Из книги генерала Паттона «Война, которую я знал»

Из записи в дневнике от 4 января 1945 года: «Мы еще можем проиграть эту войну».

Его звали Юрген Ламмерс, и он был почти полным антиподом Виктора — ровесник, выпускник филологического института в Берлине, он специализировался на английском языке, получил звание лейтенанта, попал в разведку, только в разведку эфира. Он ехал в штаб Моделя со сводкой радиоперехвата из Дивизиона особого назначения, расположенного в Кроненбурге. По собственному почину, зная влечение Виктора к «языкам», Эрик перехватил его близ лесной дороги, где он спасался от бомбежек.

Больной Виктор допрашивал «языка», лежа на нарах. И этот «язык» оказался весьма словоохотливым. Вообще из тринадцати «языков», которых приходилось допрашивать Виктору, лишь один считал, что молчание — золото, а прощаясь с жизнью, крикнул «Хайль Гитлер», все остальные были и сговорчивее, и разговорчивее — не то что два-три года назад. С некоторыми даже было приятно побеседовать. Но почти все они знали обидно мало. Это полковой или дивизионный разведчик довольствуется сведениями в масштабе полка или дивизии. Разведчику калибра Виктора требовалось, чтобы «язык» имел не «кочку» зрения, а точку зрения, то есть видел дальше своего носа.

«Слухач» Ламмерс, благодаря служебному положению и секретной работе, многое рассказал Виктору. В своем дивизионе он переводил перехваченные и расшифрованные тексты, регистрировал их, составлял сводки радиоперехвата.

Набивая себе цену, он выкладывал:

— Американцы беспечны до изумления. Они понятия не имеют о радиодисциплине, не говоря уже о радиомолчании, целиком полагаются на примитивные переговорные таблицы и на жаргон. Мы подслушиваем все рации джи-ай, установили дислокацию всех их штабов и частей. Американцы наивно верят, что мы не понимаем их военный сленг, а у нас имеются кадры работников, подолгу живших в США и прекрасно знающих этот сленг. Некоторые служили в американской армии. Мне известна одна тайна: еще до этой кампании в Арденнах мы подслушивали и разговоры американской армии на маневрах в Луизиане и Теннесси, хотя там они пользовались маломощными рациями ближнего действия. Дело в том, что ионизированные частицы в стратосфере отражаются от слоя Хэвисайда. Благодаря радиоперехвату, мы следили за перебросками американских войск в Англию перед высадкой в Нормандию. В Арденнах мы смогли засечь почти все артиллерийские дивизионы и батареи, вплоть до отдельных орудий, поскольку сами выходили клэром в эфир.

Поскольку разговор шел не по-немецки, а по-английски, слушавший их Эрик взволнованно спросил:

— Скажите, а артиллерию сто шестой пехотной дивизии вы тоже засекли?

— Разумеется, — ответил Ламмерс.

— Великий боже! — прошептал Эрик.

Теперь он понял, почему его дивизион был так быстро разгромлен и почему ему удалось так долго продержаться со своим орудием номер четыре, которое было передвинуто им в последнюю минуту перед тем, как крауты пошли в наступление.

— Нам известно из допроса американских пленных, что их поражала точность нашей стрельбы и некоторые командиры посылали солдат в свой тыл, чтобы искать вражеских наводчиков. Но артиллерийские наводчики в вашем тылу были нам, как правило, не нужны, потому что мы все знали о вашей артиллерии из радиоперехвата. Это особенно важно сейчас, когда у нас осталось мало самолетов-разведчиков, да и зачем рисковать этими самолетами для обнаружения целей! Благодаря успехам радиоразведки мы смогли накрыть в первый же день штабы и другие важнейшие объекты...

— Ну как? — спросил Эрик Виктора после допроса, — Интересные сведения?

— Самое интересное, — с лукавой улыбкой ответил Виктор, — что вы, американцы, оказывается, большие аккуратисты по части рытья отхожих мест — немецкая фоторазведка по количеству отрытых вами уборных с точностью до отделения определяла численность живой силы!

Эрик долго хохотал, пока не сообразил, что дело-то вовсе не шуточное.

Все эти первые дни нового, 1945 года Виктор, борясь с проклятой хворью, слушал работавший от аккумулятора радиоприемник, настраиваясь в основном на американские радиостанции в Европе. Встреча с Эриком показала ему, как плохо он знает Америку и американцев, и он стремился поскорее восполнить пробелы в своем образовании, уже сознавая, что многое, очень многое в послевоенном мире будет зависеть от отношений между двумя великими державами.

Отзвук арденнского побоища он улавливал во множестве сообщений. Впервые за всю войну армия США объявила о призыве юношей моложе девятнадцати лет и мужчин старше двадцати шести. Число призывников также увеличивалось. Снова вводились ограничения в производстве товаров массового потребления. Строже применялась карточная система. Адмирал Эрнест Кинг, главнокомандующий ВМФ США, мрачно предсказывал, что война с Германией протянется по меньшей мере до 1946 года. Число убитых и раненых на войне американцев составляло уже около 60 тысяч человек. Военные стратеги США предупреждали против неоправданного оптимизма, пугали слухами о подготовке сотен тысяч немцев-фанатиков для партизанской борьбы в системе «Вервольф», уверяли, что нацисты будут еще долго сражаться в неприступном «Альпийском редуте». В Нью-Йорке и Филадельфии народ возмущался тем, что по радио рекламируют похоронные бюро, сведения о них передавались сразу после передачи невеселых сообщений с Арденнского фронта: «Никогда не знаешь, когда твой дом посетит несчастье. Готовьтесь сегодня! Покупайте семейные участки на лучших кладбищах!..»

