Из статьи В. Людде-Нейрата «Конец на немецкой земле» в сборнике «Итоги второй мировой войны»
«...И когда в Рождество 1944 года наступление в Арденнах окончательно провалилось, надежда сменилась чувством глубокого разочарования. Оно перешло в отчаяние, когда в середине января 1945 года был прорван фронт на Висле и русские войска вступили в восточные провинции Германии...
Несмотря на это, германское командование и не помышляло о капитуляции. Для Гитлера, одержимого манией пророчества, решающей была, вероятно, его непреклонная вера в свою миссию, а в каждом последующем ударе судьбы он видел только новое, еще более суровое испытание. Этому, однако, противоречит сказанное Гитлером без свидетелей одному из своих адъютантов перед катастрофой на Висле, сразу же после провала наступления в Арденнах. Подозревая, что он уже не может доверять никому, в том числе и Гиммлеру, Гитлер сказал, что «с нетерпением ждет того момента, когда сможет покончить с собой». Эти слова заставляют нас предположить, что Гитлер полностью понимал безвыходность создавшегося положения, но почитал святым долгом держаться во что бы то ни стало».
Из книги Карла Марзани, бывшего разведчика Государственного департамента США, «Мы можем быть друзьями»
«Арденнское наступление — лишь самое яркое свидетельство советского сотрудничества...»
Когда это было? Потом Виктор с огромным трудом пытался все вспомнить, выстроить в памяти. И не мог. Он уезжал почти в бреду. Но не мог больше оставаться. Нет сильнее приказа, чем приказ самому себе. А это был приказ. Может быть, самый главный в жизни.
Но он ничего не сделал бы без Эрика. Это Эрик вдруг пришел и сказал:
— Слушай, Виктор! Все готово: мы достали машину — санитарную, с красным крестом. Айдахо Джо угнал ее у девчонок-зенитчиц под Сен-Витом. Трехтонный «опель» с документами. Полный бак горючего. Так что выздоровеешь — поезжай за рацией. Я был неправ, недооценивал Мейероде. Теперь понимаю — такой удачи в нашем общем деле можно ждать всю жизнь и не дождешься. Бери кого хочешь из людей. Машина вместительная. Фургон. — Эрик блеснул в улыбке безукоризненными зубами. — Бельгиец Карл хотел угнать «Пуфф» из Мейероде — роскошный автобус — «фиатовский» бордель на колесах с купе для парочек, бордовой обивкой и биде, но я возразил, что такой транспорт будет повсюду привлекать особое внимание всех родов войск. Так что выбирай попутчиков, Виктор!
А когда Виктор спросил, кто поедет с ним, выяснилось, что все хотят к своим, даже Карл Моор, потому что уже накатывается фронт — канонада гремела уже в тридцати километрах — и могут быть всякие сложности и неприятности. И вообще — пора по домам.
— Только, Виктор, надо сделать так с Моделем, чтобы не пострадали жители Мейероде, наши друзья...
— Только так, Эрик! Я вот что надумал: пусть выбросят сюда десант! Батальон коммандос! И я с ними полечу. Враз Моделя и всю его гоп-компанию накроем!..
Виктор сменил свой пистолет-пулемет «38–40» на штурмовой автомат вермахта «МР — 43», набил пять магазинов усеченными винтовочными патронами. И дальше все завертелось как в кино. КПП, фельджандармы, перестрелки, гонки. Только одно было не как в кино. Конец получился совсем не киношный, хотя все началось так прекрасно. Карл оказался шофером экстра-класса, с правами и прочими бельгийскими документами.
Первую палку в колесо того санитарного фургона воткнул Эрик.
— А я не поеду, — заявил он вдруг, — и все!
— Да ты что! Обиделся, чудак, что все решили подаваться через линию фронта?! Да разве мы мало тут сделали! Теперь главное — передать наши сведения союзникам где-нибудь в Вербомоне. Да там как раз тот последний полк из твоей дивизии стоит и штаб! Явимся к полковнику Риду или к генералу Гэйвину, расскажем все о Моделе, свяжемся по любой рации с Лондоном, ведь шифр у меня. Выйду в условленное время на заданную волну и завтра-послезавтра сделаем «аллес капут» этому осиному гнезду в Мейероде. Жителей, само собой, предупредим — Алоизу депешу оставим в «почтовом ящике». Да что тебя держит здесь? Кто велит остаться?
