Ворон ворону...

Старший прапорщик был похож на шахматную фигуру. Весь будто вырезанный из темного дерева, как неживой. Скорее всего, он был «ладьей» — вправо-влево, вперед-назад. Никаких диагональных действий или мыслей. «Пропуск. Не надо объяснять. Пропуск. Документы. Я не старик, мне сорок лет. Не знаю Хемингея. Не надо объяснять. Машина арестована. Что это? Какие фильмы? Где пропуск на проезд по Кабулу? Где сопровождение? Почему в Теплом Стане, а вы тут? Я не старик».

«Без мазы, Сабир,» — сказал я на ухо второму переводчику, тоже двухгодичнику, лейтенанту Назимову. — «Заберет машину, один хер. Езжай с ним, а мы с Алимовым тут подождем, вон — царандоевцы, похоже, ментовка у них тут, продержимся». У трехэтажного дома, со всех сторон облепленного открытыми амбразурами овощных дуканов ( «хорошо живут, ребята», — подумал я), кучковались афганцы в серой форме, шушукались, хихикали и пальцами тыкали в нашу сторону. Офицеров среди них видно не было.

Смешно, конечно, русские русских арестовывают — и перевод не нужен: патруль с красными повязками тормознул ГАЗ-66, пассажиры менжуются, руками машут, что-то пытаются доказать старшему патруля. Из кунга выгружаются круглые коробки с фильмами (советские фильмы, про борьбу с плохими басмачами, но на языке дари, для показа местному населению).

Броня — БТР и БРДМка звуковещательная — осталась в 181-м полку, а мы с Сабиром решили дуриком по Кабулу прошвырнуться, чеков поменять маленько (курс, якобы, тут повыше, чем в Баграме), водки вкусной прикупить, а заодно и фильмы поменять в Центре культуры; первый раз пропуск спросили, сразу и влипли.

Микро «генерал-полковник» сел в кабину с Назимовым, двое патрульных солдат забрались в кунг. Машина взяла курс на штраф-стоянку. Мы с маленьким (значительно ниже среднего роста) узбеком Алимовым и пятью железными коробками остались куковать на узкой улочке хрен знает в каком районе Кабула. Сейчас я уже и не помню, как за нами собирались возвращаться. Просто выгрузили — и все.

Нас окружила небольшая группка пацанов. Бачата с виду были не агрессивны, но один засранец все норовил прихватить Алимова за откинутый приклад автомата. Узбек сделал угрожающий выпад стволом, сопляки со смехом отскочили на полшага.

«Э, брат», — без улыбки сообщил тот, что хватался за приклад, — «тут советский нету, видишь?» По-ленински, ребром ладони вниз, выставив руку, он обвел окрест, включая царандоевцев, все так же подпиравших стены своего околотка. Мысленно прокрутив варианты, я пришел к выводу, что особо нам ничто не угрожает, но и торчать тут как «на Плющихе» ни к чему. Демонстративно достал из пистолетного кармана бушлата пристегнутый за шнурок ПМ, хотел было передернуть затвор, но вовремя вспомнил, что патрон уже в патроннике, и опозориться не успел. Зачем-то дунул в ствол и сунул железку обратно, уже направляясь к солдатам (конечно, это был не царандой, казарма какая-то).

Вежливо поздоровался с сарбозами и попросил пригласить офицера. Минуты через три вышел аж целый туран — капитан по-нашему. Чтобы в низенькую дверь (берегут тепло ребята) пролезла метровой высоты тулья его фуражки — явный самопал — ему пришлось согнуться в три погибели. Радости в его глазах я не заметил, да мне и не она нужна была — мне был нужен телефон.

В моей записной книжке имелся номер бывшего выпускника нашей кафедры — Мирзы. В Афганистане он находился уже несколько лет. Ничего особенно конкретного о нем мне не было известно. Наша преподавательница Виринея Стефановна, диктуя его кабульский телефон (зачем он ей его давал — непонятно), сообщила мне ровно столько, сколько нужно было для того, чтобы понять — Мирза из КГБ. Аббревиатура ГРУ тогда еще не была в ходу у непосвященных.

Туран проводил меня на второй этаж и указал на городской аппарат. Я мысленно перекрестился и набрал номер. Занято. Уже легче, есть шанс, что Мирза в городе. Еще раз — занято. Еще — длинный гудок!

«Бале», — слышу недовольный голос. Это не ругательство, это «да» по-ихнему. «Здравствуйте, могу я говорить с товарищем Мирзой?» «Я, кто говорит?» «Виринея Стефановна дала ваш номер, я из Ленинграда, востфак, в сороковую попал, переводчик, у меня проблема в Кабуле, прямо сейчас». «Вы где?» «Не знаю, сейчас спрошу». «Откуда звоните?» «От «зеленых», с поста какого-то». Не надо спрашивать, дайте кого-нибудь, лучше офицера».

