В крепости Бендеры

Июль 1940 года.

У здания военного коменданта города Бендеры было необычайно оживленно. Здесь стояли солдаты и командиры Красной Армии и непрерывно подходили группами и в одиночку покинувшие румынскую королевскую армию бывшие ее солдаты и офицеры, уроженцы освобожденного края.

Подойдя ближе, я увидел необычайную картину. В плотном кольце воинов Красной Армии стояла стройная, среднего роста пожилая женщина, одетая в форму сестры милосердия старой русской армии. На голове черная косынка, спускавшаяся на плечи, под накидкой виднелась белая подкладка. На ней было платье серо-голубого цвета. Белый передник с нашитым широким красным крестом довершал ее одеяние.

Отогнув у левого плеча косынку, она показывала воинам свои боевые награды, полученные в русско-японскую войну 1904–1905 годов и в мировую войну 1914–1918 годов.

Пробравшись поближе, я поприветствовал сестру милосердия. Она протянула мне руку и, крепко пожав, назвала свое имя, объяснила, что является участницей двух войн, в сражении с японцами под городом Мукденом была ранена, но не покинула поля боя, успела еще перевязать раны нескольким солдатам 145-го Новочеркасского полка. А в мировую войну находилась на русско-германском фронте.

— Второй раз я была ранена в бою под Фокшанами в Румынии в тысяча девятьсот шестнадцатом году, — продолжала Мария Михайловна.

Встреча меня очень заинтересовала. Я попросил ее отойти в сторону, чтобы продолжить наш разговор. Узнав, что я из Ленинграда, она взволнованно воскликнула:

— Как счастлива такой неожиданной радости! — На глазах у нее появились слезы. — Ведь я уроженка Петербурга. Все мое детство прошло в столице. Я воспитанница института благородных девиц. В тысяча девятьсот четвертом году вместе с подругами ушла на русско-японскую войну сестрой милосердия... О, как я рада приходу Красной Армии... Как долго мы ее ожидали!.. Очень прошу вас оказать мне внимание своим посещением моего дома. О многом, о многом расскажу вам, — горячо продолжала моя новая знакомая. — Теперь, я надеюсь, смогу возвратиться к себе на родину — в Ленинград. У меня там есть друзья... Я их отыщу.

Я дал свое согласие, и мы направились к ее дому.

Улицы города были запружены жителями. Всюду ликование. Слышались звуки баяна и гармоники. Молодежь пела наши советские песни. Лихо отплясывали красноармейцы. По дороге моя спутница беспрерывно засыпала меня вопросами о жизни города, который ей так близок и дорог. Я не успевал отвечать. Незаметно подошли к домику, утопавшему в зелени фруктового сада, вьющегося по стенам винограда. Перед окнами и вдоль ограды обилие цветов, слышался опьяняющий запах резеды и табака.

Открыв двери, она пропустила меня вперед. Мы вошли в комнату. Скромная обстановка: небольшой старинный буфет, зеркальный шкаф, комод, книжные полки. Посередине стол, стулья, на стенах ковры, на полу домотканые дорожки, в больших кадках цветы.

— Вы для меня очень дорогой гость. Мне и не передать этого чувства.

Сбросив с головы косынку, хозяйка извинилась, что на несколько минут оставит меня, и, сняв с этажерки два объемистых альбома с фотографиями, положила на стол, предложив посмотреть.

Вскоре она возвратилась, уже в черном длинном платье. В ее руках были две миски с яблоками, грушами, виноградом. Хозяйка предложила отведать плоды своего сада.

— Это наследство моего отца. Ведь он тоже был медиком. Служил в Пятьдесят пятом Подольском пехотном полку ротным фельдшером. Участвовал в русско-турецкой войне тысяча восемьсот семьдесят седьмого — тысяча восемьсот семьдесят восьмого годов. В ожесточенном сражении под Шипкой на своих плечах вынес с поля боя раненого офицера и, будучи сам раненым, продолжал оказывать помощь солдатам, за что был награжден Георгиевским крестом.

