21 января 1945 года
Лакки Мартин принес сводку: советские войска взяли в Восточной Пруссии Тильзит, где когда-то Александр I встречался с Наполеоном, а также города Гумбинен и Танненберг, где немцы воздвигли грандиозный монумент во славу германского оружия: «Дранг нах Остен». Рокоссовский стремительно продвигается к Остероде и Эльбингу.
Делом советского разведчика, как потом выяснил Кремлев, занялся по распоряжению Ходжеса Роберт Фидле, генерал-майор военной разведки, который отнюдь не благоволил к русским, поскольку, будучи лейтенантом, едва унес ноги из Сибири в 1919 году. У интервента засела в затылке пуля, выпущенная из обреза трехлинейки. Время от времени ноющий зуд в черепе напоминал ему об этом сибирском сувенире. Делясь своими политическими взглядами с самыми близкими ему людьми, Фидлер не скрывал, что считает союз США с СССР во второй мировой войне трагической ошибкой Америки, и даже утверждал, подобно сенатору Трумэну, что американцы упустили шанс на установление своего мирового господства, ибо надо было дать державам оси и Советскому Союзу обескровить себя в войне, после чего Америка вступила бы без всяких потерь в тысячелетнее владычество планетой.
В доверительных беседах Фидлер сводил счеты с бывшим командующим американскими войсками в Сибири генералом Грейвсом, который в своих воспоминаниях самым решительным образом осудил сибирскую авантюру Америки.
Неудивительно, что этот мстительный и желчный генерал сделал все от него зависящее, чтобы сорвать план разгрома штаба генерал-фельдмаршала Моделя, хотя, действуя подобным образом, он и нарушил свой воинский долг.
Если бы этот генерал не опасался огласки и наказания, он вообще покончил бы с советским разведчиком, но он был осторожен до трусости.
Запросили Уильяма Колби, двадцатичетырехлетнего майора в УСС: не попадался ли ему советский разведчик по кличке Бумеранг в тылу немцев в Нормандии, где Колби действовал во главе команды «Фредерик» с двумя помощниками — англичанином и французом? Нет, он не мог ничего сообщить о Бумеранге, но советовал поскорее разделаться с ним. В таком же духе высказался и его шеф Уильям Кейси.
Приписка Кремлева, 1980 год: «Итак, Уильям Колби стал директором ЦРУ. Этот известный антикоммунист постарается всемерно расширить подрывные тайные операции своей «компании».
22 января 1945 года
— Никогда не знаешь, где потеряешь, а где найдешь, — сказал Виктору Кремлеву первый лейтенант Лакки Мартин из Джи-2. — Кто знает, может быть, мне вас бог послал, а меня — вам.
Сначала Виктор принял Лакки, счастливчика Мартина, в штыки. Нашли кого подсунуть ему в Джи-2 — разведотделе первой армии США генерала Кортни Ходжеса — белоэмигрантского отпрыска, который сразу спросил:
— Вы не из дворян Кремлевых, нет? А то у нашей фамилии соседями в Пензенской губернии были помещики Кремлевы. Вижу, вижу, каким взглядом вы меня подарили. Надеюсь, вы не считаете меня повинным во всех грехах царизма и его верной опоры — российского дворянства?
— Я вовсе не намерен, — резко отвечал Кремлев, — вникать здесь, в этом КПЗ, в историю российского дворянства. Я сделал вашему командованию два заявления: во-первых, сообщил вам, кто я такой, и попросил, потребовал, черт возьми, чтобы меня немедленно связали с моим командованием, а во-вторых, дал вам координаты штаба группы армий «Б» во главе с фельдмаршалом Моделем в Мейероде и предложил вам два варианта захвата или бомбежки Мейероде. Допрашивать меня вы не имеете права.
Лакки Мартин совсем расстроился, начал уверять, что он делает все возможное, чтобы помочь ему ускорить выяснение его личности.
— Да это же так просто! — — возмущался Кремлев. — Свяжитесь с нашим посольством в Лондоне, с полковником Сусловым. Я вам давал его телефон.
Или еще проще: позвоните в Версаль, в штаб Эйзенхауэра, советскому представителю генералу...
— Да я каждый день напоминаю о вас нашему «чифу» и не сомневаюсь, что вот-вот, с часу на час мы получим необходимое подтверждение.
