22 декабря 1944 года
Генерал Паттон вызвал к себе капеллана штаба 3-й армии США и сказал ему:
— Вот тебе, падре, мой приказ: вознеси-ка молитву нашему господу богу, чтобы он покончил с этой чертовой погодой. Мне нужна хорошая погода днем и ночью, чтобы мои летчики раздолбали краутов.
Ошарашенный капеллан полковник Джеймс О'Нил попытался ему возразить:
— Но, генерал, разве можно просить бога о хорошей погоде, чтобы сподручнее было убивать наших врагов, ведь господь тоже создал их по своему образу и подобию?!
— Что?! Да эти проклятые крауты не божьи дети, а сыны дьявола, исчадие ада! Выполнять приказ! Чтобы завтра же бог обеспечил летную погоду для моих летчиков! И не о людях, падре, идет речь, а о краутах!
Полковник Джеймс О'Нил счел за лучшее не перечить генеральскому нраву.
Убили немца-мотоциклиста на лесной дороге. В землянке открыли его «зольдбух» — солдатскую книжку.
— Бедняга был простым ефрейтором, — вздохнул Эрик Худ.
— Гитлер и Муссолини тоже были ефрейторами во время первой мировой, — в сердцах сказал Кремлев.
Кстати, этот ефрейтор тоже оказался кавалером Железного креста первого класса, как и Гитлер. Кто знает, может, он со временем мог бы стать вторым Гитлером?
Худ задумался.
— А что? Пожалуй, следующую мировую тоже начнут бывшие ефрейторы. Ведь войны начинают вояки, не успевшие разочароваться в войне. Так говорит Хемингуэй.
Кремлев молчал.
— Великий Эразм Роттердамский говорил, что война кажется прекрасной только тем, кто по-настоящему не нюхал пороху.
Убили СС-унтерштурмфюрера, ехавшего в штаб Моделя из корпусного штаба Дитриха на мотоцикле. Захватили оперативную карту, из которой узнали, что потрепанный 8-й корпус 1-й армии Ходжеса передан 3-й армии Паттона, что к западу от их партизанского лагеря занимает оборону 101-я военно-воздушная дивизия (в Бастони), 28-я пехотная дивизия без двух полков, 9-я танковая дивизия и артиллерийские части. Оказалось, что 1-я армия передана из подчинения командующего 12-й армейской группы британскому фельдмаршалу Монтгомери. По захваченным документам было видно, что немцы стремились двинуться на юг, чтобы захватить город Люксембург, где находился штаб Брэдли.
В Бастони 101-я отразила штурм немцев с северо-востока. Ночью авиация 19-го воздушного соединения, прилетев из Англии, выбросила защитникам города продовольствие и боеприпасы. Увы, многие грузовые тюки попали к немцам.
Говорили как-то о кино. Эрик Худ грустно заметил:
— Я разочаровался в своих киногероях. Выяснилось, что на самом деле никакие они не герои, а трусы и симулянты. У Грегори Пека оказался якобы дефективный позвонок, у Рэя Милланда не в порядке левая рука, Марлон Брандо жаловался на коленку, ушибленную еще в школе, у певца Дина Мартина вскочила шишка под горлом, у Дэнни Кея, этого акробатического плясуна, плохо сгибалась спина, у Гари Купера был старый вывих берцовой кости, Эролл Флин, этот сексуальный атлет, маялся сердцем, а Роберт Митчум заявил, что у него на шее шестеро иждивенцев, Фрэнк Синатра внезапно обнаружил, что у него лопнула барабанная перепонка, Рональд Рейган жаловался на слабое зрение, Джеймс Стюарт чересчур отощал, Джон Уэйн, лучший стрелок «дикого Запада», плохо видел, а Монтгомери Клиф страдал поносами! У всего Голливуда начинался понос при виде призывной повестки!
(Рональд Рейган поступил 14 апреля 1942 года добровольно в военно-морской флот, но был освобожден от военной службы из-за плохого зрения — потом он носил контактные линзы. Затем получил назначение в отдел управления кадров, выполнял функции контрразведчика, выискивая компромат в личных делах боевых офицеров ВМФ. Затем участвовал в съемке учебных фильмов. Демобилизовался 9 декабря 1945 года. Ни разу не выезжал из Штатов, в боях не участвовал. Боевых наград не имел.)
Эти подробности о президенте США Виктор Кремлев узнал через сорок лет после Арденнской битвы, посетив Америку в канун перевыборов Рейгана на второй президентский срок. Все американские президенты до него так или иначе участвовали в войне: Рузвельт и Трумэн — в первой мировой; Джонсон (летчик), Никсон (капитан второго ранга), Форд (тоже), Картер (офицер-подводник) — во второй мировой.
— Но почему, почему нас не предупредила «Ультра» — наша служба дешифровки? — гневно допытывался Черчилль у майора Уинтерботтама. — Почему она молчала?
Майор мог только догадываться о причине молчания «Ультры».
В шифрорадиограмме фельдмаршалу Иану Сматсу, премьеру Южно-Африканской Республики, своему старому приятелю (они вместе присутствовали на Версальской мирной конференции 1919 года и встретятся снова на Версальской конференции 1946 года), полковник Уорден, он же Черчилль, писал: «Американцы упорно сопротивляются, но у них много дезорганизации. Естественно, собрана армия под началом Паттона для марша на Север. Положение врага не представляется мне хорошим. Как всегда, я полон оптимизма; черепаха высунула голову очень далеко».
То же радировал он и фельдмаршалу Монтгомери, намекая, что не худо было бы отрубить голову вермахтовской черепахе. Но неповоротливый Монтгомери, получивший под свое командование вдобавок к шестнадцати британским дивизиям восемнадцать американских, сидел сиднем, как всегда ожидая у моря погоды, не оказывая попавшим в беду американцам никакой помощи.
Черчилль смог послать лишь одну дивизию — 6-ю воздушно-десантную — на Арденнский фронт. Определяя общие задачи британских войск, он не хотел вмешиваться в тактическое руководство войсками Монтгомери, считая, что это принесет больше вреда, чем пользы.
Ревниво следил он за медленным продвижением на север армии Паттона от Арлона к Хуффалезу. Монтгомери, продолжая испытывать терпение Черчилля, сообщил ему, что стронет с места свои 34 дивизии только 3 января! Теперь один Монти превосходил группировку Моделя на десяток дивизий, но продолжал топтаться на месте.
Так мало надеялся Черчилль на Паттона и Ходжеса, не говоря уж о Монти, что все чаще вспоминал о Красной Армии...
Поднявшись на высокий холм и спрятавшись за сосны, Виктор и Эрик с удовольствием наблюдали за работой американских бомбардировщиков всех типов.
— В детстве, — с улыбкой проговорил Худ, — я зачитывался книгами генерала Генри Арнольда, которого научили летать — подумать только! — первые наши авиаторы братья Райт. И мечтал стать летчиком. Моим героем был Чарлз Линдберг. Ты слыхал о нем?
— Конечно! — с готовностью ответил Кремлев. — В двадцать седьмом году он первым перелетел на одноместном самолете через Атлантический океан.
— Да, верно. Герой, да какой! В тридцать шестом я ужаснулся, узнав, что он якшался с Гитлером на Олимпийских играх в Берлине, что принял от Геринга нацистский крест! Ярый изоляционист, он бывал в нашем доме, у отца, который был заодно с ним и с этой святой троицей изоляционистов: конгрессменами-республиканцами Мартином, Бастоном и Фишем. Прозрел он лишь после японского налета на Перл-Харбор. Ему было тогда уже за сорок. Он упросил генерала Арнольда, командующего нашими ВВС, взять его к себе и стал летать на «Пи-38», двухмоторном истребителе-перехватчике, сбил несколько японских самолетов, но в асы пока не вышел. Старик Арнольд бережет его на посту инструктора...
