Часть первая.

В грозовую осень сорок первого

Секретное задание

В то утро, в то холодное и дождливое осеннее утро 1941 года главные действующие лица этой драматической были, словно подчиняясь некой центростремительной силе, спешили, неслись навстречу друг другу, чтобы неотвратимо связать в тугой нерасторжимый узел свои судьбы...

Автострада Москва — Симферополь. Хлещет ливень, сечет облетевшие сквозные рощи вдоль шоссе. Вздымая буруны воды и грязи, мчится автоколонна. Впереди — камуфлированная «эмка» с маскировочными прорезями на фарах. За «эмкой» — два десятка обыкновенных, окрашенных зеленой краской ЗИСов и «газиков». Поочередно объезжают они вслед за головной машиной воронки от немецких авиабомб, вспоровших шоссейное полотно.

Одна из воронок все еще дымится. Над воронкой покосился вкопанный в обочину дорожный указатель с полуразмытой дождями надписью «ОРЕЛ — ХАРЬКОВ». В кювете догорает, чадя, остов полуторки. Черный дым, тяжелый бег набрякших мрачных туч, шальной полет палых листьев...

Слезится ветровое стекло «эмки», качается, нервно подергиваясь, «дворник».

«Как одинаковы всюду фронтовые дороги!» — думает полковник Маринов.

Минск, Могилев, Рославль... В памяти, как в калейдоскопе, мелькают охваченные дымом, пламенем и лихорадкой отступления родные города. Яростно отбиваясь, армия откатывалась на восток, а он, полковник Маринов, офицер Генштаба, как и тогда, в Испании, делал все, что было в человеческих силах, чтобы на день, хоть на час задержать огненную лавину нашествия, чтобы враг не прошел.

Теперь, в конце сентября, на четвертом месяце великой войны, уже мало кто сомневается, что Красной Армии удалось сорвать гитлеровский план «блицкрига» — «молниеносной войны», Правда, это удалось сделать ценой неимоверных потерь, зато выиграно жизненно важное для страны время. Теперь, в Харькове, кажется, он, полковник Маринов, и его минеры сумеют сделать больше, чем на всем горьком и героическом пути от Минска, от западного рубежа Родины.

На коленях полковника лежит свежий номер «Правды». Прихватил с собой из Москвы, чтобы от корки до корки прочитать в дороге. Глухо говорится в газете о завершении боевых действий советских войск в «котле» восточнее Киева, об отрядах и группах, прорвавшихся на восток, к своим войскам. Но полковник слышал в Генштабе о гибели в окружении многих наших славных дивизий во главе с командующим войсками Юго-Западного фронта генерал-полковником Кирпоносом. Жжет от такой вести в груди, будто рана кровоточит... И на юге дела неважные; эвакуируется Одесский оборонительный район... Но самое главное происходит на Московском направлении — началась великая битва за Москву, враг ломится к столице на танках через брянские и орловские ворота.

Полковник не мог знать, что начальник Генерального штаба послал директиву войскам трех фронтов — трех богатырей, защищавших эти ворота, предупреждавшую их о решающем наступлении вермахта, Ставка Верховного главнокомандующего приказала этим войскам организовать разведку всех видов и ускорить оборудование оборонительных полос, чтобы в первую голову прикрыть направления на Ржев, Вязьму, Брянск, Курск. И Харьков. Именно этот город владел теперь всеми помыслами офицера Генштаба полковника Маринова.

Впереди — наспех сколоченный шлагбаум у перекрестка. Группа бойцов роет окопы за кюветом. Завидев автоколонну, они втыкают лопаты в землю, берутся за винтовки,

У полосатого шлагбаума стоит невысокий командир в торчащей колом, темной от дождя плащ-палатке, Виднеются петлицы с лейтенантскими «кубарями» на вылинявшем воротнике. Он поправляет на груди автомат ППД, поднимает руку.

Визжат тормоза. Колонна резко останавливается. Лейтенант подходит к «эмке». Теперь видно, что он совсем молод, ему нет и двадцати пяти. Брови сдвинуты, мокрое от дождя лицо сурово, палец на спусковом крючке.

Полковник распахивает переднюю дверцу «эмки». Она жалобно скрипит в настороженной тишине. Лейтенант козыряет, буравя глазами полковника, говорит простуженным юношеским баском:

— Контрольно-пропускной пункт. Ваши документы!

Взгляд лейтенанта скользит по полковничьим «шпалам». Полковник светло-рус, моложав, лет сорока, не больше. Лицо открытое, со славянскими скулами, симпатичное, вроде русское лицо... На заднем сиденье сидит с отсутствующим видом, задумавшись, рассеянного вида подполковник лет тридцати пяти, Чернявый, широколицый, на фрица вовсе не похож...

Из опустившегося бокового стекла вдруг высовывается дуло нагана. За наганом — напряженное лицо водителя, совсем еще мальчишки.

— Пропускай давай! Разуй глаза-то! Ослеп, не видишь, кто едет, что ли?!

— Не горячись, Ваня! — мягко осаживает его полковник. Он, как и лейтенант, преградивший путь колонне, тоже держит руку на автомате, на таком же ППД.

— Убери, паренек, свою пушку! — строго командует лейтенант водителю. — Ваши документы, товарищ полковник!

— Покажите сначала свои! — твердо отвечает полковник. — Что за люди?

Приглушенный лязг стали заставляет лейтенанта резко вскинуть голову — даже брызги с капюшона полетели. В кузове ближайшего к «эмке» открытого грузовика поднялись с винтовками в руках сидевшие под брезентом командиры и бойцы. Один из них — весьма воинственного вида грузин с усиками — поставил сошками на крышу кабины «ручник» РПД.

— Еще раз предупреждаю, — сдерживая гнев и волнение, произносит лейтенант. — Уберите оружие! Зайченко!

С бугра на опушке рощицы, почти вплотную подступавшей к кювету, доносится спокойный с юморком голос:

— Есть Зайченко! А як же! Полный диск зарядил бронебойно-зажигательными. Зайченко трепаться не любит!

И полковник видит: из кустиков торчит пламегаситель пулемета.

Зайченко — здоровенный рябой парень с круглым, как шар, лицом — ухмыляется. Его второй номер — вылитая его копия, но меньшего калибра — подбрасывает в ладони гранату РГД с оборонительным чехлом. Вид многозначительный.

— Видели мы такие игрушки! — кипятится Ваня. — У нас и почище имеются! И втрое больше нас!

— Отставить разговоры! — обрывает его полковник, протягивая лейтенанту документы — командировочное предписание и удостоверение личности. — Вот бумаги. Прошу не задерживать. Выполняем особое задание Ставки.

Глухой рокот канонады за полями, за перелесками становится слышнее. Едва заметная дрожь током проходит по земле, разливается в воздухе.

Маринов успел как следует разглядеть опытным глазом лейтенанта и его людей. Как будто свои... Но тут, рядом с фронтом, надо глядеть в оба. Какие только слухи не ходят о действиях диверсантов в прифронтовой полосе!.. Лейтенант пробежал глазами предписание.

