31 декабря 1944 года
«Ди-ди-ди-да!» — раздался стук в дверь. Ребята пришли возбужденные, веселые. Землянка сразу наполнилась разноязычным говором.
— Мы разбили три машины БМВ по две с половиной тонны, — гордо сообщил Эрик Виктору. — Один «даймлер-бенц». Взяли продукты! Это была какая-то интендантская часть.
— И он их отпустил! — почти крикнул Король. — Немцев отпустил на все четыре стороны! Толстовец он, что ли! Тоже мне — непротивление злу и насилию!
— Ведь Новый год на носу! — улыбнулся Эрик. — И пожилые они, деды фольксштурмисты. Чего с них взять!
— А перед этим он не захотел стрелять по власовцам! — продолжал жаловаться Король. — Я, говорит, по русским не могу стрелять! Да какие же они русские! Власовцы! Обыкновенные фашисты!
— Успокойся, брат! — сказал Виктор. — Мы разные люди, по-разному смотрим на разные вещи, но не должны ссориться. Мы обязаны стремиться лучше понимать друг друга. Вот американцы, например, верят в бога, а мы нет. И все равно мы союзники. Скажи, Эрик, ты верующий?
— А как же! Протестант. Правда, в церкви почти не бывал. В библейские сказки не верю, конечно, воспринимаю их как символы и аллегории. Но в общем, в некую высшую силу верую. Это на вас, большевиках, креста нет!
— А вот и есть, — усмехнулся Виктор и вытащил из-за пазухи золотой крестик.
У Эрика отвисла от удивления челюсть, но он сразу сообразил, в чем дело.
— Так это ведь крест не лейтенанта Красной Армии, а поручика РОА, — сказал Король. — Трудная у тебя, парень, работенка! И какая нужна для нее грамотенка!..
— Зато у фольксштурма мы шнапсом разжились, — объявил Карл. — Будет с чем встретить Новый год. — В руках у него появилась немецкая алюминиевая фляжка, обшитая замшей.
— А у меня для Виктора есть новогодний подарок, — с таинственным видом заявил Эрик.
Он вытащил из кармана бумажку. У Виктора сильнее забилось сердце: он узнал писчую бумагу Алоиза Шикльгрубера в голубую линейку.
«Простите нас, — писал Алоиз, — что мы не могли выбраться из деревни. У нас стало больше строгостей. Дитрих вернулся из поездки в тыл. Дегрелль ездил на фронт. Модель, по слухам, справляет Новый год с фюрером. Все штабы на месте. Настроение у нацистов хуже, чем было на рождество, — наступление буксует. Прибыл еще один «Пуфф» — бургомистр жаловался немцам на случаи изнасилования женщин Мейероде на рождество. С Новым годом — годом нашей победы! V! Оставляю вам флягу со шнапсом. Больше не могу. Чарли».
Вот это подарок! Рацию, рацию, половину королевства бельгийского за рацию! Никогда не тосковал так Виктор по своей «Ребекке».
И проклятая хворь эта привязалась! Хоть ползком, а надо донести эти сведения...
— Алоиз — — настоящий парень! — сказал Эрик, еще раз прочитав донесение из Мейероде. — Молодчина Чарли! Бельгийский немец, а нам вовсю помогает, зная, что мы пытаемся навести американскую авиацию на его родное селение! Честно говоря, не хотел бы я быть на его месте.
— Видел я памятник в Страсбурге, — задумчиво произнес Карл. — Поразил он меня больше всех других военных памятников. Мать с двумя сыновьями, убитыми в первую мировую войну, причем один сын пал за французов, другой — за немцев. И много таких матерей было и есть в Эльзасе, Лотарингии и в этой части нашей Бельгии. Алоиз рассказывал мне, что его прадед дрался против французов на стороне немцев под Седаном, дед воевал с французами против немцев в первую мировую войну, а отец вместе с бельгийцами и французами в тысяча девятьсот двадцать третьем году вторгался в Рурскую область. Вот и разберись тут, кто прав, кто виноват. А Алоиз разобрался.
В 22.00 по берлинскому времени вся Германия слушала сводку верховного главнокомандования вермахта. По чьей-то оплошности германская «глушилка» перекрыла сводку Оберкоммандо. Вслед за сводкой кто-то распинался:
— Наши враги выдумали ложь о немецких зверствах! Нет и не было с нашей стороны никаких зверств ни в отношении русских военнопленных, ни в отношении освобожденного от цепей большевизма и от сталинского «рая» населения. Если верить московскому радио, то в вермахте просто не осталось бы патронов для ведения фронтовых действий после так называемых «массовых расстрелов». На самом же деле как освобожденное население, так и русские военнопленные в один голос заявляют, что они никогда не жили столь свободно и зажиточно, как при германской администрации! Ибо только двадцать второго июня тысяча девятьсот сорок первого года взошла над Россией заря свободы. И благодарные селяне и горожане рейхскомиссариатов Остланд и Украина просто нахвалиться не могли «Новым порядком». И еще одна гнусная ложь... Клянусь честью, что ни один германский солдат за всю восточную кампанию не посягнул на честь ни одной русской женщины. Поведение вермахта и СС безукоризненно. К тому же высокие расовые принципы немцев не позволяют им даже взглянуть в сторону русских женщин, так что ни о каком изнасиловании не может быть и речи...
На Лондон сыпались ракеты «Фау-2», а городская радиостанция передавала веселые песенки Джорджа Формби. Веселился и Берлин. Новый год праздновал весь мир.
Партизаны слушали музыку и, выпив ровно в полночь — три стакана ходили по кругу, — сами пели на трех языках. Всем понравилась «Землянка» и «По долинам и по взгорьям». Мотив «Катюши» знали все. Американцы исполнили «Сентиментальное путешествие», «Белые скалы Дувра», «Не хочу поджечь мир», «Когда зажгутся вновь огни», «До свиданья, мама, еду в Иокогаму» и песню разбитой 106-й дивизии. Словом, чудесный получился новогодний вечер. Достойно встретил год победы интернациональный отряд арденнских партизан.
Эрик и Виктор в тот вечер много говорили друг с другом.
— Мои ребята, — сказал Эрик, — впервые видят русского, советского человека. А я видел ваших офицеров. И где! В Штатах. И не просто в Штатах, а в Пентагоне.
— Что ты говоришь!
— Да! Как-то я заехал в Пентагон к отцу, генералу Худу. Ты, верно, никогда не слышал про Пентагон? Этот пятиэтажный пятиугольник, больше пирамиды Хеопса и Рокфеллер-центра, стоит между мутным ручьем под названием Потомак и Арлингтонским кладбищем. Любопытно, что Пентагон заслонил Вашингтону вид на усыпальницы наших героев. Символично, не правда ли? Но короче: в Пентагоне я увидел ваших офицеров на специальном союзном радиоузле. Меня это порадовало. Главное для нас с вами — не передраться после победы.
— Ну, мы-то на вас не полезем...
— Да, но у нас по-разному смотрят на наши будущие отношения. У генералов Першинга и Паттона много единомышленников.
Песни Фрэнка Синатры, звучавшие по радио, заставили Эрика Худа вернуться к воспоминаниям первых месяцев войны.
...Артиллерийский дивизион, в который был назначен Эрик Худ-второй, проводил боевые учения близ роскошного курортного городка Майами-Бич. В шикарных отелях поселились новобранцы разных родов войск. На набережной, где прежде фланировала курортная публика, занимались строевой учебные команды, на прекрасных морских пляжах гремела стрельба — шли стрелковые занятия. Штаб дивизиона разместился в каком-то казино. Эрик читал лекции по баллистике в помещении ночного клуба, на стенах которого красовались цветные фотографии известных звезд стриптиза.
Проводя с молодой женой краткосрочный отпуск в Фили — так все филадельфийцы называют свой «Город братской любви», — Эрик заметил, что жизнь стала проще: никто не соблюдал этикет в отношении одежды: забыты смокинги и бальные платья, женщины стали носить брюки. Все много пили и просиживали вечера в барах и ночных клубах, мужчины и женщины легко сходились и расходились под лозунгом «Война все спишет», в магазинах стояли длинные очереди, в моду вошли астрологи, гадалки и хироманты, танцевали больше латиноамериканские танцы — конго и конгеру, бразильскую самбу, «тинэйджеры» отрывали сумасшедший джиттербаг и буги-вуги, на крышах медленно, но неуклонно вырастал лес телевизионных антенн. Всюду звучали военные песни вроде «Помни Перл-Харбор», «Ты балбошка, мистер япошка» и нецензурная «Харя дер фюрера».
В печати и по радио много говорили о падении нравов наряду с небывалым единением американского общества. Не вымершие еще сторонники сухого закона уверяли, что солдаты вермахта побеждали потому, что совершенно не потребляют шнапса, а французы-де проиграли войну спьяну. В целях поддержания морального климата нации техасская красавица Джо-Кэррол Деннисон, она же Мисс Америка, к огорчению бессчетных поклонников, объявила, что не выйдет замуж до полной победы над державами гитлеровской оси.
Читать Эрику совсем не оставалось времени. Пег жаловалась на почти полное исчезновение поэзии. Художественная литература сделала резкий и решительный поворот в сторону документального жанра: публику интересовали факты, а не вымысел, новая информация, а не душевные излияния выдуманных героев. Бестселлером номер один был новый роман Джона Стейнбека.