— А кого у вас называют асом? — спросил Виктор. — У нас асом неофициально считают любого хорошего, результативного летчика.
— Верно, — согласился Худ. — А у нас асом называют истребителя, который сбил пять или более самолетов противника. — Боже мой! — прервал он себя. — Что они делают?! Смотри! Смотри! Ведь это Мальмеди!..
Виктор и сам увидел: «летающие крепости» бомбили городок Мальмеди, занятый американскими войсками. Дым над городком поднимался до поднебесья.
23 декабря 1944 года
— Бог на нашей стороне! — торжествовал Паттон.
После молитвы, вознесенной капелланом полковником О'Нилом, погода на следующий же день исправилась, и мало того, в милости своей всемогущий господь обеспечил летную погоду на целых семь дней подряд: с 24 по 30 декабря! Тем самым, по мнению генерала Паттона, бог окончательно доказал, что он на стороне Америки, хотя крауты и носили на пряжках поясных ремней девиз «С нами бог».
В небе гудели мощные моторы «летающих крепостей».
Щедрый на награды генерал — еще во время Мексиканской войны он решил, что чем больше наград у его подчиненных, тем лучше для репутации их командира, — тут же наградил ошалевшего от счастья капеллана за его выдающийся духовный подвиг Бронзовым крестом. Это сразу же вызвало большой шум в штабе, хотя всем известно, что там, поблизости от начальства, наградного отдела и писарей, ордена было проще получать, нежели на переднем крае, куда капелланы, а тем паче начальники и писари редко заглядывают и только в нелетную погоду.
«Везет же пилотам!» — ворчали штабисты. (Священников джи-ай называли «небесными пилотами».)
Но Паттон, разумеется, не обратил внимания на этот шум. У него на уме были более важные проблемы. Просил подсобить Ходжес: крупные силы противника атакуют его восьмой корпус!
Узнав о нападении немцев на 8-й корпус 1-й армии, Паттон поначалу и не думал помогать ему, оправдываясь тем, что принял это наступление за отвлекающий маневр противника, избравшего главной мишенью для нападения его 20-й корпус.
Еще в мексиканской кампании Паттон твердо усвоил: каждый офицер ведет не одну, а сразу четыре войны — против подчиненных, против начальства и против соседей. Четвертая война — с противником.
24 декабря 1945 года
Севернее Шено в ночь на 24 декабря Пайпер принимал грузы, сброшенные его боевой группе с транспортных самолетов. Однако большинство грузовых парашютов приземлились на позиции 504-го и 505-го полков 82-й дивизии генерала Гэйвина. Многие парашюты повисли на соснах. В дивизии ходили панические слухи: генерал Штудент сбросил своих парашютистов-десантников на 82-ю, но до паники дело не дошло.
У Штудента пользовались не авизентовыми грузовыми тюками, а металлическими цилиндрами-контейнерами длиной около двух метров. Ударяясь о землю, такой контейнер раскрывался механически. Не нужно было тратить время на расшнуровку или вспарывание тюков.
В 1.15 под местечком Малемпре в бою американцев с частями 2-й дивизии СС исход боя едва не решили немцы, переодетые в американскую форму, на американских «Шерманах». Наверное, это были люди Скорцени.
Командир корпуса Риджуэй разрешил Гэйвину снова отвести свои части от наседавших на 82-ю краутов. Отход начался затемно.
Виктор и Эрик поднялись поздно, что-то около полудня. Умылись снегом, побегали вокруг сосен.
— А дома сейчас... — протянул Эрик и замолчал. Потом, после паузы, закончил не так, как вначале хотел. — Дома сейчас шесть утра. Сегодня я поехал бы с Пег с утра в самый большой универсальный магазин «Уанамэйкер» покупать рождественские подарки...
После завтрака направились к опушке Буллингенского леса — густо заросшего островка обширного Арденнского лесного архипелага. Видели, как по дороге быстро прошла колонна средних танков с газогенераторными установками. Таких Эрику еще не попадалось.
Лежа на опушке леса, они смотрели, как вдали на шоссе какой-то краут возился с мотором разведывательного броневика. Из машины вылез и стал прогуливаться рядом офицер.
— Скажи, старик, сколько до офицерика? — спросил Эрик.
— Гм. Метров семьсот пятьдесят.
— Грубо говоря. Нет, я думаю — не больше семисот. А деривация?
— Ветер слабый, поперек сектора стрельбы.
— Не очень профессионально. Сюда бы двенадцатикратный оптический прицел Лаймена. Я поставлю «два». Внимание! Плохо! Очень плохо! Хотя — видел? — офицер мотнул головой, почуял пулю... На, попробуй!.. Но ты даже не тронул прицельную планку!..
— Я привык стрелять в тылу врага на короткие расстояния... Но вот теперь, кажется, удалось.
— Великий боже! Ты попал в офицера! Он упал! Не двигается!.. Да как тебе это удалось?!
— Проверенный русский метод под кодовым названием «авось». Интуиция плюс опыт. Сибиряки у нас белке в глаз попадают.
— Ну да? А у нас хороший охотник — комару в глаз. Смотри. Шофер в полном недоумении. Тормошит офицера! А ну дай-ка сюда! Сейчас я его...
— А шофера зачем?
— Он же нацист, пусть рангом пониже... И этот есть!.. Удачная охота!..
В полдень подстрелили еще двух мотоциклистов на лесной дороге. Один из фольксгренадеров уставился стекленеющими глазами на солнце, и Виктор вдруг увидел, что один глаз у фрица голубой, а другой — карий. Почему-то это удивило его. Немец этот был мал и тощ. В этом он еще раз убедился, когда повесил его маузеровскую винтовку себе на плечо и тут же почувствовал, что ремень винтовки слишком давит плечо. Глянул: тощий фриц продырявил дополнительную дырку в ремне. Да, хлипкие солдаты пошли у вермахта, последыши.
К изумлению и досаде генерала Паттона, ярость наступательного порыва краутов все нарастала. И именно в его секторе, словно Гитлер приказал этим паршивым краутам подкопаться под полководческую репутацию Джорджа Паттона.
— Контратаковать танками днем и ночью! — орал в телефонные трубки бесстрашный генерал, принадлежа к той школе командиров, что искренне уповает на мощь своих голосовых связок. — Ни хрена не видать?! Погода туманная? К дьяволу погоду и вас тоже! Разгоню всех к дьяволу! Разжалую!
А солдаты не поднимались в атаку из своих «лисьих нор». Начхать они хотели на полководческую репутацию Паттона!
Порой генерал принимал и правильные решения:
— Пусть сто первая в Бастони контратакует только днем — днем крауты боятся нашей авиации!
Разведка, пребывавшая в коматозном состоянии все первое время после арденнского сюрприза краутов, начала приходить в себя.
— Докладывает Джи-два. Только что взятые «языки» показывают, что после первых успешных боев им уже три-четыре дня не дают рационов, противотанковых средств и просто патронов...
Паттон не верил разведке, переоценивая ресурсы врага. Генералам это свойственно.
3-я армия потеряла, по официальным данным, убитыми, ранеными и пропавшими без вести 122 323 человека, а немцы — 393 200. Генерал Паттон не верил в эти цифры. Липа! Брехня!..
Эрик сам заговорил о неграх. Сначала спросил, как решается национальный вопрос в Советском Союзе, а потом сказал:
— Да, нам есть чему у вас поучиться!..
Эрик без обиняков признал, что расизм, дискриминация негров — позор Америки. Особенно нетерпимым он был теперь, во время войны, когда негров направляют на фронт, требуя, чтобы они жертвовали жизнью ради страны, в которой они являются гражданами второго сорта.