И Эрик неожиданно ответил, смущенно и невесело улыбаясь:
— Отец. Мой спор с ним решится окончательно, только если я останусь здесь до конца. Ведь приказа об отступлении мне никто не давал.
— Но ты остаешься один! Эрик, да не валяй дурака!..
— Ты научил меня драться в одиночку. Хотя лично я предпочел бы, брат, остаться здесь с тобой. А может быть, я пойду к д'Артаньяну. Не знаю...
Виктор выбрался из машины, стукнул Эрика по плечу, обнял его, даже облобызал по русскому обычаю.
— Черт ты паршивый! — сказал он с заблестевшими почему-то глазами.
— Сукин ты сын! — в тон ему ответил Эрик, не привыкший к такому обращению.
— Хоть адресок черкни! — спохватился Виктор.
— Запомни — Бедфорд под Филадельфией. Там все знают Худов!..
— А мне пиши... — И тут вспомнил Виктор, что не имеет он никакого права даже союзнику в тылу врага давать свой адрес и настоящую фамилию. — Ладно! Я не знаю, где буду жить. Я тебя найду! Прощай, Эрик!
Когда Виктор сел в машину рядом с водителем Айдахо Джо, Эрик широко улыбнулся и, порывисто вытянув руку вперед, показал два пальца — указательный и средний, знак победы «V». Таким и запомнился он на всю жизнь Виктору, с этой улыбкой и с этим жестом.
«Ти-ти-ти-та!» — простучал Виктор кулаком по клаксону, и умчался в белую метель санитарный фургон с красным крестом на белом круге. Эрик остался один. Виктора охватило тяжелое предчувствие. На войне как на войне.
Виктор сам разработал маршрут от Бюллингена до Спа. Через деревни: Бюллинген, Бельгеноах, Вейверц, Вейсмес, местечки Мальмеди, Франкоршан, город Спа. Виктор считал, что самыми опасными пунктами этого маршрута будут, конечно, городок Мальмеди и линия фронта за деревней Франкоршан. Положение там было совершенно неясное, а времени на разведку совсем не было.
В Бюллингене, у старинной готической церкви с разбитой колокольней, стояла автоколонна. Кто-то из фольксгренадеров окликнул их, но они промчались мимо, разгоняя с дороги солдат воем сирены.
С разгона нырнули по черной дороге в долину речушки Варше и через десять километров пронеслись через деревню Бильгенбах мимо походной колонны. Пехота не обратила на их машину никакого внимания. Кто-то из солдат помахал им рукой, решив, наверно, что они мчатся в прифронтовую полосу за ранеными. Через четыре километра проскочили через Вейверц, благо дорога была свободна, какой-то батальон ужинал, сгрудившись вокруг походных кухонь, от которых несся весьма аппетитный запах. Еще пять-шесть километров быстрой езды — километров семьдесят в час, и они пролетели через деревушку Вейсмес. До Мальмеди было около 16 километров. Это был уже город — пять тысяч жителей, в основном валлонцы. Военнообязанные служили в армии. До Версальского договора и референдума они принадлежали Германии. Пайпер, не считаясь с этим или не зная этого, расстреливал их направо и налево.
Как и было задумано, в Мальмеди ворвались под вечер, когда уже темнело. Сразу увидели контрольный пункт. В сгущавшихся сумерках тускло блеснули кровавым светом регулировочные лопатки двух фельджандармов на шоссе, развороченном гусеницами «тигров». Гудя и истошно воя, машина прокатила мимо, едва не сбив с ног отскочивших в сторону фельджандармов. Один из них упал. Другой стрекотнул вслед автоматной очередью. Из дверей ближайшего дома выбежали эсэсовцы с нашивкой «Лейбштандарта» на обшлаге левого рукава полевой шинели, Ваффен СС.
Почти не сбавляя скорость, они мчались по затемненной главной улице, мимо стен древнего монастыря и постоялых дворов. Погони не было. Но впереди, у выезда из местечка Мальмеди, их ждал другой КПП. Наверное, позвонили им по телефону, предупредили «цепные псы» с цепями и светящимися в темноте бляхами на груди. Так оно и оказалось. Виктор и другие партизаны открыли из машины шквальный огонь, торопясь сразить фельджандармов, прежде чем тe продырявят им шины пулями из своих автоматов.