Эрику пришлось заехать к отцу в Вашингтон. Тот пригласил его в клуб армии и флота, заказал виски.
— В Вашингтоне, — жаловался генерал, — стало невозможно жить. Тут ходит такой анекдот: военный Вашингтон — это комбинация Москвы (острота квартирной проблемы), захолустной Уичиты (образ мыслей), Ноума на Аляске (золотая лихорадка) и ада (условия жизни). И еще рассказывают, что Гитлер направил в Вашингтон команду шпионов и диверсантов с целью подрыва основных военно-бюрократических объектов. Через некоторое время шеф этого подполья радировал Гитлеру: «Задание оказалось невозможным: каждый раз, когда мы подрываем военно-бюрократический объект, мы узнаем, что у американцев имеется еще по крайней мере два таких же объекта с полным штатом и выполняющих ту же работу!» Что верно, то верно! Правительственный и военный аппарат разросся до невероятных размеров.
Перед своим роспуском семьдесят седьмой конгресс Соединенных Штатов, постоянно выступавший против прогрессивных шагов президента Рузвельта, проголосовал за многотысячную пенсию для... конгрессменов. Это вызвало бурю возмущения во всей стране. В адрес сенаторов и представителей под всенародный хохот стали поступать отовсюду мешки со старой одеждой, очками, искусственными челюстями, объедками и прочим вспомоществованием. Конгресс спешно похерил билль о пенсиях.
Отец Эрика сообщил ему, что Америка выпустит в 1943 году 75 тысяч танков и 125 тысяч самолетов. Военный бюджет уже составил более двух миллиардов долларов в месяц.
— До Перл-Харбора, — сказал генерал, — рабочие оборонной промышленности делали самолеты с меньшим энтузиазмом, чем прежде производили унитазы. Иное дело теперь. Даже арестанты тюрьмы Сан-Квентин охотно работают по двенадцать часов в сутки, выпуская противоподлодочные сетки.
— Вот видишь, па, — не сдержался Эрик, — ведь я говорил, что эту войну выиграет рабочий класс Америки!
— Что же, времена меняются, — примирительно сказал отец, — старый изоляционист Генри Форд полностью перешел на производство самолетов и «джипов». Последний его «форд» имел серийный номер тридцать миллионов с чем-то. Раньше мы вместе выступали на митингах против войны, а теперь я требую от него, чтобы он выполнял военные планы. Обещал делать тысячу самолетов в неделю, а выпускает двести в месяц. Боюсь, что старина Форд опять пожадничал, как многие другие подрядчики, нахватав заказов. Имеются безобразные, преступные случаи подкупа подрядчиками наших военных инспекторов, обнаруживавших самолеты и танки, сделанные из некачественного металла или с худыми бензобаками. Мне стыдно сказать тебе, артиллеристу, что наши пушки, как и наши самолеты и танки, хуже немецких, русских и за два-три года нам уже не удастся обогнать их. И никто за это не несет ответственности. Подрядчики наживаются, им и горя мало. Но тебе не следует надеяться, что победит линия Рузвельта и Уоллеса. И республиканская партия, и демократическая идут все дальше вправо. Наша пресса прославляет Генри Кайзера как героя капиталистической индустрии, а один построенный им танкер раскололся надвое при запуске из-за плохого качества стали и сварки. Мы изобличили патронную компанию Сент-Луиса в производстве миллионов негодных патронов! Восемь управляющих преданы суду. Компанию «Анаконда», добывающую медь в Чили, мы заставили признать себя виновной в поставках дефектного сырья. Имели место подлог и очковтирательство. Кливлендская национальная компания по производству бронзы и алюминия зарабатывала миллионы долларов на крови американских и союзных солдат, поставляя нам заведомо дефектные части самолетов-истребителей! Компания отделалась штрафом, нескольких менеджеров упрятали за решетку. Скольких летчиков они погубили! А на электрический стул посылают бедолагу, убившего изменившую ему жену!
— На «горячий стул» отправили и ни в чем не виновных Сакко и Ванцетти, — мрачно вставил упрямый Эрик. — Это почти все теперь признают.
— Подвела нас и компания «Кэртис — Райт», — продолжал безрадостно седовласый генерал. — А ведь это — крупнейшая компания после «Дженерал моторс»! Та же история — подлог, фиктивные акты об испытаниях и ни к дьяволу не годные пикировщики «хеллдайвер», которые рекламировались фирмой как лучшие пикировщики в мире.
— Не рабочие же виноваты! — воскликнул Эрик.
— Конечно, нет! Более двадцати тысяч рабочих остались временно без работы, когда мы прекратили производство «хеллдайверов». Большинство из них женщины. Поразительный факт — большую часть самолетов, которые бомбят Германию и Японию, построили наши американские женщины! Кто мог такого ждать от них до войны! (США произвели за всю войну 291 429 самолетов, 102 351 танк, 2 455 964 грузовика, 71 062 боевых корабля, 5 425 транспортных судов.)
— А платят им, — не преминул вставить Эрик, — втрое меньше, держат на самых низкооплачиваемых работах и до сих пор отказывают в гражданских правах.
— Это верно, — согласился генерал. — Хотя даже я уже не считаю, что место американской женщины только у очага, но место американца тоже не на улице. Многим женщинам придется вернуться домой, когда демобилизуют армию. Немалые ждут нас трудности. Что касается гражданских прав, то я думаю, что женщины сейчас больше озабочены отсутствием молодых мужчин, нежели гражданскими правами.
Сетовал генерал и на падение нравов. Во время войны росла преступность, поднимался процент заболеваний венерическими болезнями. Города кишели солдатскими подружками — «патриотутками» и «победисточками». Подростки совершали ужасные преступления: газеты сообщали об изнасиловании семнадцатилетней девушки двенадцатью подростками в переполненном кинотеатре в Бронксе. Вооруженные самодельным оружием банды юнцов сражались друг с другом на городских улицах. В дансингах вспыхивали кулачные бои. Будущее молодого поколения было покрыто мраком: мэр Нью-Йорка Ла-Гардиа, предвидя массовую безработицу, заявил, что молодых надо готовить лишь к черной работе. И все же, когда журнал «Форчун» провел опрос среди своих читателей об их отношении к социализму, лишь двадцать пять процентов опрошенных высказались в пользу социализма в Америке, сорок процентов были против, остальные воздержались.
Беседа отца и сына текла вроде бы довольно мирно, безобидно, но потом старик стал «загибать». Дефицит разных продуктов вдруг объяснял не бесхозяйственностью, а тем, что эти продукты якобы отправляют русским и англичанам, затем высказался против допуска еврейских беженцев в Штаты.
— Недавно произвели опрос, — сказал генерал, — каким национальностям следует разрешать иммигрировать в нашу страну после войны. За англичан проголосовало шестьдесят восемь процентов, за русских — пятьдесят семь, за китайцев — пятьдесят шесть, а за евреев — только сорок шесть процентов. Я, разумеется, против избиения евреев на улицах Бостона и Нью-Йорка, поджога их лавок и синагог, но...
Выведенный из себя филистерством отца, Эрик решился преподнести ему сюрприз.
— Скажи, па, ты по-прежнему веришь своему приятелю Уолтеру Липпману? Да? Но какому Уолтеру Липпману?
— Как это какому? Тому, кому верит вся Америка!
Эрик достал из кармана фотоснимок.
— Вот что Липпман писал: «Вся истерическая, вся бесконечная и сложная нетерпимость наших дней зиждется на главной лжи — лжи о России. Эта ложь была нам навязана для того, чтобы раздуть и поддерживать войну против русского народа. Чудовищная, гигантская пропаганда была обрушена на человечество для того, чтобы сохранить постыдную блокаду против народа, просившего мира, для того, чтобы спровоцировать братоубийственную войну в России. Ложь о России — мать любой лжи. И это действительно была ложь, будь она проклята!..»
— Уолтер не мог это писать! — вспыхнул отец.
— Полюбуйся! — Он протянул отцу фотоснимок. — Можешь спросить его самого. Статья «Красная истерия», журнал «Нью рипаблик», который и сейчас выходит, но в котором Липпман больше не печатается. Год тысяча девятьсот двадцатый. Может, это не тот Липпман, который потом стал хвалить Гитлера, избавившего Германию от коммунистов?
— Что ж, — взял себя в руки отец, — человеку свойственно ошибаться. Особенно в молодости. Потом он преодолел эту детскую болезнь, эту куриную слепоту, перестал быть дальтоником, разглядел, что к чему...
— И стал кидаться как бык на все красное, тем более что за это хорошо платят?
Эрик-первый едва не поднял руку на Эрика-второго. Видя, что отец раздражен, Эрик посмотрел на часы и сделал вид, что ужасно спешит и потому никак не может остаться на ужин. В тот же вечер он уехал из Вашингтона в часть.
После очередной засады Эрика Худа стошнило.
— Ты чего расчувствовался? — не сдержался Виктор.
— Меня поразил, понимаешь, страшный запах сгоревших людей.
— Привыкать нужно! — обрезал его Кремлев и одернул самого себя. Ведь и у него подступала тошнота к горлу, когда он видел сожженные палачами и факельщиками СС-штандартенфюрера Дирлевангера полесские деревни. — Успокойся, Эрик, это оттого, что ты их все еще за людей считаешь. Эти эсэсовцы у нас на Востоке шли по трупам женщин, стариков, детей.