— Я всегда даже в спорте болел за слабого. Но когда девять лет назад итальянец Примо Карнера вышел на ринг против негра Джо Луиса, я был на стороне Джо, потому что знал, как негры у нас жаждали его победы. И он, наш Джо, стал чемпионом мира.
— Я читал «Сына Америки» в нашем журнале «Интернациональная литература», — сказал Виктор. — Меня потрясла эта книга. Неужели в Америке не поняли, что в ней предсказывается бунт негров?
— В книге Ричарда Райта только правда, — признал Эрик, — хотя эта правда и не льстит Америке. Дискриминация негров — факт нашей жизни. У нас всего один негр в конгрессе. Перед войной был еще один негр — генерал. Негры у нас практически лишены избирательных прав и живут в среднем на двенадцать лет меньше белых. Почти все они бедны. В сороковом году у нас было шесть линчеваний. На Юге нередко избивали негров в предвоенный год. В июле сорок второго только вмешательство супруги президента Элеоноры Рузвельт предотвратило марш негров на Вашингтон. Мне, как офицеру американской армии, стыдно, что и в вооруженных силах повсюду дискриминация. Негры и белые служат в разных частях, и от сегрегации не собираются отказаться. Я видел в Фаейтвилле драки белых солдат с черными. Многие из них были со смертельным исходом. Однажды негритянская рота целый час сражалась с оружием в руках против военной полиции. Только протесты негров привели к созданию негритянской истребительной эскадрильи. При мне избили одного негра, когда он сказал, что Линдберг хочет стать гаулейтером Америки.
Только во Франции Эрик с возмущением узнал, что американский Красный Крест отделяет кровь белых людей от крови негров, хотя любой грамотный американец знает, что донорский отдел Красного Креста — детище негра доктора Чарлза Дрю. Случаи трусости и неповиновения приказам среди негров раздувались до невероятных размеров. Расисты вообще заявляли, что негры горой стоят за нацистов и за японцев, которые тоже «цветные». Повсюду были раздельные уборные и бомбоубежища. Негров старались держать лишь на подсобных работах. На флоте было всего несколько десятков негров-офицеров. Белые арестанты отказывались есть с черными. Жена Эрика писала ему из Филадельфии, что хотя все бредят Полем Робсоном в роли Отелло, но в либеральной Филадельфии негры бастуют, потому что белый профсоюз не позволяет им работать водителями трамваев. И это в городе, который вышел на второе место после Детройта по военному производству. Рассказывали, что какой-то негр в знак протеста запустил чем-то тяжелым в филадельфийский «Колокол Свободы». И все же Эрик верил, что американский народ сумеет после войны покончить с расистскими законами Джима Кроу.
— Я слышал, что единственная негритянская пехотная дивизия хорошо воюет в Италии. Солдаты ее называют себя «черными буйволами», а другая «черная» дивизия бьет японцев. Здесь у нас, в Арденнах, сражаются два батальона негров. Честно признаться, я не знаю, как бы я воевал за добрые, старые Соединенные Штаты, будь я бесправным негром, не сыном, а пасынком Америки.
Виктор дружески хлопнул Эрика по плечу:
— Слушай, Эрик, а ты мне начинаешь нравиться!
— Спасибо, Виктор, но расистов у нас еще много. Мой отец считает негров неполноценными людьми, плохими воинами, и Паттон, я слышал, тоже. Они забывают, что жизненная подготовка у негров совсем другая, чем у белых.
— А я знаю, что такое быть негром, — хмуро сказал Виктор.
— Ты?! — изумился Эрик. — Как это?
— На своей шкуре испытал, выдавая себя за власовца. На всех инородцев эти крауты-арийцы смотрят свысока, как на людей не второго, а самого низкого сорта, хотя они и воюют вместе с ними. Это оскорбляло даже настоящих фашистов в РОА и в других «армиях» и «легионах», даже иностранцев в СС! Так что все эти формирования крайне ненадежны. Расизм — сволочная, доложу я тебе, штука!..
Они лежали у опушки, наблюдали за шоссе.
— Что это за деревня? — спросил Эрик, поглядывая на бельгийское селение, раскинувшееся на холме посреди большого заснеженного поля. Над шпилем кирхи вилось черное воронье, меж аккуратненьких каменных домиков виднелись горбы немецких грузовых и легковых автомашин. Последних было подозрительно много — не иначе как там расположился какой-нибудь штаб.
— Надо узнать название этой деревни, — сказал Виктор.
— Но как?! — изумился Эрик.
— Сейчас увидишь, доктор Ватсон! Следуйте за мной!
Они вышли к дороге, тянувшейся из деревни на восток. За кюветом, как и предполагал Виктор, тянулись разноцветные провода полевой телеграфной связи на воткнутых в землю шестах.
— Все истинно гениальное — просто, — скромно изрек Виктор, перерезая финкой пару проводов. — Так! Красный готов, белый готов. Перережем еще и черный — в честь государственного флага третьего рейха. А теперь отойдем в сторонку. У нас в случае пожара набирают номер ноль-один. Считайте, доктор, что мы вызвали пожарную команду.
Не прошло и пятнадцати минут, как из деревни показались связисты. Их было трое.
— Вот и пожарники, — с глубоким удовлетворением объявил Виктор, лежа с Эриком за молодыми елками. — Учти! Связисты — самые толковые «языки». — Прошу не стрелять!
Он вскочил, срезал очередью двух связистов, принявшихся за ремонт поврежденной связи, а третьего, с виду наиболее интеллигентного, в очках, тут же обезоружил и, ухватив за воротник, без особых церемоний поволок в ельник.
— Вот этого мистера, — сказал по-немецки Виктор, указывая на Эрика, — интересует название той деревни, из которой вы вышли. Быстро, дядя! Название деревни?
— Мейероде, — прошептал связист одними губами.
— Спасибо! И еще несколько несложных вопросов. Надеюсь, вы, repp обер-ефрейтор, не откажетесь удовлетворить наше любопытство?
— Яволь!
— Вот и прекрасно! — улыбнулся Виктор. — Только сделаем это на ходу. Боюсь, ваши камерады в Мейероде заинтересуются автоматной очередью в лесу и пропажей связистов...
Чтобы сбить со следа возможную погоню, Виктор вышел лесом на северо-восточную дорогу из Мейероде, прошел по ней с полкилометра, затем снова углубился в лес.
Сведения обер-ефрейтора буквально ошеломили Виктора. Можно было окончить высшую разведшколу, годами болтаться по вражьим тылам, брать десятки и сотни «языков» и ни разу не получить таких великолепных данных. Пойди поймай акулу в Яузе! Выиграй сто тысяч или кругосветную поездку в лотерее Осоавиахима!
Обер-ефрейтор показал, что в этой паршивой бельгийской деревеньке скрывается штаб 6-й танковой армии СС во главе с СС-обергруппенфюрером Зеппом Дитрихом! Мало того, в той же разнесчастной деревеньке сейчас находится и генерал-фельдмаршал Вальтер Модель! Любимейший фаворит Гитлера! Тот самый, что пролил реки крови в Советском Союзе, командуя дивизией, корпусом, армией и группой армий, разрушил Киев, Орел, Курск, Минск, Ковель!..
— Ну, Эрик! Модель, правда, не Гитлер, и никто нам не даст за него миллион, но еще неизвестно, кто для нас сейчас вреднее. Модель — самый опасный из германских фельдмаршалов, а Гитлер, может, и на нас работает, ведя к гибели свой третий рейх!