— Но ведь я здесь торчу уже целую неделю!
— Пять дней, господин Кремлев, всего пять дней. Что поделаешь: «снафу»!
Будучи разведчиком, а следовательно, неплохим психологом и физиономистом, Кремлев уже на третий день знакомства с Лакки Мартином перестал сомневаться в его искренности. Не он был виноват в проволочках и задержках, во всем этом проклятом «снафу». Что-то мудрило его начальство. Он-то, Кремлев, может подождать в этом КПЗ, благо кормят знатно, даже пиво дают — от виски он отказался: уж не хотят ли споить его!.. Но фельдмаршал Модель не станет ждать. Судя по всему, скоро, может, завтра американцы начнут контрнаступление — и поминай как звали, ищи этого Моделя за линией Зигфрида!
Лакки Мартин охотно рассказал ему о себе. Гораздо более охотно, чем Виктор. Учился мальчишкой в московском кадетском корпусе, в том самом, в котором учился и который описал писатель Куприн, — во 2-м кадетском. Кстати, Александр Иванович тоже пензенский, хоть и из чиновников. Лакки Мартин — тогда, в Москве, его звали Коленькой Мартыновым — тоже вслед за Куприным должен был после кадетского пойти в юнкерское училище, а оттуда в конную гвардию и, если повезет, в кавалергардский полк. Семейные планы нарушила революция. Не столько февральская, сколько Октябрьская. Родители успели вовремя убраться из красной Москвы к белым, на юг. У отца было имение под Киевом, доставшееся ему от бабки, дочери киевского губернского предводителя дворянства Проскур-Сущанского. Отец поддерживал гетмана Скоропадского, с которым служил в конной гвардии, атамана Каледина, дрался с Красной гвардией Антонова-Овсеенко, входил в правительство генерала Сулькевича, хотя и противно было ему, и зазорно как русскому дворянину полагаться на немецкие кайзеровские штыки. А Коленька продолжал учебу в Киевском, а затем в Донском кадетском корпусе. Из Крыма кадетов вывезли сначала в Турцию, потом в Югославию — она называлась тогда Королевством сербов, хорватов и словенцев. В городке Бела-Церква на Дунае Коленька перешел в Крымский кадетский корпус, там и учился, пока родители не забрали его в Америку. По протекции графа Вонсяцкого, сумевшего жениться на американской старухе миллионерше, отец устроился в РООВА — Русское объединенное общество взаимопомощи в Америке, работал в ее главной конторе на углу Второй авеню и 14-й улицы в Манхэттене, потом стал гражданином США.
А Коленька превратился в Ника Мартина, окончил хай-скул и исторический факультет Нью-Йоркского городского университета. Изучал русскую историю, твердо усвоил ту истину, что отец и его единомышленники в РООВА и вообще в белой эмиграции, в Толстовском фонде, Литфонде (отец пописывал стихи), в Русском обще-воинском союзе, Союзе российских дворян в Америке, в Ассоциации помощи жертвам коммунистического террора, в Российском антикоммунистическом центре и так далее и тому подобное, пошли по гибельному пути, неверному пути, защищая царизм или буржуазную революцию.
— Всю жизнь я знал своего отца, — говорил Лакки Мартин, — как вполне порядочного, честного, мужественного человека, но его трагедия состояла в том, что верность своему классу вступила у него в конфликт с верностью своему народу. И я поклялся самому себе, что не повторю ошибку отца. И сразу же жизнь поставила мне шах. После колледжа я поступил в Институт современной России Фордгэмского университета в Бронксе. Интересно, что он был основан в 1941 году — роковой для нашего рода год. Я счел это неким знамением свыше, ибо верил тогда еще в провидение. Мне казалось, что это провидение указывает мне путь к искуплению кровавого и непростительного греха нашего рода. А я должен был смыть каинову печать с нашего герба, бредил этим чуть не с детства. Я выбрал тему для докторской диссертации: «Советы и культурное наследие», поклялся писать правду, только правду и ничего, кроме правды. И скоро понял, что в Фордгэме от меня ждут совсем не того, что правда их не интересует, что нужны антисоветские басни. Дело шло к решительному объяснению, к разрыву. Отец не хотел понять меня, а может быть, и не мог. Выручил меня Перл-Харбор. Началась война. Белая эмиграция — она и так не отличалась сплоченностью — раскололась окончательно. Одни русские еще в начале войны Гитлера против СССР выступили за поддержку Родины, другие записались в гитлеровский обоз. Я добровольно пошел в американскую армию, гордясь, что Америка и Россия — союзники.