— Извините, товарищ полковник! Служба. Вчера тут тоже один полковник размахивал документами из штаба фронта. Настоящими документами — с убитого, гад, снял. А теперь вон он с дружками лежит.

Он тычет большим пальцем через плечо, и полковник видит; за кюветом торчат в ряд босые ноги трех или четырех расстрелянных.

Подполковник — он только что очнулся от своих мыслей — высовывается из машины и с недоумением спрашивает:

— В чем дело? Почему нас не пускают?

— Эти паразиты, — вместо ответа продолжает лейтенант, — двоих бойцов у меня убили, Это мы не окопы — могилы роем...

Он снова прочитал предписание.

— Вот у вас тут, товарищ полковник, — начинает он снова, — сказано, что ваш груз секретный и не подлежит проверке. Как же так? У меня таких указаний нет...

— Это ТОС, — тихо отвечает полковник Маринов. — Техника особой секретности! Прошу немедленно пропустить...

— Одну минуту! — извиняющимся тоном говорит лейтенант. — Мне придется позвонить в город, получить разрешение...

— Хорошо! — с некоторым раздражением произносит полковник.

Заметив, что ливень как будто схлынул, он выходит поразмять ноги. К нему присоединяется подполковник, и они вместе молча разглядывают убитых за кюветом, потом подходят к недорытым могилам за противоположным кюветом.

Подполковник вздыхает, глядя на тела красноармейцев, и тихо говорит:

— Вот, Илья Григорьевич, печальная иллюстрация к нашему спору о роли случайности на войне. Разве смерть этих ребят не трагическая случайность? А вы говорите, что и на войне мы должны управлять обстоятельствами, а не обстоятельства нами...

— На том стою, Ясенев, — жестко отвечает полковник Маринов. — Пусть это и не всегда удается.

В шалаше на опушке рощицы лейтенант кричит в трубку полевого телефона:

— Коршун! Коршун! Я Чайка! Алло! Это я — лейтенант Черняховский. Черняховский говорит с КПП. К нам в город следует автоколонна с полковником из Москвы...

Ясенев приподнимает воротник шинели, горбится, раскуривает трубку, глядя на обструганные столбики с вырезанными из консервной банки алюминиевыми звездами. Это еще ничего, это далеко от фронта, а то просто нацарапают звезду чернильным карандашом на срезе дерева. А бывает, ни звезды не нарисуют, ни фамилии не напишут, ни даже в безымянную могилу не уложат... Война есть война.

Полковник Маринов закуривает из столичной пачки «Казбек», На пачку косится замерший поодаль красноармеец-казах с КПП.

— Хотел обыскать машины — не даются! — кричит лейтенант Черняховский. — Говорят, везут какую-то ТОС — технику особой секретности. Пропустить? Нет? Что? Не слышно! Коршун. Коршун!..

С юга слышится нарастающий рев авиамоторов, дробь крупнокалиберных пулеметов, взрывы бомб. На бреющем полете летит с юга, вдоль автомагистрали, тройка пикировщиков.

— Наши! Наши!- обрадовался Ясенев. — Ей-богу, наши!

— «Штукасы», — авторитетно заявляет Маринов. И тут же, схватив за руку Ясенева, валится с ним в кювет, в ледяную жидкую грязь.

Пулеметная строка вспарывает перед их головами жухлый дерн. С коротким криком навзничь падает красноармеец-казах. Мокрая шинель его дымится на спине...

— Воздух! — разносится запоздалый крик.

— Старые знакомые, — ворчит полковник, — Еще в Испании познакомились...

К ним подбегает, согнувшись, придерживая полевую сумку на боку, автомат на груди, лейтенант Черняховский.

— Велено вроде задержать вас до выяснения, — задыхаясь, выпаливает он. — Линия опять повреждена...

— Нет, лейтенант! — решительно отвечает ему полковник Маринов, подымаясь и шлепками отряхивая шинель. — В машинах у меня тол, динамит. Не могу я торчать здесь!..

— Илья Григорьевич! — скороговоркой произнес Ясенев, вскакивая на ноги. — Обстановка осложняется. Дальше я поеду с машиной ТОС. Хорошо?

— Хорошо! По машинам! — зычно кричит полковник Маринов подбегает к «эмке». Ясенев — к одному из крытых грузовиков.

Черняховский оглядывается на телефон в шалаше, снова смотрит вслед полковнику, садящемуся в машину, вскидывает автомат.

— Стой! Стрелять буду!..

Зайченко припал к пулемету, поставил затвор на боевой взвод. Бойцы Черняховского залегли, нацелив винтовки на слезящиеся ветровые и боковые окна машин, на бензобаки, на шины...

— Стой! Стрелять буду! — снова кричит лейтенант бледнея.

Маринов кладет руку на баранку «эмки».

— Погоди! Ведь динамит везем. Одно попадание и... вся ТОС полетит к черту!

В эту минуту полковник Маринов даже не вспомнил о себе и о своих людях — пуще зеницы ока берег он ТОС.

Лейтенант Черняховский целится прямо в ветровое стекло «эмки». Вид у него решительный. Сомневаться не приходится — будет стрелять. А тут, как на грех, снова звон и вой — летит на бреющем новая тройка, а может быть, та же делает новый заход...

И вдруг с одного из дальних грузовиков с динамитом спрыгивает и бежит в голову колонны адъютант полковника — Коля Гришин. Поднимая брызги в лужах, он бежит и улыбается издали лейтенанту Черняховскому.

Лейтенант узнает друга, тоже улыбается, кидается вперед. Но тут их почти накрывает пулеметной очередью, и они в падении хватают, обнимают друг друга, шлепают друг дружку по спине и по плечам.

— Трогай! — говорит Маринов водителю.

«Эмка» срывается с места. За ней грузно приходит в движение и вся автоколонна, кроме двух задних грузовиков, объятых огнем.

— Вот так встреча! — почти кричит Коля Гришин лейтенанту. — И опять расстаемся. Приезжай в Харьков! Хозяйство Маринова.

Он вскакивает на подножку грузовика, машет другу.

— Пиши, брат! Полевая почта семьдесят пять-шестьдесят!..

Черняховский растерянно улыбается ему вслед, покачивает над плечом растопыренной пятерней.

Зайченко ставит пулемет на предохранитель, достает из кармана кисет с махоркой.

— Закуривай, братва! Добре! Это свои!.. Земляка встретили, товарищ лейтенант?

— Дружок, разведчик, — отвечает, все еще улыбаясь, лейтенант Черняховский. — Вместе на задании были от армейской разведки, вместе из окружения выбирались... Мировой парень... Воздух!..

Не договорив, он ныряет в кювет — с юга летит еще одно звено Ю-87.

За ТОС отвечают головой

Автоколонна оставила рощу позади. Впереди тянутся, теряясь в мглистой сырой дымке, бескрайние поля. Всюду, куда ни кинешь взор, стелется серо-рыжая стерня — хлеб здесь успели собрать, это радует, но смогли ли его вывезти в глубь страны? Сердце крестьянского сына Ильи Григорьевича Маринова тоскливо сжимается при этой мысли. Неужто и здесь пропадает богатый урожай сорок первого? Неужто и здесь достанется он врагу?