Но в целом жизнь в Штатах оставалась удивительно мирной, несмотря на «огороды победы» и животноводческие фермы в городах, на 60 тысяч добровольцев гражданской обороны и сбор бумаги и другого утиля силами школьников. Американки жаловались, что нейлоновые чулки стоят целых пять долларов на «черном рынке» (из нейлона шили парашюты), красили ноги специальной краской. Мужчины заявляли протест, уверяя, что крашеные ноги пачкают им брюки. Ссылаясь на нехватку тканей, модельеры, заручившись поддержкой молодых женщин, вводили «голокожий стиль» — юбки на четыре дюйма выше колен, обнаженные спины и руки, рискованные декольте, купальники, умещавшиеся в спичечном коробке. Дамы Америки, оказывается, с нетерпением ждали освобождения Франции, чтобы наконец-то, впервые с 1940 года, ознакомиться с последним криком парижской моды. Еще до вторжения многие из них раздобыли контрабандой парижские журналы мод и с ужасом увидели, что парижанки, и не думая об экономии военного времени, шили себе с неизменным шиком самые экстравагантные платья! Нью-йоркские модельеры и кутурье решили, что журналы эти явно предназначены для коллаборационисток или же они подкинуты нацистами-пропагандистами с целью дезинформации. Пусть, мол, американки подрывают свое моральное состояние, тоскуя о запрещенных военным законом модах. Коварный трюк нацистских гроссмейстеров психологической войны был своевременно разоблачен. Но когда Париж освободили, американки убедились, что журналы мод не врали.

Много говорилось о трудностях военного времени. Почти начисто перевелась домашняя прислуга. Позакрывались многие прачечные. Американкам среднего класса — — о ужас! — впервые пришлось стирать белье дома. Отели и мотели в городах-курортах были переполнены. На бега нельзя было достать билет. Стремясь сгладить нехватку бензина, правительство выпустило плакат: «Ходите пешком — будете красивыми!» Не зная, куда девать деньги, разбогатевшие подрядчики скупали картины американских авангардистов и беженцев из Парижа — Шагала, Дали, Леже, Эрнста, Липшица, Бретона...

На Бродвее платили бешеные деньги за спектакли «Спокойной ночи, дамы!». Этот бурлеск был основан на старом фарсе 20-х годов — «Женский вечер в турецкой бане» — и сильно походил на стриптиз. Но там же, на Бродвее, давали и «Отелло». Самой популярной книгой 1944 года была «Навсегда Эмбер» Катрины Уинзор — история сексуальных похождений девицы времен Карла II. Об этой книге Хемингуэй сказал, что он никогда не знал, что за столь малые деньги можно купить столько дерьма. В кинотеатрах на 42-й улице показывали фильм по известному роману самого Хемингуэя «По ком звонит колокол», из которого, по признанию режиссера, были тщательно изъяты все раздражающие моменты. Почти все «академические» премии Голливуда достались в 1944 году фильму с участием Бинга Кросби.

Но лавры Бинга украл почти целиком молодой Фрэнк Синатра — самый популярный кумир Америки после Линдберга и Рудольфа Валентине. Выступления его сопровождались массовой истерией. Кумиром чуть меньшего калибра, взамен без вести пропавшего Глена Миллера, стал джазист Гарри Джеймс. Молодежь отплясывала под его темпераментную музыку «джиттербаг» до полного физического и нервного истощения.

Цензура во главе с офисом Хейза вела упорные арьергардные бои на голливудском фронте. Хейзу удалось наложить запрет на чересчур тесные свитеры на экранах страны, но повсюду в армии джи-ай вывешивали фотографии грудастенькой Джейн Рассел. После судебных процессов Чаплина в Голливуде судился бесшабашный Эррол Флинн, герой таких кинобоевиков, как «Капитан Блад» и «Робин Гуд». Он умудрился соблазнить и оставить с ребенком продавщицу сигарет в зале ожидания лос-анджелесского суда. ФБР подозревало 35-летнего Флинна в том, что он немецкий шпион. В Голливуде, смеясь, говорили, что будуарные похождения и съемки не оставляют ему времени на шпионаж. ФБР занималось также делом кинозвезды Хедди Ламар — поступили доносы, что в своем родном городе — Вене — она участвовала в оргиях с Гитлером и Муссолини.

Среди военных американских фильмов Эрик на первое место ставил «Касабланку».

— Мой любимый актер — Хемфри Богарт. Ты, конечно, знаешь, видел его? Хэмфри Богарта?

— Никогда. Звуковые американские фильмы у нас редко показывали. Помню лишь «Большой вальс», «Сто мужчин и одну девушку», «Новые времена» и «Огни большого города» Чаплина... — Виктор помолчал, задумавшись. — Очень грустно становится, когда подумаешь, что нам с тобой, быть может, не суждено больше увидеть ни одного фильма. Но нет, я не верю, что у краутов отлита пуля с моим именем!..

Америка зачитывалась комиксами о «супермене», хотя воевала против арийских юберменшей. Дефицитную бумагу Америка тратила не столько на комиксы и прочие печатные издания (100 тысяч тонн в год), сколько на рекламу (миллион тонн). Настал золотой век рекламы, хотя телевидение еще не ворвалось в быт, в американский образ жизни.

Один военный репортер протестовал против выселения по приказу военного министерства военных инвалидов и раненых из Палм Бич, штат Флорида, в пустынный штат Индиана вследствие жалоб владельцев отелей, землевладельцев и богатых граждан, считавших, что наличие калек и увечных в городе-курорте портит вид курорта и лишает их законных прибылей.

После трех лет «военных ограничений» американцы, разбогатев, потянулись к прежней жизни. Пресса назвала национальной героиней одну женщину, которая в ответ на плохой сервис в ресторане в Кембридже, штат Массачуссетс, перебила все тарелки, услышав стандартное оправдание официанта: «Война!»

И вдруг как взрыв секретной бомбы Гитлера — Арденны! Администрация, считая аморальным всеобщее веселье, когда в Арденнах тысячами гибли сыновья Америки, приняла ряд мер: был введен комендантский час для ночных клубов, бурлесков, дансингов, баров и ресторанов, все злачные места стали закрываться в полночь. Но тут посыпались протесты со всех сторон — жаловались военнослужащие-отпускники, профсоюзы. Мэр Нью-Йорка Фиорелло Ла-Гардиа пытался продлить веселье на час. Пришлось вмешаться самому президенту. Мэр подчинился. Но, словно в «ревущие двадцатые годы», как грибы после дождя появились нелегальные «забегаловки», крепла мафия...

Сенатор Джеральд Най, республиканец и в прошлом непримиримый изоляционист, заявил, что Германия, как суверенное государство, должна иметь свободу выбора: если она пожелает после поражения остаться нацистской, пусть таковой и остается.

Джон Фостер Даллес, международный адвокат Уолл-стрита, высказывался в пользу поддержания послевоенного мира силами США как международного жандарма.