Виктор Кремлев почувствовал, что Лакки Мартин чего-то недоговаривает, но хочет рассказать ему что-то очень важное. Наделенный, как и все настоящие разведчики, могучим воображением, которое, с одной стороны, осложняет, а с другой — обогащает их деятельность, он строил самые фантастические догадки и предположения. Казалось, вот-вот сработает в мозгу какое-то реле и вспыхнет нужная лампочка, но, видимо, слишком занят был он собственными заботами. Тем неожиданнее для него было признание, которое сделал ему в тот вечер Лакки Мартин, переводчик и сотрудник разведотдела Первой армии США.
— Скажите, Виктор, вам не знакомы такие стихи, обращенные к декабристам?
И нараспев начал читать:
Не многие из вас в живых еще остались,— Нет, не слышал, — ответил недоумевающий Кремлев.
Прерывающимся от волнения голосом первый лейтенант Мартин тихо произнес:
— Это написал в 1870 году, за пять лет до своей смерти, мой прадед — Николай Соломонович Мартынов.
— Тот самый?! — вырвалось у изумленного разведчика.
— Тот самый, что, увы, убил вечером пятнадцатого июля 1841 года на левом склоне Машука под Пятигорском Михаила Юрьевича Лермонтова, — проговорил первый лейтенант Мартин, волнуясь при этом так, словно он и был тем Мартыновым.
Кремлев не знал, что сказать.
— Ну, что вы на это скажете? — хрипловато спросил Мартин. — Как вы теперь ко мне относитесь?
— У нас говорят, что сын за отца не отвечает, а тем более потомок.
— А вот библия, — сокрушенно заметил Мартин, — объявляет, что за смертный грех отцов дети караются до седьмого колена. А Мартынов был моим прадедом. Чем выжечь такой позор?
— Ну уж это — достоевщина, — нашелся Кремлев.
— Достоевский знал, что говорил, — безнадежно заявил первый лейтенант. — А не выпить ли нам все-таки виски?
— А как ваш прадед сам относился к тому, что убил Лермонтова на дуэли? — напрямик спросил Кремлев, отказавшись от виски.
— До конца жизни оправдывался, мучился и казнился. И эти его стихи о декабристах я понимаю как косвенную дань Лермонтову. Выпьем все-таки — за Лермонтова!
— Ну разве что глоточек...
Под эту бутылку — целую кварту «Хейга» — Лакки Мартин стал декламировать стихи Лермонтова. Узник Си-ай-си пил мало; но усердно подливал Мартину, а когда тот захрапел богатырским храпом, отказался от намерения бежать из своей КПЗ.
А кто тогда займется Моделем?
Из мемуаров генерала Джорджа С. Паттона
«В этот день, 22 января, я позвонил генералу Брэдли, чтобы настоять на переходе в наступление всех армий, невзирая на их усталость и потери, поскольку я был убежден, что сейчас, в связи с русским наступлением, следует нанести удар...»
В этот же день в 15.30 генерал Уэйланд из 19-го соединения тактической авиации сообщил Паттону, что все его части атакуют крупные скопления противника. Как он доложил впоследствии, в этот день его самолеты совершили семьсот боевых вылетов и записали на свой счет две тысячи уничтоженных вражеских автомашин, что значительно превышало прошлые успехи этого соединения.
И в этот же день Эйзенхауэр, Паттон и другие американские генералы со смешанными чувствами узнали, что русские взяли в Восточной Пруссии Танненберг, а в Западной Польше — город Лодзь, переименованный Гитлером в Лицманштадт.
Фельдмаршал Модель звонил Рундштедту и Гитлеру, уговаривал того и другого согласиться на отвод войск до линии Рейна. Рундштедт был благоразумен, Гитлер уперся с обычным своим упрямством, все еще вопреки всему отказываясь признать, что игра в Арденнах проиграна.
Лакки Мартин оставил Виктору армейскую газету «Старз энд страйпс». Сообщения с наших фронтов выглядели куда внушительнее сводок с Западного фронта. Наши взяли в Восточной Пруссии Остероде, Дейче-Эйлау, Инстербург, вышли к заливу Куришес-Хафф. Войска 1-го Украинского вышли на берег реки Одер...