Тут-то и ударила последняя очередь одного из краутов по ветровому стеклу, и одна из трассирующих пуль обожгла грудь Виктору Кремлеву. В горячке он не почувствовал особой боли, хотя в глазах на минуту совсем потемнело. Грудь онемела. Он задыхался, еще не понимая, что пуля пробила ему левое легкое. Навалилась невыносимая слабость. Он не дотянул до Франкоршана — потерял сознание. Водителя Айдахо Джо, к счастью, только поцарапало брызгами ветрового стекла.
Они разметали за деревней какое-то подразделение краутов в маскировочных костюмах. Кто-то крикнул им перед мостом:
— Минен! Минен!..
Значит, все было напрасно — впереди мины. Но то ли мост не был заминирован, то ли установили на мосту немцы-саперы противотанковые мины, но санитарная машина, весившая в несколько раз меньше даже «марки 3» — легкого танка, — проехала без всяких происшествий. Он не слышал, как по ним открыли суматошную пальбу американцы. Один из партизан стал размахивать из окна машины белым платком, хотя было почти совсем темно. К счастью, взметнулось несколько осветительных ракет за мостом, и переполошившиеся джи-ай увидели белый платок.
...Фургон с красным крестом благополучно, если не считать пролитой крови, разбитого стекла и изрешеченного кузова, перемахнул к солдатам с пятиконечной белой звездой. И тут... их приняли за бандитов Скорцени. Виктор лишился чувств, и не было Эрика, который помог бы быстро выпутаться из беды. Их арестовали, обезоружили и передали военной полиции, а эти молодчики в белых касках пересадили их в полицейскую «зеленую марию» («черный ворон», по-нашему) и на страшной скорости, визжа сиренами, с мотоциклетным эскортом доставили в город Спа, где передали «бандитов» в Си-ай-си — корпус контрразведки.
Виктора Кремлева определили в лазарет, поставили к нему охрану.
Врач-американец по фамилии Мак-Дональд осмотрел Кремлева и сказал, ставя диагноз:
— Сквозное пулевое ранение груди в двух дюймах от сердца в момент его сжатия. Поздравляю, парень! Такое тяжелое ранение и такое, черт возьми, удачное!
— Сердце сжалось в момент выстрела от страха, — проговорил в полубреду Виктор. — Но почему тяжелое? Разве кость задета? У нас самое тяжелое ранение считается легким, если не задета кость...
— При чем тут кость? — не понял хирург. — И без того тяжелое ранение: рядом с сердцем, пробито легкое. Входное отверстие ближе к левому плечу... выходное — под левой лопаткой. Неизбежна гематома. Показано значительное переливание крови...
— Значит, все же пролил я русскую кровь в Арденнском лесу, — прошептал Кремлев. — А что с Эриком?..
— Русскую кровь? — всполошился доктор. — Вы что — русский? Ребята! Он русский!..
Тут Виктор Кремлев снова потерял сознание.
Сначала, в первый же вечер, им занялся Си-ай-си — корпус контрразведки армии США, но, выслушав заявление Виктора Кремлева, подключил и разведку — Джи-2, второй отдел.
19 января 1945 года
Очнулся Виктор Кремлев в отдельной госпитальной палате. Несмотря на свое состояние, разведчик почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. С трудом открыл глаза. Перед ним стоял высокий темноволосый первый лейтенант в роговых очках с атлетической фигурой.
— Разрешите представиться, — сказал он на чистом русском языке. — Первый лейтенант — старший по-вашему — разведотдела штаба Первой американской армии Лакки Мартин. Если вы действительно тот, за кого себя выдаете, — а мне хотелось бы, очень хотелось бы, чтобы это было так, — вы первый воин Красной Армии, с которым меня столкнула эта война. Прежде я занимался лишь власовцами и военнопленными. Власовцев ненавижу всей душой — они предатели и изменники. Верю, что подвиг Красной Армии не померкнет в веках. Да! Ваши войска освободили Краков!
— Спасибо за информацию, — сухо проговорил Кремлев. — Но разве так обращаются с союзником из армии, чей подвиг не померкнет в веках? Где я и что это за решетка в окне?
— Терпение! Терпение! Вы в нашем госпитале. Окно забрано решеткой еще в стародавние времена. Вы будете освобождены, как только мы получим нужные подтверждения относительно вас. Палата это или камера? Скорее всего, и то, и другое.