Американское радио с глухой тревогой говорило о перспективах мирного времени. Куда денутся пятнадцать миллионов рабочих, занятых сейчас в военной промышленности, при переводе индустрии на мирные рельсы? Один обозреватель жаловался, что уже сейчас, в начале 1945 года, десятки и сотни тысяч рабочих, несмотря на жалобы военных подрядчиков, расстаются с работой на военных предприятиях, чтобы перейти на постоянную, пусть и менее высоко оплачиваемую мирную работу. Более чем вдвое вырос доход среднего американца за годы войны, но что ждет его с приходом мира? Страх капиталистов перед миром вызвал падение акций на бирже. Куда пойдет Америка? Что хорошо для «Дженерал моторс» — хорошо для Америки! Уэндел Уилки звал к дружбе с Советским Союзом, к широкой демократии, к борьбе с расизмом. А Уолтер Липпман призывал военно-промышленный комплекс и перепуганного обывателя к империалистическому наступлению, к завоеванию мирового господства, к политике блоков, к сохранению и увеличению военной силы Соединенных Штатов.

Куда, за кем пойдет Америка?..

Слушал Виктор и Берлин.

Странное дело — вначале Берлин кричал о победах, теперь — лишь о поражениях, нанесенных врагу: сбиты эскадрильи самолетов союзников, уничтожены дивизии «жидо-монголо-большевиков».

«Говорит Ганс Фриче! Пусть весь мир ищет на картах Арденны! В Арденнах мы начали громить наших западных врагов, там мы и довершим их разгром!.. Веря непоколебимо и беззаветно в нашего гениального вождя Адольфа Гитлера, мы спасем родину, свободу, отечество и жизненное пространство для великого германского народа!..» «Гитлерюгенд! Выкати грудь, подними лоб навстречу солнцу и пулям врага! Вперед — мы смехом встречаем смерть!..» «ПОБЕДА ДОСТАЕТСЯ СИЛЬНЕЙШИМ! А сильнейшие — это мы!.. Сопротивление бельгийских и прочих так называемых партизан будет сломлено грозным порывом тевтонского бешенства, который откликнется в далеких поколениях неполноценных рас!.. С нами бог!.. Солдат вермахта так же вечен, как солнце, луна и немецкий дуб!.. Ни шагу назад, вперед, камрад солдат!.. Евреи никогда не пахали землю!.. Хайль дер фюрер!.. Чувство вины и раскаяния чуждо сильной арийской личности!.. Кровь, кровь, кровь — пусть льется кровь потоком, плевать нам на свободу!.. Мы славим господа бога и канцлера Адольфа Гитлера, ибо знаем, что только он, создав «Новый порядок», обеспечит нам вечный мир и жизненное пространство для нашего народа!.. Только фюрер заставил нас слиться с жизнью животных, растений, самой земли!.. Да, мы убивали на этой войне — ради нашего народа, нашей молодежи, нашего будущего!.. На кону сейчас — наша свобода и честь, немецкая душа, ее внутренняя субстанция!.. Дети и женщины! Все на врага!.. Мы доказали под Москвой, Сталинградом и Эль-Аламейном, что мы — высшая раса в Европе, во всем мире! Восточные жидо-комиссары и западные плутократы будут сокрушены!.. Умереть в бою — значит стать бессмертным в памяти фатерланда!.. Нашему поколению будут завидовать потомки и через тысячу лет... Верный фюреру и фатерланду, храня верность воинской присяге... Во имя народа и рейха!.. Чурайтесь безродных интеллектуалов марксистско-еврейской субстанции!.. От еврея одна вонь, а вонь отравляет воздух!.. Когда-нибудь наши враги скажут нам спасибо за то, что мы расправились с европейским еврейством!.. А если мы что-то и недоделали, то только по их вине!.. Так поклянемся же остаться немцами до конца!.. Хайль дер фюрер!..»

— Просто уши вянут! — заключил Виктор. — А вот идея! Ребята! Как бы нам наладить подслушивание разговоров Моделя по телефону!...

Нейлоновый купол парашюта запутался в кроне громадной арденнской сосны. Пилот «черной вдовы» — ночного истребителя, сбитого метким огнем 88-миллиметрового орудия, стоявшего на опушке леса близ Мейероде, висел в нескольких метрах от голого ствола сосны. Перерезать тугие стропы? Но он висит слишком высоко — до земли не меньше тридцати футов. Грохнешься, ноги переломаешь. В Арденнском лесу догорали обломки «черной вдовы» — «Пи-61», самого лучшего и мощного из американских истребителей, конструкции и фирмы Джона Нортропа... Кругом было тихо. Эскадрилья улетела обратно в Реймс. Лес замер в предвечерней тишине. Сверху сыпала ледяная морось. Похоже, что ночью прихватит мороз. Неужели ему суждено погибнуть в этом лесу? К утру он замерзнет — это как пить дать.

Он плотнее застегнул «молнию» коричневой кожаной куртки на меху. Чересчур легка куртка, не спасет она его. Дело, кажется, швах. До своих на самолете совсем недалеко, а пешком по вражьему тылу? Миль, пожалуй, пятьдесят по прямой. А тут горы, ущелья... Никогда не верил он, что такое может случиться с ним. Замерзнет, как индюшка в морозильнике! Будь они прокляты, эти Арденны! Черт бы побрал этот Сен-Вит, но разведка донесла, что в городке остановилась танковая колонна, а он разглядел при свете своих ракет, пока его не отогнали зенитным огнем, одни лишь развалины...

Что, если здесь, в лесу, появятся крауты? Он достал свой «смит-вессон» из кобуры, взвел курок и, покрутив в руках, сунул обратно в кобуру, но не застегнул ее. Он не знал еще, как поступит, если придут немцы. Неужели выход один — палить трассирующими, привлечь краутов, сдаться им в плен...

Промозглый ветер, гулявший под кронами мачтовых сосен, чуть покачивал его на стропах. А что, если раскачаться и как-нибудь ухватиться за ствол? Он начал раскачиваться, но наверху грозно затрещали сучья. Нет, брякнуться с такой высоты он не рискнет.

Виски! Ведь у него целая фляжка бурбонского! Быть может, гнали это виски из кукурузы его родного штата!.. Надо растянуть ее до утра...

