Из журналистского блокнота Виктора Кремлева
17 мая 1961 года
...В Чикаго мы встретились с водителем грузовика Джозефом Полонским. У этого американца хорошая память. Он — глава организации Американских ветеранов встречи на Эльбе. Бывший сержант, он верен боевой дружбе, с гордостью носит значок Советского комитета ветеранов войны. Значок вручил ему Алексей Маресьев в Москве. Джо просил передать ему самый горячий привет. В честь Алексея Маресьева, настоящего русского человека, героя-летчика, Джо назвал своего сына Алексеем!..
...В Чикаго Эрик Худ не проживает...
25 декабря 1944 года
За несколько часов до рассвета в день рождества Христова Пайпер вывел сильно поредевшую боевую группу к берегу реки Сальм севернее Гран Галло и ударил с тыла по взводу 505-го полка 82-й дивизии, смял его, перебив многих джи-ай, застигнутых врасплох, переправился на противоположный берег Сальма и исчез во мраке соснового леса.
Генерал Гэйвин доносил в штаб, что через позиции его дивизии прорвалось около восьмисот немцев.
В рождественский день генерал Паттон проснулся с первым солнцем:
— Чудесно! — взглянул он в окно. — Самая погода убивать немцев!
С утра он объезжал корпусные и дивизионные штабы. Его «джип» эскортировали мотоциклисты военной полиции. Над ними с гулом, завываньем и грохотом неслись армады американских самолетов. Первым делом генерал проследил, чтобы на передовой все или почти все джи-ай имели бутерброды с холодной индюшатиной, а тыловики — горячую индейку. Все — особенно тыловики — встречали популярного генерала рождественскими улыбками. Проклятые крауты, вопреки духу светлого праздника, едва не разбомбили Паттона в штабе 4-й танковой, да бог спас, пронесло. Впрочем, отважный генерал отметил в своем дневнике, что он никогда не был так близок к смерти. А бомбежка была случайной. Нет, хорошо все-таки быть генералом! Из 1500 американских генералов за всю войну погибло всего несколько человек, гораздо меньше, чем в германском вермахте, и несравненно меньше, чем в Красной Армии.
Праздник праздником, а бои не затихали.
К Бастони прорваться не удалось — никто из джи-ай не хотел умирать на рождество. Летчики почему-то жаловались на погоду и не вылетали к Бастони.
С утра Эрик, Виктор и другие партизаны согрели воду в печурке, побрились в честь праздника. У Виктора нашлась безопасная бритва с золингеновскими лезвиями, у Эрика хранилось в нагрудном кармане армейское хорошо отполированное стальное зеркальце, а у ребят в землянке отыскалось американское мыло в тюбике. Такого добра много валялось на всех дорогах Арденн.
В землянке оказался портативный радиоприемник «Филипс», доставленный Алоизом из Мейероде. Берлин трубил о новых победах в Арденнах. Радиообозреватель Фриче злорадствовал: в ночь на рождество полсотни самолетов «Хейнкель-111» бомбили Манчестер, ракеты «Фау-2» сеяли смерть в Лондоне, Кенте, Эссексе. Хорошо было слышно американскую армейскую радиостанцию широкого вещания.
Вдруг Эрик скомандовал:
— Тихо, ребята! Про партизан говорят! Диктор читал текст о филиппинских партизанах:
— С мая сорок второго года, после ухода американской армии с Филиппин, геройски бьются против японцев тысячи филиппинцев. В этой борьбе принимают участие и многие американские солдаты и офицеры, оставшиеся в тылу японских войск. Партизаны сковали большие силы японцев. Они бьют врага из засад, делая пули из прутьев для занавесок, а телефонные провода — из проволочных заборов. Они стали глазами и ушами наших вооруженных сил на Минданао и других островах. В доказательство своих побед командир-американец недавно прислал в штаб на подводной лодке большой кувшин, доверху наполненный желтыми ушами, отрезанными у япошек.
Джо расхохотался.
— Скажи, Джо, а ты стал бы отрезать уши у немцев? — хмуро спросил Виктор.
— Ну вот еще! — ответил Джо. — Они ведь не желтые, а белые!
— Расист ты несчастный! — выпалил Виктор. Джо замахнулся. Виктор умело перехватил его руку. Джо взвыл от боли. Американцы приподнялись на нарах.
— Отставить! — приказал Эрик. — Любая драка между нами на руку только Гитлеру. Не приставай, Джо, к Виктору. Это небезопасно. Я видел, как он владеет различными приемами. А ты, Виктор, извини Джо — он сам не знает, что говорит. Так что покончим с этим международным инцидентом!
— До прихода японских захватчиков, — продолжал диктор, — некоторые не самые умные наши соотечественники глядели порой на филиппинцев сверху вниз, как на своих «меньших коричневых братьев». Но эти «меньшие братья» уже убили более пяти тысяч вражеских солдат и офицеров. Наши земляки ничего не смогли бы сделать на Филиппинах без их помощи. Не забывать это — наш святой долг. Мы не можем стать такими же расистами, как немцы и японцы. Горе нам, если мы это забудем!..
— Вот это правильно! — сказал Эрик. — Слышал, Джо? Золотые слова!
— В Арденнах обстановка остается сложной, хотя победа наша неизбежна. В тылу германских войск осталось много наших солдат и офицеров. Воинская честь обязывает их не сдаваться в плен, а с оружием в руках продолжать борьбу против нацистов. Арденны словно созданы господом богом для партизанской войны. Нет сомнения в том, что лучшие наши парни, оказавшиеся в окружении, в эти трудные дни нанесут смелые удары по врагу в его тылу, перережут дороги, будут нападать из засад на мелкие группы немцев. То, что сделали американцы на Филиппинах, по плечу и нашим парням в Арденнах! Кстати, до нашего прихода в Арденнах успешно партизанили хозяева этих мест — бельгийцы, особо отличались русские партизаны из числа бывших военнопленных...
Все слушали с большим вниманием. Было видно, что слова эти воспринимаются ими как боевой приказ.
— Слышали, ребята? — с воодушевлением спросил Эрик, когда передача сменилась джазовой музыкой. — Наш интернациональный отряд должен стать грозой арденнских лесов!
Потом переключили приемник на немецкую волну.
Генерал-лейтенант вермахта Курт Дитмар, которого немцы называли «голосом германского главнокомандования», потому что он ежедневно читал коммюнике Оберкоммандо по берлинскому радио, все еще торжественно вещал о победах германского оружия в районе Арденн. О, как звенел когда-то этот голос, когда радиогенерал «брал» Варшаву, Париж, Брюссель, Копенгаген и прочие европейские столицы. Он поперхнулся на Москве, осекся на Сталинграде, охрип на Курске. На шестой год войны этот человек, голос которого был знаком немцам лучше, чем голос давно замолчавшего Гитлера или даже голос Геббельса, вконец разочаруется в своем излюбленном вермахте и сдастся в плен американцам.
С потолка землянки посыпался песок.
— Господи! — воскликнул Джо. — Ведь Айк и Монти давно объявили, что война кончится к Рождеству!
— Это бомбят Сен-Вит! — сказал Карл. — Пойдем посмотрим. Тут с холма рядом он виден как на ладони.
Все устремились к выходу.
Погода была отличной.
Американские бомбардировщики деловито долбили городок. Похоже было на воздушный парад: строем летели «летающие крепости» и «сверхкрепости», а также «драконы», «освободители», «мародеры»... Зрелище было захватывающее. Дыбилась черная земля со снегом, то и дело почти на бреющем полете пролетали истребители с американскими белыми звездами и полосами на крыльях. В дулах крыльевых пулеметов сиреной выл ветер. Ни одна бомба не упала на Мейероде.
Сен-Вит... Виктор вспомнил собор святого Витта в Праге. Популярный святой. Говорят, что он лечил хорею в средние века. Этот Сен-Вит — по преданию, родной город святого, жившего здесь в III веке. Здорово отутюжили американские бомбардировщики этот древний город.
Собор святого Витта Виктор видел и в Златой Праге. Он побывал там репортером от власовской газеты «Доброволец» в середине ноября. В парадном зале пражского замка с благословения Гиммлера состоялось организационное собрание пресловутого «Объединенного комитета освобождения народов России». Репортером «Добровольца» Виктор стал вполне легально, окончив весной курсы пропагандистов РОА в Добендорфе, расположенном в сорока километрах от Берлина. На выпускные торжества приезжал и сам бывший генерал-лейтенант Советской Армии Андрей Андреевич Власов, ныне его превосходительство... В пражском замке, где нудно и длинно ораторствовал Власов — вот бы бомбу сюда! — Виктор видел и других предателей — Жиленкова, Трухина, Малышкина, Майкопского, председателя «Белорусской рады» Островского, командиров восточных легионов. Главой комитета единогласно избрали Власова. Наверное, никогда в истории не было еще такого сборища предателей. Закончился он единодушным принятием Пражского манифеста, сочиненного гиммлеровскими экспертами.
Репортерское удостоверение позволяло Виктору ездить из Фекана, под Гавром, где в старинном аббатстве Бенедиктинского ордена стоял еще до высадки союзников в Нормандии один из власовских штабов, почти по всему побережью, примечая местоположения остбатальонов. «Доброволец» напечатал ряд его корреспонденции, просил еще. В остбатальонах побеги к партизанам и просто дезертирства были обычным явлением, но об этом Виктор, разумеется, не писал. Пойманных расстреливали. Немцы кормили сброд предателей нежирно — триста — четыреста граммов хлеба в день и две-три сигареты. Одевали в трофейную французскую форму.
В редакции «Добровольца» Виктор случайно узнал, что немцы используют мощные «глушилки» на радиостанции в Люксембурге. Эту новость он сразу передал по рации в Лондон.