С утра немцы стали обстреливать партизанский лес из шестиствольного миномета.
— Кажется, мы немного переборщили с засадами, — заметил Кремлев.
— Еще как! — согласился озабоченно Эрик Худ. Неподалеку рвались мины.
— Мой совет тебе, — сказал Кремлев Худу, — если мина летит на тебя, прыгай к ней поближе и ложись! Мины взрываются конусом кверху. У основания взрыва — мертвое пространство.
Худ посмотрел на своего начальника штаба как на сумасшедшего.
Когда все изрядно выпили, слово взял Карл.
— Друзья! — сказал он по-немецки. — В этом краю древние рыцари пили на брудершафт не так, как мы это делаем сегодня. Для них это была нерушимая клятва. Становясь братьями по оружию, они пили вино из рога вот так... — Он поднял алюминиевую чашку от фляжки и, надрезав большой палец, капнул кровью в вино.
Все тут же стали следовать его примеру. Эрик подошел к Виктору и, блеснув увлажнившимися глазами, с чувством произнес:
— Ты спас мне жизнь, а я — тебе. Теперь мы братья по крови навсегда... — Он крепко пожал Виктору руку.
Карл запел песню, которая стала почти интернациональной, — «Лили Марлен». Удивительная была судьба у этой песни. Появилась она еще в первую мировую войну, но шлягером не стала. В начале второй мировой ее пели сначала только немцы. Исполняющая эту песню немка Лале Андерсон прославилась в Германии, стала «соловьем вермахта». Мало кто знал, что Гиммлер хотел арестовать певицу за связь с любимым, который был антифашистом и бежал в Швейцарию, но и у Гиммлера оказались руки коротки. Она пела о солдатской тоске по дому, и ее слушали по радио английские солдаты под Эль-Аламейном, и они сделали эту песню своей песней. Потом ее стала петь у союзников всемирно известная Марлен Дитрих. С этой песней Марлен Дитрих, эмигрировавшая в США из фашистской Германии, выступала перед солдатами-союзниками в Африке, Сицилии, Франции. О ней с восторгом и признательностью писали Хемингуэй и Ремарк. Потом ее подхватили американцы, потому что ничего фашистского в этой песне не было...
Потом ребята негромко пели «Катюшу».
— Послушай, Король, настрой-ка на Москву, — попросил Эрик.
Все ждали наступления советских войск на центральном направлении: Варшава — Берлин. А его все не было.
— А где же ваше наступление? — требовательно спросил Эрик.
— А ты наберись терпения, — отрезал Кремлев. — Мы обещанного второго фронта три года ждали!..
В арденнской землянке из динамика «Филипса» зазвучал торжественно-приподнятый, волнующий голос Юрия Левитана:
— Войска Второго и Третьего Украинского фронтов успешно завершили ликвидацию окруженной группировки противника в излучине Дуная, северо-западнее Будапешта и продолжали бои по ликвидации группировки противника, окруженной в Будапеште. К исходу дня советские войска освободили более трехсот кварталов в западной части города...
— Да, ваши умеют воевать! — не без ревнивого чувства сказал Эрик. — Начинаю думать, что лучше быть вашим союзником, чем противником.
А голос из динамика продолжал:
— В целях избежания излишнего кровопролития советское командование направило окруженному в Будапеште гарнизону противника ультиматум с предложением капитулировать. Немецко-фашистское командование расстреляло советских парламентеров капитана Иштвана Штеймса и капитана Остапенко...
После передачи московских известий Виктор незаметно уснул. Эрик бережно прикрыл его трофейным одеялом с вермахтовским орлом. Во сне при пляшущем свете плошек лицо разведчика казалось совсем мальчишеским.
...Для генерала Эйзенхауэра в Версале самым лучшим новогодним подарком был секретный доклад специальной научной группы профессора Гудсмита по кодовому названию «Альсос», пришедшей к выводу, что гитлеровцы не успеют создать атомную бомбу, над которой лихорадочно работали сами американцы. Об этом генерал немедленно известил президента Рузвельта, а Рузвельт передал заключение миссии «Альсос» премьеру Черчиллю.
Из прогноза шефа отдела «Иностранные армии Востока» генерала Р. Гелена от 31 декабря 1944 г.
ВЫВОДЫ ИЗ ОЦЕНКИ СОСТОЯНИЯ СИЛ ПРОТИВНИКА НА ВОСТОЧНОМ ФРОНТЕ
«...Нет никакого сомнения в том, что период успехов русских на Восточном фронте закончится, если нам удастся перехватить инициативу, введя в бой 20–30 соединений в ходе операции, которую мы сами навяжем противнику и в которой мы будем располагать превосходством над русскими... Можно рассчитывать, что при таком ходе событий они, не увидев возможностей для развития успеха без значительных жертв с их стороны, при определенных условиях будут склонны к политическому разрешению конфликта...»
Истый гурман Кребс превзошел самого себя, готовя новогоднее меню и помогая повару раздобыть нужные продукты. Обед от начала до конца был составлен из блюд бельгийской кухни: льежский салат из зеленой фасоли, брюссельская капуста, брюссельский суп из сушеных шампиньонов, рыбные котлеты по-фламандски, камбала с картофелем, угорь с ракушником, гусь, свинина с бобами, жареная телятина со спаржей и телячьи почки с ягодами арденнского можжевельника, карбонады по-фламандски, приготовленные на пиве. На десерт — рисовая каша, посыпанная жженым коричневым сахаром, и фламандские вафли с ванильным соусом.
В хлопотах о столе генерал забывал о гестаповской угрозе.
Служба безопасности рейха, доведя до неизбежного безумия свое самоубийственное рвение, дошла до того, что в самые критические дни второго полугодия 1944-го за покушение на жизнь фюрера и верховного главнокомандующего было репрессировано пять тысяч верноподданных — фельдмаршалов, генералов и офицеров вермахта и других «золотых» и «серебряных фазанов», военных и невоенных. Вызывали на допросы и Кребса.
Террор, развязанный репрессивно-карательным аппаратом третьего рейха, обрушился и на штаб оккупационных войск Германии и Бельгии. Аресту подвергся сам генерал Александр фон Фалькенгаузен, кавалер «Пур ле мерите» — высшей награды кайзера, военный губернатор Бельгии. Гестаповцы заточили его в южнотирольском концлагере в Нидергаузене. Бельгийцы не горевали по этому поводу: Фалькенгаузен обвинялся борцами Сопротивления в казни 240 бельгийских заложников. (Американцы освободили экс-губернатора 4 мая 1945 года. После войны его судили в 1949 году и освободили, решив почему-то, что с него достаточно и четырехлетнего заключения. Умер этот военный преступник в 1966 году в возрасте 88 лет.)
Участник заговора майор Фабиан фон Шлабрендорф, друг генерала Трескова, погибшего якобы в бою, испросил разрешения отвезти его тело на родину, чтобы похоронить в фамильном склепе. Но в день захоронения в склеп ворвалась толпа гестаповцев, дознавшихся о роли Трескова в заговоре против фюрера. Они вытащили гроб, погрузили в машину и увезли его, вместе с Шлабрендорфом, в концлагерь Заксенгаузен, где гроб был брошен в бушующее пламя крематория. Этими гестаповцами командовал Ланге — Мефистофель, который допрашивал Кребса.
Из книги Антони Брауна «Телохранители лжи»
«Если нам удастся обманом поднять генералов на активные действия против Верховного главнокомандующего, то я не буду испытывать никаких угрызений. Переворот, устроенный генералами, успешный или нет, даже малейшее подозрение в заговоре между ними поможет победить Гитлера. Я сожалею, что эти генералы закончили жизнь на мясных крюках Гитлера, но не могу сказать, чтобы у меня было какое-либо раскаяние в том, что я возбуждал в них ложные надежды».
Решив отпраздновать Новый год в Бастони — быть может, такое решение приняли Гитлер или Геббельс, — крауты семнадцать раз атаковали Бастонь. И все их атаки захлебнулись в крови. Вместо шампанского и шнапса — кровь... Несладко было немцам погибать в канун Нового года.
Американское радио сообщило, на радость партизанам, что 6-я танковая армия генерал-майора Гроу продвинулась на шесть миль к Сен-Виту, а 6-я американская танковая дивизия продвинулась по глубоким снегам на четыре километра к Сен-Виту.
Американцы стреляли по своим самолетам, потому что кто-то пустил слух, что крауты летают на захваченных «Пи-47» и обстреливают янки. Авиаторам — генералу Спаатцу, Дулитлю и Ванденбергу — пришлось вообще заземлить все «Пи-47» и разрешить джи-ай палить по самолетам этой марки. Разумеется, солдаты продолжали лупить по всем своим самолетам.
Никто еще не знал, сколько погибло в Арденнах офицеров, а главное, солдат, но награждение генералов шло полным ходом. Паттон среди первых нацепил второй дубовый венок к своему Кресту отличной службы, с обязательной в таких случаях скромностью уверяя в новогоднем приказе, что эта награда, которую он будет носить один, не его награда, а награда его солдатам. Солдат это, само собой, не слишком радовало.