На рассвете пилота «черной вдовы» сняли с сосны крестьяне из ближайшей деревни. Они заметили, что летчик спустился в лес. Не побоявшись полицейского часа, за нарушение которого им грозил расстрел, трое пожилых валлонцев с топорами и веревками всю ночь искали его в лесу. Но только после позднего январского рассвета заметил его один из валлонцев. Он висел, как привидение, весь запорошенный снегом. Самый крепкий из валлонцев разулся, скинул куртку и, рискуя сорваться, кое-как взобрался вверх по толстому стволу. Дальше все шло как по маслу. Валлонец-верхолаз бросил полуживому американцу веревку, подтянул его к дереву, обвязал веревкой ствол дерева и спустил летчика на веревке вниз, где его подхватили крепкие и надежные руки друзей.

Американец полез в карман и вытащил большой шелковый платок с надписями под звездно-полосатым флагом на немецком, французском, голландском, фламандском и валлонском языках. Старший из валлонцев прочитал вполголоса, опасливо озираясь: «Я гражданин США. Я не говорю на вашем языке. Пожалуйста, помогите мне спастись... Мое правительство вознаградит вас!..»

Но по лицам валлонцев летчик понял, что им не надо никакой награды, что они готовы спасти его даже ценой своей жизни, что они — его союзники и друзья. И по обмороженным щекам американца покатились крупные горячие слезы — слезы невыносимого облегчения и сердечной благодарности.

А через несколько часов в дверь землянки постучали: ди-ди-ди-да! И в землянку ввалился Эрик со своей интернациональной командой. Возвращаясь с засады на шоссе, они встретили в лесу поджидавших их крестьян с американским летчиком.

— В нашем полку прибыло! — радовался вместе со всеми Король. — Мировой малый! Прыгнул ночью с «черной вдовы», когда она распустила огненный хвост. Всю ночь на сосне провисел, но сдаваться не собирался! Он немного обморозился — надо ему у Алоиза гусиного жира достать. Молодцы валлонцы! Двое в отряд просятся!.. У третьего — дети, но он готов нам сведения давать. Говорят, где-то тут, в деревне, прячутся двое англичан-летчиков, их тоже сбили. Пока немцы не накрыли, надо взять их в наш интернациональный отряд.

Кривой Карл, раздобыв где-то лыжи, уехал по одному ему известному адресу в поисках специалиста, который, по его уверению, не раз подслушивал телефонные разговоры немцев, подключая специальный дешифрователь к телефонным кабелям. Но к утру он вернулся с плохими вестями: этот специалист эвакуировался вслед за американцами.

Под вечер в прояснившемся январском небе появились вдруг, словно пришельцы с иных планет, два реактивных самолета: немецкий «Ме-262» и английский «метеор», который Виктор Кремлев видел впервые. У обоих самолетов из реактивных двигателей вырывались огонь и черный дым, и при первом взгляде казалось, что самолеты горят. С адским ревом и грохотом они нападали друг на друга — самолет с черными крестами и свастикой и самолет с тремя разноцветными кругами — красным, белым и синим, неуклюже бросались во все стороны, трещали пулеметами.

— Дьявольское зрелище! — проговорил, дрожа от волнения, Эрик Худ. — Словно ведьмы на ракетных помелах! Вот оно — лицо будущей войны! Выходит, англичан обогнали немцы...

— Нет, — поправил его разведчик, — англичане на месяц раньше бросили в бой свой первый «метеор». Еще в июле прошлого года они использовали его против самолетов-снарядов «Фау-1». Немцы обогнали англичан в серийном выпуске этих новых самолетов, — как ты говоришь, самолетов будущей войны, упаси нас от нее господь!

Виктор не мог не вспомнить, как охотился он за каждой крохой информации о «Ме-262». СД поручила ему помогать гестаповцу-цензору в редакции власовского органа «Доброволец». Разумеется, он проявлял повышенный интерес к секретным сведениям, отмеченным синим карандашом цензора. Цензор любил похвастать, что он владеет совершенно секретной информацией.

— Первым испытал этот самолет, — доверительно сообщил он Кремлеву, — наш лучший летчик-испытатель Фриц Вендель, работающий на профессора Вилли Мессершмитта. Полет продолжался всего двенадцать минут, но Вендель поставил новый мировой рекорд скорости: что-то около семисот пятидесяти километров в час! Двадцать шестого ноября сорок второго года этот самолет-истребитель показали Гитлеру, который был удручен тогда воздушными налетами англичан на Германию. Он приказал переделать истребитель в бомбардировщик, чтобы отомстить Англии и покарать ее. Потянулась работа по перекройке истребителя. Пришлось повесить на него добавочные баки с горючим. Долго ломали голову над бомбовым прицелом для сверхскоростной машины, но так толком ничего и не придумали. Наконец фюрер понял, что дальше тянуть нельзя, и велел вернуться к истребительному варианту.

Весь этот штабной материал Кремлев передал шифрорадиограммой Директору в Центр. Ответа никакого не получил. Запросов по реактивной авиации тоже. Решил, что опять опоздал, что Центр давно получил эти сведения от других, более расторопных разведчиков.

Увы, такое случается довольно часто — разведчик, как говорится, костьми ложится, чтобы добыть важные сведения, а потом оказывается, что эти данные нужны Центру как прошлогодний снег. И ничего тут не поделаешь.

— Странно, — задумчиво произнес Худ, — что в небе не видно наших реактивных самолетов. И про ваши тоже ничего не слышно. Неужели мы отстаем в развитии военной авиации?

— Думаю, — поразмыслив, высказался Кремлев, — что наши сейчас ставят на испытание самолеты. Смотри, смотри! Англичанин струсил, повернул обратно в Англию!..

— Значит, горючее у него кончается, — великодушно решил Худ.

Посланный в разведку одноглазый Карл неожиданно вернулся не один, а с высоким незнакомцем с тонкими усиками и завязанными под беретом глазами.

— Знакомьтесь! — весело проговорил Карл, снимая с незнакомца повязку. — Луи Шаброль по кличке д'Артаньян — командир французского партизанского отряда в Арденнах, наш южный сосед.

— Капрал Шаброль к вашим услугам! — лихо козырнул француз. — Бежал с семью военнопленными из лагеря под Бонном в ночь на пятнадцатое декабря. Вслед за перешедшими в наступление бошами пришли в эти бельгийские леса. Подобрав кое-какое оружие, решили создать партизанский отряд из бывших солдат бывшей французской армии. Как говорится, лучше поздно, чем никогда. Лучше быть партизанами одиннадцатого часа, чем вовсе не быть партизанами. Помогите, ребята, оружием, боеприпасами — Карл говорит, что у вас тут уйма американского оружия валяется в лесах, среди кустов растут автоматы и пулеметы, а на деревьях — патроны и гранаты. Взамен можем подбросить мороженую конину и «фанту» в неограниченном количестве.