— Какое решение приняло ваше командование касательно Мейероде? Я предупреждал вас, что Модель не станет там засиживаться.
— Успокойтесь, товарищ! Да, ваши соратники все нам рассказали. Идет проверка. Вопрос этот рассматривается уже в Версале, в штабе генерала Эйзенхауэра. Терпение!
Виктор пощупал перевязанную грудь.
— Температура у вас, — сообщил высокий, — перевалила за тридцать девять с половиной.
Кормили вполне прилично, три раза в день. Кроме того, приносили прохладный апельсиновый сок, кофе с пончиками.
А время шло...
Часто захаживал, кроме врача и сестры, Лакки Мартин. Вел себя неназойливо, не лез с вопросами, известий из Версаля не имел.
Лакки Мартин подошел к окну, по стеклу которого текли струи дождя.
— Красивые места, — сказал он. — Особенно этот северо-восточный пригород. Холмы, сосны, озеро Варфаз. Поле для игры в гольф. До войны этот госпиталь был первоклассным отелем «Бальмораль». Верно, назвали его в честь шотландского замка Бальмораль, принадлежавшего британской королеве Виктории. Этот Спа занятный городок. Здешние минеральные воды прославили его на весь свет. С шестнадцатого века лечили тут сердечные болезни, артрит и артрозоартрит, ревматизм, анемию. Кто только не приезжал сюда! Английский король Карл Второй, шведская королева Христина, которую играла в кино Грета Гарбо, ее землячка. Впрочем, у вас, наверное, этот фильм не показывали?
— Этот нет. Последний фильм видел я уже во время войны: «Серенада Солнечной долины» с джазом Гленна Миллера.
— Вам будет интересно узнать, что приезжал сюда летом 1717 года Петр Великий. Впрочем, вы называете Петра просто Первым, не так ли?
— Хоть и Романов, а великий был царь, — убежденно заявил Виктор.
— И император Павел сюда приезжал еще царевичем.
— Этого мы не признаем. «Шагом марш в Сибирь!» А вы удивительно хорошо знакомы с нашими царями.
— На то есть причина, — помолчав с минуту, произнес тихо Мартин. — А в августе четырнадцатого года, в самый разгар курортного сезона, сюда пришли солдаты кайзера Вильгельма Второго и превратили весь город в госпитальную базу своей армии. Тут же была главная квартира кайзера. Начались переговоры о перемирии. Отсюда, из замка близ Спа, кайзер удрал в Голландию в ноябре восемнадцатого.
— Когда, наконец, меня выпишут или переведут в Версаль, к нашим?
— У вас очень серьезное ранение.
— Да ведь я на своих двоих, а врачи ваши меня уложили.
— Вы были в горячке.
— Как далеко отсюда до Льежа?
— Миль двадцать — километров тридцать по-вашему. Да что вам не лежится тут! Этот номер с ванной — вот на двери табличка висит — стоил до войны сто пятьдесят франков!
— Бомбить, бомбить надо скорей Моделя! Хватит тянуть кота за хвост!
— Превосходный ресторан с отличной кухней. Начнете ходить — кино рядом, казино откроем скоро — рулетка, баккара, карты...
— Где мои партизаны? Почему не заходят, не навещают?
— Их отправили всех в штаб сто шестой дивизии.
— Меня держат здесь как пленника!
— Что вы, Виктор! Вы — наш дорогой гость. Разве у вас имеются жалобы на уход, стол, медицинское обслуживание? Вам перелили много крови — американской крови. Так что можно считать, что мы породнились с вами. Это же замечательно: мы не только союзники, друзья, но и родственники.
— Бросьте, Лакки, ваши шуточки. Мне, ей-богу, не до юмора. Я требую, чтобы меня забрали отсюда наши советские представители в Версале!
— О вас сообщат в Версаль генералу Суслопарову. И я не шучу. Вас, Виктор, ранили в Мальмеди, там, где этот нацист Пайпер и его подручные убили столько наших солдат. И вам там пришлось кровь пролить в борьбе с краутами. А кровь людская не водица, как гласит русская поговорка.
— Закурить бы, Лакки.
— Нет, Виктор, потерпи еще немного, прошу тебя!