Виктор довольно быстро понял, что никакой власовской «Русской освободительной армии» в действительности не существует, а есть свора предателей, группирующихся вокруг Власова и составляющих опекаемый гитлеровцами штаб пропагандистов-антисоветчиков. Подчинялись они и Гиммлеру, и полковнику Рейнгарду, и Гелену — шефу отдела разведки по иностранным армиям Востока в штабе ОКХ (германской сухопутной армии), — и графу Гельмуту фон Мольтке. У Гелена основными непосредственными начальниками Власова были прибалтийский барон — подполковник Алексис фон Ренн, занимавшийся допросом советских военнопленных, и главный следователь этого отделения — капитан Вилфрид Штрик-Штрикфельд. Последний еще в октябре 1941 года предложил создать армию из 200 тысяч врагов советского строя, но идея эта была в то время положена под сукно, поскольку шла вразрез с известным тезисом фюрера: оружие должны носить только немцы. Но поражения вермахта под Москвой и Сталинградом заставили гитлеровцев прибегать к любым средствам, и одной из таких спасительных идей была власовщина. Гиммлер, Кох, Розенберг долгое время не хотели иметь дела с российскими национал-фашистами, но полковник Гелен доказывал, что власовцы нужны ему прежде всего для разведки против Красной Армии. В апреле 1943 года ведомство Гелена стало распространять от имени генерала Власова сотни тысяч листовок, приглашавших победоносную Красную Армию воткнуть штыки в землю и сдаться на милость терпевшего поражения врага. Такая агитация, конечно, была обречена на провал, но Штрик-Штрикфельд, тем не менее, уверял, что следует перейти к созданию правительства Московии под германским протекторатом. Видимо, этот «остландрейтер» видел себя принцем-регентом при новом московском царе — Андрее Власове.
Но Гитлер, разгневанный переходом солдат остбатальонов и других власовских формирований к партизанам, собирался вообще запретить использование военнопленных во вспомогательных войсковых частях. Тем не менее Гелен продолжал помогать Шелленбергу в проведении операции «Цеппелин» — подготовке и засылке в советский тыл завербованных из числа пленных шпионов и диверсантов, которыми руководил СС-штурмбаннфюрер доктор Эрих Хенгельгаупт. В частности, как сообщил по секрету Виктору один высокопоставленный власовец, Гелен снабжал Хенгельгаупта сведениями о дислокации частей Красной Армии, необходимыми для изготовления поддельных офицерских удостоверений и красноармейских книжек. Тот же власовец, проливая пьяные слезы, признал, что большая часть этих шпионов или сдавались при переходе, или погибали за линией фронта.
Перспектива краха, становившаяся все более отчетливой и страшной, заставила Гиммлера весной 1944 года разрешить Власову сколотить и возглавить из остбатальонов две дивизии РОА. Это была не армия, а всего-навсего корпус, но генерал-изменник был на все согласен. Видимо, это решение сыграло определенную роль в «заграничной командировке» Виктора и его соратников, поскольку формирующиеся части были направлены не на Восточный, а в основном на Западный фронт — Гиммлер считал, что власовцы будут охотнее сражаться против англо-американцев, чем против «своих». Рейхсфюрер СС приказал Ваффен СС взять на контроль весь комплекс задач по созданию ядра будущей РОА. Гелен же в ноябре 1944 года занялся вместе с Отто Скорцени укреплением и использованием в целях разведки антисоветского подполья, делая особый упор на банды националистов в Западной Украине и в Советской Прибалтике. Гелен стал носиться с идеей объединения всех антисоветских сил в рамках «Секретной лиги зеленых партизан». Виктор поставил себе целью раздобыть картотеку этой пресловутой «лиги», что очень облегчило бы работу чекистам, но как раз в это время началась арденнская авантюра Гитлера. А Виктор почти добился получения командировки от редакции «Добровольца» в замок Плакенварт близ Граца, куда был эвакуирован из района столицы «Институт Ванзее». У Виктора были все основания считать, что в этом шпионском центре он сможет напасть на след «зеленых партизан».
Немало интересовали Виктора и сведения о «немецких партизанах», которые по приказу Генерального штаба от 12 ноября 1944 года должны были развернуть по плану «Вервольф» борьбу против союзных армий в их тылу. Виктор все более склонялся к мысли, что наиболее опасным в гитлеровской разведке был именно Гелен. Он, конечно, не мог знать, что через несколько месяцев — 9 апреля 1945 года — Гитлер заявит: «Гелен дурак!» — и уволит его в отставку вслед за фельдмаршалом Гудерианом, потому что они слишком хорошо знали о силах противников, нацеленных на Берлин. Гелен лопнул как мыльный пузырь, и таким же пузырем оказался на поверку грозный «Вервольф» — «Германское движение сопротивления»...
В сентябре 1944 года Кремлев передал Центру сообщение об операции «Скорпион». Так называлось секретное решение Гитлера по ходатайству Гиммлера передать РОА («Русскую освободительную армию») и все прочие изменнические русские формирования, поднявшие оружие против своей Родины, под начало генерала Власова. Решение это Гитлер, ранее упрямо заявлявший, что только немцы должны носить оружие, принял из страха перед восстанием согнанных в рейхе подневольных восточных рабочих. Но решение это осталось на бумаге: до самого конца Власов оставался только командующим штаба РОА.
Тот факт, что части РОА, оборонявшие Атлантический вал в Нормандии, разбежались, бросив своих немецких офицеров и унтер-офицеров, как только началась высадка союзных войск, а также возрастающее число перебежчиков-власовцев на Восточном фронте — все это не могло не привести РОА к краху.
Действуя согласно полученным директивам «Директора», неизвестного Виктору лично начальника, подписывавшего этой кличкой радиограммы Центра, он внимательно и напряженно приглядывался к власовцам в надежде проникнуть в душу каждого подходящего для перевербовки, и вскоре убедился, что многие из этих «добровольцев» попали к Власову вовсе не по доброй воле. Их гнал в РОА лагерный голод, страх смерти, то, что потом стали называть «промыванием мозгов». Он не мог верить, что процесс власовской вербовки, отработанный абвером, СД и гестапо, смог вытравить в этих, еще недавно советских людях, бойцах и офицерах Красной Армии, все советское. Далеко не все еще запятнали себя. Кое-кого наверняка можно было спасти, взять в помощники, заставить каленым железом смертельного риска искупить тяжкую вину перед Родиной. Только мертвец не может измениться к лучшему. А власовские солдаты и офицеры, не бывавшие в карательных операциях против партизан и мирного населения, а также в боях с Красной Армией, могли перемениться.
Как-то один капитан, трижды сдававшийся в плен белобрысый помор Павел Бажанов, поглаживая хмельной рукой шеврон РОА на рукаве своего немецкого мундира, проговорил, сузив налитые кровью и шнапсом светло-голубые глаза:
— Слыхал, поручик, как расшифровывается РОА, нет? Думаешь, «Русская освободительная армия»? А вот хрена! «Русский обманет Адольфа»! Вот как! Власовский фольклор, брат!
В выцветших глазах — страх, тоска, боль и отчаянье сорок первого года, позор, стыд, муки плена и растерянность, пытки совести, несмелая надежда на искупление.
«Русский обманет Адольфа». Это уже что-то. Виктору нужны такие «обманщики», с несломленной волей, с остатками совести, жаждущие ценой нелегкого искупления возвращения на Родину.
За полгода в РОА Виктор нашел горстку таких людей и в ноябре содействовал переходу роты власовцев на сторону французских партизан, которые вначале едва не расстреляли их как «прихвостней бошей».
К лету 1944 года хваленый Атлантический вал Гитлера являл собой картину мерзости и запустения, и Виктор постоянно сравнивал ее с тем, что он видел на дорогах южной Англии: новенькие танки «черчилли» и «шерманы», бронетранспортеры и тягачи, грузовики и штабные машины, огромные придорожные склады боеприпасов под камуфляжем. И вся эта техника, все эти войска готовились к штурму пресловутой гитлеровской «Крепости Европа». Маленький остров Англия был так перегружен войсками и боевой техникой, говорили остряки, что он потонул бы, если бы противовоздушная оборона не поддерживала его тысячами своих аэростатов.
«Атлантический вал, — гремел спецкор Виктор Крайнов в передовице «Добровольца», — растянулся на тысячи километров от Киркенеса на границе Норвегии и Финляндии до гор Испании! Этот вал на замке!..»
Редактор хвалил статью Виктора Крайнева об Атлантическом вале, уверял, что у него большое будущее на «освобожденной родине». Статья понравилась редактору, потому что Виктор повторял похвальбу рейхсминистра пропаганды Геббельса, который писал: «Мы укрепили берег Европы от мыса Нордкап (Северная Норвегия) до Средиземного моря и установили самое смертоносное оружие, какое только мог произвести XX век. Вот почему любой вражеский штурм, даже самый мощный и неистовый, какой только можно вообразить, обречен на провал».
В одной из своих корреспонденций Виктор Крайнов писал: «Такой стройки, как стройка Атлантического вала, не знала история. По мощи своей этот могучий вал превосходит линию Зигфрида. На ее строительство Организация Тодт уже затратила 18 миллионов тонн бетона! Части РОА гордятся, что им поручено оборонять некоторые из бастионов Атлантического вала от англо-американского нашествия. Мы должны в кратчайшие сроки установить, имеются ли слабые звенья в этой оборонительной линии. Ведь партизаны могут разведать их и сообщить о них англо-американцам...»
К его удивлению, эту заметку пропустила цензура, и содержавшиеся в ее тексте военные тайны наверняка дошли до наших разведорганов, регулярно получавших по тем или иным тайным каналам власовские газеты. С другой стороны, цензоры нередко запрещали самые невинные вещи.
А в Центр летели совсем другие сведения: «Орудия для вала доставляются из всех побежденных Гитлером стран. Все они самых разных калибров. Снарядов — в обрез, не хватает даже на учебные стрельбы. Артиллеристы набраны из резервистов старших возрастов, много стариков и студентов, есть даже школьники... Заграждения Роммеля состоят из вбитых в землю кольев, соединенных проволокой на заминированных участках. Их легко смести усиленной бомбардировкой с моря и воздуха...»
Еще одним гитлеровским мифом оказался на поверку этот неприступный Атлантический вал.
Кто-кто, а Рундштедт прекрасно знал, что укрепления Атлантического вала — это замки, построенные из песка на пляжах Атлантики. «Ничего перед ним, — говорил он Роммелю, — ничего позади — просто ширма. Лучшее, на что можно надеяться, — это то, что он сможет выдержать атаку в течение 24 часов, но любой решительный штурм, самое большее в течение суток, приведет к прорыву обороны в любом месте. И когда это произойдет, все остальное можно взять с тыла, так как вал обращен к морю и вследствие этого станет совершенно бесполезным».