Не отличаясь тонким политическим чутьем, Паттон в том же историческом приказе призвал джи-ай, сражавшихся за правое дело в войне против Гитлера, равняться на солдат янки, бившихся за крепость Чапультапек в Мексике, в неправой войне американских империалистов против свободолюбивых мексиканцев, в которой и он сам принимал участие.
Предвосхищая новогоднее застолье, генерал Паттон на радостях хватил, что называется, лишнего. За Бастонь и за Паттона! Он считал себя героем года и надеялся, что его заслуги получат справедливую оценку прессы. Чтобы быть уверенным в этом, он раздал всем репортерам щедрые новогодние подарки.
Новогоднее застолье было шумным и веселым. Кто-то из штабных подхалимов Паттона предложил тост за своего командующего, изготовив бутыль хайбола «Паттон 75».
— У нас в третьей армии, — ораторствовал штабист, — все знают, что главные ингредиенты этого союзного напитка — американское виски, английский джин и французское шампанское. И всем известно, что «семьдесят пять» — это не количество градусов в нем, хотя это почти так и есть, а калибр французской мортиры, знаменитой непревзойденной силой своей отдачи. Я предлагаю поднять этот тост за величайшую победу этого года. Если самой великой победой генерала Паттона в сорок третьем году было изобретение этого могучего хайбола, то в этом году наш генерал превзошел самого себя, деблокировав Бастонь, потому что вырвал он этот гран-при у давнего своего соперника — генерала и барона Хассо фон Мантейфеля, командующего танковой армией, который считается в вермахте генералом номер три после Гудериана и Роммеля. Мало кто знает даже в этом зале, что генерал Паттон и Мантейфель были соперниками-олимпийцами еще в канун первой мировой войны. Барон блистал в конных соревнованиях, а наш Джордж был первым американцем-пятиборцем среди олимпийцев. На Олимпиаде двенадцатого года он взял пятое почетное место среди пятиборцев мира! Но в этом году, джентльмены, он взял золотую медаль в Бастони! Так выпьем же за великую победу генерала Паттона в этом году и за еще более великую победу в Новом, сорок пятом году — в Берлине!
Этот тост наделал много шуму и вызвал много ревнивых толков. Паттон почувствовал, что в гонке к Берлину у него будет много соперников и прежде всего это будут, конечно, русские.
Жиль Перро писал о Паттоне: «Если бы кто-нибудь сказал генералу Паттону, что он пылок, как Мюрат, храбр, как Ней, и коварен, как Даву, он пришел бы в ярость, поскольку считал себя вторым Наполеоном. Высокий, атлетически сложенный и всегда нарядно одетый, Паттон был звездой американской армии». Даже, следует сказать, суперзвездой, чтобы не приводить в ярость Паттона в его новом перевоплощении.
Дело в том, что Паттон не только свято верил в перевоплощение, но и объяснял свои исключительные генеральские таланты тем, что в прежних своих шести жизнях, которые он нередко «подсознательно» вспоминал, он последовательно являлся: доисторическим воином, который дрался за свежее мамонтово мясо и сражался за новые охотничьи угодья; древнегреческим воином, бившимся с персидским войском царя Кира; латником Александра Великого во время осады Тира; легионером Кая Юлия Цезаря в Северной Галлии; английским рыцарем во время битвы при Креси в 1346 году, в эпоху Столетней войны, и, наконец, наполеоновским маршалом, верившим в звезду императора.
Так что Жиль Перро ошибался, полагая, что генерал Паттон разъярился бы, если бы сравнили его с наполеоновским маршалом.
Паттона ждало жестокое разочарование. В последнем номере за 1944 год журнал «Тайм», как всегда, напечатал на обложке цветной портрет «человека года». Им был провозглашен пятизвездный генерал Айк. Любопытно, что до него этой чести удостоились: в 1938-м — Адольф Гитлер, в 1939-м — Иосиф Сталин, в 1940-м — Уинстон Черчилль, в 1941-м — Франклин Рузвельт, в 1942-м — Иосиф Сталин, в 1943-м — генерал Джордж Маршалл.
Через много лет, когда Омара Брэдли попросили назвать десятерых величайших полководцев мира, он вовсе опустил Паттона. А назвал Александра Великого, Ганнибала, Наполеона, Роммеля (!), Роберта Ли, Улисса Гранта, Вильяма Шермана, Джона Першинга (!), Вашингтона и британского генерала сэра Гарольда Александера. Список Брэдли интересен не столько названными именами, сколько неназванными. А Брэдли был прямым начальником Паттона и отлично знал его как полководца. Знал он и Эйзенхауэра, Монтгомери...
...Карл доставил в землянку ящик с американской ветчиной марки «Спэм».
— Вот! — улыбаясь во весь рот, доложил он. — Нашел в кустах у дороги на Буллинген.
Командир поморщился и сказал с брезгливой миной:
— Отложим напоследок. Лучше не есть эту дрянь.
— Дрянь?! — удивился Кремлев. — Да в заблокированном Ленинграде или в партизанском лесу мы приветствовали бы эту «дрянь» как манну небесную.
— Мне отец говорил, что этот «Спэм» мясной компании Хормела с разрешения Пентагона производится из мясных отбросов. Дело дошло до того, что Англию у нас даже начали называть Спэмландией — только на «Спэме» и держались гордые британцы. Говорят, читая «Отче наш», просят они не хлеба у господа бога, а «Спэм», «Спэм», «Спэм»! Джей Хормел баснословно разбогател на «Спэме», а выпускает он еще, кроме этого, около трехсот пятидесяти мясных продуктов.
Под Новый год по приказу генерал-лейтенанта Паттона вся артиллерия его 3-й армии в качестве новогоднего презента произвела артналет по позициям вермахта. Артиллеристы доложили по радио Паттону, который пил шампанское на банкете в своем штабе в городе Люксембурге, что после прекращения канонады артиллерийские наблюдатели слышали «поросячий визг в немецких окопах».
Перед самым Новым годом восемь дивизий вермахта начали по приказу Гитлера наступление на позиции 7-й американской армии в Северном Эльзасе. Фюрер бросил в огонь последний резерв, о котором мечтал Модель. На передовой умирали американские и немецкие солдаты, а на тех участках фронта, где было тихо, ровно в полночь открыли вдруг огонь все орудия, снопами полетели в черное небо разноцветные ракеты, фонтанами взмыли трассы из пулеметов и автоматов — так американцы приветствовали начало нового, 1945 года — года Победы.
В Мейероде же и других селениях Арденн, занятых армиями фельдмаршала Моделя, не видно было ни огонька. Немцы страшились воздушных налетов и берегли скудные боеприпасы. Трофейных продуктов было еще много, целые горы, но горы эти, как обычно, быстро прибрали трофейные команды на радость алчным интендантам-хищникам.
1 января 1945 года
Рейхсминистр вооружений Альберт Шпеер опоздал на встречу Нового года к фюреру в Цигенберг на два часа. Конец декабря он провел в лихорадочной деятельности в Арденнах, руководя восстановлением мостов, подброской горючего и других жизненно необходимых вермахту материалов, посетил в Мейероде Моделя и Зеппа Дитриха. Дитрих, как и полагалось нацистскому генералу, был склонен к браваде, хотя и прозрачно намекнул, что Бастонь не взять, дела плохи. Модель же откровенно признался, что наступление провалилось.
Будучи в Мейероде, Шпеер стал свидетелем налета четырехмоторных американских бомбардировщиков на Сен-Вит. Ни один немецкий самолет не вылетел навстречу янки, ни одна зенитка не «залаяла». Шпеер был просто потрясен этой демонстрацией полнейшего превосходства врага в воздухе. Он выехал из Мейероде 31 декабря в четыре утра, чтобы не попасть под бомбежку. Однако не раз обстреливали его с воздуха из пулеметов.
Свита фюрера накачивала себя шампанским и была уже на высоком градусе, но Гитлер казался пьянее всех, хотя не прикасался к рюмке.
— Сорок пятый, — сказал он Шпееру тоном, не допускающим возражений, — станет годом нашей победы! Сегодня я подготовил такой сюрприз для их авиации, от которого они не оправятся! К концу Семилетней войны Фридрих Великий тоже был на грани поражения, но выстоял и победил, потому что померла русская царица. С нами бог!..
На германских аэродромах рассвет встречали более полутысячи бомбардировщиков и истребителей, готовых выполнить боевое задание фюрера. Утро первого дня выдалось туманным. Командирский голос в динамиках объявил пятнадцатиминутную боеготовность. Затем последовала команда: «По самолетам!» В 9.40 взлетели зеленые ракеты. Взвыли моторы. Новая авантюра Гитлера обрекла на смерть тысячи немецких летчиков. Взмыли в небо пять авиадивизий.
Командир собирался дать ребятам поспать, но сладкую утреннюю дрему нарушили крауты. Над Буллингенским лесом, над всем Арденнским массивом впервые после майско-июньских дней 1940 года, когда капитулировал Брюссель, а затем и Париж, появилась с востока бессчетная воздушная армада. Волна за волной летели из-за Рейна по лучам сотен прожекторов «юнкерсы» и «мессеры», «хейнкели» и «фокке-вульфы». Руководил этой операцией командующий 3-м воздушным флотом Люфтваффе генерал-полковник авиации Отто Десслох.