Словоохотливый первый лейтенант с готовностью отвечал на вопросы раненого разведчика, рассказал, что в старинном и знаменитом на всю Европу городе Спа, сильно разрушенном союзной и германской авиацией, находился штаб 1-й армии США. Командующий армией генерал Кортин Ходжес располагался в тех самых апартаментах, в которых помещалась в 1918 году ставка фельдмаршала фон Гинденбурга, на котором лежала значительная ответственность не только за первую, но и за вторую мировую войну, хотя «старый господин», в отличие от своего обожаемого кайзера, не дожил до нее. Из окон кабинета, перешедшего по наследству от Гинденбурга Ходжесу, открывался красивый вид на озеро, по берегам которого в начале века фланировала курортная публика, приезжавшая подлечиться на воды. Перед крахом второго рейха Вильгельм II уныло бродил здесь в своем шишкастом шлеме, напоминающем шлем великого магистра Тевтонского ордена. В то «доброе старое время» Адольф Гитлер был еще безвестным ефрейтором 16-го Королевского баварского полка, уже отравленным на Западном фронте не то английским, не то французским боевым газом.
Неожиданное появление русского разведчика произвело бурную сенсацию в штабе 1-й американской армии. Все штабники желали взглянуть на него. Смотрели по-разному: одни с восторгом и восхищением, другие — таких было меньшинство — с нескрываемой враждебностью.
— Как?! Русские уже тут?! — спрашивал какой-то полковник в толпе. — Вот те на! А я думал, они еще за Одером!..
Наконец раненого Кремлева, отделив от других партизан-арденнцев, заперли в каморке с зарешеченным окном, — до выяснения личности. Там он и очнулся.
От «Мастера» к «Разрыву» понеслась в эфире с немыслимой скоростью шифрорадиограмма с цифровым текстом: Си-ай-си штаба 1-й армии США запрашивала Эс-эйч-эй-и-эф (Верховное командование американских экспедиционных сил) в Версале о советском разведчике «Бумеранге» — таким «псевдо» Кремлев подписывал свои шифрорадиограммы.
Британский бригадный генерал Кеннет Стронг, начальник разведки верховного главнокомандующего генерала Эйзенхауэра, срочно запросил о «Бумеранге» Сикрет Интеллидженс Сервис. Генерал Стронг, бывший офицер Королевских шотландских фузилеров, а затем помощник британского военного атташе в Берлине при Гитлере, знал о небольшой группе советских разведчиков, заброшенных из Англии в Германию. Поэтому он отправил копию этой шифрорадиограммы к «Д» — начальнику Управления специальными операциями — генералу Колину Губбинсу.
В палате у Кремлева, несмотря на протесты Мартина, перебывала целая вереница штабных переводчиков с заданием начальства: установить национальную принадлежность перебежчика. В самом ли деле он русский, советский, не немец ли это, выдающий себя за офицера союзной Красной Армии, чтобы спасти во всеобщей арденнской неразберихе свою нацистскую шкуру.
— А я понял, что вы русский, — сказал Виктору Мартин, — когда вы взяли у врача термометр и сунули его под мышку, а у нас кладут его под язык.
Один из них, молодой, склонный к полноте человек лет двадцати от роду с явно еврейской внешностью и пышной шевелюрой курчавых черных волос, отрекомендовался на американский лад с сильным акцентом немецкого еврея:
— Сержант Генри Киссинджер, переводчик командира 84-й дивизии, личный номер 32–816–775.
На груди у сержанта не видно было ни одной медали.
Он угостил Кремлева сигаретой «Лаки страйк» и начал задавать Кремлеву вопросы сначала на английском, затем — по-немецки и даже на идиш. Но идиша Кремлев не знал. А Киссинджер не знал ни слова по-русски. Поговорили по-английски. Больше «выступал» Киссинджер, живо рассказал о том, как семья его бежала из коричневой Германии в Штаты, пожаловался на поразивший его антисемитизм в Америке, несмотря на наличие сильных, надо признать, сионистских организаций, влиятельных миллионеров и бойкого еврейского лобби в Конгрессе.
Ему очень хотелось услышать о приключениях разведчика во вражеском тылу, но Кремлев повторял свои требования: срочное освобождение, немедленная связь с советскими представителями в Париже и Лондоне, а главное — необходимость воздушного налета на штаб фельдмаршала Моделя.
— Да ведь этого «золотого фазана», генерала-фельдмаршала, вы можете взять в плен со всем штабом, — горячился он, — если только решитесь выбросить туда воздушный десант. Упустить такую птицу! Сама в руки просится!..
