николай Печенкин. Получив шифр, мы стали систематически передавать сведения и для Большой земли».

Но не только надежную разведку приобрели партизаны в содружестве с подпольщиками.

Услышал как-то Нелин в штабной землянке, что один из партизанских командиров, Александр Шевырев, размечтался о кавалерийском эскадроне — в его отряде даже сбрую уже где-то раздобыли, дело только за конями.. И сразу Нелин вспомнил о Бибрахе. Тот как раз в это время задался целью выстроить возле Бобровицы большую конюшню, свести туда со всех трех районов лучших жеребцов, вылечить их, откормить и передать в дар вермахту. Подпольщики уже прикидывали, как бы эту конюшню сжечь. После возвращения Нелина от партизан план решили изменить:

— А может, не станем Бибраху мешать?.. Очень уж: его мечты Шевыреву на руку!

И Ремов стал ревностным помощником своего шефа на строительстве конюшни. Подсказал, где кровлю найти, съездил на рынок за гвоздями. За старание Бибрах «удостоил чести» своего переводчика быть сфотографированным на фоне только что выстроенной конюшни. А затем Николай вместе со всеми «картофельными офицерами» присутствовал на банкете. Не пожалел труда и ветврач Манзюк, чтобы собранные в конюшне жеребцы поскорее вошли в силу... А всего за неделю до передачи коней вермахту их увели партизаны.

«Лошадей в конюшне было восемьдесят, — вспоминает Андрей Ильич Конишевский. — Мы увели пятьдесят девять, именно столько нам потребовалось по численности нашего личного состава. Операцией руководил сам командир кавэскадрона А. И. Шевырев и я. Главным проводником стал партизан И. И. Доруга.

Всем сразу скрытно подойти к конюшне было невозможно — взошла луна. Но Доруге от подпольщиков было хорошо известно, где по ночам сидят сторожа. С тремя партизанами он сумел подобраться к конюшне, вынуть фрамуги, проникнуть внутрь, связать сторожей и запереть их в кладовой.

Ворота конюшни со степной стороны распахнулись. Мы цепочкой прошли в помещение, где каждый сам себе выбрал и подготовил коня. По команде выехали в степь и в ночь на 18 февраля 1943 года благополучно добрались до леса. А через четыре дня наш кавэскадрон уже отправился в длительный рейд по селам Лосиновского, Ичпянского, Борзнянского, Нежинского и Носовского районов».

Этот рейд и поныне вспоминают старожилы. И как боевой — немало фашистов и их прихвостней уничтожили смелые конники, и как пропагандистский — во всех селах, где побывали партизаны, были проведены митинги.

А вот и еще один красноречивый документ — справка командира третьего полка соединения «За Родину» Михаила Дешко, скрепленная печатью Украинского штаба партизанского движения. В ней говорится, что только один этот полк получил от бобровицких подпольщиков двадцать три винтовки, триста гранат, восемь тысяч патронов и пулемет Дегтярева-Ниточка связей у бобровицких подпольщиков тянется и к другому, менее крупному партизанскому отряду — имени Щорса. Об этом отряде в Бобровице услышали впервые, когда на полевой дороге неподалеку от села Пески были убиты в машине один из «картофельных офицеров» и его шофер. Тогда-то по округе и разнеслось, что это — дело рук партизан, где за командира местный житель, бывший боевой летчик, который, выпрыгнув с парашютом из подбитого самолета, сумел по фашистским тылам пробраться в родное село.

Федор Будиик этот слух подтвердил.

20 февраля 1943 года в отряде впервые побывал и Печенкин, а уже 1 июля ему и Нелину пришлось к щорсовцам бежать — спасаться от угрозы неминуемого ареста. Выбор на этот отряд пал у них не случайно. Там, как это точно было известно Николаю, находился в те дни Я. Р. Овдиенко. В отряде имени Щорса Николай с того дня и остался — партизанским разведчиком...

Лет двадцать после освобождения Бобровицы не бывал Печенкин в этих местах, а когда снова приехал, фотографии Летчика увидел в музеях, а самого нашел в Киеве во главе крупного треста. Помимо работы у Летчика было много общественных дел. И в тот вечер его куда-то пригласили на очередную встречу. Но ради приезда Николая он отложил все, пригласил гостя в свой дом. Ночь напролет просидели они, вспоминая войну.

Согрела душу Печенкина та их первая после войны встреча. Летчик пообещал поддержать его в хлопотах о том, чтобы не были забыты дела бобровицких подпольщиков: тогда еще в Бобровице даже имена Натальи Литвиненко, Тамары Сколковской и Василия Моисеенко, расстрелянных фашистами, не были увековечены, а многие из его друзей даже не значились в списках участников борьбы с фашистами.

Так начались бесконечные поездки Печенкина из Подмосковья на Украину, поездки для Николая, инвалида войны, очень и очень нелегкие. А кроме всего, они заметно истощали скромный семейный бюджет — Николай Алексеевич, сам давно оцененный по заслугам, «по чужим», как считал кое-кто, делам, ездил только за собственный счет. А за счет отдыха, Крайне ему необходимого, а порой даже с больничной койки вел обширную переписку со всеми, кто был в состоянии или обязанным чем-то помочь делу, которое он начал и считал своим долгом довести до конца. Вел его до тех пор, пока наконец не сообщили из Чернигова: «В результате тщательной проверки Вы и большинство указанных Вами товарищей внесены в списки участников антифашистского подполья и партизанского движения на территории области в период Великой Отечественной войны...»

Бобровицкий райком партии утвердил группу сподвижников Николая в качестве связных партизан, на обелиске появились имена расстрелянных подпольщиков. Относя все это и на счет поддержки Летчика, которую тот Николаю не раз обещал, Печенкин и отправился вновь за поддержкой в утверждении правды об Иване Дьяченко.

Разговор с Летчиком начал издалека:

— Ты помнишь, как сидел в кустах возле дома Будника, когда я впервые встретился там с Головко?

— Еще бы! Пистолет держал на взводе — ты ж у фашистов все-таки служил...

— А я только позже узнал, что и ты состоял в отряде, организованном Дьяченко.

— Я?! У Дьяченко? — тон собеседника Печенкина мгновенно переменился. — Я тебе не советую вспоминать это имя. Думаешь, мне неизвестно, что ты во всех своих отчетах выдавал его за патриота, руководителя новобасанского подполья? Ладно, отношу это за счет того, что был ты тогда слишком молод, не разобрался в коварстве Дьяченко. Он — злейший предатель, фашистский наймит, он повинен в гибели сотен людей!

— Не может быть! Приведи хотя бы одно доказательство! — оторопел Николай.

— А я — не доказательство? Как участник тех событий, организатор партизанской борьбы в районе?! Уверяю тебя, ты ничего не добьешься. Поверят в первую очередь мне, а не тебе...

Разговор вышел нервным, трудным, а простились далеко не прежними друзьями. Понял Николай, что не без вмешательства Летчика поставлен черный вопрос возле имени Ивана Лукича, что приложил он руку и к ответу на письмо капитана Дьяченко в газету: «При тщательной проверке компетентными органами достоверных данных о принадлежности Дьяченко Ивана Лукича к патриотическому подполью не установлено...»