По глубокому убеждению Виктора, Моделя должны были после войны непременно повесить. Как-то, действуя со своей группой под Ковелем, Виктор взял одного фельдъегеря, у которого оказался секретный приказ, согласно которому по предложению Моделя силами сухопутной армии и ведомства рейхсминистра Розенберга проводилась операция «Сенокос». Операция заключалась в похищении и депортации до пятидесяти тысяч советских здоровых подростков от десяти до четырнадцати лет, коих предполагалось направить в ремесленные училища для онемечивания, нацификации и подготовки из них квалифицированных рабочих кадров для германской промышленности, ощущавшей тогда острую нехватку подобных кадров. Часть этих мальчишек должна была восполнить кадры зенитчиков. Фельдмаршал Мильх, правая рука Геринга, подсчитал, как указывалось в том беспримерном документе, что из русских людей, включая военнопленных, вполне можно подготовить тысяч восемьсот зенитчиков для защиты неба фатерланда...
Теперь Виктор стал постоянно думать о «Ребекке» — о рации, закопанной в лесу под Брюсселем. Как добраться до нее и передать Центру материал о Моделе и Дитрихе Мейероде! Центр в свою очередь передаст эту весточку союзникам, чтобы «летающие крепости» разбомбили к чертовой матери Мейероде и спасли бы янки и томми от разгрома!
Под вечер выпал туман. По всем правилам разведывательной и партизанской тактики следовало сматывать удочки, но Виктора словно магнитом тянула эта деревня Мейероде, хотя уже начались ранние декабрьские сумерки.
К этому времени он и Эрик находились с западной стороны деревни, и здесь у них в ельнике состоялась важная встреча, определившая всю дальнейшую судьбу «советско-американского партизанского отряда имени Джорджи и Айка».
Услышав стук топора в ельнике, Виктор и Эрик осторожно пошли на звук и вскоре увидели толстого, низкорослого человека в шляпе и полупальто, рубившего пышную красавицу елку. Рядом стояли санки.
— Эй, толстячок! — окликнул его по-немецки Виктор. — Счастливого рождества! Ты что, не знаешь, что все елки принадлежат фюреру? А ну-ка, покажи аусвайс!
Толстяк — ему было под сорок, и у него были усы а-ля фюрер — осторожно воткнул в снег топор и, глядя косыми круглыми глазами на высокого американца с серебряными «шпалами» на погонах, стоявшего рядом с веселым человеком в белом маскировочном костюме, говорившем по-немецки с несусветным акцентом, поспешно достал из-за пазухи удостоверение личности.
— Сообразительный толстячок, — заметил Виктор, открывая аусвайс. — Сохранил старый аусвайс, хотя сюда приходили ами. Мейероде! Вот как, вы из деревни Мейероде? Приятный рождественский сюрприз. Алоиз Шикльгрубер. Странно! Вам известен ваш знаменитый однофамилец?
— Да, знаю, герр офицер. Так звали и отца фюрера.
— Верно. И Алоизом и Шикльгрубером. Но потом он, а не фюрер, сменил фамилию на «Гитлер». Не так ли?
— Не могу знать! Однако я очень просил бы вас отдать мне эту елку. Ни одного рождества я еще не встречал без елки. У меня пятеро детей, мал мала меньше. Ждут не дождутся этой елочки!
— Насчет елки посмотрим. Скажите, Шикльгрубер, вы не родственник фюреру?
— Не имею чести...
— Жаль. А что, у вас все в деревне немцы?
— Да, все немцы. Бельгийские.
— Значит, и в вермахте служат?
— Так точно. Но я не служил — косоглазие, сами видите, куча всяких болезней. Не от хорошей жизни я такой жирный...
— Понятно. А кто у вас в деревне стоит?
— Какой-то штаб. Да вам лучше знать.
— Какой штаб?
Но Алоиз Шикльгрубер, видимо, действительно не знал ничего про штаб, дислоцировавшийся в родном Мейероде. Что-то в этом невзрачном с виду человеке внушало доверие Виктору. Что-то было особенное в его тоне, когда он сказал: «Да, все немцы, бельгийские...»
— Послушайте! — сказал Виктор. — Вы видите, мой друг — американец. — Нам нужна ваша помощь. Пока только одно — мы давно не ели горячей пищи, хотелось бы подкрепиться. Не могли бы вы незаметно провести нас к себе в деревню? Ведь уже почти совсем темно. Нам поможет туман. Как охраняется деревня?
— Контрольный пункт с фельджандармерией. Целая рота охраны. Несколько танков и бронемашин.
Но Виктора не пугали никакие препоны. Модель! Дитрих! Штабной материал. В Центре до потолка подскочат!
Но поведет или не поведет? Непростое это дело — за здорово живешь сунуть голову в петлю. А у него детей куча.
— А зенитки есть? — спросил он Шикльгрубера.
— Зенитки, — медленно, буравя Виктора и Эрика острым взглядом, проговорил бельгиец, — нам не помешают. Я проведу вас по особой тропке.
— А у вас дома немцы стоят на постое?
— Пока нет...
— Вот и прекрасно! Эрик! — сказал он, переходя на английский. — Этот фермер приглашает нас на ужин.
— Прекрасная идея! — оживился Эрик. — Ведь сегодня сочельник. Спроси, что у него на ужин?
— Ну и манеры у вас, американцев, — рассмеялся Виктор. — Придешь, узнаешь. Смотри, как бы порцию свинца не схлопотать, девять граммов, а то и больше. В деревне сильная охрана.
Алоиз Шикльгрубер тащил по тропке в снегу санки с елкой, под которой они спрятали оружие. Виктор и Эрих шли сзади.
— Ну просто рождественская картина! — восхитился Эрик. — Где мой «Кодак»?!
...В небольшой уютной комнате Виктор обратил внимание на скромную этажерку с безделушками, книжками и учебниками, среди них выделялся том Шарля де Костера «Легенда о Тиле Уленшпигеле». Ему приятно было вспомнить одного из любимых своих героев, и только сейчас со стыдом он осознал, что ходит по земле незабвенного Тиля. Перелистывая страницы романа, разглядывая иллюстрации, он вспомнил, что легенда об Уленшпигеле уходит корнями в историю вековой борьбы сынов Бельгии и Нидерландов с иноземными захватчиками. «Пепел Клааса стучит в мое сердце...» Да, былой героизм Клааса и сына его Тиля проснулся в их потомках, и с какой новой, невиданной силой! И гезы — бедняки — были вновь впереди в бою против чужестранных завоевателей. Разве сентябрьское восстание бельгийского народа не затмило мощью своего взрыва восстание гезов! Но и Филиппа II не сравнишь с Гитлером — этот зверь пострашнее «коронованного паука с длинными ногами», а зверства гестапо и не снились средневековым инквизиторам. Великая книга! Даже нацисты не посмели запретить «Легенду» — национальную библию Бельгии...
Алоиз представил гостям свою жену и работника Жана Шредера.
— Сколько в деревне домов? — спросил Виктор у хозяина.
— Пятьдесят два дома, двести восемьдесят жителей.
— Есть ли тут в лесах партизаны? Алоиз и Жан Шредер переглянулись.
— Были, — с каким-то стеснением ответил наконец Алоиз, бросив странный взгляд на Жана. — До прихода американцев. У нас действовала в Бельгии целая «Секретная армия». Это все знают. На горе Адесберг, что за Сен-Витом, до вчерашнего дня держалось около ста двадцати окруженных американцев. Эсэсовцы говорят, что всех их прикончили или взяли в плен.
— Видели ли вы немецких генералов в деревне?
— Нет, хотя слышали, что немцы говорили о каком-то высоком начальстве. Нам известно, что тут стоит со штабом Леон Дегрелль, фюрер бельгийских рексистов, командир добровольческой мотопехотной дивизии СС «Валлония».
Модель, Дитрих и теперь еще Леон Дегрелль!
— Эти предатели рексисты, — заметил Виктор, — особенно опасны для нас. Без них немцы слепы. А они знают тут все ходы и выходы...
Алоиз одобрительно посмотрел на Виктора.