Цепляясь за соломинку, Кремлев потребовал, чтобы его связали хотя бы с британской военной разведкой в Брюсселе. Наконец приехал какой-то полковник с моноклем. Выслушав советского разведчика, разочарованно хохотнул:
— Бросьте строить воздушные замки, мой дорогой! В Африке наши коммандос, а они похлеще этого парня со шрамами, Отто Скорцени, пытались устроить налет на штаб фельдмаршала Роммеля, и ничего из этого ровным счетом не получилось!
— Но позвольте, сэр, в Гран-Сассо Муссолини держали на горе высотой в десять тысяч футов под охраной в двести пятьдесят человек.
— Немцы не итальянцы, мой дорогой союзник!
— У Скорцени было всего полсотни парашютистов. В Мейероде же охрана гораздо слабее, и туда можно выбросить батальон или даже полк!..
Увы, не помогли никакие аргументы и доводы. Полковник с моноклем поразил его таким заявлением:
— Не джентльменское это дело — убивать из-за угла фельдмаршалов, когда мы и так давно выиграли эту войну!
«Ведь этот индюк, — подумал Виктор, — типичный предводитель уездного дворянства Киса Воробьянинов!.. Эрик! Эрик! Какие мы с тобой дураки-донкихоты!..»
А вечером к Кремлеву пришел некий американский офицер интеллигентного вида в чине майора. Ему, наверно, было за пятьдесят. Длинные полуседые волосы, высокий лоб, очки, сгорбленная спина, перхоть на погонах. Он с ходу начал задавать вопросы о новом немецком оружии.
— Не приходилось ли вам, бывалому человеку, — глаза его за толстыми стеклами очков казались огромными, — слышать о сверхмощных бомбах? О бомбе, которая может разрушить целый город?
Кремлев отвечал, что в среде власовцев и вермахтовцев, в ужасе убеждавшихся, что война проиграна, ходило много фантастической болтовни о «вундерваффе» — «чудо-оружии», о самолетах-снарядах и ракетах, но о супербомбах он ничего не слышал.
Допрос этот длился не меньше часа, пока наконец майор, отчаявшись, не ушел.
За дверью, выходившей в коридор, не оказалось часового из военной полиции. Кремлев мог бы запросто скрыться. Но куда бежать? Он должен, должен до последней возможности драться за свой план уничтожения фельдмаршала Моделя.
Из журналистского блокнота Виктора Кремлева
«1966 год. Перечитывая дневник покойного генерала Паттона, я вспомнил этот разговор и понял его смысл. В последней главе второй его части генерал рассказал о показаниях немецкого пленного о гитлеровской атомной бомбе. По словам этого пленного, были отобраны для какого-то важного задания сотни молодых эсэсовцев, незадолго до того пришедших из гитлерюгенда, и их стали обучать летному делу и бомбометанию. Затем им было объявлено под самым большим секретом, что им предстоит сбросить на Германию атомные бомбы, которые истребят всякую жизнь в этой стране. Восемьдесят курсантов наотрез отказались от этого задания и были, кажется, ликвидированы. Остальным сказали, что самолеты с бомбами ждут их в подземных ангарах под Зальцбургом — 180 бомбардировщиков с атомными бомбами. Приказ о бомбежке будет дан, когда не останется никакой надежды.
Что это было? Фантастический слух? Или выдумка в психологической войне для устрашения противника?
Паттон указывал, что никаких подземных ангаров с атомными бомбардировщиками ни под Зальцбургом, ни вообще в поверженной Германии не оказалось».
Последним беседовал с Кремлевым по поводу его плана некий полковник из Джи-2 — разведывательного отдела объединенного штаба, который возглавлял британский генерал-майор Кеннет Стронг. Эта беседа полностью подтвердила мнение, которое позднее сложилось у Кремлева, — что союзники отказываются провести операцию против фельдмаршала Моделя. Виной тому был арнемский синдром — провал арнемской воздушно-десантной операции, которая должна была решить исход войны в пользу западных союзников и едва не обернулась, как многие считают, их поражением. Эта авантюра скомпрометировала окончательно воздушно-десантные войска, как американские, так и британские, в глазах генерала Эйзенхауэра.