В ноябре 1943 года, когда ОКБ прислал в Бельгию и во Францию изгнанного из аравийской пустыни фельдмаршала Роммеля для генеральной инспекции германской обороны на побережье, Роммель с возмущением заявлял во всех штабах, что никакой настоящей обороны у вермахта на Западе не существует. На Западе Европы стояло около полусотни неполных дивизий, вырвавшихся из русской мясорубки. Эти битые дивизии переформировывались и пополнялись во Франции, Бельгии, Голландии. Для обороны не хватало не только войск, но и оружия и материалов — горючего, стали, леса, железобетона и цемента. Военно-морской флот Германии располагал всего несколькими миноносцами и катерами в проливе, а 3-й воздушный флот генерала Шперрле, снискавшего себе кровавую славу еще во главе легиона «Кондор» в Испании, насчитывал не более пятидесяти годных самолетов.
В канун дня «Д» — высадки союзных войск в Нормандии — их разведки выбросили множество своих людей на французскую землю за Атлантическим валом. Операция эта называлась «Сассекс» — от английского графства, где находился объединенный штаб этих групп, принадлежавших американскому УСС и британскому СИС (Сикрет интеллиджекс сервис). Американские группы получили шифр «Оссекс», британские — «Бриссекс». Их было больше сотни.
Следуя указаниям Центра, Кремлев держался подальше от этих малоопытных, совсем еще зеленых разведчиков. Многие из них погибли без толку, другие просто отсиживались в подполье.
Перед началом вторжения на континент Виктор сумел передать по рации, что на стопятидесятикилометровом побережье — воротах будущего второго фронта — в обороне стояли лишь три немецкие дивизии. Против Советской Армии действовало более двухсот пятидесяти дивизий вермахта и его союзников. Именно победы советских войск подорвали мощь гитлеровской обороны на западе, пробили зияющие бреши в Атлантическом вале. После высадки западных союзников в Европе численность партизанских сил выросла до полумиллиона героических бойцов, отвлекших на себя до восьми немецких дивизий. От Бретани до Альп и от Пиринеев до Юры партизаны освобождали целые департаменты. Ведущую роль в организации всенародного восстания играла Французская компартия. В Нормандии действовал советско-французский партизанский отряд имени Чапаева. Гремела слава 1-го советского партизанского полка, освободившего города Аллее и Ним. Виктору удалось установить связь с Центральным комитетом советских пленных во Фракции. Этот комитет руководил всей борьбой советских военнопленных в лагерях, переправкой их в партизанские отряды. Туда же направлялись и наиболее надежные перебежчики из числа власовцев. Редакция «Добровольца» и не подозревала, что ее корреспондент Виктор Крайнов написал две-три разгромные заметки о «власовском движении» для органа ЦК СП — «Советский патриот», что он поддерживал тайную связь с французскими партизанами.
Виктора, одного из немногих наблюдателей, имевших возможность сравнивать действия французских макизаров с делами советских партизан, восхищали самоотверженные подвиги отрядов, руководимых коммунистами, и приводила в недоумение пассивность формирований, находившихся под влиянием правых партий. Только много позднее узнает он о секретном приказе шефа французской военной миссии при Верховном командовании союзных сил генерала Пьера Джозефа Кенига, предписывавшего участникам движения Сопротивления — рабочим, техникам, служащим — оказывать захватчикам лишь пассивное противодействие, никоим образом не провоцируя их на проведение политики выжженной земли, сохраняя электростанции, шахты, плотины, шлюзы, железнодорожные станции и депо. Но самые лучшие и смелые отряды французского движения Сопротивления, руководимые коммунистами, ослушались этого приказа, вели тотальную рельсовую войну, взрывали шлюзы и плотины, склады с боеприпасами.
Все-таки он успел передать важные разведданные.
В Брюсселе удалось засечь прибытие СС-группенфюрера Каммлера, который, как он узнал во власовском штабе, был назначен Гитлером вскоре после покушения на фюрера в его главной квартире 20 июля специальным комиссаром по «вундер-ваффен» — «чудо-оружию», а точнее — по ракетам «Фау-2». Это «оружие возмездия» привозили под Брюссель и в район Гааги, а также в Эйскирхен, находящийся в сотне километров восточнее Льежа. Ракетные подразделения Каммлера насчитывали около шести тысяч человек и располагали более чем полутора тысячами автомашин. Под покровом наивысшей секретности из Нордхаузена и Пеенемюнде шли ракетные поезда, на платформах которых помещалось до двадцати замаскированных ракет. Стартовые позиции постоянно менялись, — что спасало ракеты от бомбежек. Как выяснилось потом, союзникам не удалось уничтожить ни одной ракеты на старте. Зато сведения, посланные Кремлевым, вполне могли помочь союзной авиации помешать их доставке на боевые позиции. Всего гитлеровцы выпустили 1054 ракеты по Англии. 517 из них были выпущены по Лондону с точкой прицеливания близ вокзала Ватерлоо, но отклонение ракет очень велико, так что в целом это «чудо-оружие» обмануло ожидания Гитлера.
Только после войны Кремлев узнал, что это происходило вследствие героического саботажа, организованного советскими военнопленными из концлагеря «Дора». На подземном ракетном заводе в Нордхаузене они испортили почти шесть тысяч «Фау-2», это спасло жизнь многим англичанам, голландцам, бельгийцам, французам. Большую лепту в противоракетную войну внесли и борцы Сопротивления, уничтожавшие заводы, производившие спирт и жидкий кислород — горючее для ракет генерала Дорнбергера и СС-штурмбаннфюрера барона Вернера фон Брауна.
Не воздушная аэрофотографическая разведка и радиотехническая разведка союзников, снабженная радиолокаторами, акустическими и инфракрасными средствами, играли главную роль в обнаружении ракетных баз врага, а разведка агентурная, опиравшаяся на движение Сопротивления. Кремлев сам видел однажды, как истребители-бомбардировщики марки «спитфайер» бомбили базы Каммлера. Это были самолеты 12-й истребительной авиагруппы королевских ВВС Британии.
Благодаря Кремлеву бомбежка эта прошла успешно. «Спитфайеры» уничтожили восемь ракет, на что понадобилось бы 320 тысяч зенитных снарядов. Каждая ракета в среднем разрушала 2–3 здания и поражала 6–9 человек. Так что наш разведчик и эскадрилья «спитфайеров» спасли около 64 англичан и примерно 20 домов в Лондоне. Что ж, Кремлеву было приятно выполнить свой союзнический долг.
Всего же гитлеровцы убили ракетами 2754 англичан и ранили 6523.
Во власовском штабе офицеры, вторя «золотым» и «серебряным фазанам» вермахта, утверждали, что ракеты Гитлера вот-вот взорвут тоннели лондонского метрополитена, проложенные под дном Темзы, вследствие этого подземка будет затоплена и тысячи лондонцев будут лишены своего надежнейшего бомбоубежища. Это-де поставит англичан на колени. Но, к огорчению Гитлера и Власова, все произошло не так. Правительство Черчилля даже не пошло на дополнительную эвакуацию лондонцев. Ставка на «чудо-оружие» оказалась битой. Решающий вклад Красной Армии в войну сорвал планы гитлеровцев по совершенствованию и массовому выпуску ракет «Фау-2», по запуску в производство сверхдальних двухступенчатых ракет «А-9» и других новых видов оружия, включая атомное.
Кремлев всегда считал, что поражение гитлеровцев в борьбе за новое оружие было и личным поражением самого Гитлера, который мнил себя гением и полагался больше на интуицию, чем на серьезные разработки новых видов оружия. И Гиммлер, и Борман также верили в непогрешимость их фюрера и, к счастью их противников, слабо использовали достаточно мощный потенциал германской науки и техники промышленности рейха.
Разведка союзников, и прежде всего советская разведка, многое сделали для поражения гитлеровцев в борьбе за новое оружие.
Потом Виктор испытал серьезные затруднения — немцы забили его радиочастоты запасными мощными сигналами. Ни передачи, ни приема рация теперь не обеспечивала. Пришлось закопать бедную «Ребекку» в яблоневом саду близ Ватерлоо. От Брюсселя туда трамваи ходят.
На поле Ватерлоо и в деревне Ватерлоо памятников и указателей всяких, пожалуй, не меньше, чем в Бородино. Львиный холм в середине, музей с панорамой сражения 1815 года. Кругом — разрушенные старинные фермы. В ближайшей гостинице, где остановился поручик РОА, некогда жил Виктор Гюго, собирая материал для описания битвы в романе «Отверженные». Здесь им были написаны прекрасные стихи к сороковой годовщине Ватерлоо. При немцах все тут поблекло, пришло в упадок. Было ясно, что если с фашизмом не покончить, то он покончит с историей народов, оставив памятники только своей «тысячелетней империи».
Первым делом Эрик Худ велел провести в лесу операцию «Зимние грибы»: собрать за немцев их трофеи.
Ни одна армия в мире не снабжалась так щедро, как американская. Торговый флот США в среднем поставлял на театр военных действий полторы тонны грузов в месяц на каждого джи-ай!
Каждый джи-ай носил по уставу 83,4 фунта. Такой тяжелой амуниции не было у пехотинцев всех времен и народов. И, естественно, весь этот груз джи-ай побросали в первые часы бегства по всем дорогам отступления. Никогда еще не брали фрицы такие богатые трофеи.
Хотя большую часть брошенного добра запасливые трофейные команды успели за неделю собрать, все же в лесах оставались большие залежи, порой целые склады боеприпасов и продовольствия.
— Ты когда думаешь уходить? — спросил Эрик Виктора. — Побыл бы подольше с нами.
— Еще не решил, но долго откладывать нельзя.
— Тогда, — обрадовался Эрик, — пойдем вместе за оружием!
Виктор с Эриком набрели на большую поляну около шоссе Сен-Вит — Мальмеди, заполненную изуродованным пехотным оружием вермахта. Видя удивленные глаза Виктора, Эрик сказал:
— У нас в армий такой обычай: когда сдавались в плен немецкие солдаты, им предлагали свалить в кучу все свое оружие. Потом танк утюжил его, пока оно не превращалось в груду металлолома.
— Этим оружием, — заметил Виктор, — можно было бы вооружить бригаду партизан!
Заснеженный лес сверкал на солнце. На обратном пути прихватили спрятанный бельгийцами в чащобе американский батальонный миномет с четырьмя лотками мин. Оказалось, что только Эрик умеет им пользоваться. Называл он его «мортирой».
— Дистанция до четырех тысяч ярдов, — сказал Эрик. — Пойдем испробуем!
Миномет весил сто семь фунтов, но его разобрали и потащили. С опушки Эрик послал десяток мин в занятый немцами Сен-Вит. Немцы переполошились. Они никак не ждали нападения с тыла.
Отходили под ответным минометным огнем.
