31 марта 1945 года

Черчилль — Эйзенхауэру.

«...Не понимаю, какое преимущество в решении не форсировать Эльбу. Если сопротивление противника ослабнет, как Вы, очевидно, ожидаете и как, вполне возможно, и будет, почему бы нам не переправиться через Эльбу и не продвинуться как можно дальше на восток? Это тем более важно политически, что русские армии на юге и, как видно, войдут в Вену и займут Австрию. Если мы намеренно оставим им Берлин, даже если он почти в наших руках, то эти два события укрепят их убеждение, уже заметное, что они сделали все...»

1 апреля 1945 года

Черчилль отправил послание того же содержания и с теми же аргументами президенту Рузвельту: «Со всей откровенностью заявляю, что Берлин сохраняет большое стратегическое значение. Ничто не произведет такой психологический эффект на все германские силы сопротивления, как падение Берлина. Оно станет высшим сигналом поражения немецкому народу. С другой стороны, если оставить его русским, которые поведут осаду среди его руин, то пока там будет развеваться германский флаг, он будет воодушевлять сопротивление всех немцев под ружьем.

...Есть, более того, еще один аспект, который необходимо принять во внимание. Вам и мне. Русские армии без сомнения займут Австрию и войдут в Вену. Если они возьмут также и Берлин, то не отпечатается ли на их умах превратное впечатление, что они внесли подавляющий вклад в нашу общую победу, и не вызовет ли это у них такое настроение, которое приведет к серьезным и весьма опасным трудностям в будущем? Поэтому я считаю, что с политической точки зрения мы должны идти маршем как можно дальше в Германии на восток, и если Берлин окажется у нас под руками, мы должны непременно взять его. Это представляется мне правильным и по военным соображениям...»

На протяжении всей этой напряженной переписки и обмена шифрорадиограммами Черчилль весьма прозрачно выражал свое возмущение тем, что Эйзенхауэр осмелился сообщить Сталину, что его войска будут наступать не на Берлин, а на Лейпциг и Дрезден (поближе к мифическому «Альпийскому редуту»).

И Эйзенхауэр дрогнул и сдался, хотя капитуляция его не была безоговорочной. В ответном послании он писал:

«...Совершенно естественно, что если наступит момент, когда внезапно произойдет крах на всем фронте, тогда мы ринемся вперед, и Любек и Берлин будут включены в число наших важных мишеней».

За длинным столом в кремлевском кабинете Сталина сидели маршалы Жуков и Конев, начальник Генерального штаба Антонов, начальник Оперативного управления Генштаба Штеменко, члены Политбюро.

По указанию Сталина Штеменко зачитал телеграмму, в которой говорилось, что формируется сводная группа англо-американских войск под командованием фельдмаршала Монтгомери для удара севернее Рура на Берлин.

Сталин обратился к Жукову и Коневу:

— Так кто возьмет Берлин, мы или союзники?

— Мы, — первым ответил Конев, — мы возьмем Берлин до союзников.

Жуков покосился на Конева. Все давно уже знали, что Сталин хотел, чтобы Берлин был взят им, заместителем Верховного Главнокомандующего.

Сталин предложил маршалам представить ему планы операции в течение двадцати четырех часов.

Начало операции было назначено на 16 апреля. Сталин дал Жукову и Коневу понять, что Берлин возьмет тот из них, кто первым ворвется в Берлин.

В Берлине многие ждали избавления от затянувшегося двенадцатилетнего гитлеровского кошмара. В одной семье муж и жена спорили, как писал потом американский писатель Корнелиус Райан, кто первым придет в Берлин — русские или американцы.

Жена говорила — русские и начала усиленно изучать русский язык по Берлицу. Муж был уверен, что Берлин освободят западные союзники, и изучал английский по американскому учебнику.

2 апреля 1945 года

Черчилль вновь упрямо писал Эйзенхауэру:

«...Благодарю Вас еще раз за Вашу телеграмму... Тем не менее я еще более убежден в важности занятия Берлина, который вполне может стать доступным нам, в силу ответа Вам из Москвы, где в третьем абзаце говорится: «Берлин утерял прежнее стратегическое значение...» Я полагаю, что крайне важно пожать руку русским как можно дальше на востоке.

Получение Вашей дополнительной информации в значительной мере умерило беспокойство в наших штабах...»

Пятого апреля, за неделю до смерти президента Рузвельта, Черчилль писал ему, что считает «вопрос закрытым», подразумевая вопрос о Берлине.

В этот день, подтверждая свою верность ялтинским соглашениям, Советское правительство денонсировало советско-японский договор о нейтралитете от 13 апреля 1941 года.

7 апреля 1945 года

В этот день генерал Эйзенхауэр расписался в своей полной готовности нарушить решения Ялтинской конференции, определившей советскую зону оккупации Германии гораздо западнее Берлина. Он попытался захватить столицу Германии силами американо-британских войск. «Если после взятия Лейпцига окажется, — писал он в шифрорадиограмме объединенному штабу, — что можно без больших потерь продвигаться на Берлин, я хочу это сделать... Я первый из тех, кто считает, что война ведется в интересах достижения политических целей, и если объединенный штаб решит, что усилия союзников по захвату перевешивают на этом театре чисто военные соображения, я с радостью исправлю свои планы и свое мышление так, чтобы осуществить такую операцию».

Вот как он ценил лояльность русскому союзнику. Готов был предать его ради политических соображений. И даже «с радостью»!

12 апреля 1945 года

Президент Рузвельт, сидя за столом, позировал художнику для портрета в Уорм-спрингс, штат Джорджия, и внезапно лишился сознания. Наступил коллапс. Не приходя в сознание, Франклин Делано Рузвельт через несколько часов умер.

Тринадцатого апреля в Москве везде были вывешены траурные флаги.

В Лондоне Черчилль предложил закрыть заседание палаты общин.

В Токио японский премьер удивил мир, выступив по радио и выразив «глубокое соболезнование» американскому народу, с которым Япония находилась в состоянии войны.

В Берлине, где после английской бомбежки пылали рейхсканцелярия и отель «Адлон» на Вильгельмштрассе, Геббельс позвонил Гитлеру в фюрербункер и сообщил ему, ликуя, о спасительном чуде. Гитлер злорадствовал и торжествовал, уверовав теперь окончательно, решил для себя — смерть одного из его главных врагов вернет ему былую удачу. Разве последний гороскоп не обещал ему счастливую перемену во второй половине апреля!

Берлинское радио огласило такой нацистский некролог великому президенту: «Рузвельт войдет в историю как человек, чьими стараниями нынешняя война превратилась во вторую мировую войну, и как президент, который преуспел в возведении своего величайшего врага — большевистского Советского Союза — в могучую державу».