Француза накормили с дороги, забросали вопросами. Пока отряду д'Артаньяна нечем было особо похвастать: несколько раз обстреляли бошей, захватили, устроив перед Новым годом засаду, грузовой «опель», весь загруженный ящиками с бутылками. Обрадовались — думали, вино, а в ящиках оказалась одна немецкая «фанта». Капрал принес с собой две бутылки для пробы. Вот они, пожалуйста! Рации, разумеется, у французов и в помине не было. Жили они в шалаше, на семи ветрах, грелись у костра.

Теперь француз спрашивал, а отвечали хозяева Буллингенского леса. У французов не было даже радиоприемника, они ничего не знали о положении на фронте. В деревнях ходили разные слухи.

Допив чай, француз попросил принять их семерку в отряд, но Эрик, поразмыслив, сказал:

— Пока действуйте отдельно. Мы вам поможем чем можем: оружием, боеприпасами. Сами видите, землянка у нас битком набита. Конечно, можно новую вырыть, но на это уйдет минимум три-четыре дня, а за это время наши, пожалуй, вернутся. Да и с точки зрения тактики нет смысла объединяться. У нас тут назревают облавы.

— Кое-кто у нас, — нахмурившись, сказал Шаброль, — агитирует за то, чтобы перейти фронт, вернуться во Францию, а я им говорю, что четыре года ждал в плену, мечтал, что убью хоть одного боша, а мы пока ухлопали всего только троих и, быть может, нескольких ранили. С таким боевым счетом стыдно землякам на глаза показываться. Эта заварушка в Арденнах, говорю я своим, для нас, «хефтлингов», манна небесная!.. До нас, когда мы были в Германии, доходили слухи, будто макизары чудеса творили, но толком мы ничего не знаем...

Капралу наперебой стали рассказывать о подвигах французских партизан. Виктор, Карл, Эрик — всем им было что рассказать.

— Один франтирер из Компьенского леса, — вспоминал Карл, — охотился за самим фельдмаршалом Роммелем. Это было в середине июля. Как раз тогда получили новенькую пластиковую взрывчатку из Лондона и магнитные мины в черных бакелитовых чехлах. Ставь их хоть на час, хоть на три. Франтиреры заминировали полотно под Монбельяром. Личный поезд Роммеля должен был свалиться под откос прямо в речку. И надо же было так случиться, что ребята чересчур много болтали, о поезде Роммеля услышали английские агенты, вызвали бомбардировщиков, поезд спрятался в тоннеле, а Роммель умчался на машине!.. Потом они пытались в прошлом году убить в Париже самого Рейле — шефа контрразведки абвера, чей штаб находился в отеле «Лютеция». Опять сорвалось...

— Да что ты ему рассказываешь про неудачные операции! — прервал его Эрик. — Нам пленные крауты с ужасом рассказывали, что у них творили в тылу маки! Они почти все дороги перекрыли! Бронепоезда захватывали! Давали нам полные и точные сведения о краутах, первыми освободили Париж!

— Верно! — поддержал его начальник штаба. — Во всей Франции тогда говорили о взрыве на электростанции в Ларжантье, из-за которого фрицам пришлось приостановить производство алюминия для самолетной промышленности, о выходе из строя железнодорожной линии Гренобль — Лион. А ведь начинали с мелких делишек: подсыпали сахар в бензин, песок — в мотор, перерезали телефонный кабель.

— Значит, не сдалась Франция! — со слезами на глазах произнес капрал Шаброль.

— Патриоты вашей страны спасли национальную честь Франции, — торжественно заверил Эрик французского партизана. — В Нормандии нас было сначала мало, и немцы могли бы утопить нас в море как котят, но ваши франтиреры, ваши макизары задержали минимум на двое суток подброску германских дивизий, пока мы не утвердились на плацдарме. Некоторые дивизии краутов запоздали на десять дней. Другие вообще не прибыли в Нормандию. Можно смело сказать, что нас спасли русские своим наступлением и французы своими партизанскими действиями.

Через много лет Виктор будет вспоминать эти слова Эрика Худа, когда узнает, что и генерал Эйзенхауэр, не доверявший в начале войны ни русским, ни французам, скажет то же самое. И прибавит, что «действия Сопротивления во Франции укоротили войну на девять месяцев».

— Я слышал, — начал Карл, — как в Альпах партизаны с помощью взрывчатки обрушивали тонны снега на головы бошей, целые колонны гибли в снежной ловушке.

— Нельзя забывать, — сказал Виктор, — что на сторону партизан с первых дней высадки в Нормандии стали перебегать тысячи «фрайвиллиге» — власовцы и легионеры. Им давали возможность искупить вину и посылали их на самые опасные задания.

— Французы и мы называли их всех «монголами», — усмехнулся Карл. — Пока они не смывали позор кровью, мы относились к ним не лучше, чем к собственным предателям. Но надо отдать им должное — многие из них сдавались в плен и шли на любое задание...

— Крауты совсем озверели, — перебил его Эрик. — В партизанских районах они совершали карательные налеты и гнали впереди себя женщин-француженок и их детей. Вот когда я понял, что такое нацисты!

Что такое фашисты, Виктор знал давно. Последний раз он столкнулся с ними в районе Веркора в конце июля. Тамошняя трагедия напоминала варшавскую. Безответственные призывы к восстанию привели к полному уничтожению всех патриотов, оказавшихся без необходимых средств для обороны. Генерал Штудент выбросил своих парашютистов-десантников на плоскогорье под Веркор. Помощь повстанцам не приходила. Да она и не планировалась союзниками. Батальон власовцев на глазах Виктора помогал эсэсовцам добивать повстанцев. Как и в Варшаве, иные власовцы старались жестокостью перещеголять СС.

Согласно приказу Рундштедта, все французские партизаны объявлялись вне закона, поскольку франко-германское соглашение о перемирии 1940 года запрещало любые враждебные действия французов против вермахта.

— А все-таки, несмотря ни на что, хорошее было время, — неожиданно изрек Карл. — Всю жизнь будем вспоминать мы эту войну. А что? Когда я взорвал под Льежем пилон высоковольтной линии — триста тысяч вольт! — я понял, что жил недаром на этой земле!

Эрик отвел в сторону Виктора:

— Слушай, начальник штаба! Давай отдадим д'Артаньяну винтовки и карабины...