Год назад этот Дегрелль едва унес ноги из котла в Корсунь-Шевченковском, где советские войска разгромили дивизию СС «Викинг», бригаду Дегрелля и много других соединений. Его спасло только то, что советские танки застряли в обломках обоза их бригады. Тогда ему пришлось вплавь перебираться через украинскую реку, и, чтобы не обморозиться до смерти, он сбросил с себя всю одежду и бежал по снегу дрожа, красный как рак, пока не надел форму, взятую с только что убитого эсэсовца-»викинга».
Виктор хорошо помнил этот отчаянный прорыв из котла на Днепре. К сожалению, он принял в нем участие по долгу разведывательной службы, состоя начальником штаба власовского батальона. Ни за какие коврижки не хотел бы он снова пережить такой прорыв. Немцы-то получили по заслугам, а он, спрашивается, за что принял от своих такие адские муки?..
— Так, значит, нет тут партизан? — снова спросил Виктор.
— Была другая группа, с рацией, но и ее уничтожили эсэсовцы.
— С рацией?!
Черт возьми! Вот бы по этой рации передать Центру сведения о теплой компании, свившей себе гнездо в Мейероде!
— А вы не знаете, как далеко продвинулись немцы?
— Судя по сводкам берлинского радио, до восьмидесяти километров на запад от нашей деревни.
— Знаете ли вы о местах, где американцы бросили оружие?
— В нашем лесу, там, где сходится шесть дорог, расположен большой артиллерийский склад. Это в двух километрах к югу. Американцы свезли туда снаряды еще в сентябре, на целую армию хватит.
— Сколько зениток в деревне и ее окрестностях?
— О, очень много! От ста пятидесяти до ста семидесяти. Почти все — восьмидесятимиллиметровые. За два дня зенитчики сбили около двадцати американских и английских самолетов, но и сами потеряли около пятнадцати пушек. В основном зенитки прикрывают нашу деревню и шоссе Сен-Вит — Мальмеди и Сен-Вит — Шонберг. Кроме этих дорог, у нас есть еще пара второстепенных дорог похуже, ими тоже немцы пользуются, очищая их снежным плугом.
— Покажите мне эти дороги вот на этой карте.
Виктор сразу сообразил, что под удар следует поставить именно эти две второстепенные дороги — две главные перекроет авиация союзников. Дороги пересекают лес — места для засад там найдется сколько угодно. В лесу — масса снарядов. Отлично! Может, и мины найдутся. Ну, держись, фельдмаршал Модель! Получишь ты подарки и к рождеству и к Новому году!
Старшая дочь хозяина четырнадцатилетняя Ева, сидя в углу горницы над учебником, смотрела во все глаза на ночных гостей. Виктор улыбнулся ей. Девочка ответила несмелой улыбкой.
— А у вас скоро каникулы в школе? — подошел к ней Виктор.
— Я, майн герр, — отвечала Ева, вскочив и сделав грациозный книксен.
— А что ты здесь зубришь? — Виктор взял из рук девочки учебник. — География! — Он полистал учебник, нашел карту Европы и, показав на маленький кружок, сказал: — А я вот отсюда.
— Из Москвы? — ахнула Ева. — Вы русский?
— Молодец! — шутливо проговорил Виктор. — Ставлю тебе пять!
В комнате стало совсем тихо. Только на кухне потрескивали дрова в печи да пыхтел на плите кофейник.
— Москау? — шепотом спросил Алоиз.
— Москау? — тоже шепотом, вставая, произнес Жан.
Жена Алоиза вышла из кухни и прикрыла дверь.
Алоиз торжественно подошел к Виктору, крепко пожал ему руку. За ним протянул руку Жан и, широко улыбнувшись, столько сил вложил в рукопожатие, что Виктор даже испугался за свои пальцы.
Эрик с удивлением наблюдал за ними. Ведь он ничего не знал об отношении простых европейцев, хлебнувших горя в оккупации, к Стране Советов и Красной Армии.
— Сталинград! — сказал Алоиз, еще раз от полноты чувств пожимая руку Виктору.
«Москва» и «Сталинград». Эти слова, известные теперь всему миру, звучали как боевой антифашистский пароль на всей захваченной Гитлером земле. Они были ответом на гитлеровский «новый порядок» в Европе, на дьявольский террор, на все эти аусвайсы и кенкарты, на полицейский час и бесчисленные налоги, на победные фанфары германского радио и скорбные колонны русских пленных на дорогах Европы, на кровь, пот и слезы поверженной в прах, покоренной и непокорившейся Европы.
И прозвучали они в маленькой бельгийской деревне, под боком у эсэсовского палача Дитриха и похитителя русских и украинских детей Моделя. Прозвучали громко, смело и пророчески, как призыв к последнему и решительному бою. Тысячи километров отделяли Виктора от разрушенного, но свободного Сталинграда, от родной Москвы с ее победными салютами, от Петровского бульвара, на котором до войны жил Виктор, от Самотеки, где жила-была девушка со светлыми косичками по имени Тамара. Эх, видела бы его сейчас Тамара!
Никогда прежде не гордился так Виктор своей страной, Москвой и Сталинградом, славой русского оружия. Никогда прежде не ценил так дружбу с иностранцами, для которых Москва и Сталинград были маяками в ночи.
На столе появились тонко нарезанные ломти белого хлеба с маслом. Над чашками эрзац-кофе на сахарине поплыл обманчиво-духовитый пар.
А когда был выпит весь кофе, Алоиз отвел Виктора в сторону и прошептал на ухо:
— Мы с Жаном отведем вас к партизанам.
— А разве они есть тут?! — растерялся Виктор.
— Есть.
— Где?
— Сделаем все по порядку, как положено. Выйдем вместе. В случае встречи с бошами мы с Жаном запоем колядки, а вы с Эриком подпевайте — ведь сочельник на дворе, сойдет. Затем в Буллингенском лесу Жан пойдет вперед, чтобы предупредить партизан.
Виктора трясло от волнения. Похоже, что все это не рождественские сказки и где-то тут взаправду есть партизаны! Не смоленские, не брянские, не белорусские, а бельгийские!..
— Возможно, по требованию партизан вас придется обезоружить, — продолжал Алоиз. — Может, даже понадобится завязать глаза. Доверьтесь нам!
Виктор заглянул в глаза Алоиза. Нет, не могли они с Жаном разыграть такую сцену. Значит, надо довериться.
Над деревней стоял гул голосов, гудели моторы, где-то совсем близко пели песни: одна подгулявшая компания слезливо тянула «Лили Марлен», другая — старую маршевую песню времен кайзера «Идем на Англию»:
Англию долой!Из деревни удалось выскользнуть без шума. Самолетов не было ни видно, ни слышно, только на фронте и в стороне Сен-Вита что-то ухало.
Когда взошли на довольно высокий холм в бору, увидели, что немецкие зенитчики пытаются сбить над Сен-Витом двухмоторный разведывательный «Лайтнинг», пускавший мощные светящиеся авиабомбы на парашютах. Зенитчики, раздирая ночную тишину трескучими залпами, пытались сбить «лампы», и снова тянулись серебряные трассы к дюралевой птичке меж облаков. И вдруг почти смолкла стрельба, из облака хищно клюнул ночной перехватчик «мессер», и «Лайтнинг», резко щелкнув, словно хлопушка рождественской елки, полетел, кувыркаясь, к земле. Он упал так близко, что всех обдало жаром и вонью мощной взрывной волны.
— Свечку! Свечку надо было делать! — горестно вскричал Эрик. — Ни один краут бы его не догнал! В скорости вся сила «молний»!.. Он повернулся к Виктору. — Ты читал Экзюпери? Нет? Обязательно почитай. Изумительный писатель. Он погиб этим летом.