Передаю трубку капитану. Капитан с минуту слушает, потом начинает лопотать что-то непонятно-топонимическое, активно жестикулируя, в том числе и той рукой, в которой зажата эбонитовая трубка. «Аппарат как в нашей коммуналке», — успеваю подметить я, принимая телефонную эстафету. «Выходи на улицу и жди, сейчас буду», — говорит Мирза и отключается.

Выхожу. Алимов сидит на коробке с «кином» и грустно (коробку явно никому не продать... хотя, может, и продал бы на дурака, да офицер рядом) треплется по-узбекски с баченком, любителем помацать чужое оружие. Улочка узкая, практически не продувается ветерком. Откуда-то невкусно несет жареным мясом, и еще не пойми чем.

И чего понесло меня в город? Сидел бы сейчас в Теплом Стане у начальника полкового клуба, в комнате с кондером, смотрел «Орбиту» и пил бражку. Захотелось Кабул посмотреть спокойно, попыхивая из окна машины сигареткой «Ростов», из тех, что еще не успел загнать на Баграмском или Чарикарском базаре. А то с самолета — на пересылку, с пересылки — в Баграм (тоже на 66-м, в кузове; всю дорогу пролежал на лавке, боялся заглядывать в пластиковое окошко, почему-то думал, что машину обязательно обстреляют). Потом еще пару раз был тут, но не дальше Теплого, а это разве Кабул? Выдалась в кои то веки (если можно так назвать те полгода, что я здесь) возможность по-человечески полюбоваться столицей — и на тебе, этот далай-лама попался с красной повязкой. Хотя — с другой стороны — человек на своем месте. Надо арестовать транспорт, взял и арестовал. Высадил сограждан хер знает где, и уехал с чувством исполненного долга.

С третьего этажа казармы, где какой-то солдат-меломан выставил на подоконник магнитофон с колонками, каждая из которых размером с тумбочку, орет индийская музыка. Напротив казармы цирюльня, лысый брадобрей, кажется, с интересом поглядывает куда-то мне под подбородок. Босоногий малолетка при помощи куска проволоки с грохотом катит мимо обод от велосипедного колеса. Но грохот почему-то не удаляется, а приближается.

Стреляя и чихая, как в лучших фильмах, из-за угла в улочку влетает «Волга» голубого цвета без номеров, при повороте чуть не встав на два боковых колеса. Алимов встревоженно подскочил, лишив своего малолетнего собеседника возможности выковырять из приклада индивидуальный перевязочный пакет. «Волга» резко стала прямо перед нашей «фильмотекой». Я первый раз в жизни увидел тонированные стекла в автомобиле.

Выходить из «Волги» никто не торопился. «Прикидывают обстановку», — решил я, и не спеша направился к спасительнице. Тут с пассажирской стороны открылась дверца и на улицу сошел здоровенный детина афганистого вида (я знал, что он несколько раз был ранен, имел боевые ордена и звание майора) в гражданском костюме и черной кожаной куртке. «Мирза?» «Владимир?» Мы пожали друг другу руки. Вышел водитель, тоже лет сорока с виду, тоже в гражданке, открыл багажник: «Загружайте барахло».

Покидали коробки, Алимова посадили вперед, рядом с водителем, которого звали Игорь, и который был совсем не водителем по роду своей деятельности, слепому было видно. Бача-узбек прощально плюнул на капот и машина дала задний ход (улочка заканчивалась тупиком: собственно, поэтому мы и познакомились со старшим прапорщиком, занявшим выгодную позицию, а может, и случайно оказавшимся там). Так вот, задом, мы проехали несколько закоулков, пока, наконец, не вырулили на какой-то проспект.

«Вот это уже цивилизация», — подумал я, увидев потоки людей, вполне организованно шагающих куда-то по тротуарам. Вот об автотранспорте этого нельзя было сказать — наши гаишники тут жили бы миллионерами, впрочем, много ли я знаю про их автоинспекцию (пару раз попадались регулировщики в перчатках с белыми крагами, но без жезлов). Тут были даже подземные переходы! Многоэтажные, достаточно красивые по дизайну дома. И женщины без паранджи. В паранджах тоже были, но, казалось, что их было поменьше, чем новообращенных.

«Самое время на теток глазеть», — сказал ясновидящий Мирза. — «Занятия закончились в лицеях и Универе. Ну, рассказывай, чего тут у вас за авария». Я вкратце изложил ситуацию. «В Крепости ваша лайба, у Деревянки.» Ну да, какая еще могла быть фамилия у начальника шахматных прапоров — коменданта Кабула.

«Игорь, покатай нас по городу, мне земляк пока новости расскажет». Я рассказывал полугодичной давности факультетские сплетни (для Мирзы-то они были свежими), глазея по сторонам. Центр города поразил меня, и иногда я пропускал мимо ушей вопросы Мирзы, но он без обид переспрашивал — непонятно, что ему было интересней, слушать меня или наблюдать за моей реакцией на одну из бывших мировых столиц хиппи и наркоманов.