Было около восьми утра. Впереди на «Ю-88» шли асы Люфтваффе, щедро зажигая над лесом новогодний фейерверк из осветительных и цветных сигнальных ракет. Особенно эффектны были ракеты «золотой дождь». Над лесом самолеты, чтобы обмануть радар союзников, пролетали четырьмя огромными волнами почти на бреющем полете.
Видно было, что союзники не ожидали такого налета. Их «летающие крепости», «ланкастеры», «мустанги» и «спитфайеры», выполнявшие разные задания над Арденнами, кинулись врассыпную, норовя уйти на запад.
В Мейероде, Сен-Вите, повсюду в Арденнах еще не похмелившиеся после бурной встречи Нового года немцы выбегали без шинелей из домов и, радостно приветствуя свои самолеты, особенно реактивные, бросали вверх каски и фуражки и тут же раскупоривали бутылки со шнапсом и шампанским, чтобы восславить своего фюрера.
Прекрасный город Люксембург, некогда присоединенный Гитлером с упразднением великогерцогской короны к гау Саар-Пфальц, переименованному им в имперское гау Вестмарк, в первый же день нового года удостоился почетного подарка от бывшего своего рейхсканцлера, самолеты которого сбросили на столицу град фугасных и зажигательных бомб.
Позднее американцы заявили, что только одних «Ме-109» и «ФВ-190» в новогоднем полете участвовало 1100 штук.
Немцы назвали этот налет операцией «Герман», или «Большой удар», а также «Опорная плита». Он был задуман Адольфом Гитлером и Германом Герингом. Прозванный в рейхе «резиновым львом», рейхсмаршал Геринг давно стремился подлатать свою репутацию, безнадежно подмоченную провалом германских ВВС во время Великой Сталинградской битвы, когда Люфтваффе так и не удалось, несмотря на хвастливые заверения Геринга, перекинуть воздушный мост к 6-й армии Паулюса. Теперь ва-банк играли два старых партнера — Гитлер и Геринг. В бой были брошены последние резервы на западе.
По преуменьшенным американским данным, «Большой удар», или «Герман», обошелся союзникам в двадцать семь разгромленных в пух и прах авиабаз в Бельгии, Голландии и Франции. Как самокритично говорили сами американцы: «Опять крауты поймали нас со спущенными штанами!» И англичане тоже: «фокке-вульфы» изрешетили личный самолет самого Монти — подаренный ему Айком «Дуглас» «Си-47».
Однако и немцы, по расчетам американцев, потеряли не меньше пилотов и истребителей, причем в число их входило почти шестьдесят асов из числа старших офицеров, поздний цвет Люфтваффе, кавалеры Рыцарских крестов высших степеней.
По немецким же, явно завышенным данным, эта битва в «люфткриг» (воздушной войне) стоила союзникам восьмисот самолетов, уничтоженных лишь на аэродромах. Сами же немцы, по их скромным заявлениям, потеряли лишь девяносто три самолета. (Считалось, что нечетные цифры всегда внушают большее доверие, чем четные.) Однако при возвращении немецких самолетов на свои базы произошло нечто непредвиденное в том трагикомическом театре абсурда, который являл собой агонизирующий Западный фронт Гитлера. Самолеты с черными крестами и свастикой ненароком попали в запретную зону стартовых площадок баллистических ракет «Фау-2». Своя же зенитная артиллерия, имевшая строжайший приказ сбивать все, что пролетит над «мертвой» зоной, педантично сбила около... двухсот собственных самолетов, погубив уйму асов и опытных, уже незаменимых экипажей. Истинно сказано, что порой левая рука не ведает, что делает правая, особенно на войне. Из-за этого грандиозного ляпа до конца войны шла в третьей империи межведомственная драчка, подчас заслонявшая фронтовые баталии.
Союзникам, в отличие от немцев, не составляло труда пополнить свои потери — они срочно перебросили на материк множество самолетов из Англии.
Виктор не видел «золотого дождя» над Арденнами. Ему стало хуже, и он не мог подняться с нар, когда все ринулись из землянки, чтобы поглазеть на невиданный фейерверк. Ему было не до «Германа».
Выражаясь медицинским языком, Виктор впал в навязчивое состояние: его идея фикс в соединении с сильным жаром породила кошмарный бред, в котором причудливо сочетались Модель и Дитрих, Власов и гауптшарфюрер, «Ребекка» и Айвенго, крыши Мейероде и страшная бомбежка, во время которой он спасает детей Алоиза Шикльгрубера.
Эрик показал себя настоящим другом: поговорив с бельгийцами, он отправил Карла в Мейероде на консультацию к местному лекарю, который прислал немецкий сульфидин и сушеный пустырник, собранный в Арденнском лесу.
Алоиз писал: «Модель, Дитрих, Дегрелль все еще в Мейероде. Кроме них, нами выявлены следующие персоны: начальник штаба фельдмаршала Моделя генерал-лейтенант Ганс Кребс, начальник оперативного отдела штаба полковник Темпельгоф, адъютант штаба полковник Фрейберг, шофер Моделя Фромбек... Охраняет фельдмаршала усиленная рота в составе 250 солдат и офицеров с танками и бронемашинами, ручными и крупнокалиберными пулеметами. Продукты для штабной кухни собирает в Мейероде лейтенант административной службы Густав Зедельхаузер, который страшно надоел нашему бургомистру... Настроение бошей портится с каждым днем. Больше всего боятся удара на Восточном фронте.
Лекарь говорит, что пустырник надо заваривать из расчета три столовые ложки на пол-литра кипятка, закрыть крышкой, дать постоять 1,5–2 часа, принимать внутрь по 50–100 граммов три раза в день после двух таблеток сульфидина. И так ежедневно 1,5–2 месяца. Жена посылает вам банку варенья из нашей арденнской малины. Очень полезно от простуды. Содержит витамины. Выменял у СС на масло. Со скорой победой! От себя посылаю еще фляжку — с ягодной водкой».
Эрик тут же взял на себя обязанности врача, стал лечить Виктора. Вскоре тому стало легче, по крайней мере горло перестало болеть и снизилась температура.
Весь день солнце боролось с густым туманом. Капало с сосулек. Дороги сковал гололед.
Вскоре после полудня слушали Гитлера из Берлина, обращавшегося к немецкому народу с новогодним посланием. Голос у него был глухой, вялый и заметно дрожал.
— Мы уничтожим всякого, кто не участвует во всенародном усилии ради фатерланда... Мир должен знать, что этот рейх никогда не капитулирует... Германия восстанет как феникс из развалин своих городов, и это войдет в историю как чудо двадцатого века!..
Странно было слушать голос фюрера в этой землянке, вырытой в бельгийской земле, совсем рядом, почти бок о бок с Моделем, Дитрихом, Дегреллем, с эсэсовцами всех рангов, стоявшими навытяжку у полевых раций в домах Мейероде.
Потом немцы говорили по радио о «зверствах» американцев. Они утверждали, что в зоне действия армии Паттона немецкие санитары, размахивая флажком с красным крестом, хотели сдаться на милость победителя вместе с ранеными, но победитель оказался немилостивым — все немцы в количестве шестидесяти человек были перебиты «взбесившимися Сэмми».
— Вранье! Этого не может быть! — твердо заявил Эрик.
— Так им и надо, краутам! — еще тверже сказал Айдахо Джо. — Они у меня лучшего дружка убили, и теперь у меня личные счеты ко всем немцам.
— Мы не убивали пленных, — возразил Король.
— Немцы все разные, — со вздохом произнес Карл.
Потом выяснилось, что солдаты Паттона перепутали приказ: следовало читать не «пленных не брать», а «пленных брать». И их действительно убили. На войне такие ошибки в приказах стоят жизни большому числу людей. На войне как на войне.
На Люксембург упали первые снаряды нового артиллерийского орудия. Стреляли ими крауты с расстояния тридцати пяти миль. Шуму было много, но убило только одного капитана и несколько нижних чинов.
Паттон улыбался на поздравления и всем рассказывал, что его артиллерия приветствовала краутов двадцатиминутной хорошо пристрелянной канонадой: с Новым годом, господа крауты! Немцы, у которых не хватало снарядов, считали, что Паттон поступил не только не по-джентльменски, но и не по-христиански.
Паттон, всегда полный шапкозакидательской удали, в эти дни был настроен пессимистически. Сила немецкого удара потрясла его. Под Бастонью он впервые осознал мощь германской армии.
В новогоднем приказе № 1 генерал Паттон, словно забыв об арденнской трепке, в самых высокопарных выражениях обращаясь к офицерам и солдатам 3-й армии, писал: «Скорость и блеск ваших достижений являются непревзойденными в мировой истории. Недавно я удостоился чести принять из рук командующего 12-й армейской группы генерал-лейтенанта Омара Брэдли второй пучок дубовых листьев к Медали отличной службы. Эта награда была вручена мне за ваши достижения. От глубины моего сердца я благодарю вас».
У джи-ай возникал законный вопрос: зачем же присваивает генерал чужие награды? И хороший же подобрал он для этого денек, когда крауты нанесли по джи-ай бомбовый удар!..