— Нечестно с их стороны, — возмущался Эрик. — Мы били из батальонного оружия, а они отвечают из полкового. А вот такого эффективного оружия, как шестиствольный миномет, у нас нет.
— А у нас есть, — сказал Виктор.
— Про «катюши» весь мир слышал!
На складе мин оказалось столько, что можно было стрелять из миномета до конца войны.
Айдахо Джо приволок базуку с пятью противотанковыми зарядами.
— Пригодится на засадах. Я с этой штуковиной от Омаха-бич не расставался. Неплохое оружие, но не знаю, куда смотрело наше командование. У нас в пехотной роте — всего по одной-две базуки, а у краутов — от десяти до двадцати «панцерфаустов». А эта штука и ловчей и мощней базуки, и прицел у нее лучше. К тому же обучены немцы гораздо лучше наших. Да и нервы у них покрепче — бьют почти в упор и наверняка...
В «почтовом ящике» лежала записка от Алоиза: «Нам удалось установить, что у штаба стоит военная машина со штандартом, на котором изображены три шашки — черная, белая и красная...»
— Точно! — вскрикнул Виктор, хватая Эрика за руку. — Это штандарт командующего группой армий. А тут только одна такая группа — группа армий «Б», которой командует Модель! Фельдмаршал Модель!
Перед ужином Эрик прочел короткую рождественскую молитву. Она могла бы сойти за тост, да выпить было нечего.
Мало, очень мало знали Виктор и Эрик о том крае, куда занес их ураган войны. Знали только, что юго-восточная провинция Эйпен и Мальмеди входит в Бельгийское королевство, что рядом — Германия, Франция, Нидерланды и великое герцогство Люксембург, что на юге живут в основном валлонцы, а на севере — фламандцы, что область Арденн по преимуществу скотоводческая, малонаселенная — пятьдесят человек на квадратный километр. Отличные яблоневые сады, груши и вишни, на пашнях — рожь, пшеница, ячмень, на огородах — картофель и свекла. Кругом мелкие фермы в среднем по два гектара. Немцы забрали почти всех лошадей, оставив одних кляч и молодняк. Лошади приметные — легкие горные арденнцы и мохноногие фламандские тяжеловозы.
Если Эрик как-то сразу стал тяготеть к членам реформистской рабочей партии, даже к либералам и католикам, то Виктор, понятное дело, легче всего находил общий язык с коммунистами. Компартия в Бельгии появилась в 1920 году. Платформа, впрочем, у патриотов Бельгии была одна — антифашистская, но во всех оттенках политического спектра разобраться было крайне затруднительно.
Из истории Эрик и Виктор запомнили, что Бельгия в далекие времена была сначала римской провинцией, а потом принадлежала Нидерландам, Бургундскому государству, австрийцам, испанским Габсбургам, потом опять Австрии. После революции 1789 года Бельгия была присоединена к Франции. А после падения Наполеона была объединена вновь с Голландией. Только после революции 1830 года Бельгия получила полную независимость.
Кривой Карл, похожий на пирата из-за своей черной наглазной повязки и живописной полувоенной-полуштатской одежды, поразил Виктора своим недюжинным умом и образованностью, хотя окончил лишь начальную школу. Оказывается, он был самоучкой, много читал, любил стихи Эмиля Верхарна, знал многие из них наизусть. Верхарна он читал на французском языке, как и Метерлинка, известного драматурга, автора «Синей птицы». Но любимым писателем Карла был Шарль де Костер, и он невероятно обрадовался, узнав, что Виктор тоже читал — на русском! — великого Костера. Карл рассказал Виктору, что Тиль Уленшпигель был подлинный его земляк, дравшийся за свободу родины в первой половине XIV века, только писатель перенес его на два века вперед, но его Тиль остался тем же народным героем, борцом против королевского абсолютизма и засилья римско-католической церкви.
— Вся наша история, — взволнованно говорил Карл, — это история обид и притеснений. И Германия — наш главный враг. Боши всегда считали Бельгию покорной колонией. Все наши Вильгельмы всегда шли против народа. Кстати, в свое время наследный принц Оранский женился на дочери вашего сумасбродного царя Павла Первого — на великой княжне Анне Павловне. Нашими королями были немецкие принцы Саксен-Кобургские, ужасные канальи. Они считали, что на бельгийцев следует надеть намордники, как на собак. Разумеется, гитлеровцы перещеголяли своих голландских предшественников. Я всегда снимаю шапку, когда прохожу по площади Мучеников в Брюсселе, на которой стоит мавзолей павшим революционерам, отстоявшим независимость в борьбе с Голландией. Так сколько же нужно таких памятников, чтобы увековечить героев нашего Сопротивления!
Карл в волнении закурил трофейную немецкую сигарету.
— Боши выбили мне глаз, но ничего! Чтобы брать врага в прорезь прицела, требуется только один глаз! Я, братцы, потомственный партизан — мой отец дрался в Арденнах против бошей еще в ту войну, медаль имеет!
Во время первой мировой войны нейтральная поначалу Бельгия стала ареной борьбы Антанты с Германией. Бельгия была первой страной, начавшей партизанские действия. Бельгийцы-франтиреры не только резали телефонную и телеграфную связь, но и нападали на мелкие группы германских солдат генералов Карла фон Бюлова и Александра фон Клюка. Особый размах партизанские действия приобрели в Арденнах. Они отвлекали значительные силы немцев. Уже тогдашние партизаны понимали, что самое уязвимое место врага — его коммуникации. В воздух взлетали мосты и железнодорожные рельсы. Фон Клюк сообщал в верховное главнокомандование о «крайне агрессивной партизанской войне» бельгийцев. Особенно раздражали его отлично владевшие своим оружием бельгийские снайперы. Фон Клюк был старым генералом, участником войны 1870 года против Франции. Он первым прибегнул к «суровым и неумолимым репрессиям»: сжигал дома, деревни и даже городки, расстреливал подозрительных лиц и заложников. В Аершоте, например, было расстреляно сто пятьдесят мирных жителей, и это была первая массовая казнь по приказу германской военщины. В Динанте боши казнили 664 бельгийца. И бельгийцы этого не забыли. Об этих казнях им напоминали памятники на кладбищах со словами: «Расстреляны немцами». Через тридцать лет на этих кладбищах появились новые многочисленные ряды могил и крестов: на этот раз тевтонское бешенство разжигалось нацистской идеологией...
Из книги бывшего американского разведчика и дипломата Чарльза У. Тейера «Партизан»
«Мао... утверждает, что в небольших странах, таких, как Бельгия, например, партизанские действия невозможны. Другие военные деятели пришли к убеждению, что, за исключением нескольких относительно больших лесных или болотистых районов, Западная Европа полностью непригодна для партизанской войны. Однако имеются серьезные основания думать, что весьма мелкие части могут проводить высокоэффективные партизанские действия в густонаселенных районах».
Виктор Кремлев по праву считал себя участником Сопротивления, ведь связан он был не только с советскими, польскими и чехословацкими партизанами, но и с бельгийскими, французскими, голландскими, датскими и даже немецкими антифашистами. Встречался он также и с бывшими узниками немецких концлагерей, например, с участниками героического восстания в Собиборе. Наверное, это был самый тяжелый из всех фронтов Сопротивления. Здесь безвестные герои занимались саботажем, поднимали восстания — в Бухенвальде, Треблинке, Маутхаузене, Освенциме...
В невидимую антигитлеровскую армию народов Западной Европы входило два миллиона человек, и в авангарде этой армии шли коммунисты, рабочие.
Большой вклад в победу внесли французские партизаны и подпольщики: от выстрела легендарного полковника Фабьена, сразившего немецкого полковника у церкви Мадлен в Париже, до всемерной поддержки высадки союзников в Нормандии. Маки отвлекли тогда на себя семь дивизий фельдмаршала Роммеля своей героической битвой на рельсах и на бетоне шоссейных дорог. Рядом с маки сражались отряды бывших советских военнопленных: имени Чапаева, Котовского, Ковпака, «За Родину», «Свобода», «Ленинград», «Донбасс», батальон «Сталин». В восставшем Париже советские партизаны, среди которых большинство были русскими, атаковали мост Альма, охранявшийся эсэсовцами.
И Виктор Кремлев, в форме офицера РОА, побывал в Париже, когда там господствовали немецкие захватчики, когда на Эйфелевой башне висели не красно-бело-синие флаги Французской Республики, а черно-красно-белые флаги со свастикой и парижанам запрещался проход по площади Согласия, перед Люксембургским дворцом и упраздненной палатой депутатов, по набережной Орсэ. В отеле «Лютеция» стоял штаб абвера, а на авеню Фош и улице Соссэ находились штабы СД и гестапо, где в подвалах пытали патриотов. Он прошелся мимо дома № 9 по улице Соссэ, и мурашки пробежали по коже. Если его разоблачат, то как раз доставят в этот дом, где допрашивали наиболее важных врагов третьего рейха. Он знал, что гестаповцы сначала уговорами и угрозой попытаются запугать, сломить его волю, а затем пытками четырех степеней будут стремиться сделать из него предателя, принудить поиграть с ними в «Функшпилле» — радиоигру, передавая Центру сочиненные ими радиограммы. Будут сулить деньги, вино, женщин, мыслимые и немыслимые наслаждения на Пляс-Пигаль. Будут обещать здоровье и жизнь.
Оккупанты изуродовали Париж, понастроив всюду доты и блокгаузы, откуда простреливались перекрестки, площади, бульвары, улицы. Исчезли такси и автобусы, метро работало с большими перерывами. Шли расстрелы заложников. Афиши звали не на «Даму с камелиями» или «Прекрасную Елену», не на Жана Габена или Даниэль Даррье, не в «Myлен Руж», а в «Легион борьбы с большевизмом». Газета «Пти паризьен», выпускаемая коллаборационистами, бодро предсказывала скорую победу Гитлера.
Ежедневно батальоны 1-го полка вермахтовского гарнизона во главе с офицером, восседавшим на высоком темном коне, маршировали от Триумфальной арки по главным улицам Парижа, чтобы отметить еще один день оккупации.
Но в городе жило три с половиной миллиона свободолюбивых парижан. Они не забыли славу своего революционного прошлого, уроки Парижской коммуны. Лучшие, самые мужественные из них готовили восстание. И настал час — герои-интернационалисты освободили здание советского посольства на улице Гренель, вывесили на нем красный флаг — его прятала в подвале привратница-француженка, — а потом прошли по Елисейским полям как освободители.