— Ты же говорил, что это оружие ни к черту не годится! — возмутился Виктор. — Опять, значит, на тебе, боже, что нам негоже?!

— О'кей, о'кей! — устыдился Эрик. — Подкинем один ЛМГ, пару БАРов, термитных гранат...

— Ох и прижимист дядя Сэм! — засмеялся Виктор.

Перед сном Виктор поспорил с Эриком: чьи летчики лучше? В первое время они постоянно спорили. Увидят, например, самолет в небе, и сразу же вспыхивает спор: чьи самолеты лучше? Чьи летчики лучше? Заводились с пол-оборота. Почти всегда оставались при своем мнении. Подчас дулись после спора. Но до кулаков дело не доходило. Потом, притеревшись друг к другу, стали терпимее. Последний крупный спор был из-за летчиков.

Эрик стоял на том, что американские летчики, танкисты и вообще все американцы, которые «рождаются с гаечным ключом в руке», лучшие, а русские только недавно сели на американские автомашины и трактора, не говоря уж о самолетах. Кремлев же доказывал, что и самолеты и танки советские намного лучше американских, и летчики тоже.

— Эй, начальники! — заворчал Айдахо Джо. — Дайте хоть спокойно поспать христолюбивому воинству!

Часто будет Кремлев вспоминать этот спор, когда после войны узнает, что первый американский ас на Тихоокеанском театре военных действий Ричард Бонг сбил сорок японских самолетов, а первый ас Европейского театра Роберт С. Джонсон закончил войну со счетом двадцать семь сбитых немецких самолетов. А наш Александр Покрышкин сбил пятьдесят девять! А Иван Кожедуб, ровесник Джонсона, двенадцатикратный ас, нащелкал шестьдесят два! Больше половины авиагруппы Люфтваффе! То есть почти в два с половиной раза больше, чем Джонсон.

6 января 1945 года

Полковник Уордек, развалясь в кресле и попыхивая непременной сигарой, молча, насупившись, слушал пятидесятилетнего генерал-лейтенанта сэра Брайана Хоррокса, командующего 30-м корпусом армии его величества. Генерал рассказал о недавнем налете германской авиации, об опасных прорывах немцев в Арденнах. Он волновался и потел, ибо не было на свете человека, перед которым бы он так преклонялся, благоговел, как перед этим низкорослым и жирным полковником Уорденом. Полковник был так стар, что его давно следовало отправить в отставку или произвести в генералы. Однако полковник прилетел из Лондона на «ланкастере», и сам Монти не без подобострастия первым отдавал ему честь.

— Контрнаступление американцев в Бастони не дает пока желаемых результатов. Правда, я возлагаю большие надежды на боевую и испытанную вторую танковую дивизию генерала Хармона. Она действует здесь, — показал он на карте, — западнее шоссе Льеж — Бастонь. Генерал выбросил вот сюда танковый десант. У меня безупречно дерутся ветераны высадки в Нормандии — шестая десантная дивизия. Правда, мешают туман и гололед. Паттон, как всегда, недостаточно стоек, как и вообще американцы. Их командование, словно не понимая английский язык, плохо прислушивается к фельдмаршалу Монтгомери...

— Фельдмаршал, — сказал, сердито жуя потухшую сигару, полковник Уорден, — сделал бы лучше, если бы сам точно выполнял мои указания, а не раздражал излишне Айка. Пора бросать эти имперские замашки... — Он почесался. — Клянусь богом! Кажется, я опять подхватил на фронте вшей!..

Генерал участливо взглянул на полковника, готовый принять к сведению любое его указание, выполнить самый невероятный его приказ. Как же! Этот вшивый полковник — спаситель Англии! Он выручил ее в дни первого Дюнкерка, спас и сейчас, когда Англии грозил второй Дюнкерк. Порой он выдавал себя за командора королевских военно-воздушных сил, принимал и другие обличья.

— Как дерутся американцы?

— Несколько лучше, чем раньше, — ответил генерал, склонный, как и все англичане, скорее к недомолвке, чем к преувеличению. — Мне докладывали о том, как один солдат-янки не убежал из своего индивидуального окопа и стрелял из базуки в танк. Но базуки «тигра» не берут. «Тигр» стал крутить гусеницами, утюжить его окоп, но примороженная земля мешала немцам-танкистам раздавить американца. Тогда «тигр» сел на окоп, как клушка на яйца, ревя мотором, выпуская выхлопные газы. Через несколько минут, сэр, солдат превратился в рубленый бифштекс.

— А ведь танки эти, — сказал полковник, — изобрели мы еще в ту, «великую войну»!

За дверью кабинета послышались чьи-то шаги. Это наверняка был телохранитель полковника из Особого отдела Скотленд-Ярда.

— Потрясающая история, генерал, — сказал полковник, взмахнув сигарой, словно жезлом. — Я бы посмертно наградил этого солдата Крестом Виктории. Увы, он никогда не узнает, что кресты эти отлиты из бронзы русских пушек, взятых нами в Крымской войне. Побольше бы нам таких воинов. И джерри, надо отдать им должное, умеют воевать, как мы убедились еще в ту войну. Самые лучшие солдаты на свете — я всегда это говорил и буду говорить. Я телефонировал сегодня Айку — он не очень обнадежил. Скажите откровенно, каковы наши шансы на успех в Арденнах? Предупреждаю, генерал, от вашего совета зависит очень многое. Такого испытания союзники еще не знали. Не впервые готов я положиться скорее на русских, чем на янки, а их сейчас намного больше, чем нас, и будет еще больше.

— Слишком много неизвестных факторов, сэр. Слишком много сюрпризов со стороны Гитлера. Что еще достанет из мешка этот Санта-Клаус? Новые ракеты, газы, супербомбы? Нет, слабы мы еще против немцев. Все висит на волоске, сэр.

— Хорошо, генерал, — словно решившись на что-то очень важное, произнес полковник Уорден, проведя ладонью по знаменитой лысине, известной всему миру, — вы свободны. Пусть Монтгомери свяжется со мной при первой возможности. Я должен написать письмо... — Он вздохнул: хотелось поскорее выпить, но сначала надо написать несколько писем. И Черчилль — ибо это был он — написал два письма: одно, подготовительное, Адмиралу — президенту Рузвельту, другое — Дяде Джо — Сталину, или «Васильеву». Разумеется, он не обращался к Сталину как к Дяде Джо. Так он называл его (Джо — Джозеф — Иосиф) в переписке с Рузвельтом.