В Берне шеф европейской резидентуры американского Управления стратегических служб Аллен Даллес, правая рука «дикого Билла» Донована, встречал Новый год в мрачном унынии. Еще 20 июля 1944 года, в день неудачного покушения на Гитлера в «Волчьем логове», рухнули его планы создания четвертого рейха без Гитлера, коммунистов и советских оккупационных войск, создания Германии под опекой американского орла. Разумеется, он не считал себя виновным в провале генеральского заговора, хотя его интриги отнюдь не содействовали победе заговорщиков. Провал заговора, на который делал ставку Даллес, а с ним и вся американская разведка, нанес сокрушительный удар по его надеждам и расчетам.
Но в первый день нового года, разгоряченный добрыми порциями виски, резидент «Дикого Билла» утвердился в своем намерении взять реванш за поражение. Со жгучим нетерпением ждал он прибытия из Берлина связного для выполнения этого великого плана — плана захвата Берлина воздушно-десантными войсками западных союзников до вступления в германскую столицу Красной Армии.
Человек, которого с таким нетерпением ждал в Берне Аллен Даллес, был известный под кличкой Джорджа Вуда сотрудник рейхсминистра иностранных дел фон Риббентропа Фриц Кольбе, в прошлом сотрудник посольств рейха в Испании и Африке. От Кольбе и его единомышленников он потребует всемерной помощи в сформировании удобного для США правительства Германии. Такое правительство в Берлине, поддерживаемое США и Великобританией, остановит продвижение русских в Центральную Европу.
Взять Берлин раньше Красной Армии, оставить Сталина с носом — вот чего добивался по собственной инициативе этот авантюрист.
Зная, что союзники перешли в наступление в Арденнах, что карта Гитлера бита, он думал, что располагает неотразимыми козырями. Но играл он крапленой картой. Будущий директор ЦРУ, глава «правительства в правительстве», рассчитывал склонить на сторону своего дерзкого плана и вашингтонскую администрацию и Пентагон. Он беззаветно верил, что поступает в интересах Америки, ее хозяев. Должны же они понять наконец всю серьезность русской опасности! Мешает, конечно, этот «розовый» Рузвельт, потакающий красным. Даллес знал через свои каналы, что президент смертельно болен. О, как жаждал он его смерти! Как будет ждать смерти другого президента, тоже чересчур мягкого в отношении к комми, когда придет год Далласа — Даллеса...
Как известно из мемуаров Шелленберга, шефа отдела иностранной разведки СД, фон Риббентроп одно время загорелся идеей встретиться со Сталиным за столом переговоров и... убить его выстрелом из пистолета. Его сотрудник Фриц Кольбе, уверившись в проигрыше войны и видя спасение только в Америке, предложил свои услуги Даллесу еще летом 1943 года. Тот принял его с распростертыми объятиями, узнав, что этот дипломат — член группы связи ведомства Риббентропа с ОКБ — Верховным главнокомандующим вооруженных сил. Членами этой группы были такие маститые дипломаты, как Хассе фон Эйтцдорф, будущий посол ФРГ в Лондоне, и Пауль Шмидт, в послевоенные годы известный под псевдонимом Пауль Каррель — военный историк.
Идею авиадесанта в Берлине подкинули Даллесу некие консервативные круги через Кольбе, имевшего зеленый дипломатический паспорт со штемпелями швейцарских и шведских пограничных пунктов. Кстати, британцы считали его коварным двойником, на деле служившим только разведке Риббентропа. Но Даллеса не смущало и то, что посадка для союзных авиадесантных самолетов могла оказаться вовсе не мягкой. Он закинул удочку с жирной начинкой в Вашингтон, где у него было немало покровителей, но президент Рузвельт отмел предложенную Даллесом антисоветскую авантюру.
Еще в октябре — ноябре 1944 года Даллес через англичан вступил в контакт с такими представителями германского министерства иностранных дел, как Альбрехт фон Кессель, сотрудник немецкого посольства в Ватикане, и Александр фон Нейрат, сын предшественника Риббентропа. Эти дипломаты уверенно обещали капитуляцию западным союзникам не только на Итальянском, но и на Западном фронте. С каждым днем росло число «миротворцев», стремившихся во что бы то ни стало расколоть коалицию антигитлеровских держав путем сепаратного мира на Западе, без СССР. К тому же стремился и антикоммунист Аллен Даллес. Его не смущало, что и Гитлер стремился к той же заветной цели, но с сохранением всех своих прерогатив фюрера, рейхсканцлера и верховного главнокомандующего. Ведь и арденнским контрнаступлением Гитлер хотел укрепить свои позиции на переговорах. О безоговорочной капитуляции он и слышать не желал.
Действия Даллеса и подобных ему «сепаратистов», о которых Гитлер получал все более полные сведения, были крайне опасны потому, что они укрепляли несбыточную мечту фюрера удержаться у власти, спасти третий рейх. Ради этого и жертвовал он армией и народом. Действия Даллеса были по сути дела изменническими актами, потому что шли вразрез с решениями великих держав, были направлены на ревизию этих решений. Не случайно Даллес будет так упорно выступать против ялтинских соглашений, тайно подрывать их.
У Даллеса было немало союзников в германском генералитете, и с каждым днем вследствие прогрессирующего разложения третьего рейха их становилось все больше и больше. Разве генерал Райнгард Гелен, шеф отдела «Иностранные армии Востока», главный авторитет вермахта после разгрома абвера и подчинения его охвостья СД, не писал в меморандуме от 7 октября 1944 года, что американцам придется считаться с рейхом как с единственным средством «воспрепятствовать советским политическим и военным претензиям на Европу, и поэтому Германия станет незаменимой для США»!
Итак, Берлин должны взять американцы!
Из служебного дневника рейхслейтера НСДАП, секретаря фюрера и шефа партийной канцелярии М. Бормана
«Понедельник, 1 января. Ставка фюрера «Адлерхорст».
Обед фюрера с Герингом, Кейтелем, Мартином Борманом, Рундштедтом, Шерфом, Деницем, Йодлем, Риббентропом, Бургдорфом, Гудерианом, Шпеером.
Рудель получает бриллианты к золотому Рыцарскому кресту».
Последний новогодний обед Гитлер дал в своей полевой ставке «Адлерхорст» («Орлиное гнездо») под городком Бад-Наугейм. Жить Гитлеру оставалось четыре месяца, а рейху его — на восемь дней дольше. Но этого не мог знать даже генерал Иоахим Шерф — начальник исторического отдела генерального штаба ОКБ сухопутных сил Германии. Как и все присутствующие, этот историк надеялся на чудо, которое спасет третий рейх.
Ганс Ульрих Рудель был любимцем Гитлера и Геринга, первым летчиком гитлеровского рейха. Этот пилот не числился среди ведущих летчиков Люфтваффе, он стоял выше их, так как Геринг официально приписал ему вывод из строя советского линкора «Марат», уничтожение ракетами великого множества танков, начислил более двух тысяч боевых вылетов. Накануне Курского сражения он базировался со своей эскадрильей на Сещинском аэродроме (между Брянском и Рославлем) и едва не погиб от МММ — малых магнитных мин Сещинской интернациональной подпольной организации, возглавляемой Анной Морозовой, которой посмертно присвоено звание Героя Советского Союза.
— Ты не хочешь спать? — спросил Виктора Эрик, присаживаясь на нары, застеленные немецкими плащ-палатками. — Хочешь, я расскажу тебе о самом счастливом дне своей жизни? Голова не слишком болит? Это был день вторжения в Нормандию.
...Сталин ставил вопрос об открытии второго фронта еще в 1941 году. Рузвельт обещал Сталину открыть второй фронт в 1942 году, но Черчилль заставил президента нарушить это обещание. Так говорили в Америке. С каждым месяцем все жарче спорили о втором фронте. Большинство американцев страстно желали его открытия. Хотя в Италии дела у нас шли не блестяще. Перед Рождеством 1943 года Люфтваффе внезапно потопили в Бари больше кораблей союзников, чем в Перл-Харборе, — семнадцать было пущено на дно, тринадцать повреждено. И это в условиях полного превосходства американцев в воздухе! Вследствие тяжелых боев в Сицилии и Италии стало ясно, что немцы — сильный враг, что у них отлично вышколенные командиры, а американцы только учатся воевать. Когда американские бомбардировщики 15 февраля 1944 года превратили в руины Бенедиктинский монастырь пятого века в Монте-Кассино, немцы не подняли вверх руки, а стали сопротивляться еще ожесточеннее в развалинах монастыря. И все же потери янки были легкими: к началу 1944 года, за два года войны, у них насчитывалось всего 80 тысяч убитых и раненых, а дома, в Штатах, потери от несчастных случаев на дорогах и в промышленности вдвое превышали военные потери!
Эрик и его друзья в Англии с нетерпением ожидали начала вторжения на континент. Немцы запугивали союзников грозной неприступностью «Фестунг Ойропа» — «Крепости Европа». Надо было спешить: стокгольмский корреспондент журнала «Ньюсуик» писал, что главное секретное оружие Гитлера — это «созданные на основе тяжелой воды атомные бомбы, сбрасываемые с управляемых по радио самолетов». Но авторитетный генерал Эйзенхауэр предсказывал полную победу в Европе еще до рождества 1944 года.