Генерал Омар Брэдли писал: «Париж не имел больше никакого тактического значения. Несмотря на свою историческую славу, на наших картах он представлял собой только чернильное пятно, которое надо было обойти в нашем продвижении к Рейну...»
Генерал Эйзенхауэр боялся, что немцы будут цепляться за Париж и «чтобы выбить их, придется пойти на затяжные и кровопролитные уличные бои, как в Сталинграде, что неминуемо приведет к разрушению французской столицы...».
Гитлер не мог превратить Париж в Сталинград, потому что Сталинград и последовавшие за ним грандиозные битвы на русском фронте обескровили вермахт. И он решил сжечь Париж, как Нерон сжег Рим.
Эйзенхауэр приказал командующему Французскими внутренними силами Пьеру Кенигу «держать винтовку к ноге», не предпринимать в Париже никаких вооруженных выступлений. Де Голль, мечтавший о единоличной власти, еще с января 1943 года запретил сбрасывать коммунистам оружие и боеприпасы, а 14 июня 1944 года ввел в действие тот же запрет по отношению к Парижскому району — самому значительному во Франции. Де Голль знал, что в Париже рвутся в бой двадцать пять тысяч коммунистов — самая большая сила парижского Сопротивления, знал, что их партия стоит за вооруженное восстание, но он опасался, что это приведет к созданию второй Парижской коммуны. Он знал о судьбе Варшавского восстания в августе 1944 года и не хотел, чтобы Париж, как Варшава, превратился в сплошные руины. Положение осложнялось тем, что отношения Черчилля и Рузвельта с де Голлем ухудшались с каждым днем.
В парижском подполье росло влияние компартии и таких ее руководителей, как генерал Альфред Малльре-Жуанвиль — начальник штаба Французских внутренних сил, полковник Роль-Танги — начальник района Иль-де-Франс, легендарный полковник Фабьен. Париж, как всегда, сумел выдвинуть достойных народных вожаков. Компартия сумела завоевать доверие парижан. У нее везде были свои люди — даже в парижской полиции.
В глазах Кремлева главным героем свободного Парижа был полковник Пьер Фабьен. Этот коммунист, герой французского Резистанса (Сопротивления), прославился еще в испанской революционно-освободительной войне, как один из храбрейших командиров интербригад. Во Франции его, подпольщика, дважды хватало гестапо, и дважды он бежал. Во второй раз — за считанные минуты перед казнью.
Комендант Большого Парижа Дитрих фон Хольтиц жил в отеле «Мерис» в центре Парижа, на знаменитой улице Риволи. Над аркадой отеля полоскались фашистские флаги. Хольтиц обещал фюреру и его растенбургской ставке держать Париж в ежовых рукавицах. Виктор не раз провожал глазами его черный «хорьх», уносившийся в предместье Сен-Жермен, на улицу Виктора Гюго, где разместился штаб командующего Западным фронтом фельдмаршал фон Клюге. От парижских подпольщиков он знал, что Клюге готовился приступить к выполнению плана разрушения Парижа, начиная с вывода из строя его электрохозяйства, водопровода и газопровода, который прокладывал еще ... убийца Пушкина — барон Жорж Дантес-Геккерен, сенатор Франции. Затем оккупанты собирались перейти к заминированию основных предприятий и прочих объектов: мостов, метро, телефонных и телеграфных отделений, учреждений, дворцов, площадей и улиц, заводов, фабрик...
Был среди них и завод Рено, на котором некогда работал генерал Роль-Танги. Знаменательно, что руководить взрывом должен был профессор Альберт Байер, эксперт фирмы Круппа, чьи орудия уже дважды — в 1870-м и в 1914–1918 годах — бомбардировали Париж. Сам генерал-полковник Йодль, ближайший советник Гитлера, в помощь ему выделил нужное число саперных частей. Предполагалось использование огромной массы взрывчатки, торпед и мин, включая мины замедленного действия и новейшие мины, управляемые на расстоянии по радио.
А выдающийся ученый Фредерик Жолио-Кюри готовил для повстанцев зажигательную смесь из серной кислоты и хлористого калия, коктейль, весьма схожий с бутылками КС, с которыми пошла на задание в Петрищево Зоя — однополчанка Виктора Кремлева...
Характерная деталь: Жолио-Кюри рекомендовал пользоваться не пол-литровыми бутылками, а бутылками от шампанского — такая зажигательная граната с этикеткой «Мутон-Ротшильд» должна была и «тигра» воспламенить!
Коммунисты выдвинули лозунг: «На каждого — по бошу!» Уже верстался номер газеты «Юманите» от 23 августа с воззванием: «Весь Париж на баррикады!» Баррикады — слово столь же исконно французское, как и слово «Париж». В правом углу этого номера было напечатано: «Величайшая битва за Париж началась!» Восстание должно было начаться с уничтожения узлов контроля СД и гестапо над телефонными разговорами с помощью подслушивающих устройств. Затем повстанцы поднимут трехцветные флаги над городом и атакуют все двадцать его мэрий и полицейские комиссариаты.
Это восстание готовили еще с июля 1943 года, когда Красная Армия прорвала Восточный фронт на линии Курск — Орел.
Повстанцам не терпелось поскорее рассчитаться с бошами за позор 1940 года, за капитуляцию презренного предателя Франции Лаваля и других коллаборационистов (Пьер Лаваль, премьер вишистского правительства, в это время готовился к трусливому бегству из роскошного особняка Матиньон в Берлин), за полтора миллиона пленных французов, увезенных в германский рейх, за 400 миллионов франков ежедневной грабительской контрибуции, за аннексию Эльзаса и Лотарингии, за фашистский террор, за гильотинированных, расстрелянных, замученных, за все оскорбления и унижения четырехлетней оккупации, которая показалась Франции ночью длиною в сотни адских лет.
Виктору хотелось остаться в Париже, возглавить отряд советских партизан. Увы, у него было другое задание. С 10 августа бастовали железнодорожники — выбраться из Парижа было нелегко. Товарищи помогли: достали ему старенький «рено», нужные бумаги дала полиция, которая сама забастовала 15 августа. Перед началом всеобщей забастовки 17 августа он выехал в Берлин. Повез в редакцию весьма тенденциозный репортаж о событиях в Париже, а сердце его пело. Нет, что ни говори, а были все-таки на этой войне упоительнейшие минуты!..
Когда в Берлине узнали об освобождении Парижа, о вступлении в этот город, который Гитлеру так и не удалось сжечь, союзных войск, словно траур опустился на столицу рейха.
Не те пошли германские генералы! Париж сдал 24 августа 1944 года командиру 2-й танковой дивизии армии Свободной Фракции генерал-майору Леклерку вопреки воле фюрера, приказавшего предать Город света сожжению, семидесятитрехлетний генерал-полковник Дитрих фон Хольтиц, комендант и начальник гарнизона, награжденный за осаду и взятие Севастополя в 1942 году. Вот так «поумнели» за два года величайшей из войн даже самые старые кайзеровские и гитлеровские генералы. И прежде всего на Восточном фронте постигали эти многократно битые Красной Армией полководцы науку... сдавать города.
Гитлер, узнав о сдаче Парижа, рвал на себе волосы.
Солнце зашло в четыре часа вечера. Версаль погрузился во тьму. Повсюду, в парке и на дорогах, вспыхивали фонарики Эм-пи — военных полицейских, которых в Лондоне за белые каски называли «снежками Айка». Полиция все еще ждала налета молодчиков на Версаль. Не дремал и двойник Айка. Охранники вооружились до зубов, расставили повсюду пулеметы.
Вдруг поднялась паника: исчез генерал Айк! Оказалось, он просто сбежал от надоевших ему телохранителей и бродил один по сугробам.
Адъютант Айка — капитан Батчер начал свою дневниковую запись в тот рождественский день словами: «Самым ободряющим подарком для генерала Айка было известие, поступившее от генерала Маршалла о том, что президент направил послание Сталину о своем желании командировать квалифицированного штабного офицера в Москву для обмена информацией, имеющей существенное значение для наших обоюдных усилий. Президент заверил Сталина, что положение в Арденнах неплохое, но наступило время обсудить следующие ходы...»
После снятия запрета на любые известия о сражении в Арденнах американская армейская газета вышла с многоэтажным заголовком:
ЯНКИ ОСТАНАВЛИВАЮТ НАСТУПЛЕНИЕ НАЦИСТОВ, НАНОСЯТ КОЛОССАЛЬНЕЙШИЙ ВОЗДУШНЫЙ УДАР. ДУГА СТАБИЛИЗИРОВАНА. КОЛОННЫ ВРАГА ОСТАНОВЛЕНЫ В 29 МИЛЯХ ОТ СЕДАНА. 5500 САМОЛЕТОВ МОЛОТЯТ ВРАГА
Но генерал Айк, ложась спать, привычно потер на счастье несколько американских монеток, которые всегда носил в одном и том же кармане.
В одиннадцать вечера, вновь обещая хорошую, летную погоду, над Арденнским лесом воссияла полная луна.
Парижское радио передало сообщение: «Французские власти постановили привлечь к судебной ответственности кроме экс-президента маршала Петэна и экс-премьера Лаваля, вернувшегося из Испании, куда он бежал после освобождения Парижа, ещё одного видного коллаборациониста: Жозефа Дарнака, бывшего шефа французской фашистской милиции, которую граждане вишистской Франции боялись больше, чем СС...»
— Попался-таки, каналья! — возликовал Кремлев.
— Ты его знаешь? — удивился Худ.
— Очень даже хорошо знаю этого предателя Франции, — отвечал Кремлев. — Познакомились еще в районе Бородинского поля осенью сорок первого. Тогда этот Дарнан был офицером полка СС «Шарлемань», или «Карл Великий». Эту часть французские фашисты сформировали еще весной сорок первого, чтобы принять участие в крестовом походе против мирового коммунизма. Дрались эти французы на Бородинском поле. Может, ты не слышал о Бородинской битве? Слышал? Да, да, Толстой ее замечательно описал. Ну так вот. Там и разбила этот полк славная дивизия полковника Полосухина. Так были биты под Бородином французы в первую и вторую Отечественную! Разведчики этой дивизии перевели меня через линию фронта в тыл врага как раз южнее Бородина. И хотя побили мы французов тогда на Бородинском поле, но нам все-таки, как и в двенадцатом году, пришлось отступать почти до стен Москвы, где мы и задали немцам перцу! А Дарнан вернулся во Францию, стал генеральным секретарем по поддержанию «нового порядка»! Стрелял и вешал патриотов. Я видел его в Нормандии — он инспектировал Атлантический вал. Своих подчиненных он заставлял бороться против «демократии, голлистской диссиденции и еврейской проказы». Расстрелял, повесил, гильотинировал, замучил десятки, сотни тысяч французских патриотов, антифашистов. Кажется, он был эльзасцем, как Жорж Дантес, но большинство эльзасцев остались верны Франции и сражались за ее освобождение. Если мы брали в плен тех эльзасцев, которые были насильно мобилизованы в вермахт, мы освобождали их как граждан союзного нам государства.