— В ходе арнемской операции, — говорил полковник из Версаля, — наши парашютисты свалились прямо на голову фельдмаршала Моделя и его штаба в местечке Остербек. И что же? Модель и его штаб исчезли, как сквозь землю провалились.
1-й Белорусский фронт освободил город Быдгощь, переименованный Гитлером в Бромберг...
Виктор Кремлев обедал, когда в палату к нему ворвался, широко распахнув дверь, Лакки Мартин, он же Николай Мартынов. Встав в картинную позу и сняв с переносья роговые очки, торжественно продекламировал:
Отворите мне темницу,И, видя недоумевающий взгляд Виктора, провозгласил:
— Ты свободен! Через час за тобой придет машина и отвезет на полевой аэродром. Специальный самолет с охраной доставит тебя в Версаль, где тебя ждет ваш генерал и какой-то ваш полковник из Лондона. Но сначала...
— Постой! — крикнул Кремлев. — А Модель?
— А Моделя сегодня же мы разбомбим со всем его штабом. А сейчас я должен кое-что тебе сказать. Это очень важно. Может быть, даже важнее Моделя.
— Да что может быть важнее Моделя сейчас?! — в сердцах воскликнул Кремлев.
Мартин закрыл дверь, запер ее изнутри ключом и, подойдя вплотную к нему, взглянул сквозь очки прямо в глаза и почти шепотом произнес:
— Берлин.
Виктор, ничего не понимая, глядел на первого лейтенанта.
— Я — американский офицер, но прежде всего я русский. Русский с неоплатным долгом перед Родиной. И я хочу, чтобы ты и все наши знали, что всегда и всюду такие русские, как ты, найдут помощников среди нас. И не только среди «бывших» русских. Везде и всюду. Среди любого народа. Потому что вы несете всем народам мир и дружбу. Потому что вы спасли весь мир под Москвой и в Ленинграде, в Сталинграде и под Курском. И все-таки я сомневался еще, колебался, открыть тебе все или нет. Ведь я присягал на верность своей второй родине. — Он наклонился еще ближе к Кремлеву. — Я узнал о секретнейшей операции «Берлин» потому, что меня назначили переводчиком русского языка к генерал-майору Джеймсу Гэйвину, вероятно, самому молодому и храброму генералу американской армии, командиру 82-й воздушно-десантной дивизии. — Он закурил сигарету из пачки «Лаки страйк». — Меня определили к Гэйвину, потому что его дивизия должна высадиться десантом прямо в самом Берлине — на аэродроме Темпльгоф». А сто первая дивизия генерала Максуэлла Тэйлора захватит аэродром Гатов под Берлином. Бригада же из британского первого воздушно-десантного корпуса будет брошена на Ораниенбург. Ожидается, что наши наземные войска за несколько дней пройдут к Берлину сквозь расстроенный Западный фронт как нож в масло. Расчет на то, что вермахт будет, опасаясь русских, сдаваться нам целыми дивизиями и корпусами в плен. — Мартин протер пальцами запотевшие стекла очков. — Самый первый вариант этого сверхсекретного плана был составлен в ноябре — декабре, перед наступлением немцев в Арденнах, когда ожидалось, что Западный фронт может со дня на день рухнуть и в Берлине падет правительство, образуется вакуум. Но делалось все, предпринимались все предосторожности, чтобы план этот окружен был тайной и не стал известен России! И ваша бескорыстная помощь союзникам ничего не изменила, хотя вы спасли их в Арденнах. Энергичнее всех поддерживает этот план Черчилль, а Рузвельт болен, ужасно болен, это уже не прежний Рузвельт. Он сгорел на этой войне. Первоначально план носил один или два кодовых названия, мне не известных. Я познакомился с планом операции, когда она получила название «Талисман». А сейчас она называется «Эклипс» — «Затмение». Примечательно, что план подчеркивает политическое значение, престижную роль операции «Затмение»: продемонстрировать силу американской армии всему миру и прежде всего Советскому Союзу, утереть нос Красной Армии, вырвать у нее на финише победу! Это меня возмутило! Не было никакой попытки закамуфлировать план операции лицемерным желанием помочь русскому союзнику, взять на себя потери при взятии Берлина. Куда там! Назубок помню основные цифры: десантников — двадцать тысяч. Транспортных самолетов — тысяча пятьсот, планеров — тысяча. Эскорт истребителей — три тысячи машин. Тысячи бомбардировщиков проводят отвлекающие налеты. Вслед за нашими бомберами все называют Берлин большим «Б». — Новая сигарета, глубокая затяжка. — Как офицер разведотдела, как будущий старший переводчик американской комендатуры большого «Б» досконально знаю, что Европейская консультативная комиссия союзников в Лондоне еще до высадки нашей в Нормандии согласовала план разделения Германии на зоны. Рузвельт вначале настаивал на включении Берлина в американскую зону, но потом принял британский план, по которому Берлин должен войти, поделенный между союзниками, в советскую зону. Этот план одобрен Советским Союзом. Он подлежит утверждению и уточнению на следующей встрече в верхах, кажется, в Ялте, в начале февраля, то есть через неделю.
