На древнем холме

Перед центральной площадью Бобровицы вздымается крутой природный холм. Он довольно высок, но выглядит ныне лишь постаментом вознесенного к небу гранитного обелиска. Обожженная войной земля будто для того только тут и вздыбилась, чтобы поднять навечно этот памятник над россыпью утопающих в садах белостенных хат, над тихой речушкой в камышовых берегах, очевидно в шутку прозванной Быстрицей, над зеркалами прудов.

Золотом светятся на мраморе солдатские имена. По гранитной лестнице, круто сбегающей к площади, люди не просто поднимаются, а каждый раз заново восходят к гордой славе тех, кто отдал свою жизнь за свободу Отчизны.

Со времен первых поселенцев — «бобровников» — они делили речку на «гоны», поставляли с каждого из них по десятку бобров и по два десятка выдр в год атаману, а на остальную добычу жили сами. Немало всего повидал этот холм. Сегодняшние старожилы еще помнят, как на плоской, просторной верхушке его располагалось имение помещика Ризова. Но еще памятнее им то предвоенное время, когда холм этот называли бобровичане своим кремлем. Уж такие все они были патриоты своего села, что и скромный Дом колхозника из пары комнатушек гордо именовали гостиницей, а чайную в два оконца — рестораном. И пусть не было на их холме ни древних стен, ни соборов, а только скромные одноэтажки, он звался так громко не зря. На нем проходили все районные праздники и собрания, туда, к районному руководству, съезжались люди из множества сел. По утрам спешили сюда детвора и подростки — в первую на всю округу среднюю школу, с парком, спортплощадкой и интернатом. Вечером к Дому культуры — молодежь.

На краю холма, над склоном, обращенным не к площади, а к садам и огородам, лепился тогда и крохотный домик, В одной его половине проживал школьный сторож, а в другой за год до войны поселился новый учитель — Алексей Никитич Нелин. На его глазах прискакал сюда на взмыленном копе с передовой капитан и объявил в райкоме:

— Уходите немедленно! Дорога на Киев уже перерезана врагом. Если сутки возле Бобровицы продержимся — хорошо!

Продержались наши бойцы еще двое суток. И все эти часы, ни на минуту не сомкнув глаз, Нелин помогал исполкомовцам уничтожать лишние бумаги, грузить ящики с документами. А потом остался на опустевшем холме совершенно один: места ему в перегруженной полуторке не хватило.

Еще звонили телефоны, и Нелин то одному селу, то другому объяснял, как мог, обстановку, но больше потерянно бродил по опустевшим зданиям, подбирал разбросанные всюду бумаги и бросал их в огонь. Уснуть не сумел и ночью.

Утром заглянул в школу, а там и в десятый свой класс. Послышалось, будто снова разом хлопнули откидные крышки парт, а дежурный отчеканил: «На уроке истории присутствуют...»

Голос мог принадлежать Виктору Литвиненко. Или Саше Носачу, или Моисееву Толе... Во всяком случае, все они припомнились Нелипу, недавние его выпускники. И «три танкиста», и «три умницы» — так он звал про себя Ульяну Матвиенко, Галю Вакуленко и Нину Фуртак, круглых отличниц, но не соперниц, как часто случается, а на редкость задушевных подруг.

Под вечер второго дня мимо холма прошли последние наши бойцы, с темнотой полыхнуло пламя — был взорван мост через Быстрицу. А уже на рассвете у речки показались фашисты. С отчаяния Нелин выстрелил в них наугад из-за старой липы, спрятал винтовку в кустах и сбежал с холма в тихую, утонувшую в зелени улочку:

— Оля, это я. К вам на квартиру. По уговору с мамой. Враги уже тут...

— Проходите!

С неделю он пролежал больным в этом доме, который по старинке звали в селе поповским, хотя священник Гурий Гораин давно уже в нем не проживал. Свалило Нелина нервное перенапряжение и жестокий радикулит — наследие тех лет, когда был пастухом, засыпал частенько на холодной земле и часами дрожал под дождем.

После войны Нелина спросят:

— Почему не служили в армии? Он ответит:

— Задержали по брони.

Так оно и вышло. Еще в первые дни войны пригласили учителя в райисполком и сказали:

— Вам доверяли десятиклассников, с молодежью обращаться умеете. Вот и создавайте из школьников противохимический отряд — с военкоматом договорились. Дело важное. От фашистов всего можно ждать.