— В принципе, — сказал Эрик Худ, — я против смертной казни. Особенно в мирное время. Но этого злодея Дарнана я расстрелял бы собственноручно.
Вскоре Эрик Худ загорелся идеей захватить генерал-фельдмаршала Моделя.
— Наши сбросят воздушный десант, — фантазировал он. — С его помощью мы накроем Моделя. Интересно, сколько нам дадут за фельдмаршала? За живого Гитлера миллионер Сэмюел Харден Черчилль еще в 1940 году сулил миллион долларов! Фельдмаршала еще никто в плен не брал...
— Неправда! — поправил его Кремлев. — А Паулюс?!
— Верно, вы захватили его в Сталинграде.
— И ничего не получили за это, кроме морального удовлетворения, — улыбнулся Кремлев.
— Черчилль собирался предать Гитлера суду Лиги Наций, — объяснил Худ.
— Это в сороковом-то году? — спросил Виктор. — Боюсь, что тогда вы оправдали бы его или вкатили бы ему десять лет в Синг-Синге и выпустили на волю через пять лет за примерное поведение.
И тут разгорелся долгий спор, почти такой же бесконечный, как в Лиге Наций.
Техасец смаковал план угона «Пуффа»:
— Не охраняется только «Пуфф». Один кассир, инвалид одноногий. Может, угоним? С комфортом двинем к своим? Девиц используем как заложниц.
— Придумал тоже! — всполошился Худ. — Да нас везде будут останавливать! И выстраиваться очереди. За месяц не доедем!
— Зато деньжат подработаем, — ухмыльнулся техасец.
Эти слова были встречены громким хохотом. Кто-то предложил девиц ссадить и переодеться в их платья. Много было смеху, но план операции «Блиц-пуфф» так и не прошел.
Из книги французского писателя Жиля Перро «Тайна дня «Д»
«...Вы были мелкой сошкой, просто разведчиком-чистильщиком, как бывают чистильщики на фабриках, собирающие всякую чепуху, которой другие пренебрегают или отбрасывают в сторону. Вам отвели крохотное поле деятельности — всего несколько борозд; и вы посвятили себя сбору маленького урожая. Таких, как вы, насчитывалось не тысяча, не десять тысяч, а пятьдесят тысяч — норвежцев, датчан, голландцев, бельгийцев и французов. Пятьдесят тысяч пар глаз, следящих за немецкими армиями от Нордкапа до Пиренеев, пятьдесят тысяч пар постоянно слушающих ушей.
Конечно, сами по себе, взятые отдельно ото всех, вы много не значили. Но вместе, сообща вы работали более эффективно, чем крупные разведчики, которым удивлялся весь мир. Они умудрялись проникать в штабы, вскрывать сейфы, выкрадывать приказы и карты с планами стратегической обороны. А вся ваша работа — беспрецедентный случай в истории разведывательных служб, вы все вместе составляли живую карту вражеской армии.
Союзные летчики, фотографировавшие каждый метр побережья, не могли этого сделать. И никто в одиночку не мог этого сделать, ибо, чтобы увидеть и услышать все это, нужно было иметь пятьдесят тысяч пар глаз и пятьдесят тысяч пар ушей.
Мало кто знал, например, что успех высадки союзников в Нормандии во многом зависел от скромного французского чистильщика — маляра Рене Дюшеса, который догадался, малюя комнаты штаба организации Тодт, руководившего возведением Атлантического вала, вынести из этого штаба фортификационные планы всех оборонительных сооружений на побережье Фракции. Как заявил потом генерал Омар Брэдли, это был «невероятный и блестящий подвиг, который был особенно ценен тем, что высадку удалось провести с минимальными потерями людей и материалов».
Американо-английское командование отличалось высокомерным и недоверчивым отношением к французским партизанам и подпольщикам. Только через много лет после войны будут опубликованы секретные документы, и все узнают, что 24 тысячи французов были казнены, 30 тысяч погибли в боях, 120 000 борцов французского Сопротивления направлены в лагеря смерти, откуда 40 тысяч вернулись калеками.
Партизанский опыт Виктора здорово пригодился в Арденнах. Эрик постоянно советовался с ним по всем вопросам, хотя делал это шепотом, чтобы не ронять авторитет. Иногда возникали проблемы, ставившие даже Виктора в тупик.
— Скажи, Вик, — раз спросил Эрик, — как мне быть? Ты, наверно, заметил, что я ем в одиночку. Тут большая сложность. Если я стану есть из одного котелка со своими янки, русские и бельгийцы могут решить, что я отдаю явное предпочтение соотечественникам, и обидятся на меня. Если я стану есть со всеми по очереди, то опять же скажут, что этим я покрываю предпочтительное отношение к землякам, а земляки будут обижаться, почему я брезгую ими. Если же я все-таки буду есть с американцами, они станут смотреть на меня как на своего приятеля, а приятелям невозможно приказывать. Но если я буду держать дистанцию, все скажут, что я задираю нос, не в армии, мол. Наконец, если я стану есть рядом с тобой, то...
— У меня, Эрик, такие проблемы никогда не возникали, потому что я просто не думал о них. В бою я был командиром своих ребят, вне боя — их другом.
...В Мейероде фельдмаршал Модель с тяжелым сердцем прервал затянувшееся в штабе совещание, сухо поздравил офицеров с Рождеством, самым немецким из всех праздников.
Оставшись один, Модель долго смотрел на карту.
«Арденны». Это слово в 1940 году не сходило со страниц газет, постоянно звучало по радио, прогремело на весь мир. Вермахт рвался, блистая на всех фронтах, к зениту своей славы. А ведь Арденны угодили тогда в историю благодаря чистейшей случайности. Двое офицеров вермахта совершили вынужденную посадку в январе 1940 года на бельгийской территории в своем штабном «физилер-шторьхе». Они пытались уничтожить бывшие при них секретные документы, но это не удалось им. Так враг узнал о плане вторжения немцев в Бельгию севернее Арденн. Чтобы сбить противника с толку, Рундштедт и его начальник штаба Манштейн посоветовали Гитлеру наступать через Арденны, и фюрер согласился с этим планом, оговорившись в приказе от 24 февраля 1940 года, что если немецкие танки не смогут пройти на левом фланге, через Арденны, то вперед ринутся танки на правом фланге. Но 10 мая танки прошли... В прорыв хлынула 6-я армия Рейхенау, та самая, что будет потом уничтожена в Сталинграде... А французский главнокомандующий генерал Гамелен все еще отказывался верить, что танки фон Клейста смогут пройти по арденнским дорогам!..
Союзные армии откатывались. 13 мая командующий армейской группой «Б» рапортовал о разгроме французских танковых сил. Англичанам грозило окружение.
Рундштедта и Манштейна фюрер осыпал наградами, сделал их своими фельдмаршалами. А ведь еще в 1933 году Модель читал книгу «Танковая война» австрийского генерала Эймансбергера, который выдвинул именно эту идею прорыва во Францию через Арденны! Выходит, ничего нового в блистательной стратегии Гитлера и его полководцев не было. Поразительно, что через четыре года удалось вновь внезапно атаковать врага через Арденны. Союзники ничему не научились! Но не нужно быть Наполеоном, чтобы видеть всю бесперспективность этого нового арденнского наступления. В последние дни Модель все чаще вспоминал вещие слова Рундштедта, сказанные им в радиотелефонном разговоре с Кейтелем сразу после разгрома в Нормандии. «Что же делать? Что же нам делать?!» — вопрошал Кейтель, и старый генерал ответил в сердцах: «Идти на мир, дурачье! Что еще вам остается!» Об этом разговоре знали многие в среде высшего офицерства, но передавать совет Рундштедта из уст в уста могли лишь люди, безусловно доверявшие друг другу, в особенности после покушения на фюрера под Растенбургом. На следующий день после этого разговора Рундштедт в очередной раз был снят фюрером.
Не удержался на посту главнокомандующего и фельдмаршал Клюге. Тогда Гитлер и назначил Моделя на этот гиблый пост. Круг замыкался в Арденнах: здесь Модель начинал с вермахтом свой путь к воинской славе, здесь, видно, и закончит его...
Отступив во Франции за Сену, Модель радировал свой «SOS» Гитлеру — просил, умолял прислать тридцать пехотных и двенадцать танковых дивизий, хотя знал, что фюрер не посмеет снять войска с русского фронта. Ему были высланы батальоны, сформированные из стариков, юнцов и калек из госпиталей. Вытащили даже «подмосковных кавалеров» медали «Мороженого мяса» 3-й степени!.. По всей Германии вылавливали дезертиров, симулянтов, липовых белобилетчиков. Забирали у Геринга в пехоту солдат из авиационных частей. Две дивизии наскребли в Италии у Кессельринга. С Восточного фронта, где вермахт все больше уступал по численности Красной Армии, не сняли ни одного полка. Там с ужасом ждали нового наступления Советов.
А Гитлер твердил, что этого наступления не будет. Как не было наступления на Германию союзников, когда Гитлер оголил свой Западный фронт, чтобы раздавить Польшу.
Модель не скрывал, что не надеется на германскую оборону на Западе. На разоруженную линию Зигфрида фюрер скрепя сердце вернул старика Рундштедта. Но основная тяжесть ответственности за наступление в Арденнах упала на узкие плечи Моделя.
Начиная с разгрома вермахта под Москвой, фюрер все настойчивее требовал от своих генералов невозможного в наивной и тщетной надежде добиться максимум возможного. Но кто осмелится сказать Гитлеру, что Арденнское наступление обречено на провал!
Модель наверняка потерял бы всякую надежду на успешное завершение войны, если бы узнал, что в тот же вечер «Ультра» передала текст его раскодированной радиограммы ОКБ в руки Черчилля, Монтгомери, Эйзенхауэра. В радиограмме Моделя говорилось, что надежда взять Антверпен полностью потеряна...