Из журналистского блокнота Виктора Кремлева
«Кто бы мог подумать, что через три десятилетия, 27 октября 1974 года, на приеме в связи с завершением советско-американских переговоров об ограничении стратегического оружия, я буду переводить на русский речь государственного секретаря Генри А. Киссинджера. Неплохая карьера для еврейского эмигранта Генриха Киссингера!»
20 января 1945 года
Ганс Бернд Гизевиус разыскивался СД, гестапо, тайной полицией (ЗИПО) и уголовной полицией (КРИПО) по всей территории с рокового дня 20 июля. Всюду были разосланы его фотографии: во все аэропорты и аэродромы, железнодорожные и автобусные станции, пароходные пристани, розданы водителям такси, владельцам ресторанов, кафе, пивных, магазинов. Гиммлер и Шелленберг, шеф заграничной разведки СД, доложили фюреру, что бывший вице-консул Германии, а по совместительству шеф абвера в Швейцарии был главным связным Аллена Даллеса, резидента Управления стратегических служб, американской разведки, в Женеве. Гитлер приказал во что бы то ни стало изловить Гизевиуса, чтобы узнать у него, применив любые методы СД, имена всех его сообщников — как участников заговора, так и его шпионов в ОКБ и ОКХ и других высших штабах вермахта.
Полгода скрывался Гизевиус в Берлине после провала заговора и гибели почти всех его участников.
Сколько было у Гизевиуса шансов выбраться из Берлина? И все-таки ему удалось выбраться и из Берлина, и из Германии благодаря фальшивым документам на липовых бланках, с поддельными печатями СД и гестапо.
Теперь его больше всего страшила предстоящая встреча с Алленом Даллесом. Ведь провал заговора был крахом для американского резидента. Даллес рассчитывал, что к власти в Германии придут генералы, монархисты, консерваторы. Во главе правительства должен был встать принц Людвиг Фердинанд Гогенцоллерн, второй сын кронпринца и внук кайзера Вильгельма II, занимавший скромный пост директора иностранного отдела управления авиалинии «Люфтганза». По замыслу Даллеса и его шефа генерала Уильяма «Дикого Билла» это правительство без коммунистов заключит мир с союзниками. Советский Союз будет вынужден также пойти на мир и останется в своих старых границах. Красная Армия будет остановлена на Висле. Победа будет за Америкой!
Но план Даллеса рухнул. Это было самым большим его поражением. Его и Гизевиуса, который тоже хотел спасти все, что еще можно было, от старой Германии, превратить ее в буфер против Советского Союза, вырвать у Красной Армии победу в начале двенадцатого часа...
«Бумерангом» заинтересовался даже «Дикий Билл» Донован. Моложавый в свои 63 года глава УСС — Управления специальными службами (УСС было предшественником ЦРУ. — О. Г.), — в созвездии официальных героев Америки он был звездой первой величины. Ведя в бой 69-ю пехотную дивизию в годы первой мировой, он «заработал» высшую награду США — Почетную медаль Конгресса и стал национальным героем Америки. Это самый, старый из орденов США — президент Авраам Линкольн ввел его во время гражданской войны в США. Достались «Дикому Биллу» и три другие самые высокие американские награды.
В предвоенные годы Рузвельт использовал Донована как своего посла — летучего посла без верительных грамот, посылая его в самые «горячие» точки планеты: в Абиссинию в 1935 году, в Испанию в 1936-м, на Балканы перед вторжением вермахта в 1941-м. Он высаживался с американскими войсками в Сицилии (где, к сожалению, он реанимировал с помощью мафиозо Счастливчика Лючиано матерь всех мафий), в Салерно, в Италии (где он, к сожалению, крепко «зажимал» коммунистов — самых смелых и сильных борцов Сопротивления), в Нормандии (где при высадке его ранило в горло и где он тоже душил коммунистов во французском Сопротивлении). Генерал Уильям Донован — антикоммунист и прекрасно понимал, что Америка и все ее западные союзники не выиграют войну против держав оси без Красной Армии, но он всегда был озабочен «сдерживанием мирового коммунизма». (Наследником его антикоммунистических идей стал помощник Донована в Швейцарии Аллен Даллес, который довел трагический для Америки антисоветизм своего босса, «Дикого Билла», до антисоветской и антикубинской истерии в Заливе свиней в конце 50-х годов.)