Впереди, за извилистой речушкой, горит село. Громадное облако дыма поднимается над белыми мазанками, заволакивая весь восточный горизонт. Из села к мосту на шоссе тянется по шляху с криком и плачем, с мычанием коров, длинный обоз беженцев. Над мостом как назло, рокоча, кружит немецкая «рама».

— Нажимай! — кусая губы, говорит Маринов, — Надо обогнать обоз. Не проскочим через мост — застрянем тут с беженцами. Но не так быстро: в грузовиках динамит! — Он бросает взгляд на кировские часы — подарок командования за безупречную службу. — Десять тридцать пять по-московскому времени. На час опаздываем. До города, поди, рукой подать!

Водитель осторожно нажимает на газ. Глянув в полуоткрытое боковое окно, он опускает его ниже, вглядываясь вдаль.

— Товарищ полковник! — говорит он негромко. — Что это там? Посмотрите!

Вдвоем напряженно всматриваются они в темные силуэты на дальнем проселке. Какие-то грузные приземистые машины ползут наперерез автоколонне, к мосту. У водителя глаза оказываются острее, чем у полковника: в следующую же секунду он ясно различает ствол орудия, торчащий вперед, стальные гусеницы, облепленные грязью.

— Танки! — выдыхает Ваня. — Наши!

— Немецкие, — осекшимся голосом поправляет его полковник. — Танки Т-IV. Таких в Испании у них еще не было. А с этими наши «бетушки» не справятся. Зато наши Т-34... Куда понесся?! С ума сошел? Сколько раз тебе говорить — динамит везем! А динамит не тол, от сотрясения, как нитроглицерин, взрывается. Тут — тише едешь, дальше будешь!.. Полегче, полегче!..

Он оглядывается назад: как там машины с динамитом? Видно, там тоже заметили танки, колонна сжимается, а этого как раз и нельзя делать!..

Он на ходу открывает дверцу. Извернувшись, кричит резко:

— Передать по колонне: держать дистанцию двадцать метров! А то достаточно будет одного попадания, чтобы вся колонна взлетела на воздух. Полсотни тонн взрывчатки не шутка!..

А танки неумолимо приближаются. Черные кресты с белыми обводами на лобовой и боковой броне. Темно-серые бронированные чудовища вот-вот выйдут на критическую километровую дистанцию, с которой они смогут расстрелять колонну из своих пятидесятимиллиметровых пушек. А быстрее ехать никак нельзя!..

В открытых люках стоят танкисты в черной форме и черных пилотках со знаком «мертвой головы». В передней машине офицер рассматривает колонну на шоссе в бинокль.

— Полегче! — снова бросает полковник водителю.

Уж лучше погибнуть от снаряда немецкой танковой пушки, чем от собственной роковой поспешности. Впрочем, погибать нельзя ни от того, ни от другого — необходимо выполнить задание. То задание, если разобраться, к которому его готовили и он сам с людьми готовился целых два десятка лет в армии. А для этого нужны стальные нервы. Сейчас и впредь. До самой победы!

— Полегче! Полегче!

Беженцы тоже увидели танки и нахлестывают своих лошадей и волов, пытаясь успеть перебраться через мост. Хотя уже ясно: им от танков все равно не уйти.

«Эмка» несется уже через мост. Его совсем не бомбили «штукасы» — видно, берегли для себя.

За «эмкой» мчатся головные грузовики.

Беженцы останавливаются у противоположного конца моста, начинают скучиваться...

Передний танк зловеще поводит дулом орудия, будто высматривая жертву.

«Эмка» проносится мимо беженцев.

— Прочь! Прочь от моста! — распахнув дверцу, во весь голос кричит им полковник. — Спасайтесь! Танки!..

Словно яростно хлопают тяжеленные железные двери: выстрел — разрыв, выстрел — разрыв!.. Уже бьют по мосту, по колонне пять, десять вражеских танков!.. Колошматят танковые пулеметы...

И то ли снаряд, то ли пуля попадает в одну из груженных динамитом машин. На месте машины, на месте моста возникает с грохотом, от которого глохнет все окрест, огромный круглый шар ярчайшего алого пламени. Он тут же гаснет, лопается, этот огненный шар, выпуская вверх и по сторонам облако густого дыма, пара, водяной пыли.

Только половина автоколонны успела проскочить через мост. Она скрывается и перелеске, в балке.

Высунувшись из «эмки», полковник Маринов видит, как отрезанная половина колонны быстро, под огнем немецких танков, пятится в рощу.

Полковник не останавливает прорвавшиеся машины, на ходу приняв решение пробиваться во что бы то ни стало в Харьков. Потеряна половина колонны, потеряна половина взрывчатки и почти вся ТОС. Там Ясенев. В худшем случае подполковник Ясенев выполнит свой долг: взорвет машины с ТОС и взрывчаткой. А его, Маринова, ждет Харьков, ждет командующий фронтом...

...В стекла полевого цейссовского бинокля видно, как беженцы гурьбой, бросив обоз, бегут к лесистой балке, как головные танки, паля из пушек на ходу, выезжают на автостраду.

Позади, в остановившемся недалеко от взорванного моста вездеходе марки «мерседес» стоит с биноклем генерал-лейтенант Георг фон Браун, командир 68-й пехотной дивизии вермахта. Крылатый черный плащ с красными лацканами, золотая вязь дубовых листьев на высоком стоячем воротнике, золотое шитье на заломленной фуражке. Поза картинная, воинственная, почти как на знаменитом фронтовом портрете фюрера.

Это и понятно. Впереди вертится с шестнадцатимиллиметровым «болексом» юркий кинооператор из берлинской кинохроники «Вохеншау» с маркой студии «УФА» на щегольском кожаном чехле киноаппарата.

Рядом с генералом в несколько более скромной позе застыл граф Карл фон Рекнер, сын давнего полкового товарища генерала графа Рекнера. Карл одет в блестящую черную форму унтер штурм фюрера СС. Собственно говоря, молодой граф служит в полку «Нордланд» дивизии СС «Викинг». Выполняя особое задание — требовалось захватить в целости и сохранности Днепрогэс, — Карл и его однокашники из «Блюторденсбурга» (Замка ордена крови), где проходили подготовку будущие офицеры «черного корпуса» Гиммлера, первыми прорвались к гигантской гидроэлектростанции, но, увы, большевики уже успели взорвать ее основные узлы. В Запорожье Карл случайно встретился с «дядей Георгом», дальним кузеном и генералом, выяснилось, что два батальона «викингов»- танковый и моторизованный — прикомандированы как раз к 68-й дивизии «дядюшки Георга», и вот уже несколько недель, как СС-унтерштурмфюрер граф Карл фон Рекнер находится при особе генерала фон Брауна в качестве его почетного гостя и неофициального адъютанта.