Станцию Бобровица бомбили уже на третий день войны — бросали крупные фугаски. Но где гарантия, что гитлеровцы не пустят в ход и газы?.. Нелин быстро сколотил отряд, раздал своим юным бойцам противогазы, винтовки. Учил ребят и сам готовился защищать население от газовых атак. Когда бомбили, спешил в пораженную зону — проверял, нет ли газового облака, помогал гасить пожары. А кроме того, отряд Нелина входил в истребительный батальон: патрулировал по селу, охранял склады, государственные учреждения, следил, чтобы соблюдалась светомаскировка, окапывал и камуфлировал нефтебазу, помогал спасать скот... Чем больше этот отряд редел — ребят одного за другим призывали в армию, — тем больше забот падало на остальных. В конце концов Нелину передали и всех бойцов истребительного отряда, с которыми он и пес свою службу, пока не остался совсем один.

Гораинов, хозяев дома, Нелин знал через одного учителя, снимавшего у них комнату, поэтому соседство малознакомых людей — Варвары Ивановны, бывшей супруги священника, и Оли, ее дочери, — лишь усугубляло тяжкое его одиночество. Но главное, что терзало Нелина, была душевная боль, сознание, что он вдруг выпал из привычного строя жизни, потерял свое место в ней. Ему все чудилась россыпь ученических глаз, вопрошавших его уже не из класса и не просто издалека, а с другой стороны фронта: «Как же так вышло, что вы, учитель, не с нами?!»

Нелин и подумать не мог, что первым, кто поддержит его в эти дни смятения и недуга, будет малознакомый ему дом Гораинов.

— Скажите, вы поселились у нас, чтобы быть вне подозрений? — вскоре спросила учителя Ольга, русокосая девушка с мягким, доверчивым взглядом.

. — Подозрений? Каких?

Он не сразу понял смысл ее слов, не припомнил, что дом этот слывет поповским. А Оля вдруг принесла ему их семейный альбом:

— Мои родители... Посмотрите!

На старой фотографии Нелин увидел отнюдь не иконные лица, как мог ожидать, а очень похожую на Ольгу юную девушку в белой блузке и молодца в косоворотке, с живым и открытым взглядом. А когда узнал он, что и девушка с фотографии — Варечка Головкова — тоже была учительницей, дочерью сельских учителей, всю жизнь посвятивших школе, заинтересовался, сам стал Олю расспрашивать о родителях. Оказалось, что и мать, и отец учительствовали в одной школе, пока не призвал к себе сына его умирающий отец, священник.

— Ты, Гурий, выучился, семинарию окончил, — сказал он, собрав возле себя шестерых дочерей и еще двух сыновей — мал-мала меньше. — Теперь помоги им встать на ноги. Прими мой приход, будь их опорой.

Не смог Гурий отцу отказать. А Варя, как ни чуралась церковного сословия, жизни без Гурия не представляла. Так и стала женой священника. До революции тусклую долю свою скрашивала тем, что ставила любительские спектакли, создавала народные хоры. А потом наотрез заявила мужу:

— Теперь оставь церковь! Будем снова учительствовать! Другая настала жизнь.

— Понимаю. Но что я людям скажу? Что прежде обманывал их? Нет, не могу.

— Тогда расстапемся, Гурий. Ради детей. Они хотят жить по-новому!

Супруги развелись. Учительствовать после долгого перерыва Варвара Ивановна не отважилась. Работала счетоводом, а чтобы сводить концы с концами, населила дом квартирантами. Сын ее уже успел окончить в Краматорске профтехшколу, обе дочери поступили в институты. Старшая — в Нежинский педагогический, а Ольга — в лесотехническую академию. Не война — опять бы была в Ленинграде, уже третьекурсницей. Домой приезжала лишь на каникулы. А теперь...

— Скажите, Алексей Никитич, разве можно, чтоб старое возвратилось?.. Донимать вас расспросами не буду. Я и сама догадываюсь, что неспроста вы у нас поселились.

— Спасибо, Оля! — только и ответил растроганный Нелин. — Я тебе тоже верю.

От Ольги, пока не поднялся на ноги, Нелин все новости и узнавал. Уже на второй день она прибежала домой в слезах: на берегу речки фашисты расстреляли портного Хайтовича и сборщика утильсырья Бейлика. Жители ждут и поголовной облавы, а аптекарша Александра Вакулеико призналась Ольге, что прячет у себя еврейку из Кобыжчи и очень боится обыска.