В Мейероде немцы справляли шестой — и последний — военный сочельник. Сводка главной квартиры фюрера была предельно бодрой, так что настроение у офицеров и солдат было приподнятым, праздничным. На арденнских елках весело горели свечи. У офицеров рекой текли шампанское и коньяк, у солдат — шнапс и пиво. Речи командиров, проповеди капелланов, хоровые песни. Пели «Тихую, святую ночь» и еще:
На нашу немецкую землюНачалось все торжественно и благостно, а закончилось повальным пьянством от СС-оберстгруппенфюрера до последнего новобранца и ограблением винного склада, тремя пожарами и несколькими драками. По слухам кого-то из эсэсовцев Дегрелля даже убили. И очередь у «пуффа» — борделя на колесах марки «мерседес» — стояла всю эту «тихую, святую ночь» напролет, хотя у многих солдат гарнизона уже не было заветных пяти марок. Кавалеров Рыцарского креста всех степеней пропускали без очереди. Кому война, а кому...
...Генерал Паттон отметил в тот сочельник в дневнике, что ни он, ни высшие штабы по-прежнему не имели никакого понятия о целях Гитлера и его планах. «Мы ничего не знали о немецких ресурсах и несомненно переоценивали их, хотя я, по всей вероятности, грешил в этом вопросе меньше, чем большинство других».
«Великая заслуга квартирмейстерского корпуса, — писал в дневнике генерал Паттон, — была в том, что каждый солдат получил на рождество индейку. Фронтовикам роздали бутерброды с индюшатиной, а всем прочим — горячую жареную индейку. Я не знаю ни одну другую армию в мире, которая могла бы сделать подобное».
Да, ни индейкой, ни цыплятами-табака, ни другими яствами и деликатесами у нас на переднем крае не потчевали. Что верно, то верно. Но ведь и война у нас была другая — враг называл ее тотальной войной.
Паттон внес в свой дневник любопытную и знаменательную запись:
«В целом день был для нас не слишком удачным. Мы продолжали продвигаться вперед, но Бастонь мы еще не деблокировали... В этот день я первый и последний раз за всю войну в Германии и Франции попал под обстрел и бомбежку. Случилось это в тылу 4-й танковой дивизии. В налете участвовали два немецких самолета».
Хорошо, однако, быть генералом! Виктор Кремлев не помнил, сколько раз пришлось ему быть мишенью для Люфтваффе, а ведь он действовал в тылу врага, а не на фронте, где бомбили и обстреливали наших с воздуха куда чаще и сильнее. Потери советских генералов были, как известно, намного выше, чем в верхмахте, особенно в первой половине войны.
Генерал Паттон приехал на рождественский ужин в штаб генерала Омара Брэдли в Люксембурге. Был поздний вечер. Геринг не беспокоил. Брэдли разозлил Паттона, передав ему заявление Монтгомери. Этот британец сказал, что 1-я армия США не сможет после учиненного ей немцами разгрома наступать в ближайшие три месяца, а 3-я армия тоже слишком слаба, чтобы наступать по-настоящему. Поэтому ему следует отойти на линию Саар — Вогезы! Проклятье! Англичане хотят украсть у янки всю славу!
В сочельник даже Адольф Гитлер хотел мира. Вернее — перемирия, передышки на Восточном фронте. Он молил бога, чтобы русские не начали новое большое наступление. Не станут же они помогать тем самым горе-союзникам, которые так долго не спешили с открытием второго фронта, желая воевать «до последнего русского солдата». Пусть провидение сделает так, чтобы союзники перессорились, чтобы он, Гитлер, сначала успел добить англо-американцев на Западе, а потом — русских на Восточном фронте.
Как обычно выдавая желаемое за действительное, в этот вечер Гитлер заверил своего начальника генерального штаба генерала Гейнца Гудериана:
— Я не верю, что русские будут вообще наступать!
Вот она, интуиция гения, заткнувшего за пояс Наполеона!
В ночь на рождество, несмотря на завещанный Христом «мир на земле и в человецех благоволение», бои в Арденнах продолжались. В окопах на реке Маас, в стрелковых ячейках вокруг Бастони, на аэродромах во Франции, Голландии и Англии люди встречались, и прощались, быть может, навсегда, и поздравляли друг друга на разных языках с рождеством. Одни думали о религиозном значении праздника, другие просто вспоминали родных и близких и страстно желали, чтобы кончилась наконец эта проклятая бесчеловечная война.
Алану Джонсу-младшему выдали старую форму бывшей французской армии и пихнули в вагон для скота, куда посадили и других пленных из 106-й дивизии. До него дошел слух, что его отца убили. Он не знал еще, что правда горше неправды, что отец бездарно сдал почти всю дивизию немцам. Полковника Дешено тоже увозили в офлаг — офицерский лагерь. Полковник плакал — в сочельник никто ему доброго слова не сказал. Другие пленные офицеры охотно продолжали командовать подчиненными, выполняя приказы врага. В Мальмеди американские солдаты разгневались на своих летчиков, которые уже во второй раз подвергли бомбардировке свои войска и мирных бельгийских жителей. По собственному почину оставшиеся в живых солдаты отдали свои рождественские посылки искалеченным, израненным детям и семьям убитых.
Немцы, пуская сентиментальные слезы, распевали рождественские гимны и дарили скромные рождественские подарочки пленным американцам. Считалось, что на Западе они ведут цивилизованную, а не тотальную расовую войну, как на Востоке. К тому же, и об этом задумывались уже даже самые тупые солдафоны, близилась расплата, и скоро. Немцы это хорошо понимали, они сами могут стать пленными этих ами, так что не лучше ли их заранее задобрить!
СС-оберштумбаннфюрер Пайпер перестал расстреливать пленных, потому что сам теперь сильно опасался возмездия. Повернув свое войско — около восьмисот гренадеров СС — на сто восемьдесят градусов, он двинулся обратно на восток пешком, истратив последние литры драгоценного бензина на уничтожение своих боевых машин.
В самой Германии вместо праздничного благовеста гремели бомбы.
Да, в этот сочельник было много искренности и много лицемерия. И все-таки, думал Виктор, искренности было больше. Не у гитлеровцев, конечно, а у простых, обездоленных войной, тянувшихся к миру людей.
Кое-где по взаимному соглашению сторон беспрепятственно убирались солдатские трупы, примерзшие к земле и засыпанные снегом. В некоторых полках читали библию и пели псалмы. В других занимались мародерством. Псалмы и марши передавали по широковещательным радиостанциям, побеждающими или побеждаемыми.
Сила привычки была столь велика, что иные немцы-конвоиры еще пристреливали в ту святую ночь пленных американцев на арденнских дорогах.
Вовсе не веселились, ожидая расстрела сразу же после рождества, но до Нового года, диверсанты Скорцени, пойманные и приговоренные к смерти. Сам Скорцени, по слухам, праздновал рождество вместе с фюрером, пылко рассказывал ему об успехах своей 150-й танковой бригады.
В осажденной Бастони джи-ай сидели впроголодь. Вместо елочных игрушек использовали гранаты и пулеметные ленты. Какие-то умники из краутов, узнав, что грузовые парашюты не попали к осажденным и почти все достались немцам, надумали выстреливать в Бастонь полыми снарядами с подарками, медикаментами, кровью для переливания. Ничего из этой затеи не вышло. Джи-ай в Бастони мрачно слушали Бинга Кросби, певшего по радио про «Белое рождество». Под эту музыку умирали раненые в лазаретах.
Мир словно сошел с ума в тот военный сочельник. Навстречу немцам, выбиравшимся из Арденн, шли американцы, которые тоже выбирались из Арденн. Все смешалось и перепуталось, как тот слоеный яблочный пирог, которым тоже пытались выстрелить в направлений Бастони.
А наутро снова отличился 9-й воздушный флот США: третий день подряд он бомбил мирный, занятый американцами городок Мальмеди, донося, что беспощадно громит краутов. Стойкие мальмедийцы сидели дома, надеясь, что американские бомбардиры опять промажут. Менее стойкие прятались в подвалах Бенедиктинского монастыря. Самые стойкие похмелялись под веселые хмельные песни в ресторанах гостиниц «Европа» и «Континенталь».