— От души поздравляю вас, экселленц! — весело болтает этот молодой светский шаркун в эсэсовской униформе. — Вы вышли к мосту точно по графику. Итак, фюрер сегодня уже узнает в своей главной ставке в Герлицком лесу под Растенбургом, что танки, приданные вашей дивизии, и передовые части славной 68-й перерезали эту большевистскую аорту Москва — Симферополь! Во второй по величине город Украины войдут первыми ваши победоносные полки. Что я вам говорил, дядюшка Георг! Теперь уж вам обеспечен «Рыцарский крест»! Вот увидите, фельдмаршал фон Рундштедт обязательно назначит вас начальником гарнизона и комендантом Харькова!

— Вечно вы спешите с выводами, мой мальчик, — возражает генерал без особого, впрочем, пыла. — Неисправимый вы оптимист, весь в отца. Граф тоже всегда горячится, как в юности. Как бы мне не влетело за этот мост. Я же приказал вашим молодчикам из полка СС «Нордланд» взять его в полной неприкосновенности. А что наделали ваши «викинги»!

— О, это был лишь небольшой фейерверк в честь вашей победы, экселленц! — пожимает плечами молодой фон Рекнер. — В самом деле, не могли же мои «викинги» из «Нордланда» знать наперед, что попадут в машину с боеприпасами. Зато представьте, как это будет эффектно выглядеть в кино, в следующем киножурнале УФА, а он будет демонстрироваться во всем рейхе и подвластной ему Европе!

Генерал еще с некоторым сомнением качает седеющей головой.

— Но какой, однако, болван вздумал палить по мосту?! Это может задержать наше наступление!

К «мерседесу», рыча, подкатывает мотоцикл с коляской. Из коляски выскакивает барон фон Бенкендорф, старший адъютант генерала.

— Поздравляю, экселленц... Это словно прорыв у Седана!..

— Герр обер-лейтенант! — говорит генерал барону фон Бенкендорфу. — Повремените с вашими поздравлениями. Вызовите майора Генделя и заставьте его и его саперов срочно навести понтонный мост. И вот еще что, барон, — пусть «викинги» загладят свою вину: пусть догонят и уничтожат обе половины этой русской армейской колонны!

— Яволь, экселленц!

Глядя вслед умчавшемуся в хвост длинной войсковой колонны хлыщу и тоже кузену Бенкендорфу, молодой граф говорит не без цинизма;

— А может быть, это русский Иван успел взорвать мост перед отходом, экселленц? — Глаза Карла лукаво блестят. — Будем считать, что мы с вами ничего не видели?

Генерал фон Браун отвечает холодно, высокомерно:

— Будем считать, что я не слышал вас, унтерштурмфюрер! Вы забываете, граф, о чести офицера! Проклятый мост! — добавляет он, помолчав и смягчившись, — ведь Карл почти племянник ему! — Неизвестно, кто теперь первым ворвется в этот Харьков!. Чтобы в три счета отремонтировали, мне этот чертов мост! Опередит меня опять Вейхс, как в Виннице, как в Киеве!..

Жужжит кинокамера. Оператор снимает генерала фон Брауна на фоне горящей деревни. В кино это будет выглядеть очень эффектно!

Пятясь на явно недозволенной скорости, машины подполковника Ясенева доезжают до перекрестка с КПП, резко сворачивают на лесную дорогу,

— Эй, лейтенант! — кричит из окна переднего грузовика Ясенев. — Немец прорвался! Танки идут! Сажай людей па машины!

И Коля Гришин тоже кричит, стоя в грузовике:

— Аида с нами, Леня!

— Но я не получил приказа, — почти стонет лейтенант Черняховский. — Связь порвана...

И внезапно — решается. В такие минуты нельзя долго раздумывать.

— По машинам! — кричит лейтенант.

Бойцы Черняховского в один миг, с помощью протянутых к ним дружеских рук, взбираются в кузова машин.

— Держите дистанцию! — кричит Ясенев. — И не гнать!..

Не узнать теперь этого самоуглубленного, склонного к раздумью человека! Опасность преобразила военного инженера, пробудила в нем такие силы, о которых он, пожалуй, и сам прежде не знал. Он вообще считал, что его дело — мины, дело одновременно простое, будничное, привычное с довоенной поры и творческое, увлекательное. А подвиг — это не для него, это для людей вроде Маринова, героя Испании, лихого минера-подрывника.

Дорога ухабистая, в немыслимых колдобинах. Надо быть сумасшедшим, чтобы везти по такой дороге динамит.

— Не гнать! — вновь и вновь кричит Ясенев из своей машины. — Поддерживайте ящики с динамитом!.. Передайте по колонне!..

И бойцы, и командиры особого отряда минеров, хорошо знающие, что такое динамит, ложатся на ящики с динамитом, обнимают смертоносный груз руками. Да, если взорвется динамит — костей не соберешь.

Взмокают лица, Пот льет по щекам, ест глаза...

А вдали нарастает рокот танковых моторов. Доносится стрекот мотоциклов.

Вновь образованный после крушения под Киевом штаб Юго-Западного фронта, командующим которым Ставка назначила маршала Тимошенко, жил в эти дни напряженной до предела кипучей жизнью, подчиненной одному общему стремлению: задержать, остановить немцев, внести и свою лепту в разгоравшуюся битву за Москву.

Отделы штаба расположились на пригородных дачах Харькова, в Померках. Оставив колонну на укромной дачной улочке вдали от этих отделов, выставив сильную охрану, полковник Маринов поспешил на прием к командующему.

Веранда, коридор, комнаты — всюду плавает табачный дым. Пахнет легким штабным табаком и фронтовой махоркой. Слышится приглушенный гул голосов. К командующему тянется длинная очередь командиров различных рангов и всех родов войск.

Полковник Маринов с тоской поглядывает то на эту очередь, то на свои кировские часы.

Двое, раскрасневшийся от волнения генерал с общевойсковыми петлицами и бледный полковник с перевязанной головой, пытаются пройти к командующему. Другой полковник, адъютант командующего, телом загораживает дверь кабинета.

— Товарищи командиры! — говорит он хриплым от усталости голосом. — Командующий примет вас. Обязательно примет. Только не всех сразу. И не сию минуту. Сейчас у него генерал Гришин.

Дверь распахивается. Выходит генерал Гришин. У него тоже перевязана голова да рука еще на перевязи. Все знают; он один из немногих прорвавшихся из «котла» под Киевом, Шел впереди группы прорыва, разил гитлеровцев из автомата. Кончились патроны, вырвал «шмайссер» из рук сраженного им эсэсовца...

Он издали увидел Маринова.

— А, Илья Григорьевич! Рад приветствовать, — разносится в приемной бас генерала Гришина. — Давненько мы с тобой не виделись, брат!..

Да, давненько! В Генштабе тогда Гришин смело защищал Маринова от обвинений в переоценке роли обороны и заграждений в будущей войне, которая многим военным рисовалась в весьма облегченном варианте.

Генерал-лейтенант Гришин крепко жмет руку полковнику Маринову.

— Мы ведь с тобой после Мадрида почти и не виделись, — тихо отвечает Маринов старому другу.