Затем Модель позвонил по полевому телефону своему непосредственному начальнику — командующему всеми германскими силами на Западном театре военных действий генерал-фельдмаршалу фон Рундштедту, хотя отношения у них давно были натянутые. Рундштедт находился со своим штабом далеко, слишком далеко от фронта — на том берегу Рейна, в маленьком городке Аремберг близ Кобленца.
Лапидарно и четко, почти бесстрастно изложил Модель свою просьбу: наступление в Арденнах еще можно спасти, если он, Рундштедт, поддержит Моделя, убедит фюрера перебросить танковым дивизиям горючее и пришлет из резервов по крайней мере еще...
— Фельдмаршалу отлично известно, — с раздражением перебил его Рундштедт, — что я только и делаю, что прошу об этом фюрера, а фельдмаршалу исправно посылаю копии моих радиограмм главнокомандованию! Что же им еще надобно от меня?!
Обычно Рундштедт избегал называть Моделя фельдмаршалом, поскольку считал его выскочкой и юнцом. Теперь же он издевки ради по стародавнему обычаю прусской армии перешел на обращение в третьем лице множественного числа. Но пруссаки обращались так только к начальникам, к подчиненным же полагалось обращаться тоже в третьем лице, но в единственном числе. В тоне старика сквозило не только неверие в победу, но и явное неуважение к фюреру, а также злопыхательское и злорадное напоминание: «Что я вам говорил?!» Модель прекрасно знал, что Рундштедт не раз после высадки союзников в Нормандии заявлял Оберкоммандо и самому фюреру, что война проиграна и следует немедленно заключить мир.
Когда-то Модель восхищался стариком, теперь же презирал его. Яростно сжимая трубку, Модель подумал, что, пожалуй, презирает старика фельдмаршала больше, чем Зеппа Дитриха. С Дитриха, этого безмозглого мясника-штафирки, что взять! А Рундштедт был идолом офицерского корпуса еще со времен черного рейхсвера. Пожалуй, никто лучше него не олицетворял падение германского офицерства и его генерального штаба.
Как командующий рейхсвером в Берлине, Рундштедт помог Гитлеру прийти к власти. Вместе с Моделем и другими офицерами поклялся в верности фюреру. Модель всегда оставался верным этой клятве. Во всех подробностях помнил он день принятия присяги — 2 августа 1934 года. Помнил наизусть и саму клятву: «Я клянусь перед Господом Богом, принося эту священную присягу, что буду безоговорочно предан Фюреру Рейха и Народа Адольфу Гитлеру, Верховному Главнокомандующему Вооруженными Силами, и что я готов, как храбрый солдат, отдать в любое время свою жизнь во имя этой присяги...»
А Рундштедт? Еще летом до Моделя дошли слухи, что Герд фон Рундштедт знал о заговоре Штауффенберга и его единомышленников против фюрера и не выдал заговорщиков. Значит, Рундштедт, герой польской и французской кампаний, один из двенадцати первых генералов, произведенных Гитлером в 1940 году в фельдмаршалы, нарушил свою клятву верности! А когда Гитлер назначил его президентом суда чести — трибунала, посылавшего на смерть заговорщиков, Рундштедт, презрев все законы долга и чести, не отказался от этого назначения! С его помощью СД и гестапо уже уничтожили не только полсотни офицеров-заговорщиков, но и еще пять тысяч не повинных в измене офицеров вермахта, до зарезу нужных на фронте. А этого Модель не мог простить. Вот за это презирал он семидесятилетнего фельдмаршала. И презрение его было тем более жгучим, что он сознавал, что и сам, будь на месте Рундштедта, не смог бы отказаться от роли палача.
— Тем не менее, — сказал он Рундштедту, — я считаю, что если мы вместе посетим фюрера и изложим ему... Алло! Алло!..
Связь внезапно прервалась.
Генерал-фельдмаршал Модель не мог знать, что телефонные провода под Мейероде снова перерезали в нескольких местах буллингенские партизаны.
В 13.00 Модель сел обедать со своим начальником штаба. Рождественский обед был не хуже, чем в «Вейнхауз Гандлер», излюбленном ресторане офицеров военного министерства в Берлине: угорь из Померании, копченая гусиная грудинка из Бранденбурга, оленина из Восточной Пруссии, джин голландский, датский сыр. Среди деликатесов выделялась банка с рейнскими раковыми шейками в собственном соку — презент берлинского ресторана Вейнстока, чье заведение на одной из улочек, отходящих от Курфюрстендамм, часто посещали генералы и офицеры с Бендлерштрассе.
— Символическое меню! — заметил начальник штаба генерал-лейтенант Ганс Кребс. — Пока мы еще удерживаем Восточную Пруссию, и другие германские земли, и даже Голландию и Данию. А помните наши рождественские обеды в России, когда слава вермахта была в зените? Французское шампанское, норвежская лососина, бельгийские трюфели, венгерская баранина, югославская сливовица, болгарские фазаны, польская ветчина, финские тетерева, итальянская спаржа, пиво из бывшей Чехословакии, украинское сало и, конечно, русская икра и водка! Как говорится, человек есть, что он ест, а мы тогда были покорителями мира!..
— У меня имеется для вас сюрприз, — улыбнулся фельдмаршал. — И тоже символический. Прошу внести главное блюдо! Мой боевой трофей, захваченный у американцев.
Официант внес американскую рождественскую индюшку.
Смеясь, генерал Кребс восторженно захлопал в ладоши. Генерал Ганс Кребс, еще один «лакейтель» Гитлера, был одним из тех генералов, что брали не столько полководческими талантами, сколько военно-дипломатическим политесом, и прежде всего благородной, воинственной осанкой, командирским рыком и несокрушимым апломбом. Этому содействовал монокль, решительно ввинченный в правую глазницу — дань золотой кайзеровской эпохе.
В прежние времена бывший германский военный атташе в Москве генерал Кребс гордился своим знанием русского языка.
— Вы знаете, — хвастался он своим знакомым генералам, — каждое утро, перед тем как побриться, я кладу на полочку с зеркалом словарь русского языка профессора Отто Шмидта и, бреясь, заучиваю несколько новых русских слов. О, я уверен, что мое знание русского еще пригодится, сослужит службу Германии!
Сослужит! Да еще какую! В мае 1945 года Кребс в Берлине отправится по приказанию Геббельса к генералу Чуйкову с предложением мира.
Но после 20 июля 1944 года Кребс уже не распространялся насчет своего знания русского языка. Это было небезопасно, учитывая буйный психоз, синдром 20 июля, необратимо охвативший репрессивно-карательный аппарат рейха. Уж лучше молчать про русский язык, про Москву, а не то лишишься не только червонно-золотых позументов на воротнике мундира цвета фельдграу (серо-зеленый) и алых генеральских галунов на бриджах, но и головы!
С 20 июля над всем рейхом, над всей «Крепостью Европа» висела набрякшая кровью черная грозовая туча гитлеровского возмездия. Семь тысяч арестованных, пять тысяч зверски убитых: повешенных на крюках мясников, задушенных захлестнутыми вокруг горла струнами роялей — чем толще струна, тем медленнее и мучительнее смерть. Так использовал струны рояля агонизирующий третий рейх. Таким образом родина Бетховена, Баха и Вагнера расправлялась со своими сынами.
Умело поддерживая светскую застольную беседу, Кребс порой морщился как от зубной боли. В тот день ему звонили из Берлина и задали всего один вопрос:
— Как чувствует себя фельдмаршал, все так же бодр?
Простой, казалось бы, вопрос, но на том конце провода находился человек, коварный, как Мефистофель. Он уже не раз допрашивал Кребса о настроении Моделя и членов его штаба. Этот Мефистофель был одной из злейших ищеек, охотничьих собак, спущенных Гиммлером и Кальтенбруннером на «золотых фазанов» вермахта. Кребс отделался общими словами. Он обливался холодным потом. Каждый офицер, каждый генерал обязан был содействовать СД в искоренении заразы смутьянства, говорил ему Мефистофель в Берлине, в Цигенберге. Весь офицерский корпус превратили они в корпус шпионов и доносчиков.
— Понимаю, — холодно произнес Мефистофель, — вам неудобно говорить по телефону. Хорошо! Ждите меня — я скоро буду у вас в Мейероде...
Генерал-полковник Гейнц Гудериан — начальник генерального штаба, прибыл из Франкфурта-на-Майне в ставку фюрера в Зигенберге с утра и долго ждал аудиенции в бункере верховного. Отношения у них давно были натянутые.
Почти с начала войны на Востоке Гитлер почему-то ввел правило, согласно которому начальник штаба (тогда генерал Гальдер) занимался исключительно делами решающего Восточного фронта. Но когда Гитлер выдвинул свой «гениальный» план арденнского наступления и его молча проглотили Йодль, Варлимонт, Кейтель и прочие «лакейтели», Гудериан, чьи танки, меченные его инициалом «G», поставили на колени почти всю Европу, но увязли под Тулой, встал на дыбы. Тут он впервые подумал, что главный враг фюрера — сам фюрер. Какой военачальник, если он в своем уме, станет снимать войска с одного фронта, чтобы перебросить их на другой фронт, когда на первом и самом наиважнейшем противник готовит большое наступление, когда именно там необходимы все наличные резервы! Гудериан слишком хорошо понимал, что не сможет удержать фронт на Востоке. Так и заявил он тогда Гитлеру в Берлине. Ответ богемского ефрейтора навсегда врезался в его память:
— Не вам меня учить. — Гитлер хохотнул. В мутных глазах его сверкнул синий огонь. — Я командую вермахтом на фронтах уже пять лет и за это время получил больше опыта, чем любой другой офицер генерального штаба может приобрести за всю свою жизнь. Я изучил Клаузевица и Мольтке, прочел все бумаги Шлиффена. Я лучше разбираюсь во всем.
Гудериан призвал на помощь всю свою волю.
— Мой фюрер! Восточный фронт рухнет, если вы немедленно не пошлете подкрепления. Силы противника огромны. Вот его диспозиция...
Гитлер, услышав о сотнях дивизий Советов на Восточном фронте, неизвестно откуда появившихся на месте трижды разгромленной Красной Армии, завопил:
— Ерунда! Чепуха! Это самый большой блеф со времени Чингисхана!..
И сейчас, в Цигенберге, когда его наконец принял Гитлер, Гудериан снова повторил заранее заученные речи, взывая к гению фюрера, но Гитлер и слышать ничего не хотел. Гитлер смеялся ему в лицо, брызгал слюной.