— Через неделю! — невольно повторил Крем лев.
— Да, через неделю. Единственная надежда Гитлера — на раскол между союзниками. Этого нельзя допустить. А наши рассматривают Берлин как главный приз в войне, и многие советники Эйзенхауэра спят и видят во сне американский флаг над рейхсканцелярией или рейхстагом.
— А что Эйзенхауэр?
— Он человек военный и мыслит военными, а не политическими категориями. Подчиняется он только президенту и начальнику объединенного комитета начальников штабов в Пентагоне генералу Джорджу Маршаллу.
Лицо Виктора Кремлева — невозмутимое лицо разведчика — вдруг покраснело от гнева, сверкнули глаза.
— Но ведь это предательство! — медленно проговорил он. — На пути к этому распроклятому Берлину мы положили столько миллионов... Никто не знает, сколько человеческих жизней...
— Тише! — прошипел Мартин, хватая его за плечо.
Кремлев дрожал от негодования. Сказались нервные перегрузки, стрессы последних дней. Но надо было держать себя в руках.
— Еще вот что запомни, — сказал Мартин, поглядев на часы. — План «Затмение» в его первом варианте предложил начальник штаба Эйзенхауэра британский генерал-лейтенант сэр Фредерик Морган. Он же был первым автором плана высадки союзников в Нормандии — плана «Оверлорд». Морган, разумеется, заодно с Черчиллем, а Черчиллю больше всего хотелось бы, чтобы Берлин взяли британцы во главе с этой черепахой Монтгомери. Но среди британских генералов воюют не одни только черепахи и улитки. Генерал-майор Луис Лайн, командир седьмой бронетанковой дивизии «Крысы пустыни», заявил своим офицерам, ветеранам Дюнкерка и Эль-Аламейна, что на шестой год войны он приведет своих «крыс» первыми в Берлин.
— Ну, это мы еще посмотрим, — пробормотал Кремлев.
Сигареты в пачке Мартина кончились. Он потянулся за куцым окурком в пепельнице, закурил, проговорил печально:
— Берлинская гонка уже началась. Надо, чтобы в ней победил не только сильнейший — Красная Армия, но и достойнейший — Красная Армия. Семнадцатого января передовые части нашей первой и девятой армий генерала Трэдли соединились в десятке миль юго-западнее Сен-Вита, отобрав у краутов Мальмеди, Моншау, Ставло, Марше, Рошфор, Ларош, Сент-Губер, Либрамон. Теперь нас задерживают не столько крауты, сколько сильные снегопады и снежные заносы. Благодаря генералу Зиме Моделю удалось без особых потерь оттянуть свои силы до того, как мы замкнули клещи. Теперь мы снова подчиняемся командующему группой армий генералу Омару Брэдли. Получен приказ Эйзенхауэра о переходе в наступление восьмого февраля. Впереди — прорыв линии Зигфрида, форсирование Рейна. Наша Первая армия будет наступать на Кельн, Бонн, Ремаген. Эйзенхауэр надеется устроить «котлы» краутам в Руре и Саарской области.
Он встал, нервно ткнул окурком в пепельницу.
— Ну все! Время ехать на аэродром. — Протянул руку. — Не забывай Лакки Мартина. Будешь в селе Знаменском под Москвой, где похоронены мои предки, поклонись их могилам.
— Постой! А что в сегодняшней сводке?
— Первый Белорусский фронт окружил «Позен-фестунг» — город-крепость Познань. До Берлина осталось немногим более двухсот километров. Пожелаю вам по-суворовски быстроты и натиска.