— А мой родич случайно не с тобой? — спрашивает генерал. — Где Ясенев? Все мечтает о полетах на Луну?

— Отстал немного. Сюда едет. — Голос полковника становится еще тише. — И сын твой Коля...

— Что?! Коля, сын? Значит, вырвался! Молодец, сынок. Мы ведь вместе с ним в окружении бедовали. А мать там, военврач, и пропала, — добавляет Гришин с тяжелым вздохом, опуская глаза. — Вот какой у меня теперь счет к Гитлеру!..

Адъютант командующего выходит из кабинета, повышает голос:

— Полковник Маринов. Товарищ Маршал Советского Союза примет вас немедленно.

— Иди, иди! — подталкивает генерал Гришин Маринова. — Я разыщу вас с сыном и Ясеневым сегодня же... Ну и порадовал ты меня. Там такое было...

Чтобы ТОС не досталась врагу

Маршал дружески оглядывает Маринова, жмет ему через стол руку.

— Я рад тебе, полковник. Ты нам очень тут нужен. Пусть Гитлер обломает себе зубы о Харьков. Помню, помню твои рапорты. Признаю — ты был прав. Увлеклись мы тогда наступательными планами. А потом то да се. Помню, помню, как Гришин тебя защищал. Он и в гражданскую не знал страху. С чем приехал? Меня предупредил о твоем приезде начальник инженерных войск фронта генерал-лейтенант Олевский. А вот и он!..

Дело, с которым полковник Маринов прибыл в Харьков 1 октября 1941 года, было настолько секретным, что генерал-лейтенант Олевский, начальник инженерных войск Юго-Западного фронта, заранее знавший об этом деле из шифровки Генштаба, не доверяя телефону, лично доложил о приезде полковника Маринова командующему и члену Военного совета фронта.

И вот полковник Маринов стоя докладывает в кабинете командующего. Подтянутая фигура. Высокие ордена на груди — орден Ленина (за Испанию), два Красных Знамени. Светлые глаза смотрят безбоязненно; он сюда, к командующему, к Маршалу Советского Союза, дело говорить пришел и смущаться ему нечего — дело говорит само за себя. Изредка, докладывая, он поглядывает а сторону генерала Олевского, — тот давно знает Маринова, и ответный взгляд его полон одобрения.

— И все-таки, — говорит полковник, стоя у карты, — я послал пешую разведку за реку, чтобы выяснить, куда девались машины Ясенева...

Да, он сделал это, послал разведку, но бойцы вернулись, так ничего и не узнав о судьбе Ясенева, ТОС, машин...

— Машины будто сквозь землю провалились. Но я надеюсь на подполковника Ясенева. И не только потому, что знаю его почти с начала войны. Он, конечно, военный инженер, больше инженер, чем военный. Но самый храбрый из интеллигентных, самый интеллигентный из храбрых. Словом, я верю ему. А главное: ТОС — детище Ясенева, еще до войны он участвовал в испытании и совершенствовании чудо-мины. С начала войны испытывает ее...

— Что скажете, генерал? — спрашивает маршал, поворачивая тяжелую бритую голову в сторону генерал-лейтенанта Олевского, одного из опытнейших военных инженеров Генштаба.

Полковник Маринов отворачивается, смотрит на десятикилометровую карту. Судя по знакам на ней, можно безошибочно предположить, что эта карта еще недавно висела в Киеве, пока не захлестнули прекрасную столицу Украины вот эти синие стрелы, обозначающие направление ударов противника. Синие стрелы, помеченные значками «6 А» и «1 ТГ». Шестая армия. Первая танковая группа вермахта. Они и сейчас наседают на измученные войска Юго-Западного фронта. Мотопехота генерал-фельдмаршала Вальтера фон Рейхенау и танки генерал-полковника Эвальда фон Клейста. Рейхенау Маринов хорошо помнит: как же, он командовал германскими войсками в Испании во время столь памятной Маринову генеральной репетиции второй мировой войны. Клейст прославился прорывом французского фронта у Седана и вместе с Рейхенау брал Париж. За это фюрер удостоил танкистов Клейста чести открыть «Парад победы» в Берлине.

И вот теперь остроконечные синие стрелы 6-й армии Рейхенау и 1-й танковой группы Клейста нацелены на красный кружок, над которым стоит слово, известное любому школьнику в Советском Союзе: Харьков! Этот красный кружок — сердце всего Харьковского промышленного района, такого важного и незаменимого, А уже ясно — Харькова не удержать, Огненный вал фронта уже в сотне километров от городов Белополье, Лебедин, Красноград... И все — Рейхенау, Клейст...

А вот на карте мостик и речка — здесь немецкие танки отсекли Ясенева с его половиной автоколонны. На карту посмотреть, так немцы еще в нескольких десятках километров от рокового мостика. Некрупная надпись синим карандашом: «68 ПД». Что значит: 68-я пехотная дивизия вермахта. Так вот кто рассек колонну!..

— Так что полковника Маринова я ни в чем не виню, — заключает генерал Олевский. — ТОС, оставшаяся частично у Ясенева, не единственный козырь у полковника Маринова, не так ли, полковник?

— Задача, поставленная нам, — сухо докладывает полковник Маринов, — такова: массовыми минно-взрывными заграждениями всемерно содействовать нашим войскам, задержать продвижение танков и автоколонн противника, нанести ему максимальный урон, направленный на срыв его наступления...

Маршал и генерал-лейтенант молча переглядываются: вот за такие слова и ругали перед войной полковника Маринова, за перегиб в пользу заграждений, который оказался вовсе не перегибом.

— Знаю, знаю, — нетерпеливо наседает командующий. — За войну, за эти три с лишним месяца я много слышал о тебе, полковник. Знаю, как ты готовил партизан в Чернигове, Орле, Киеве. Спасибо. Твои ученики — инструкторы минного дела — уже работают и у нас в Харькове. Ты давай конкретнее!

— Наша задача, — откликается полковник, — помочь войскам задержать наступление немцев на город на его подступах, а в случае, если они возьмут город...

Полковник Маринов спокойно выдерживает гневный взгляд командующего. Нет, полковник Маринов не паникер, не пораженец.

— А в случае, если они все-таки возьмут Харьков, — продолжает хладнокровно полковник, — зажечь землю под их ногами...

— Какие кадры у вас? — в упор спрашивает командующий.

Вверенная мне оперативно-инженерная группа состоит из подразделения спецминирования под командованием подполковника Ясенева и тринадцати командиров-специалистов, окончивших Военно-инженерную академию. Да еще группа инструкторов из школы партизан-подрывников в Орле, которых я захватил по дороге из Москвы. Это командный состав. Общее руководство поручено генерал-лейтенанту Олевскому. По согласованию с Генштабом штаб вашего фронта выделил в помощь нам четыре саперных батальона... Помогать будет железнодорожная бригада.

— Маловато! — резко перебивает его маршал и что-то записывает в большом блокноте. — Дам еще отдельный саперный батальон. Какая техника у вас?