Увы, таких случаев было немало. Как сообщала армейская газета «Старз энд страйпс», подобный казус произошел еще в Сицилии — тогда американцы сбили огнем зениток двадцать три своих самолета, погубив 430 летчиков и парашютистов-десантников. А в апреле американские ВВС совершили, как заявили швейцарцы, самое серьезное нарушение нейтралитета дружественной страны, разбомбив город Шафгаузен, лежащий по ту сторону границы с Верхним Эльзасом, причем убито было сорок восемь человек и сотни были ранены. Так называемая «бомбардировка высокой точности» дала совершенно неожиданные результаты, когда американская авиация, ошибившись на три мили, разбомбила целый район Белграда, убив 2000 человек и ранив несколько тысяч белградцев. А в сентябре 1944 года англо-американцы сплошь и рядом бросали жизненно важные грузы не своему десанту в районе Арнгема, а немцам.
Шли около часа по снежной целине. Вскоре Жан ушел вперед, а они задержались на небольшой полянке, Виктор почему-то забеспокоился. Глаза у него и Эрика были завязаны, оба были обезоружены. А вдруг все-таки попали в ловушку! Хорошо хоть не связали. За голенищем правого сапога у него лежал на всякий пожарный случай пружинный немецкий нож парашютиста-десантника.
По чавкающему звуку шагов в сыром снегу он определил — идут четверо. Кто-то снял повязку с глаз. Ударил свет немецкого фонарика. Светил человек пиратского вида, с одним глазом, другой глаз был закрыт черной лентой. Одноглазый сказал Алоизу по-немецки:
— Американца мы быстро проверим. Эй, Джо! Поговори с земляком.
— Будь спокоен, Карл, — сказал Алоиз, — оба они наши парни.
Из-за спины Карла вышел американец — молодой сержант пехоты.
Виктор, слушая одним ухом, уловил, что Джо спросил Эрика, из какой тот части. Стали проверять документы. Виктор вспомнил, что у него власовские бумаги, а власовцев люто ненавидели все, кроме немцев, — те их просто презирали.
К нему подошел еще один человек. Бело-розовый шрам во всю щеку, темные брови, сросшиеся на переносье, черные провалы под скулами и что-то неуловимо знакомое в лице. И вдруг, словно дело происходило не на 5-м меридиане, а где-нибудь под Москвой, Смоленском или Брянском, человек этот, взглянув при свете фонарика на Виктора, произнес на чистейшем русском языке:
— С праздничком, землячок!
Кто-то, услышав приближающийся гул самолета, затемнил свет фонарика синим фильтром, и все лица сразу стали неузнаваемыми и неживыми, как в мертвецкой.
Из послания президента США Ф. Д. Рузвельта главе Советского правительства И. В. Сталину от 24 декабря 1944 года
«Для того чтобы все мы могли получить информацию, важную для координирования наших усилий, я хочу дать указание генералу Эйзенхауэру направить вполне компетентного офицера из его штаба в Москву для обсуждения с Вами положения дел у Эйзенхауэра на Западном фронте и вопроса о взаимодействии с Восточным фронтом...».
Земляка со шрамом звали Король. В землянке под густым ельником с тайным лазом, к изумлению Виктора, он познакомил его еще с двумя русскими. Все — бывшие военнопленные, рядовые и сержанты, бежавшие из разных лагерей. Сам Король — токарь с автозавода имени Сталина, пришел сюда из Рура, бежав с каторжной шахты «Мария». Валет — шахтер из Донецка, притопал в Арденны аж из Голландии, где строил на морском берегу укрепления. Длинный — портовый грузчик из Одессы — дал стрекача из шталага в Льеже, партизанить начал под Шарлеруа. Причем все это было давно, еще до освобождения Бельгии американцами и англичанами. Тут были тогда большие партизанские силы — между Льежем и Намюром действовало в лесах до четырех тысяч волонтеров свободы, славных бельгийских маки. В авангарде этой партизанской гвардии шла компартия Бельгии. Как всюду в оккупированной Европе, она была главной народной силой. Все они партизанили вплоть до освобождения, потом дожидались репатриации, но — опять пришли немцы. Американцы отступали с такой поспешностью, что догнать их было невозможно. Им было не до русских. Но не все смогли умчаться на машинах. Вот и в землянке трое американцев — Джо, Уоррен и Гарри. Ребята что надо, свои в доску. Так что в отряде было до прихода Виктора и Эрика трое русских, трое американцев, трое бельгийцев — один по происхождению немец, а также валлонец и фламандец. Сплошной интернационал, все рабочие да крестьяне. Кто не воюет, тот не ест! Они наслышаны про дела двух невидимок Буллингенского леса. Давно искали с ними встречи через Алоиза и других связных.
Эрик тем временем выяснил, что все трое американцев были из соседнего полка его же дивизии. Проверил «собачьи бирки» — солдатские медальоны, — все как будто в порядке, не самозванцы. Оказывается, погибло только два полка с приданными частями, а 424-й полковника Александра Рида сумел-таки (вот молодчина!) вовремя смыться. Все трое оставались в прикрытии. Погиб весь взвод, только они уцелели. Личность Эрика Худа-младшего, знавшего наперечет всех командиров в штабе дивизии, не вызывала никаких сомнений. К тому же все документы в порядке и знает, как зовут подружку Микки Мауса. Другое дело — лейтенант Виктор Кремлев, как он изволит величать себя. Странная, что ни говори, фигура. Когда Виктор снял с себя теплый маскировочный комбинезон, который можно было вывернуть, превратить в комбинезон обычного цвета немецкой пехоты — цвета «фельдграу», все увидели, что на кем форма немецкого лейтенанта, только на левом плече — овальный сине-бело-красный шеврон с буквами «РОА». Форма немецкая, документы власовские, а говорит, что так надо, разведчик, мол. А как проверишь, разведчик он или нет? И чей разведчик? А может, шпион власовский и есть?
— Так и у вас же, братцы, документов нет, — резонно заметил Виктор, несколько натянуто улыбаясь при шатком свете трех вермахтовских плошек.
— Мы — народ проверенный, партизанили вместе, знаем друг друга как облупленных, — напряженно проговорил Длинный.
— А меня знает Эрик Худ. Мы с ним тоже вместе партизанили.
— Без году неделю. Даже меньше. Неясный мне ты человек, — заявил одессит. — Может, и не лейтенант ты наш, а ваше благородие, поручик Русской освободительной армии, а этот американец — подставное лицо для маскарада.
Виктор оглянулся недоуменно на Эрика — что же тот не спешит на помощь! Эрик медленно сказал:
— Видит бог, нелегко, надев форму, идти на войну и драться на фронте. Еще труднее биться с врагом без формы — в партизанах, в подполье. Но всего труднее воевать в форме врага. Как воюет Виктор. Он мне спас жизнь. Я доверяю ему как самому себе.
Тут выяснилось, что никто из американцев не говорит, как и следовало ожидать, по-русски, а из русских только Виктор говорит по-английски. Так языковой барьер сразу же осложнил международные отношения в землянке. После долгих разговоров на трех и более языках Жан, который еще не ушел с Алоизом, перевел красочный рассказ Эрика о первых шагах советско-американского партизанского отряда имени Айка и Джорджи. Тогда одессит первым выразил Виктору вотум доверия и предложил назначить его переводчиком.
— Не переводчиком, а командиром, — поправил его неожиданно Король. — Нам давно командир нужен. Лейтенант грамотнее нас вообще и в военном деле, Я ему верю. У меня глаз наметанный. Всякую сволочь в лагере я насквозь видел.
Ну и дела! То расстрелом пахло, а теперь командиром выбирают.