4 июня в Англии вдруг зазвонили колокола. «Вторжение началось!» — сообщила лондонская контора информационного агентства «Ассошиэйтед пресс». Эрик чувствовал себя обманутым — он так мечтал ступить первым на нормандский песок. Но толпы на улицах быстро рассеялись — сообщение оказалось «уткой».
Как и другие офицеры, Эрик получил карту района высадки. Глянул на нее и ничего не понял. Какое-то побережье величиной, судя по масштабу карты, с Данию, но все географические названия — города, деревни, реки — закодированы. Названия рек — русские, как на картах, которые печатались во время сражений Красной Армии: Волга, Дон, Донец. Что за чертовщина? Уж не в Россию ли их десантируют?! Да нет, туда самолеты не долетят, а если долетят, так не вернутся на базы. Объявили, что названия будут раскодированы перед посадкой на корабли в особых списках, вот тогда и узнаете, где будет высадка.
Вдруг поднялся дикий хохот: начали раздавать какие-то резинки, похожие на презервативы. Догадкам и остротам не было конца. Оказалось, что эти колпачки необходимо было надеть на дула винтовок и автоматов, чтобы не замочить их морской водой. Этот смешной эпизод поднял у всех настроение, а надо признать, что до первого взрыва смеха настроение у всех было как у смертников. Моральное состояние не только рядового и сержантского состава, но и офицеров еще никогда не было таким низким. Былой энтузиазм незаметно испарился. Страх сковывал всех. Предсказывали девяностопроцентные потери. Многие отчаянно молились богу. «Нас посылают на верную смерть», — шептали друг другу солдаты.
Эрик Худ испытывал на себе всю заразительность массового психоза — и он тоже стал страшиться высадки. Шепот перерастал в ропот. Ропот чуть ли не вырос в бунт даже среди ветеранов трех нелегких высадок: в Северной Африке, Сицилии и Италии. Солдаты умоляли, просили, требовали отправить их домой, в Америку. Так было даже в 1-й пехотной дивизии, известной под названием «Большая красная первая». Ее называли еще в прессе «самой закаленной, самой стойкой, самой гордой дивизией в американской армии».
Потом Эрик прослышал, что вероятность успеха операции «Оверлорд» («Верховный владыка» — название придумал Черчилль) составляет не более пятидесяти процентов: «фифти-фифти».
— У нашей мощной военной машины, — заключил Эрик Худ, — опасно барахлил аккумулятор! Или так можно выразиться: человеческий фактор был не на высоте. Подобно многим, я думал: а вдруг нами хотят пожертвовать, чтобы доказать Сталину, что высадка невозможна! Нам приказали отправить все личные вещи за казенный счет домой, запретили посылать радиограммы родным, говорить с ними по телефону. Разнесся зловещий слух, позднее подтвердившийся, что все наши письма перехватываются, а лагери наши охраняются как концентрационные. Все это только нагоняло страх на наших людей. Реальные опасности, ожидавшие нас в Нормандии, померкли по сравнению с теми, которые нам мерещились. Про себя скажу, что в Нормандии я как бы вторично родился, так велика была моя радость, что почти все наши страхи оказались ложными, а действительные трудности вполне преодолимыми. Тогдашний командующий 1-й армией генерал Омар Брэдли оказался на высоте стоящих перед ним задач. Пожалуй, он справился с ними лучше, чем справился бы Паттон, который надеялся возглавить 1-ю армию. Брэдли больше годился для операции «Оверлорд». Стихией Паттона были танковые рейды. В сущности, он оставался лихим кавалеристом, а кавалерия, даже бронированная, не могла высадиться на Омаха-бич. Времена Вильгельма Завоевателя давно прошли.
Дивизион Эрика высадился на участке побережья по кодовому названию Омаха-бич и напоролся на жесткую оборону дивизии вермахта, проводившей на этих участках учения. Немцы едва не сбросили его в Ла-Манш. Британцам повезло: они высадились на участках «Золото», «Юнона» и «Меч», которые обороняли части власовской РОА. Все они были так распропагандированы агитаторами подпольной антифашистской организации, что дружно ударились в бегство, открыв ворота второму фронту. (И Кремлеву пришлось поработать с подпольщиками, чтобы обеспечить союзникам столь теплый прием.) Войскам генерала сэра Майлза Демпси, командовавшего 2-й британской армией, таким образом, пришлось иметь дело лишь с немецкими офицерами и унтерами дезертировавшего войска. Так оправдалась подпольная расшифровка акронима РОА — «русский обманет Адольфа»! (Акции Власова катастрофически упали...)
Точно так же повезло и 2-му батальону американских рейнджеров под командованием подполковника Джеймса Раддера, который атаковал доты Атлантического вала на известковых скалах над участками Юта и Омаха. Два батальона власовцев исчезли после первых выстрелов. Многие из них присоединились к нормандским маки.
В день «Д» Эрик Худ высадился вместе с французами под «зонтиком» из летающих «сверхкрепостей» «Б-29». Эмоции американцев были всецело подчинены боевой обстановке. Другое дело — французы. Внешне они ничем не отличались от джи-ай: та же форма, то же оружие, только пестреет наплечный трехцветный шеврон Свободной Франции. Почти все они падали на колени, целовали соленый песок родины, даже зарывались лицом в этот песок, бросали его горстями вверх, плакали без всякого стыда. А какие невероятные сцены разыгрывались на дорогах, где французов поджидали толпы их соотечественников — крестьян, макизаров, появившихся словно из-под земли. Ну и темперамент у этих галлов! Шум, крик, истерика и снова — смех и слезы. Крестьяне угощали солдат терпким и кислым нормандским виноградным вином и крепчайшим яблочным кальвадосом в запотевших на жаре бутылках. Солдаты совали крестьянам сигареты «Лаки страйк» и «Кэмел» в обмен на цветы, виноград и яблоки. Эрик с восхищением смотрел на молодых парней и чудесных девушек из маки, обвешанных трофейным оружием, «люгерами» и пистолетами-пулеметами, с белыми повязками на левом плече.
Предупрежденные по радио Би-би-си о начале долгожданного вторжения с Ла-Манша за двое суток, они нападали на отступавшие немецкие войска, минировали дороги, не спали по двое-трое суток, нанося на карты все передвижения проклятых бошей, систему прибрежной обороны. Они выставили на дорогах своих регулировщиков, пометили участки, заминированные бошами, противотанковые засады.
Виктор Кремлев слушал друга с огромным интересом — ведь он все это видел с другой стороны...
Роль партизан Франции, Бельгии, Голландии в успехе вторжения просто невозможно переоценить. Эрика поразил один случай в конце июня, когда американцы готовились к штурму вражеского укрепленного района Остек милях в пяти от большого города-порта Шербура. Трехдневные атаки не принесли успеха — Остек был окружен минными полями, танковыми ловушками и автоматическими огнеметами. Тогда американцы выслали парламентеров на «джипах» к немецкому начальнику — майору Кюпперсу. Во главе парламентеров был генерал, командир 4-й дивизии. В бункере майора генерал развернул оперативную карту и указал на ней силы, которые он намеревался бросить на штурм. Майор с деланной усмешкой взглянул на карту и остолбенел: немецкие позиции на ней были нанесены более детально, чем на карте самого майора, причем с абсолютной точностью указывались все секреты немцев: численность войск, их вооружение и запасы боеприпасов, даже имена офицеров. И майор Кюпперс сдался. Битва за Остек, звено Атлантического вала, была выиграна партизанами-подпольщиками!
Первыми о вторжении сообщили немцы. В Нью-Йорке и Филадельфии об открытии второго фронта услышали вскоре после полуночи 6 июня. Перед самым рассветом официальное заявление на коротких волнах сделал помощник Айка по печати. Через несколько минут по радио выступил и сам Эйзенхауэр. Но все газеты перещеголяла «Лос-Анджелес тайме»: слово «Вторжение!» там было набрано восьмидюймовыми буквами. Такого еще никогда не бывало! Многие газеты перестали даже печатать рекламу! По всей стране трезвонили церковные колокола, ревели сирены ПВО, гудели все заводы и фабрики, сигналили миллионы автомобильных клаксонов. Пег писала Эрику, что даже для нее это был самый волнующий в жизни день. А для Эрика?! Не только волнующий, но и счастливый. Во всех церквах молились за успех высадки. А вечером, писала Пег, когда село солнце, на целых пятнадцать минут вспыхнули огни статуи Свободы, погашенные сразу после черной трагедии в Перл-Харборе. А в десять вечера люди плакали, слушая срывающийся от волнения глухой голос президента Рузвельта, который молился за сыновей Америки на том далеком, омытом кровью нормандском берегу.
Это было похоже на чудо: забастовщики и прогульщики и те возвращались на работу. Резко подскочило число доноров. Люди покупали облигации военных займов, и мало кто желал погашать их. В домах и на всех предприятиях без конца передавали записанные на пленку радиорепортажи прямо с дымящегося берега Нормандии. Никогда прежде не чувствовала себя Америка такой единой, такой сильной, такой правой.
Сколько незабываемых впечатлений! На площади у мэрии местные мальчишки топтали нацистское полотнище и портрет бесноватого фюрера с усиками а-ля Шарло.
Тогда всем казалось, что американцы, англичане, французы обратят бошей, обескровленных в гигантских сражениях на Восточном фронте, в безостановочное бегство. Во французских городах громили биржи труда, срывали со стен грозные двуязычные немецкие приказы, освобождали заложников. Кончилась четырехлетняя черная ночь оккупации во Франции.