— Вы ничего не понимаете! Мои дивизии, мои армии вот-вот возьмут Антверпен!.. Я сокрушу врага на всех фронтах!..
Гудериан ушел ни с чем. Пропасть между ним и фюрером все ширилась.
Истерика у Гитлера прежде длилась долго. Когда на него находило, он мог валяться на полу, брыкаться, визжать с пеной на зубах, грызть ковер. Теперь он так ослабел, что скоро размяк, обессилел, как эпилептик после приступа падучей.
— Восемьдесят восемь! — пробормотал он тупо, вращая глазами. — Восемьдесят восемь!..
В пору увлечения астрологией занимался он и кабалистикой чисел. Перед тем как назначить Гудериана (после покушения) начальником штаба вместо Цейцлера, он вспомнил: генерал-полковник на год старше его, родился в 1888 году, а Н — восьмая буква латинского и немецкого алфавита. Hail Hitler нередко писали в письмах сокращенно: НН. Агенты разведки употребляли 88. Хороший знак! Знамение судьбы, подумал он тогда. Быть Гудериану начальником штаба!..
Вот какие крылья были у его военного гения!
(Гудериан переживет Гитлера почти на девять лет, в своих воспоминаниях будет валить на него всю вину за крах вермахта, начиная с поражения под Москвой: «Эх, если бы он только слушал меня!»)
Кто-то приволок ящик термитных гранат, успешно заменявших американцам бутылки с горючей смесью. Эти гранаты, взрываясь, горели адским пламенем, подобно немецким «зажигалкам». Конечно, далеко не каждый отваживался опустить такой гостинец в ствол «тигра» или «пантеры». Несколькими такими гранатами партизанам Худа, по подсказке Виктора, удалось поджечь «фердинанд» — самоходку с 88-миллиметровым орудием, поставленным на шасси танка «пантеры». Никогда не было в подлунном мире дракона или тираннозавра с более толстой шкурой, чем у этого «фердинанда», названного по имени гитлеровского конструктора Фердинанда Порша. Сразить его можно было, лишь залив расплавленный термит в моторное отделение за орудийной башней.
— Именно так поступала наша пехота во время Курского сражения! — с гордостью сообщил Кремлев союзнику, после того, как они перестреляли экипаж «фердинаида».
В день рождества Христова генералу Рейнгарду Гелену не хотелось излишне раздражать фюрера, чей нрав он давно испытал на себе и которого боялся, как Вельзевула. Фюреру следовало посулить какую-нибудь победу, хоть самую маленькую. Непримиримый генерал Гудериан, шеф Гелена, тоже был не прочь потрафить верховному, дабы избежать его гнева в праздничный день. Вот и получил Гитлер «рождественский меморандум», в коем утверждалось голословно, что вермахт еще может ударить тридцатью дивизиями, существовавшими в основном на штабных картах, в районе восточнее Познани, в имперской провинции Вартеланд, на исконно польской земле, присоединенной Гитлером к «старому рейху» еще в 1939 году. Далее будущий шеф разведки ФРГ делал смехотворный вывод: «Учитывая настроение русских и их чувствительность к поражениям, можно рассчитывать, что они потеряют надежды на успех!»
Так Гелен баюкал Гитлера сказками арденнского и познанского лесов.
Из донесения Алоиза Шикльгрубера от 25 декабря 1944 года
«По просьбе Виктора сообщаю, что нам удалось выяснить распорядок дня роты охраны Моделя в Мейероде, ее вооружении и прочее. 4.00 — подъем для прислуги ротной полевой кухни и кухонного наряда. 5.00 — подъем для дежурных, дневальных. 5.15 — подъем для командира роты и его денщика (Модель, Кребс и штабисты тоже встают). 5.30 — подъем для всей роты. 5.45 — физическая зарядка на улице. 6.00 — завтрак. 6.15 — поверка, 6.30–7.00 — чистка оружия, уборка. 7.00–7.30 — политические занятия. Сегодняшняя тема: «Кто победит: Хорст Вессель или Иуда?» 7.30–11.30 — боевые учения (вчера маршировали с противогазами) для тех, кто не сопровождает в поездках Моделя. Чистка оружия. 12.00 — обед по отделениям. Перед обедом отделений командиры зачитывают вместо молитвы изречения фюрера. 14.00–19.00 — боевые учения, стрелковая подготовка. 19.00 — ужин. После ужина много солдат собирается в кантине, где пьют голландское пиво «хейнекен». В читальне имеются журналы «Наш вермахт», «Рейх», «Фронт и тыл». Имеется также автобус «Пуфф», по-нашему, бордель на колесах. Полицейский час для нас, граждан, с 6.00 до 19.00. У роты охраны — отбой в 22.00. Об охране штаба и сторожевой службе в Мейероде сообщу завтра...»
«Провал! Провал! Какой провал!»... — досадовал Шелленберг в Берлине. — Как скрыть от фюрера размеры катастрофы, обрушившейся на германскую разведку? Мобилизовав всю агентуру СД и разгромленного абвера, бросив в дело диверсионно-разведывательную дивизию «Бранденбург», Шелленберг готовил мощную подрывную акцию в тылу союзников. И вот ее результат: союзная контрразведка арестовала до полутора тысячи «брандербуржцев» и других агентов во Франции, Бельгии и Голландии, захватила до полусотни раций, обнаружила сотни складов оружия. В одной только Франции было оставлено восемьсот складов, в Бельгии — двести, в Голландии — восемьдесят. «Пятой колонне» Шелленберга так и не удалось открыть «второй фронт» в тылу англо-американцев...
Одного не учел Шелленберг: грош цена любому подполью без народной поддержки. А на шестой год войны и предатели поняли, кто победит в этой войне. Многие из них шли в полицию с повинной.
Поздно вечером Паттон сел за праздничный обед с генералом Брэдли. Брэдли смотрел на вещи пессимистично и уверял, что Монти тоже не скоро сможет наступать. Может, даже придется отступить на линию Саар — Вогезы, отдав на растерзание нацистам Эльзас и Лотарингию. Заместитель начальника штаба Пол Харкинс то соглашался с ним, то возражал ему.
— Счастливого рождества!.. — шумел быстро захмелевший Паттон.
Все эти первые дни арденнского бэби-блица Паттон не переставал удивляться своей фортуне: его лично спасло только то, что этот блиц задел лишь его левый фланг, оставив ему силу для контрудара. Судьба!
В 23.30 после передачи последних известий кельнское радио объявило очередную воздушную тревогу:
— Над Южной Голландией и над Бельгией — крупные соединения вражеских бомбардировщиков. Направление — наша граница!..
Воздушная тревога обычно объявлялась при обнаружении союзных бомбардировщиков в стопятидесятикилометровой зоне от границ рейха, но на этот раз самолеты уже летели над Арденнами. Сначала — истребители, за ними — тяжелые бомбардировщики, судя по звуку — «летающие крепости», «сверхкрепости»...
— Направление: Кобленц, Кельн, Дюссельдорф, Эссен!..
Виктор представил себе бомбовый «ковер» — грохочущий огненный смерч. Он не раз попадал под бомбежки. Однажды днем его едва не угробили «галифаксы» англичан, а ночью американцы чуть не довершили дело союзников. Эти бомбежки были ужасны. Москва, слава богу, не испытала ничего подобного. У Виктора не было ненависти к немецким старикам, женщинам, детям. Многие из них погибнут в эту ночь, пока утром радио не объявит: «Самолеты противника уходят через Бельгию и Голландию. Отбой!..»
Всю святую ночь будут висеть над рейхом «рождественские елки» — так немцы называли вот уже шестой год гроздья САБ — светящихся авиационных бомб в черном небе Германии.
И ведь немало в эту ночь погибнет в Германии и советских людей: военнопленных в лагерях, подневольных рабочих с нагрудным знаком «Ост». И разведчиков эти бомбы тоже не щадят...
Землянка ходила ходуном. Дрожала земля от слитного гула сотен самолетов над головой.
— Британцы, — определил, заложив руки за голову, Худ с блаженной улыбкой. — Сейчас они зададут краутам!
— Это уж точно, — сказал его русский союзник. — Сейчас в Германии завоют сирены воздушной тревоги — охотничьи рога Мейера!
— Мейера? — переспросил Худ, повышая голос из-за усиливавшегося гула.
— Герман Геринг бахвалился, что ни один самолет врага не появится над Германией, ни одна бомба не упадет на нее. А не так — назовете меня Мейером!
— Поразительно! — удивился Худ. — Под градом бомб немцы не теряют юмора! Но ведь женщины, дети, престарелые родители!..
— Это черный юмор, — покачал головой Кремлев. — Юмор висельников.
Перед переходом германо-американского фронта Виктор Кремлев побывал в Кельне, превращенном союзной авиацией в груду развалин, среди которых символом бессмертного гения немецкого народа высился прекрасный собор, чудом сохранившийся среди руин. Не верилось, что и собор, и развалины вокруг — дело рук человека разумного, гомо сапиенс. Декабрьский ветер трепал трехцветные нацистские знамена посреди темных развалин на фоне готического силуэта древнего собора, который набожные немцы строили столько веков, — флаги взбесившихся фашистов, забывших бога и сотворивших себе кумир из этого дьявола Гитлера.
В самом соборе древние скульптуры были обшиты кирпичным панцирем. Кто-то еще болел душой за чудные творения предков. А зимний ветер гнал по набережной Рейна клочья газеты «Фелькишер беобахтер»...
Около вокзала Кремлев поднял заржавевший осколок, быть может, от тяжелой бомбы, сброшенной в мае 1942 года, когда в отместку за бомбежку Ковентри тысяча бомбовозов королевских ВВС Британии сбросили свой смертоносный груз на этот город.
И Кремлев вспомнил тогда, как слушал сообщение по своей рации под оккупированным Могилевом и радовался страшному налету, потому что сыны Кельна, затянутые в фашистские мундиры, заживо сжигали женщин, стариков и детей в белорусских деревнях...
В ту ночь пастор Ниемоллер, будущий лауреат Ленинской премии мира, отмечал страстной проповедью свое восьмое рождество в лагере смерти в Заксенхаузене.
В рождественскую ночь сыпались на немецкие города каскады красных и зеленых ракет, их сбрасывали самолеты-следопыты, указывавшие наземные цели следовавшим за ними армадам четырехмоторных тяжелых бомбардировщиков. Никогда еще за всю свою историю не справляла Германия столь шумно, с такими «хлопушками» рождественский праздник.