Старинные гостиные часы в коридоре пробили полночь.
Дойдя до двери, Лакки Мартин вдруг резко повернулся, подошел к койке, склонился к Кремлеву.
— Еще не все, — прошептал он. — Берлин — это только часть операции «Затмение». Мне удалось выяснить, что само «Затмение» восходит к операции «Ранкин А», разработанной еще во время подготовки вторжения на континент. Мы уже тогда допускали, что вермахт и весь рейх могут рухнуть под натиском Красной Армии, ворота на континент широко распахнутся. И наша Первая армия должна была по плану Пентагона ринуться всеми силами в брешь, чтобы урвать как можно больше до полной катастрофы Гитлера и до того, как придет Красная Армия. Вот с этого плана «Ранкин А» все и началось. Затем появился в штабе Эйзенхауэра и у нас в штабе Первой армии план «Ранкин В». По этому плану нам надлежало вторгнуться во Францию в случае отвода Гитлером своих войск для обороны Германии от напора Красной Армии. Возник и «План Ц» на случай капитуляции рейха до открытия второго фронта. Как видишь, план Берлина — логическое продолжение этих планов, их детище. Все они исходят из стремления погреть руки на вашей победе. Но этот план не одинок. У него имеются две «сестры»: операция «Обман» и операция «Канцелярская скрепка». О них я знаю еще очень мало, но меня насторожила их антисоветская направленность. Операция «Обман»! Разве я, русский по крови, могу содействовать обману советского союзника! Обе операции направлены на захват всего военно-стратегического наследства рейха, его нового оружия, законченного и незаконченного, пущенного и не пущенного в ход. Между прочим, я не открываю тебе никакой нашей военной тайны: мне точно известно, что одну красную папку с планом «Затмения» крауты захватили во время недавнего арденнского наступления. Это разожгло мое любопытство, и я... я ознакомился с ним. Верь мне! — Он встал, волнуясь, крепко пожал Виктору Кремлеву руку. — Помни, — сказал вполголоса, — у России в Америке — много друзей. И не забудь: «Канцелярская скрепка» и «Обман». Не упустите вашу победу! Большой кровью вы за нее заплатили!..
Нет, это не провокация...
(Кроме операций «Обман» и «Канцелярская скрепка», была еще более важная операция под кодовым названием «Альсос», о которой Лакки Мартин не знал. Ее также называли миссией «Альсос», но суть ее от этого не менялась. Ведал ею ученый специалист по атомному оружию профессор Гудсмит. К нему был приставлен полковник Борис Пэш, возглавлявший специальную воинскую часть, которая рыскала по всей Германии и захваченным ею странам в поисках ученых-атомщиков. И вся эта совершенно секретная триада под грохот последних сражений второй мировой тайно готовила третью мировую войну.)
Вслед за Дитрихом Леон Дегрелль поспешно покидал Арденны — быть может, навсегда. В своей саморекламной книге «Русская кампания», которую он ухитрился выпустить уже в 1949 году в Париже, этот валлонский фаворит фюрера писал о том, с каким риском выбирались из корсунь-шевченковского котла его бригада СС «Валлония» вместе с дивизией СС «Викинг» и еще семью дивизиями вермахта:
«В этой отчаянной гонке автомашины и телеги переворачивались, выбрасывая раненых. Волна советских танков обогнала голову колонны... Танки на наших глазах катились через колонну, круша подводы, как спичечные коробки... Нас спасло то, что танки запутались в обломках обоза... Потом нам пришлось форсировать речку шириной в восемь метров и глубиной в два метра... Солдаты прыгали в воду и пытались переплыть ее. Но как только они вылезали на противоположный берег, они начинали превращаться в ледяные глыбы. Одежда примерзала у нас к телу. Многие пали мертвыми. Большинство солдат предпочли сбросить с себя одежду перед форсированием реки, но немногим удавалось перебросить одежду и снаряжение через речку. Вскоре сотни совершенно голых солдат, красных, как омары, сгрудились на речном берегу. Многие не умели плавать. Обезумев от страха перед приближавшимися танками, которые катились вниз по склону и стреляли по ним, они бросались очертя голову в воду. Кое-кому удалось спастись, ухватившись за тут же срубленные деревья. Но сотни утонули. Под огнем танков тысячи и тысячи солдат, мокрых, полуодетых и голых, бежали по снегу к видневшимся вдалеке хатам Лысянки. Из Бельгии «Валлония» уходила изрядно потрепанной, но непобежденной. Она еще собиралась дать бой врагам на линии Зигфрида».