Написав эти письма, он достал флягу, отпил из нее три громадных глотка. Блаженно крякнул. Закурил.

Семидесятилетний Уинстон Спенсер Черчилль, сын лорда Рандольфа, умел пить. И в семьдесят лет никогда не терял он контроля над собой. С близкими людьми, ценя застолье, пил он много, мешая виски и бренди с шампанским и портвейном. При этом он был неразлучен с сигарами, выкуривая по три сигары в час на протяжении восемнадцати часов в сутки. И тем не менее дожить ему было суждено до девяноста одного года. Став вторично премьером Британии в 1951 году в возрасте семидесяти семи лет, Черчилль сохранял ясность ума и завидную энергию, хотя это был уже, конечно, не прежний Черчилль. Только пил он с почти прежним азартом, всегда запивая вино горячим куриным бульоном, который постоянно держал про запас его камердинер.

В 12-й и последней книге своих мемуаров под заглавием «Триумф и трагедия» Черчилль вкратце и с юмором опишет трагикомедию, разыгравшуюся при дворе короля Ибн Сауда вскоре после Ялтинской конференции, где он пристрастился к армянскому коньяку: «Возник ряд светских проблем. Меня предупредили, что в присутствии короля не разрешается ни курить, ни потреблять алкогольные напитки. Я немедленно поднял этот вопрос, заявив через переводчика его величеству, что если его религия запрещает ему курить и пить вино, то моим правилом жизни и абсолютно священным обрядом является курение, а также питие алкоголя до, после и, по мере надобности, в перерывах между приемами пищи. Король милостиво вошел в мое положение. Его личный носитель чаши из Мекки поднес мне стакан воды из ее священного колодца — самой вкусной воды, которую я когда-либо пивал».

Черчилль не впервые писал Сталину об арденнских делах. После начала этого проклятого наступления Гитлера он писал Сталину «личные и строго секретные послания» по югославскому вопросу, о секретной немецкой торпеде «Т-5», о фильме «Кутузов», подаренном Сталиным Черчиллю (в письме он остроумно заметил, что не станет показывать де Голлю фильм «Леди Гамильтон» и ожидает, что Сталин тоже не покажет французам «Кутузова»). Затем он поздравлял Сталина с днем рождения («Ваша жизнь весьма ценна для будущности мира...»). Потом опять о торпеде. Наконец, в письме от 24 декабря, он заявлял: «Я не считаю положение на Западе плохим, но совершенно очевидно, что Эйзенхауэр не может решить своей задачи, не зная, каковы Ваши планы. Президент Рузвельт, с которым я уже обменялся мнениями, сделал предложение о посылке к Вам вполне компетентного штабного офицера, чтобы ознакомиться с Вашими соображениями, которые нам необходимы для руководства. Нам, безусловно, весьма важно знать основные наметки и сроки Ваших операций. Наша уверенность в наступлениях, которые должны быть предприняты русской армией, такова, что мы никогда не задавали Вам ни одного вопроса раньше, и мы убеждены теперь, что ответ будет успокоительным; но мы считаем, исходя из соображений сохранения тайны, что Вы скорее будете склонны информировать абсолютно надежного офицера, чем сообщить это каким-либо другим образом». Потом он благодарил Сталина за трогательное поздравление его, Черчилля, с днем рождения. Потом всплыл англо-французский договор: Сталин не возражал, благодарил за высокую оценку «Кутузова». Снова — германская торпеда. Польские дела. Ох уж эти польские дела! Переговоры о будущей встрече в верхах. Горячие поздравления с Новым годом. Иногда Сталин становился похожим на ледовую шапку на арктическом полюсе — порой вроде и оттает, но всегда остается сам собой — ледяным сфинксом.

Черчилль долго надеялся, что ему не придется просить помощи у Сталина, по крайней мере до того, что кодировалось словом «Аргонавт», — до встречи в Ялте.

Черчилль не переставал удивляться иронии судьбы. Движимый своекорыстными интересами, он приложил все усилия, чтобы сделать Сталина своим союзником. Он, Черчилль, представитель славной аристократической английской фамилии, потомок великого полководца герцога Мальборо, победителя исторической битвы при Бленгейме в войне за испанское наследство, и — сын осетинского сапожника, большевик, преемник Ленина! Который, между прочим, помнит его, Черчилля, как злейшего врага молодой Республики Советов, организатора интервенции Антанты. И вот как распорядилось провидение, деваться некуда, надо идти на поклон к этому человеку, которого большевистская партия поставила во главе великого Советского Союза. Но ничего: он, Черчилль, еще свое возьмет, обязательно возьмет. Он еще покажет Сталину и Советам!...

И все-таки, «при всем при том, при всем при том, при всем при том, при этом», как писал Роберт Бернс, Черчилль, индивидуалист и нонконформист, волей-неволей подчинился железной исторической необходимости, и потому, несмотря на все, эта переписка несомненно сыграла свою роль в достижении победы над державами оси. А началась она через несколько дней после назначения Черчилля первым лордом адмиралтейства. Тогда Франклин Делано Рузвельт первым написал письмо Уинстону Черчиллю как моряк моряку. Ведь Черчилль занимал пост первого лорда адмиралтейства еще в период 1911–1915 годов и вновь получил этот пост в 1939 году, а Рузвельт являлся министром военно-морского флота США во время первой мировой войны. Рузвельт не доверял своему Государственному департаменту и меньше всего американскому послу в Лондоне, рыжему миллионеру Джозефу Кеннеди, антибританские и профашистские симпатии которого были ему хорошо известны. (Этот самодур имел наглость без всякого на то разрешения заявить королю Георгу VI сразу после объявления Британией войны Германии, что Англия непременно проиграет войну и поэтому должна срочно капитулировать перед Гитлером, который только этого и ждет. Он мог бы добавить, что фюрер мечтает о том, чтобы в Белый дом въехал человек тех же убеждений, что и Джозеф Кеннеди. Рузвельту удалось отозвать «сукина сына» Кеннеди лишь в 1941 году. Черчилль тоже знал о взглядах Кеннеди, поскольку англичане раскрыли его шифр.)