— Мы привезли достаточно новейших электрохимических, часовых, вибрационных, инерционных взрывателей для крупнейшей минно-заградительной операции. Будем минировать коммуникации, аэродромы, все военные объекты. Но нам нужны корпуса для мин, нужны буры — словом, нужна большая помощь заводов, рабочего класса. Приводят в качестве примера и образца знаменитую в военной истории операцию «Альберих» — операцию кайзеровской армии по разрушению и минированию района во Франции перед немецким отступлением в годы первой мировой войны. Разумеется, у нас масштабы иные — тот район был гораздо меньше Харьковского. А главное, там это была чисто военная, техническая операция, а у нас Харьковская операция должна стать операцией народной Отечественной войны. Без помощи рабочего класса, повторяю, мы не сможем осуществить задание. К примеру, придется устанавливать некоторые мины на глубину до двух метров. Лопатой это делать неудобно, долго, а буров у нас нет...

— Сам знаешь, — перебивает его, нахмурившись, маршал, — рабочие сейчас трудятся с небывалой, нечеловеческой нагрузкой. Идет демонтаж, эвакуация промышленности. Но раз нужно... Свяжу тебя с членом Военного совета, с хозяевами города — обком и горком партии нам крепко помогают. «Альберих», говоришь? Мы покажем Гитлеру такой «Альберих», что долго помнить будет! Народная операция Отечественной войны — это вы хорошо придумали. Когда народ с армией, никто нас не одолеет! Звоню члену Военсовета...

У члена Военного совета — почти такая же длинная очередь, много гражданских и, конечно, табачный дым, хоть топор вешай. Телефонные звонки, перестук «ундервудов», возбужденный говор.

После разговора с командующим у полковника Маринова заметно улучшилось настроение. Тяжелые неудачи маршала под Смоленском и Рославлем, кажется, не оставили на нем и следа. Он по-прежнему уверен в себе, а такая уверенность очень нужна сейчас здесь. Небось немцы, хвастая на весь мир о своей неслыханной победе под Киевом, где они якобы уничтожили по крайней мере треть Красной Армии, думают, что в больших русских штабах царят отчаяние, развал, страх. А тут — тут штабной мотор работает на полных оборотах, во всем чувствуется наэлектризованная деловитость. Все понимают серьезность положения, но, сцепив зубы, делают дело — ближайшее, неотложное дело!

Распахивается обитая кожей дверь кабинета, оттуда доносятся быстрая, громкая речь, рубленые фразы:

— Ускорить демонтаж главных цехов Харьковского тракторного!.. Приступить к эвакуации дизелестроительного!.. Не выпускайте из поля зрения ни одного колхоза!.. Обеспечить продовольствием людей на окопах!.. Наладить транспорт!.. Мобилизовать!..

...Пройдут годы, и военные историки назовут великим подвигом то, что казалось тогда, осенью сорок первого, будничным делом и называлось сухо и деловито «перемещением производительных сил в восточные районы страны». Именно это «перемещение» заводов, фабрик и совхозов в теплушках и на открытых платформах, в дождь, ветер и стужу, было залогом победы... Казалось, неразрешимую головоломку решали в те дни партийные и военные руководители, рабочие, инженеры, хозяйственники: как, демонтируя и отправляя на восток заводское оборудование, до последнего дня и часа не ослабить свою помощь фронту?..

В первый день в Харькове полковник Маринов заручился поддержкой тех, без кого порученная ему операция не стала бы народной операцией: тесную деловую связь установил он с секретарями Центрального Комитета Коммунистической партии (большевиков) Украины, с секретарями Харьковского обкома и горкома» с партийными организациями заводов.

— Товарищ полковник! — обращается к Маринову один из секретарей ЦК КП(б)У. — Со своей стороны у нас к вам огромная просьба. В городе и области выделенные нами будущие подпольщики и партизаны закладывают тайные базы оружия и продовольствия, устанавливают пароли, договариваются о явочных квартирах. Но у нас мало специалистов подрывного дела. Мы просим вас принять участие в подготовке бойцов тайного фронта. Помогите нам техникой и инструкторами. Стоит подумать, как наилучшим образом сочетать мины с подпольем.

— Будет сделано, товарищ секретарь! — отвечает полковник Маринов, вовсе не отдавая себе отчета в том, где он найдет время на это новое нужное дело, но уже зная, что время на него придется выкроить.

Он крепко пожимает руку секретарю ЦК. В первый же свой день жмет руку десяткам секретарей, парторгов, директоров предприятий, рабочих, и постепенно начинает сознавать он, что в рукопожатиях этих и коротком деловом разговоре кроется великий смысл: ведь это и есть единство армии, партии, народа в действии, это и есть главный залог победы!..

Полковник Маринов долго сидит с генералом Олевским в его кабинете, уточняет общие контуры плана минно-заградительной операции.

— «Альберих», «Альберих»!- притворно ворчит, подведя итоги, генерал Олевский. — Да знаете ли вы, батенька Илья Григорьевич, что по размаху и объему минно-подрывных работ план вашей операции впятеро — впятеро! — превосходит операцию «Альберих», а времени на выполнение вашего плана отводится вдвое меньше! Вот вам в «Альберих»!

— Иная война — иные масштабы, — с улыбкой разводит руками полковник. — Справимся. С вашей, Георгий Георгиевич, помощью.

Он выпивает стакан воды, надеясь обмануть сосущее ощущение голода, — за весь день так и не успел ничего перехватить!

— Кроме того, батенька, — профессорским тоном добавляет генерал, — ваша операция является первой комплексной мин-но-заградительной операцией в сочетании с действиями военной разведки и партизанского подполья!

Провожая полковника, генерал спрашивает:

— О Ясеневе ничего пока не известно?

Маринов сразу мрачнеет. Проверка показала, что с подполковником Ясеневым осталась не половина, а почти вся ТОС, все электрохимические взрыватели, восемь военных инженеров — выпускников академии...

— От Ясенева нет никаких вестей, — тихо отвечает он.

— Н-да! — хмурится генерал, — Замечательный изобретатель. В сущности, ученый, сугубо штатский человек. И вот — попал в такую переделку. Н-да!..

Звонит телефон.

— Георгий Георгиевич! Гришин говорит. Ясенев не приехал еще? Маринов у себя? Понимаешь, сын мой с Ясеневым...

Генерал Олевский откашливается.

— От Ясенева пока вестей нет, — говорит он в трубку.

От генерала Олевского полковник снова спешит к секретарю ЦК КП(б)У. Секретарь говорит сразу по двум телефонам:

— Демонтаж тракторного ускорить!.. Остановить производство? Ни в коем случае! Продолжайте бронировать тракторы, ставить на них пушки! Алло! Сколько вы вчера дали реактивных снарядов для «катюш»? Пятьсот двадцать пять? Добре! Молодцы! Герои!.. Алло! Нет, вы пока еще не герои! Да, электромеханический тоже демонтировать, не прекращая основное производство. Бомбят? А нас не бомбят? Переведите рабочих в подвалы завода. И срочно стройте бомбоубежища, формируйте отряды гражданской обороны! Да! Есть для вас еще одно новое, особое задание — к вам придет полковник Маринов и все объяснит. У меня все. Выполняйте!