Потом войсковые части покинули село, а на холме обосновался с отрядом мотоциклистов толстый немецкий офицер. Здание райисполкома занято под комендатуру, школа — под полицию...

А когда услышал Нелин от Ольги, что утром Бугай поведет к немцам в комендатуру учительницу Литвиненко, он, пересилив боль, вышел к дороге. И там, поняв, что, как и Ольга, ищет Наталья Александровна поддержки, не мог не сказать ей: «Мы...»

С этого дня Нелин и стал искать, на кого еще можно положиться. Узнал, что Нина Фуртак и Ульяна Матвиенко дома. Их Нелин без колебаний поставил для себя «на боевой учет». Припомнился Алексею Никитичу и старый коммунист, партизан гражданской войны Порфирий Кихтенко, с ним подружился он за годы учительства в Кобыжче: приглашал в школу как орденоносца, проводил с ним долгие часы в разговорах. Уж кто-кто, а Порфирий Кихтенко не будет сидеть сложа руки и ждать.

Нелин поспешил пробраться в Кобыжчу, но Кихтенко, как и ожидал, там не застал: старый партизан уже копал с группой товарищей землянку в глухом лесном урочище. Туда Нелина знакомые и проводили.

Кряжистый и еще очень крепкий Порфирий от души обнял учителя:

— Остался? Ну и хорошо.

— Чего ж хорошего? — опешил Нелин. — Если только в отряд свой возьмете...

— В отряд возьмем. Когда обживемся... Пока же готовимся к зимовке, добываем оружие. Намечали наши склад для партизан оставить в лесу. Да не успели, наверное. А как там, в райцентре?

Поговорили о бобровицких новостях, а потом Кихтенко сразу перешел к делу:

— Я тебя, Нелин, в отряд зачисляю, но оставайся, пока сможешь, в Бобровице. Обеспечь нам хорошую разведку. Только сам сюда без крайней нужды не ходи. Мы лучше связных посылать к тебе будем. Где явку назначим? Нет никого на примете?

— Есть, — ответил Нелин, — В Макаровне, крайний от леса дом. В нем Ульяна Матвиенко живет.

В Бобровицу учитель вернулся неузнаваемым. Само задание партизан подсказало ему принять обличье человека больного, безразличного ко всему, кроме куска хлеба да курева. За это мог и дровишек полицаям принести, и часами бродить вокруг немецкой столовой в надежде, что попросят воду подвезти или хлеб с пекарни доставить, а за это и покормят. Он очень быстро примелькался, и на него, убогого, целыми днями торчавшего у всех на виду в «собачнике», скоро и вовсе перестали обращать внимание. Никто не удивился, когда он возвратился на жительство в домик на краю холма, откуда вещей своих, кроме самых ценных книг, к Гораинам не уносил. А то, что из одного окна его неприметного жилья просматривался весь «собачник», а через другое садами и огородами всегда можно исчезнуть, было немцам невдомек.

Он так и делал, уходя то в больницу навестить раненых красноармейцев, укрытых у Тамары Сколковской, то к Ульяне Матвиенко для встречи с партизанами. И почти каждый день подкарауливал где-нибудь Наталью Александровну.

По его совету Литвиненко отказалась от конвоя, пообходительнее стала с «хозяевами». Тем более что и повод для этого подвернулся.

Бибрах слово сдержал, отпустил свою переводчицу в Кременчуг за мужем. Нашла Наталья Александровна и лагерь, где агроном, по слухам, должен бы находиться, только его самого, несмотря на все поиски, не увидала. А вернулась все-таки не одна: сумела по комендантским бумагам вызволить двух других военнопленных — земляков с Черпиговщины.

Вскоре после возвращения Натальи Александровны из Кременчуга Нелин ее и спросил:

— Что это там у вас за маскарад? На днях я видел — скрылся в комендатуре какой-то оборванный парень, а нынче гляжу — он же, только в новенькой советской форме, вместе с Бибрахом чуть ли не в обнимку с обеда выходит...

— Наш новый переводчик. Думаю, на мое место. Я не могу больше быть при этом Бибрахе, Алексей Никитич, сил моих нет! И я уже попросила у коменданта перевода в другой отдел.

— А как фамилия нового переводчика? Кто он?

— Ремов Николай. Говорит, поповский сынок...

— Час от часу не легче...