Вечером в Версале, после долгого разговора с генералом Суслопаровым и полковником Сусловым, Кремлев смог наконец передохнуть в отведенной ему палате в одном из флигелей американского госпиталя. Но, выкурив папиросу из подаренной ему пачки «Казбека», он сел у окна одноместной палаты и долго любовался видами Большого и Малого Трионона, чьи старые старые деревья были посажены еще в царствование «Короля Солнца» — Людовика XIV. В то время юный царь Петр Первый на берегах Плещеева озера в Переславле-Залесском еще только строил «потешный флот», а в Версальском дворце с возрастающим страхом смотрели на германского беспокойного соседа. 26 февраля 1871 года в этом дворце «железный канцлер» Отто Бисмарк диктовал свою волю поверженным французам — император, Наполеон III, сдался в плен со всей французской армией. А в 1919 году Франция взяла реванш, и Пуанкаре подписал здесь Версальский мирный договор, посеявший, как говорят на Востоке, зубы нового дракона — второй мировой войны, самой кровавой в истории человечества.
И вот, перед великой Победой союзников над гитлеровской Германией, здесь, в сейфах штаба Эйзенхауэра, лежал план «Затмение», план, который мог привести к осуществлению заветной мечты Гитлера — поссорить союзников, отравить Победу.
За ужином полковник Суслов сказал Кремлеву как бы между прочим:
— А с Мейероде ничего не получилось.
— Почему?!
— Опоздали союзники с бомбежкой. Пока тебя мурыжили в тюрьме, части Первой армии подходили все ближе к Мейероде, и Модель, естественно, выехал оттуда со всеми штабами подальше на восток, к Рейну, и дислокация его штаба сейчас неизвестна.
— Деревню разбомбили? — похолодел Кремлев.
— Нет. Самолет-разведчик полетал над ней, сфотографировал пустую деревню — ни одной машины. Все ночью снялись и исчезли в Арденнском лесу, в чащобах Эйфеля, и не только американцы, но и англичане тут сплоховали: возмутительно долго не сообщал нам о тебе начальник разведки Эйзенхауэра британский генерал-майор Кеннет Стронг.
Редко Кремлев прибегал к крепкому русскому слову, а тут не выдержал, выругался в сердцах: вероятно, версальские стены не слышали таких слов с той годины, когда пожаловали сюда казаки атамана Платова.
— Снафу! Нет, американская армия, конечно, великая, но девиз «снафу» должен быть вышит на ее знаменах. Снафу!
— Фамту. Тарфу.
— Вижу, ты меня понял. Уж я нагляделся на союзничков.
— Так и не поймал за хвост я свою синюю птицу, — загрустил Виктор Кремлев, когда они разлили по бокалам последние капли «Московской».
— Не будем жалеть о Мейероде, — полковник поднял бокал. — За советский флаг над Берлином!
В конце концов, лишь небольшой процент разведчиков выполняет свои задания. Легче погибнуть, чем выполнить задание. И сколько, интересно, своих планов удается осуществить даже самому удачливому разведчику? Не так уж, видно, много, если так долго тянутся войны.
И всю жизнь потом — десять, двадцать, сорок лет после войны страдал Виктор оттого, что не смог навести союзную авиацию на Моделя в Мейероде.
Из книги экс-генерала вермахта Курта фон Типпельскирха «История второй мировой войны»
«Тяжелым психологическим ударом явилось для армейских соединений... то, что в последующие дни отхода все дивизии СС были сняты с этого фронта... На армейские соединения... произвел тяжелое впечатление сам факт, что на них одних было взвалено бремя самого тяжелого и кровопролитного этапа захлебнувшегося наступления. Это была психологическая ошибка... Во время отхода настроение в войсках, с такими надеждами шедших в бой и до последнего дравшихся за достижение успеха, значительно упало. То же самое было и на родине, где царило теперь горькое разочарование, ибо надежды на решающий перелом на Западе... не сбылись... Пока высшее военное командование старалось добиться на Западе, по существу, недостижимых целей, на Восточном фронте... русские развернули новое крупное наступление от Балтийского моря до Карпат».