Бельгийцы тоже не возражали против такого командира — лейтенант Красной Армии! Эрик, узнав, в чем дело, проголосовал обеими, как говорится, руками за своего друга и побратима, спасшего его от верной смерти. Казалось бы, и дело с концом, но здесь слово взял сам Виктор:
— Спасибо за честь и доверие, ребята, только не смогу я быть у вас командиром...
— Сможешь! Сможешь! — загудели ребята. — Власова, фрицев всех вокруг пальца обвел. Даешь Крайнева в командиры!
— У меня есть свое задание. Я разведчик. В мои руки попали важнейшие данные: в Мейероде под Сен-Витом находятся три важных штаба: штаб группы армий «Б» во главе с самим фельдмаршалом Моделем, штаб шестой танковой эсэсовской армии со своим командующим душегубом Дитрихом и, наконец, штаб бригады бельгийских предателей-фашистов с Дегрелем и Липпертом. Честно скажу вам, такой материал мне с сорок первого года не попадался, всю войну я о нем мечтал! Понимаете — я сообщаю в Центр, Центр — союзникам. Контакт у них постоянный. И какая-нибудь сотня бомбардировщиков превратит все эти три штаба в затируху! И для этого мне требуется только рация. Она у меня есть, но закопана в лесу под Брюсселем.
— Там союзники, но это страшно далеко. Ты трижды погибнешь в пути! — сказал Король.
— Если я увижу, что мне не добраться до рации, — отвечал Виктор, — я доберусь до какого-нибудь крупного американского штаба и попрошу связать меня с Центром по их рации.
— Они могут тебе не поверить, — покачал головой Длинный.
— Мою личность удостоверит наш Центр, — уверенно возразил Виктор. — Такой вариант Москва предусмотрела.
— Но постой! — перебил его Эрик. — Бомбить Мейероде?! А Алоиз и его семья! Клара, Ева и все дети! Семья Жана!..
— Разумеется, я подумал о них. Мы сообразим, как их эвакуировать. Не так уж их много. Как думаешь, Жан?
— Нелегкое это дело, но я, как кузен мэра нашей деревни, думаю, что мы сможем уговорить бошей дать нам переселиться в лесную деревню вдали от главных дорог. Ведь американцы вернутся, обязательно вернутся, и тут могут быть большие бои. Почти вся деревня немецкая, и у бошей, в конце концов, к нам особое отношение. Пользуюсь случаем заявить, господа, что я люблю Германию, но ненавижу нацистов.
— Спасибо, Жан! — с волнением проговорил Виктор. — Я потому и заговорил о бомбежке в твоем присутствии, чтобы этот важный вопрос с эвакуацией был улажен. Вот ведь слышно, что американцы третий день бомбили мирных жителей в Мальмеди, а сюда они мало летают, боятся зениток. Ирония войны... — А может, — добавил он, — обойдемся без бомбежки Мейероде. Может, выбросят сюда десант!..
После длительных переговоров на разных языках командиром отряда единогласно избрали старшего по званию первого лейтенанта Эрика Худа-младшего, а начальником штаба, вскоре убывающего в оперативную командировку, лейтенанта Виктора Крайнева.
И тут вдруг Эрик Худ взял слово.
— Итак, — сказал он повелительно, — вы избрали меня командиром. Следовательно, я приказываю, а вы — подчиняетесь. Первое — начнем с землянки. Здесь грязно, как в хлеву, нары не убраны, оружие валяется всюду. Завтра же утром навести порядок. Второе — нет на дворе уборной. Так дело не пойдет. Мы не свиньи. Завтра же вырыть уборную и хорошо замаскировать ее.
— Ну, поехали! — проворчал Джо. — А может, две уборные прикажете вырыть — одну офицерскую, другую для нижних чинов?
— Учитывая особую обстановку, достаточно будет одной общей. Ясно?
— Да, сэр!
— Третье. Оружие плохо вычищено. Безобразие! Завтра же устрою проверку. Четвертое — на уставной форме одежды не настаиваю, но неопрятности не потерплю. Пятое — нам необходим первый сержант. «Старшина», — мысленно перевел Виктор, не без некоторого беспокойства слушая Эрика. Лично он был против армейских порядков в тылу врага.
— Первым сержантом назначаю Карла. Особое внимание обратить на караульную службу. Начальника штаба прошу завести на каждого бойца «форму двадцать». Я дам вам вопросник для этой формы. Запомним и закопаем в лесу. Мы с вами, лейтенант, должны знать все о каждом бойце, чтобы максимально использовать его способности в борьбе с врагом. А сейчас — выпьем за наш арденнский партизанский отряд!
Все выпили шнапсу, который захватил с собой Алоиз.
— Ты у нас настоящий Санта-Клаус! — похвалил его новоиспеченный командир отряда. — Спасибо тебе за все. Только скажи, друг, тебя не тяготят твое имя и фамилия?
— Нисколько, — рассмеялся Алоиз. — Гитлер навсегда опозорил фамилию Гитлер, а я к своему имени и фамилии претензий не имею.
Алоиз и Жан получили первое задание нового командира — постараться выяснить, в каких именно домах поселились фашистские главари. Эрик слышал об одном только Моделе, да и то мельком, но соглашался, что это, видно, как говорят у них в штабе, «самые верхние бананы». Сленг Эрика иногда повергал в замешательство Виктора, но он все лучше понимал его и радовался такой языковой практике.
Легли по национальному, так сказать, признаку — русские с русскими, американцы с американцами, бельгийцы с бельгийцами. Места хватило всем. Виктор оказался между Эриком и Королем. Хотел было переговорить с Эриком, но новоизбранный командир быстро уснул, повернувшись к нему спиной. А Виктору не спалось. Не спал и Король, и Виктор уговорил его рассказать о себе...
Поздно вечером генерал Гэйвин доносил, что все четыре полка 82-й дивизии прочно удерживают позиции восточнее Ставелота по линии с северо-востока на юго-запад: Труа-Пон — Бергеваль — Регармон — Эррия — Бра — Во-Шаван — Гранмениль, отбивая атаки частей 1-й дивизии СС «ЛАГ», 9-й дивизии СС «Гогенштауфен» и 2-й дивизии СС «Дас Рейх».
Великолепный выдался сочельник в Арденнах: морозно, в чистом иссиня-черном небе лучатся серебром огромные снежинки звезд, месяц светит, под ногами похрустывает свежий снежок.
Но на востоке громыхало, дрожал магниевый свет САБ, колыхались багровые сполохи пожаров. Люди умирали на земле и в воздухе, в объятых пламенем бомбардировщиках гибли молодые американские и британские летчики. Красная Армия наступала к голубому Дунаю и венгерской столице.
Пайпер, поняв, что он выдохся, что ему не пробить оборону 30-й свежей американской дивизии в районе Глейз, повернул обратно и, бросив всю технику, повел уцелевших эсэсовцев 1-го полка 1-й дивизии СС «ЛАГ» пешком, по арденнскому бездорожью, к линии фронта на востоке.
Несколько строк из истории «Великой Отечественной войны Советского Союза»
«В освобождении Бельгии активное участке приняла партизанская бригада «За Родину», созданная бежавшими из немецких концлагерей советскими военнопленными. В провинциях Льеж и Намюр широкую известность приобрел сводный бельгийско-советский партизанский отряд, который совершил несколько смелых налетов на важные объекты противника во время его отступления в Арденнах...
Командир партизанского отряда, сражавшегося в Бельгии, Н. С. Зубарев в своих воспоминаниях особенно подчеркивает, что за все время пребывания в этой стране он не знал ни одного случая предательства местными жителями советских людей... Почему партизаны не предупредили союзников о готовившемся наступлении вермахта в Арденнах? Потому что командование союзников поспешило расформировать их отряды, считая их «коммунистами».