Секретарь поднимает глаза на полковника. Под глазами — черные круги. От усталости, постоянного недосыпания.

— Что слышно о Ясеневе? -спрашивает секретарь ЦК.

— Пока ничего, но я ручаюсь за него. В руки врага чудо-мина не попадет. В случае чего, он взорвет машины, сам взорвется, а ТОС врагам не отдаст.

Девять грузовиков, переваливаясь по-гусиному на ухабах, медленно едут по размытой и тряской лесной колее. Натужно гудят моторы.

Вот опять застряла машина. По команде Ясенева из ближайших машин выпрыгивают минеры.

— А ну, академики! — задорно кричит Ясенев. — Раз, два, взяли!

Разбрызгивая грязь, машина буксует в глубокой, залитой водой колее. Но еще одно дружное усилие «академиков», и ЗИС выкарабкивается из ямы.

— По коням, академики! — командует весело политрук Бакрадзе.

Он первым ловко переваливается через борт грузовика.

Снова тянется колонна по трудной лесной колее. А по гулкой роще, все ближе и ближе, доносится надсадный рокот мотоциклов.

В кузове одного из грузовиков, сидя на черных ящиках из дюралюминия, с картой-пятикилометровкой на коленях, подполковник Ясенев курит трубку и совещается с командирами.

— Нет, — говорит он, — в Москву мы не станем возвращаться. Задание есть задание. Задание Ставки! Немец перерезал автостраду и будет, конечно, расширять фронт прорыва. Самое правильное — кружным путем, вот так, — показывает он ребром ладони, — ехать за Мариновым в город. Что скажете, товарищи?

— А как, товарищ подполковник, мой грузовик с динамитом?- спрашивает политрук Бакрадзе. — По-моему, он не на месте.

Верно, Арсен, — соглашается подполковник. — Грузовикам с динамитом нечего делать посреди колонны. Пусть идет в хвосте колонны, соблюдая дистанцию. Водитель у вас, товарищ политрук, надежный?

— Сильно нервничает, — отвечает Арсен Бакрадзе. — Седьмой пот с него сошел. Разрешите, я сменю его, сам поведу.

— Хорошо, Арсен! — растроганно произносит Ясенев, обменявшись долгим взглядом с политруком. — Я не умею красиво говорить, но Родина... Впрочем, ты сам политрук и все понимаешь...

— Да чего там! — смущается Арсен Бакрадзе. — Еще неизвестно, на какой машине ехать опаснее. — Он шлепает ладонью по дюралевому ящику. — Тут небось тоже не пряники лежат, не конфеты, а ТОС, взрыватели, запалы, детонаторы!

Сильный толчок заставляет всех схватиться за ящики.

— Нет! — улыбается белозубой улыбкой грузин. — Этот салон-вагон не для меня. Кстати, — он сует руку за пазуху, достает комсомольский билет, — этот билет я лучше у вас оставлю. Взносы, извиняюсь, за два месяца не плачены. Привет академикам! Я пошел!

Он легко прыгает через борт, подбегает к одному из грузовиков, становится на подножку. По его команде водитель осторожно сворачивает на обочину, пропускает все машины, Грузовик с динамитом пристраивается в хвосте, уже с Арсеном Бакрадзе за рулем.

Позади вдруг раздается слабый хлопок, и в потемневшее небо над березами взлетает красная сигнальная ракета. Стрекот моторов сзади все ближе...

Ясенев следит за полетом ракеты. Она описывает крутую дугу, падает плавно, пропадая в вершинах берез. Подполковник обводит взглядом командиров:

— На каждой машине подготовить заряд с бикфордовым шнуром. Действуйте, друзья!

Командиры прыгают с машины, разбегаются по своим грузовикам.

Сам Ясенев перебирается в переднюю машину, в кабину, где с водителем сидит в не высохшей еще плащ-палатке лейтенант Черняховский.

Автомашины выезжают к развилке.

— Куда ехать, лейтенант? — спрашивает Ясенев Черняховского. — Влево, вправо?

— А я откуда знаю? — отвечает тот. — Так далеко в лес с КПП я не забирался.

— Так ты не здешний?

— Какое там! Из Сухуми я. В санатории там работал хозяйственником. Санаторий «Агудзери». Не слыхали? Хотел бы я сейчас туда вернуться! Постойте! Вот удача! Нашли время — грибы собирать! Смотрите! Вон девчата навстречу идут?.. И в самом деле: две дивчины в платочках, с корзинками, наполовину наполненными грибами — белыми, маслятами, подберезовиками.

— Стой! — Ясенев выскакивает из машины. — Девушки, милые! Красавицы вы наши! Нам надо в Харьков. Мост через речку взорван. Укажите дорогу, брод! Скорее — в лесу немцы.

Позади взлетает еще одна красная ракета — немцы настигают колонну!

Подвиг политрука Бакрадзе

Городской вокзал, платформы, составы — все забито войсками, эвакуирующимися рабочими харьковских заводов. В зале ожидания волнуется большая толпа рабочих, сгрудившихся вокруг директора Электромеханического завода.

— Товарищи! — охрипшим голосом кричит директор. — Рабочие Электромеханического! Повторяю: эвакуация отменяется! Семьи поедут одни. Срочное задание Военного совета фронта...

— Хватит! Поработали под бомбами! — раздаются кругом возбужденные голоса,

— Немец город окружает!

— Не хотим оставаться!..

Старый седоусый рабочий с непокрытой серебристо-белой головой кричит громче всех:

— Нет таких прав — семьи разлучать! Отоприте двери! Не станем баб, детей бросать. Их там тоже не сахар ждет. На посадку!..

В центр круга протискивается знакомый многим в городе «капитан индустрии», бывший рабочий-стахановец, ставший директором большого завода.

— Кто здесь с дизелестроительного? Приказываю немедленно вернуться к станкам!

Внезапно звучит мощный голос из репродуктора:

— Граждане! Воздушная тревога! Граждане! Воздушная тревога!

Под рев сирен огромная толпа бросается к запертым дверям вокзала. Бегут отцы с вещами, матери с детьми на руках. Двери с треском распахиваются под людским напором, звенит разбитое стекло. Толпа выплескивает на перрон, к пустым вагонам эшелона...

На груду ящиков у выхода на перрон взбираются генерал Олевский, полковник Маринов.

— Товарищи! Стойте! — кричит Маринов.

Но толпа, напирая, теряя вещи, колыхаясь из стороны в сторону, неудержимо движется к дверям.

— Теперь их никто не остановит! — с отчаянием говорит Маринов генералу.

Но лицо генерала вдруг озаряется надеждой.

— Их может остановить только один человек, — быстро отвечает он полковнику. — Вот он идет! — Повысив голос, генерал зовет: — Товарищ секретарь горкома! Сюда, сюда идите!..

Секретаря горкома в городе знают все.

— Товарищи! — гулко раздается его голос под сводами вокзала.