Центр внезапно опять превратился в окраины, я отвлекся от окна и подумал, что надо бы и мне что-нибудь спросить у Мирзы. «Давно ты тут?» (Попытки заговорить на «вы» он пресек сразу.) «В общей сложности — давно, но не безвылазно, слава богу. В отпуске был раза три». «Как с перспективами, — набрался я смелости, — что будет-то?» «А нифига не будет. Посидим тут еще лет пять (Мирза ошибся на год, в плюс) и уйдем.» «А эти?» — я кивнул в окошко. «Разберутся», — пожал плечами Мирза, достал из внутреннего кармана плоскую фляжку, отхлебнул и убрал назад, не предложив мне.

Судя по запаху, пил он коньяк. Разговорился. «Работали» они с Игорем по всей территории — от Джелалабада до Файзабада. Запомнилась мне история про Вали Хана Кукихейля. Этот демон в конце 85-го поднял восстание пуштунов на территории Пакистана, типа, против лагерей подготовки душманов. Об этом активно писали наши газеты, и я слышал про данный факт.

«Факт-то он факт», — сообщил Мирза, «а кто такой Кукихейль, ты знаешь?» Я не знал. «Это наркобарон, опиумный царь. Владелец маковых плантаций в Пакистане недалеко от границы с Афганом. Достал он пакистанцев, наконец, вот они взяли, и пожгли все его планташки огнеметами. Ущерб — миллиардный. Но...» Мирза отхлебнул еще глоток. «Хохма в том, что внучек этого Вали Хана женат на дочке Бабрака. Игорь! Давай к Крепости, а то сегодня не успеем машину выдернуть... Так вот, Вали Хан к Бабраку — обижают, мол, родственников, решай вопрос, пуштуны мы или нет?»

«И что?» — спросил я, уже наслышанный о том, что «Боря Кармалев» практически споен нашей охраной и чуть ли не посинел от водки. «Решил?» «А как же!.. Только не он решил, а мы». Игорь обернулся, лицо было недовольным. «Нет», — продолжал Мирза, «не мы с Игорем, конечно, а великий могучий. Оплатило родное наше государство убытки дедушке Кукихейлю... Деньгами, оружием, мало ли чем... А тот в ответ поднимает волну народного гнева — справедливого и праведного — против всех, кто тусуется в его «зоне ответственности», то есть опять же вдоль границы. Громит лагеря духовские, паков тоже не жалует — они же его хозяйство пожгли. Заодно это самое хозяйство и восстанавливает. Тьфу. Вот такая вот братская помощь».

Пока мы извилистыми улочками поднимались к Крепости, где была штраф-стоянка, Мирза рассказал еще много интересного, не знаю уж, что на него нашло. Разговорчивость, кажется, не присуща людям его профессии. Достал из-под сиденья бутылку «Столичной» и дал мне несколько раз хлебнуть из горлышка, предварительно отсыпав горсточку серебристых шариков японского антиполицая «на всякий случай». Приехали, из машины нам велели не выходить, хотя я порывался заглянуть в армейский агитотряд, стоявший тут же, в Крепости.

Пока Мирза с Игорем разбирались с Деревянко и вынимали наш 66-й, я, изрядно пьяненький — не жравши с утра, а дело шло к вечеру — инструктировал Алимова на тему сохранения государственной тайны, рта на замке и прочей фигни, хотя солдат заснул, кажется, сразу же, как только сел в «Волгу», и проспал всю дорогу и все разговоры.

Расстались мы как-то скомкано, начинало быстро темнеть, и пора было двигать к 181-му полку, в местечко с двусмысленным московским названием. Назавтра была нам дорога в Баграм, когда спокойная, как прогулка, когда совсем наоборот. А я долго еще находился под впечатлением от услышанного, пока не поменялись мои место службы и должность, а с ними и уровень осведомленности об изнанке той войны, сгладивший и заставивший поблекнуть историю о двух родственниках и их могучем соседе.

Через год, в Рухе, заступив как-то помощником дежурного по полку, я со скуки (зная, что Мирза уже в Союзе, и комиссован после очередного ранения) поделился историей народного бунта пуштунов конца 85-го с дежурным, представив это откровением афганского офицера, с которым я, дескать, встречался, еще служа в дивизии. Дежурный — замначальника автослужбы, вполне здравомыслящий, неосолдафонившийся еще парень — сказал, не задумываясь, глядя мне в глаза: «Я тебе не верю».

И правильно сказал, я считаю. Даже если поверил. Уж больно погано, отмотав почти весь «афганский» срок, принимать подобные истории близко к сердцу. Не так уж и много просветов всяких было в службе, и затмевать хотя бы один из них — совершенно ни к чему.