Быстро встав со стула, она подошла к небольшому комоду, вынула из ящика потрепанный портфель. Выложив на стол пачку разных документов, подала мне колодку с воинскими наградами отца. Предо мной лежали Георгиевский крест, несколько медалей и румынский железный крест за переправу через Дунай.

— После второго ранения, — продолжала Мария Михайловна, — отец был уволен с военной службы и поселился в городе Бендеры. Служил он фельдшером в земстве. Всегда был отзывчивым и чутким к больным и снискал к себе любовь и уважение. По своему времени он был передовых взглядов, весьма начитан. У нас была обширная библиотека. Отец отлично владел несколькими местными языками. Свободно разговаривал по-украински, молдавски, гречески, турецки. Так же хорошо знал латынь и французский язык. Он прекрасно знал весь край, был страстным собирателем редкостей... А ведь наши места в историческом отношении исключительно интересны.

Вновь встала и, подойдя к комоду, вынув железную коробку из-под чая, высыпала на стол много монет и медалей.

— Это подарки отцу от друзей и больных, жителей сел и деревень.

Передо мной лежали древние серебряные и бронзовые монеты: римские, византийские, городов Причерноморья, восточные, немало русских монет, особенно Петровского времени, рублей, полтин, полуполтин. Пока я с увлечением рассматривал монеты и медали, Мария Михайловна продолжала вспоминать о своем детстве и юности в Петербурге. Мое внимание привлекли серебряные шведские монеты больших размеров, немые свидетели разгрома русскими войсками под водительством Петра шведской армии Карла XII, когда победителям достались богатые трофеи: 32 орудия, 264 знамени и штандарта, была взята в плен почти вся шведская армия — более 20 тысяч с многочисленным обозом, вооружением и снаряжением.

— Дорогой Владимир Николаевич, — обратилась ко мне хозяйка. — Как видите, я живу одна. У меня нет никого из родных. Все, что я сберегла после смерти отца, возьмите себе на память о нашей встрече. Вы понимаете значение всего собранного и используете по своему усмотрению.

Не успел я ответить, как раздался сильный стук в окно.

Мария Михайловна быстро подошла к двери. Я услышал рыдания женщины.

— Горе у соседки. Неожиданно скончалась мать... Простите меня. Мы должны расстаться. Все, что вам показала, теперь ваше.

Я был крайне поражен таким ценным подарком, горячо благодарил, находясь в сильном волнении. Вырвав из блокнота листок бумаги, написал свой адрес и положил на стол. Мы распрощались, но я не мог уже забыть уроженку Петербурга.

Впоследствии я ожидал письма из города Бендеры. Время шло. Так и не дождался. Вскоре я вновь ушел в поход.

В один из свободных дней я отправился в Государственный Эрмитаж, куда принес привезенное из города Бендеры, чтобы все то, что представляет особую ценность, передать музею. Внимательно просматривали ученые монеты и медали. Среди них оказались уникальные образцы. Вот что сообщил заведующий отделом нумизматики Всеволод Михайлович Потин:

— Большой интерес представляет серебряная монета Ирландии периода революции тысяча шестьсот сорок второго — тысяча шестьсот сорок восьмого годов. Чрезвычайные обстоятельства лишили правительство возможности чеканки монеты. В обращение поступали куски серебра от всевозможных произведений искусства, главным образом чаш, бокалов, блюд, предметов религиозного культа. Четырехугольный кусок от серебряного бокала или чашки, расплюснутый молотом, сохранил следы художественной гравировки. По весу он равнялся шиллингу. Право обращения этой оригинальной монеты подтверждал штамп, изображающий крепостные ворота.

Этот образец денежного знака Ирландии является уникальным экспонатом.

О судьбе Марии Михайловны мне ничего неизвестно. Возвратилась ли она на Родину — в город на Неве?