Немцы ушли, но остались пустые лавки, кафе и бистро. Даже конина была роскошью. Правительство Виши исчезло как дурной сон. Женщинам, жившим с бошами, обрили головы. Всюду белели теперь листовки маки: «Лучше умереть стоя, чем жить на коленях!.. Вив ля Франс! Вив де Голль!»
Эрик Худ гордился тем, что его 1-я армия первой высадилась в Нормандии, первой прорвалась в Сент-Ло, пустив в этот прорыв 3-ю армию Паттона, первой — за французами — вошла в Париж, а затем в Бельгию и Люксембург...
(И первой, будет потом вспоминать Виктор Кремлев, прорвала линию Зигфрида, первой ворвалась в Германию и форсировала Рейн, первой встретилась с советскими солдатами на Эльбе, похоронила больше солдат, чем другие американские армии.)
— Эх, если бы только это было в сорок втором, ну хотя бы в сорок третьем, ты представляешь... — вздохнул Виктор.
— Да что ты мне все про это?! — взбеленился Эрик. — Я-то в чем виноват?!
— Ты представляешь, говорю, сколько тысяч, а может, миллионов наших советских солдат были бы сегодня живы?
Эрик Худ помолчал, подумал и тихо сказал:
— Представляю, Виктор. Прости меня... Почти таким же счастливым днем, как день «Д», стал и день освобождения Парижа — 25 августа.
В освобождении Города света от фашистского мрака приняли самое деятельное участие и советские партизаны из отряда «Сталинград» — они вошли в столицу через Булонский лес, захватили и бывшее здание советского посольства, водрузили на нем красный флаг, шесть дней они дрались против гитлеровцев плечом к плечу с поднявшими восстание волонтерами французского Сопротивления.
Пег писала, что в тот день она была в Нью-Йорке. Самый большой в мире город словно сошел с ума от радости. Люди на улицах плакали, обнимали и целовали друг друга. Громадные толпы танцевали и пели. Какие-то девицы от избытка чувств раздевались донага и голышом вскарабкивались на фонарные столбы. Около сотни тонн конфетти, порванных телетайпных лент и телефонных книг покрыли толстым слоем улицы Манхэттена. На Таймс-сквер и Рокфеллер-плац шли стихийные митинги. Качали беженцев из Европы. По радио передавали французские песни. Духовые оркестры снова и снова исполняли «Марсельезу». Все сходились на том, что война дольше октября не продлится. Во всех отелях появились объявления о приеме заказов на номера, начиная с первого дня мира, и Пег тоже зарезервировала номер в гостинице «Элизе». Находчивые предприниматели принялись за изготовление миллионов праздничных флажков. Все ждали праздника Победы.
Виктор вспомнил Париж в годы оккупации.
Париж всегда Париж. Даже во время четырехлетней ночи оккупации он оставался Парижем. Из-за нехватки электроэнергии погасли яркие рекламы магазинов, сияющие витрины, закрылись почти все театры, кинотеатры и кабаре. Остановились лифты на Эйфелевой башне. Парижане вели полуголодное существование, «чрево Парижа» почти пустовало, но «черный рынок» ломился от самых дорогих яств. И все же, как убедился Кремлев, пробегая в бистро глазами объявления в «Пари суар», по-прежнему пела Эдит Пиаф. В «Елисейском клубе» выступал с эрзац-ковбойскими песнями молодой певец Марселя, любимец кабаре Лазурного берега Ив Монтан. На Пляс Пигаль вовсю работали бордели и вертепы, посещаемые офицерами вермахта. Что-что, а «сладкую жизнь» Парижа комендант города генерал фон Хольтиц не прикрыл. Собственными глазами видел Виктор длинную очередь у кинотеатров, где шли такие боевики, как «Еврей Зюсс», цветной «Барон Мюнхгаузен», «Девушка моей мечты» с Марикой Рокк и «Убийца живет в номере 21».
На лезвии бритвы балансировал великий шансонье и замечательный подпольщик Морис Шевалье. Прежние его поклонники отвернулись от него как от коллаборациониста. И напрасно. Потому что Шевалье вел смертельно опасную игру, в ходе которой он мог легко стать жертвой как патриотов-подпольщиков, так и гестапо. У сорокадвухлетнего шансонье были свои давние счеты с бошами. В 1916 году он сумел, подделав документы, бежать из германского лагеря военнопленных, куда он попал раненым. А во время второй мировой он сам поехал в концентрационный лагерь, чтобы поднять дух своих пленных соотечественников. Он жил в вишистской Франции, и немцы, зная о его любви к еврейке, шантажировали его, заставляли его развлекать их. Подполье разрешало ему делать это — он привозил обратно ценные разведданные. Маску свою он носил так хорошо, что Би-би-си объявила его предателем своего народа. Маки пытались даже убить его, но все, к счастью, обошлось, и в освобожденном Париже Морис Шевалье под гром оваций выступал вместе с Марлен Дитрих. А в зрительном зале сидел «освободитель отеля «Риц» Эрнест Хемингуэй...
1-я армия наступала по северной Франции, пересекла бельгийскую границу и в начале сентября взяла Намюр и Аахен. Теперь ей предстояло взломать линию Зигфрида.
Вспоминая свой путь во Франции и Бельгии, Эрик Худ не мог сказать, чтобы он был очень уж трудным. У краутов не хватало сил, чтобы сдержать натиск американских и британских армий. У правого соседа 1-й армии — 3-й армии генерала Джорджа Паттона — был такой поразительный случай. Однажды ночью Люфтваффе бомбили лагерь немецких солдат и офицеров. Военная полиция открыла ворота лагеря и выпустила военнопленных, взяв с них честное слово, что они вернутся в лагерь после налета. И что же? Из тысячи краутов не вернулись только полсотни! Вот до чего дошла деморализация вермахта!
Июнь — июль — август. Такого долгого и жаркого лета не было в его жизни. Эрик чувствовал себя освободителем, но сознавал, что сотни тысяч французских макизаров сами сделали все, что было в человеческих силах, ради своей свободы. Это были союзники, друзья. И таких же людей он встретил в конце лета в Бельгии, когда прорвался туда с 1-й армией в район Урт-Амблев. Его дивизия принимала участие в охвате Льежа с правого фланга. Льеж взяли, по пятам преследуя в беспорядке отступавших краутов, словно забывших вовсе о позиционной войне.
Бельгийский король Леопольд отрекся от престола. Возвратившееся из Лондона эмигрантское правительство во главе с премьером Пьерло провозгласило регентом его младшего брата Шарля. Эрик плохо разбирался в сложной и запутанной политической борьбе, но он не мог одобрить явного и неблагородного стремления эмигрантов, которых поддерживал ставленник Черчилля посол в Брюсселе Нигбел Хьюджессен, прижать героев Сопротивления, по три-четыре года сражавшихся в партизанах или подполье против гитлеровцев. Франтиреры устроили в Брюсселе мирную, невооруженную демонстрацию против разоружения партизанских отрядов. В них стреляли жандармы. Несколько человек было убито, почти сорок ранено. Это поразило Худа до глубины души. В полку говорили, что за беспорядками стоят коммунисты, но ясно было, что приказало жандармам стрелять в народ правительство Пьерло.
Между тем 1-я армия осталась без горючего, без боеприпасов и продовольствия. Не привыкшая к экономии, никогда не знавшая никакой нужды армия вдруг оказалась в тяжелом положении. Во всем винили Монти — это он не смог очистить от краутов антверпенский порт.
Пришлось взять тайм-аут в Арденнах, совсем недалеко остановиться от Рейна, хотя все понимали, что это даст краутам время укрепить Рейн и линию Зигфрида.
На Англию посыпались ракеты «Фау-2». Журнал «Тайм» писал, что, по слухам, немцы лихорадочно готовятся применить ракету «Фау-2» с атомной боеголовкой, которую им, возможно, удастся перебросить и через океан. Но к этим слухам мало кто прислушивался.
Перед высадкой в Нормандии союзные разведки делали все, чтобы убедить абвер и СД, что союзники высадятся не в Нормандии, а в районе Кале, шли на различные хитрости, только бы сбить краутов с толку. Известны случаи, когда союзные разведки забрасывали во Францию своих агентов, которым в Англии внушали мысль, что высадка десанта состоится в... районе Кале. А после того, как агенты попадали в тыл врага, их тайно предавали гестапо! Агентов, в основном французов, подбирали с таким расчетом, чтобы они под пытками говорили о высадке главного десанта в районе Кале, а отвлекающего — в Нормандии. Немцы попались на эту удочку и так и не сняли из района Па-де-Кале свои дивизии, когда началась высадка в Нормандии.
— Но встает вопрос, — взволнованно спрашивал Виктора Эрик, — можно ли было нашим разведкам идти на такие жертвы? Разве не аморально бороться с фашистами их же методами? Значит, цель оправдывает средства. Меня пугает эта готовность предать свои идеалы ради собственных интересов. Стоит платить за победу такой дорогой ценой? Ведь многие американцы вслед за Паттоном говорят сейчас о том, что Америка должна править миром. Но еще в Библии сказано: горе тому, кто завоюет мир, но потеряет Душу!