Переписка «Большой двойки», а затем «Большой тройки» продолжалась пять с половиной лет, вплоть до кончины президента. Черчилль напишет 1161 послание Рузвельту и получит в ответ 788 писем и телеграмм. Для историков эта переписка трех лидеров антигитлеровской коалиции — «Великого альянса», по выражению Черчилля, — не имеет цены. Бесценна была она и для борьбы против общего врага.

Даже он, старый лис, никак не был подготовлен к той панике, что охватила высшие штабы западных союзников из-за наступления Гитлера в Арденнах, хотя теперь он ясно видел причины этой паники. Конечно, почили на лаврах, взращенных русскими победами на Восточном фронте, привыкли уповать на этих самых русских, взваливших на себя бремя сухопутной войны против вермахта, увлеклись авиацией и флотом, совсем забыли про необходимость иметь сухопутные, пехотные, черт возьми, резервы на Европейском театре военных действий. Айк с перепугу даже пригласил своих негров перейти из частей обслуживания во фронтовые войска. Но что такое пять тысяч негров! Монти теперь рвется к власти, по-прежнему не учитывая соотношение сил в англо-американском лагере, который все чаще называют американо-британским, разводит интриги. Де Голль носится со своим страсбургским паштетом. Тоже гусь! Айк прав, пугая союзников поражением на фронте из-за «бунта штабов». Позор! Какой позор для Запада! Ведь русские приковали к себе две трети вермахта!.. Неужели при этих условиях нельзя было обойтись без таких неприятнейших просчетов, обеспечить себе преимущество на будущих решающих для мира переговорах!..

А будущее не сулит ничего хорошего. Разве не ясно, что если русские, уже стоящие на границе Восточной Пруссии, в сотне миль от главной квартиры фюрера в Растенбурге, пойдут в наступление на Восточном фронте, — а они пойдут, пойдут! — англо-американцы не смогут предпринять хотя бы какой-никакой вспомогательный удар после чувствительной трепки в Арденнах.

И все же какой же это безумец — Адольф Гитлер! Слишком поздно взялся за ум, подумал о сепаратном мире. Раньше надо было думать. От этого политического трупа за Рейном уже смердит. Так нет, он еще надумал испортить позиции некоммунистического мира своим сумасшедшим наступлением!..

Как бы все это совсем не подорвало его позиции на конференции в Ялте!.. Скрепя сердце сел Черчилль за письмо — одно из самых трудных в его жизни...

Из книги Черчилля «Вторая мировая война», том 11

«В это время Эйзенхауэр и его штаб, конечно, были крайне озабочены стремлением узнать, смогут ли русские что-либо сделать со своей стороны, дабы облегчить давление на нас на Западе. Несмотря на все усилия наших офицеров связи в Москве, мы ничего не сумели добиться от соответствующих лиц. Эйзенхауэр, чтобы поставить этот вопрос перед советскими начальниками штабов наиболее эффективным способом, послал туда со специальной миссией своего заместителя главного маршала авиации Тэддера. Их надолго задержала погода. Как только я услышал об этом, я сказал Эйзенхауэру: «Вы можете столкнуться со многими задержками на штабном уровне, но я думаю, что Сталин даст мне ответ, если я спрошу его. Попробовать?» Он попросил меня сделать это, и я направил следующее послание...»

Еще до Нового года Черчилль, настроенный более оптимистично, писал Сталину, что западные союзники являются «хозяевами положения», и не просил помощи.

Из личного и строго секретного послания от г-на Черчилля маршалу Сталину

«...Я только что вернулся, посетив по отдельности штаб генерала Эйзенхауэра и штаб фельдмаршала Монтгомери. Битва в Бельгии носит весьма тяжелый характер, но считаю, что мы являемся хозяевами положения. Отвлекающее наступление, которое немцы предпринимают в Эльзасе, также причиняет трудности в отношениях с французами и имеет тенденцию сковать американские силы! Я по-прежнему остаюсь при том мнении, что численность и вооружение союзных армий, включая военно-воздушные силы, заставят фон Рундштедта пожалеть о своей смелой и хорошо организованной попытке расколоть наш фронт и по возможности захватить порт Антверпен, имеющий теперь жизненно важное значение...»

И вот теперь, 6 января, смирив гордыню, Черчилль снова писал Сталину.

Личное и строго секретное послание от г-на Черчилля маршалу Сталину

«На Западе идут очень тяжелые бои, и в любое время от Верховного командования могут потребоваться большие решения. Вы сами знаете по Вашему собственному опыту, насколько тревожным является положение, когда приходится защищать очень широкий фронт после временной потери инициативы. Генералу Эйзенхауэру очень желательно и необходимо знать в общих чертах, что Вы предполагаете делать, так как это, конечно, отразится на всех его и наших важнейших решениях. Согласно полученному сообщению, наш эмиссар главный маршал авиации Тэддер вчера вечером находился в Каире, будучи связанным погодой. Его поездка сильно затянулась не по Вашей вине. Если он еще не прибыл к Вам, я буду благодарен, если Вы сможете сообщить мне, можем ли мы рассчитывать на крупное русское наступление на фронте Вислы или где-нибудь в другом месте в течение января и любые другие моменты, о которых Вы, возможно, пожелаете упомянуть. Я никому не буду передавать этой весьма секретной информации, за исключением фельдмаршала Брука и генерала Эйзенхауэра, причем лишь при условии сохранения ее в строжайшей тайне. Я считаю дело срочным».

О приведенном выше послании Черчилля с просьбой о помощи всемирно известный английский юрист Д. П. Притт, лауреат Международной Ленинской премии «За укрепление мира между народами», писал через много лет:

«В этом несколько тревожном положении мистер Уинстон Черчилль, который несет свою долю ответственности за то, что он заставил советские народы ждать почти три года — с невероятными жертвами — открытия второго фронта, обратился, естественно, к Сталину с просьбой о помощи».

Как человек чести, каких немало в английском народе, юрист Д. П. Притт никогда не забывал о неоплатном британском долге перед Красной Армией.

Эрик, Виктор, все в землянке слышали выступление президента Рузвельта в конгрессе США. В своей речи он дал высочайшую оценку Советскому Союзу и его роли в войне. «В будущем, — торжественно поклялся президент, — мы никогда не должны забывать урок, полученный нами. Мы должны иметь друзей, которые будут так же сотрудничать с нами в мирное время, как они сражались на нашей стороне в войне...»

Эрик вскочил с нар, подошел к Виктору и стиснул ему руку.

— Я целиком присоединяюсь к предыдущему оратору, — улыбнулся Эрик.