Люди оглядываются, останавливаются.

— Гляди-ка, сам приехал!

— Видать, дело и впрямь серьезное!

— Товарищи рабочие! Враг рвется к нашему родному городу. На фронте ваши братья, ваши сыновья с трудом, истекая кровью, сдерживают его озверелый напор. Если вы не поможете им, если вы не дадите им оружия, враг может ворваться в город... перерезать и эту, последнюю железную дорогу...

Нарастает гул самолетов. Ударили вдали первые зенитки.

— Товарищи! — продолжает секретарь горкома. — Вы хорошо знаете: демонтаж и вывозка еще не окончены, не окончена эвакуация ваших семей... Надо задержать врага, помочь фронту...

Слышатся взрывы бомб. Они взрываются сериями, все ближе и ближе.

— Спокойно, товарищи! — поднимает руку секретарь горкома. — Вы все меня знаете, а я знаю вас и тоже прошу вас о помощи. Вот ты, Климыч, — обращается он к рабочему с серебристо-белой головой. — Уважаемый ветеран труда. Боец пятого года. Депутат. Давно на пенсии, а с начала войны на завод вернулся. Помню: двое сыновей и дочь на фронте у тебя. А когда совсем трудно стало, что же ты, Климыч, не за станок, а за сундук ухватился? Забыл, что дети твои от тебя — помощи на фронте ждут?..

— Ну, уж это ты, Силыч, чересчур! — откликается старый рабочий. — Не за что меня на людях срамить. И вовсе не хотел я уезжать — уговорили в месткоме, драть их на шест. А теперь — заворачивай оглобли, семь пятниц у вас на неделе. Ладно! Вот усажу старуху, невестку с внуками — и на завод... Цыц, бабы! Хватит тут сырость разводить!..

— Ну вот и договорились! — радостно объявляет секретарь горкома. — Кто с детьми — первыми на посадку!

Он спрыгивает с ящиков, подхватывает мальчика и девочку — внуков Климыча.

— Это твои пузыри, Климыч? Какой вагон-то? Пошли, что ли!..

Снова оживает репродуктор:

— Граждане! Угроза воздушного нападения миновала. Отбой!..

По лесной колее колонну Ясенева догоняет большой отряд черномундирных мотоциклистов.

— Девушки! — быстро говорит подполковник двум девушкам, стоящим на подножках переднего грузовика. — Бегите! Тикайте в лес!

Девушки спрыгивают. Из корзинок рассыпаются грибы...

— Быстрей! — торопит водителя подполковник, оглядывается.

Немцы нажимают. И вдруг над головой взвыли, завизжали пули. Это открыл огонь пулеметчик из коляски переднего мотоцикла.

Водитель рванул вперед так, что Ясенева и Черняховского откинуло на спинку сиденья.

— Тише, черт! Динамит! — кричит Ясенев. — Сбавь до сорока!

— Все одно! — зло отвечает водитель. — Уж лучше динамит, чем немцы.

Все же он сбавляет скорость, хотя пули продолжают петь поверх колонны.

Ясенев лихорадочно отрезает короткий кусок бикфордова шнура, вставляет в капсюль детонатор, зажимает детонатор зубами.

— Бросай, командир! — рычит водитель. — Не выматывай душу!

— Не нервничай! Успеется. А еще минер!

Шашкой тола Ясенев выбивает заднее стекло, вставляет детонатор с бикфордовым шнуром в шашку.

Дорога скатывается в болотистую, поросшую редколесьем низину, обрывается. Начинается гать из жердей и хвороста. Из-под колес летит жирная черная грязь.

Ясенев видит, что немцы-мотоциклисты уже в каких-нибудь ста метрах от последней машины — машины Арсена Бакрадзе.

Политрук, сгорбившись, сидит за рулем, следя за немцами в скачущем зеркальце.

Теперь пули летят в обе стороны. Колонна отстреливается из автоматов, винтовок и двух пулеметов РПД. Немцы строча по-прежнему поверх колонны, кричат: «Хальт!»

Надо принимать решение. Самое нелегкое решение в жизни.

Если взорвать эту гать, то болото станет непроходимым...

Бакрадзе замедляет ход, ставит грузовик поперек гати. Он выскакивает, зажигает бикфордов шнур, вставленный с детонатором в толовую шашку, бросает ее в кузов машины и сломя голову бежит вслед за удаляющейся колонной.

Ясенев, далеко высунувшись из окна, минеры в других машинах видят, как бежит Арсен Бакрадзе. Кто-то колотит по крыше кабины предпоследней машины, чтобы сбавить ход, подобрать политрука.

Немцы подъезжают на мотоциклах к грузовику, окружают его, горланят, палят вслед Бакрадзе.

Пулеметная очередь сбивает его с ног. Он с размаху падает на гать, привстает... И вдруг раздается чудовищной силы взрыв, и все позади окутывается дымом и пламенем.

Когда рассеивается дым, колонна уже далеко. Посреди болота зияет черный, дымящийся, быстро затекающий водой кратер. Ни следа не осталось от грузовика с динамитом, от черномундирных эсэсовцев, окруживших машину, от политрука Арсена Бакрадзе.

Те эсэсовцы, что находились поодаль и уцелели, возятся с ранеными и контуженными, Падает ночь.

Утром, после раннего завтрака, начальник инженерных войск Юго-Западного фронта генерал-лейтенант Олевский первым принял в своем кабинете полковника Маринова.

Завидная работоспособность у полковника! Наверное, всю ночь сидел за планом минно-заградительной операции. Да, такой операции не знает военная история! Тысячи мин... Успеет ли? Кто знает, сколько дней осталось городу?

— Отлично! — говорит генерал. — Я подпишу этот план. Его надо перепечатать, срочно перепечатать и нести на подпись командующему и члену Военного совета. Что в сводке сегодня?

Отвечает полковник прямо, без тумана и обиняков:

— Гудериан прорвал нашу оборону под Севском, наступает на Орел и Тулу, на Брянск и Карачев.

Маршал принимает генерала и полковника без задержки, быстро просматривает план операции.

— Широко размахнулись, товарищи минеры! — наконец говорит он, крутя ручку в руке.

Читал он как бы по диагонали, а сумел все детали ухватить. -

В этой заявке, — говорит командующий, — вы просите, чтобы харьковские заводы изготовили вдвое больше корпусов мин, чем собираетесь по плану поставить. Как это понимать прикажете? -

— Тысячу корпусов мы хотим использовать для установки ложных мин, без взрывчатки, для отвода глаз, Немцы разминируют или взорвут такую мину и пойдут дальше, не станут искать настоящую мину. Для убедительности мы намерены снабдить некоторые из ложных мин неизвлекаемыми «сюрпризами», чтобы побольше вывести из строя немецких саперов. На подрыв наших макетов мин немцы потратят массу тола.

— Да, — усмехается командующий. — Все по науке.

Он решительно зачеркивает в заявке цифру 2000 и надписывает сверху, размашисто и крупно: 6000,

— План мне ваш нравится, — говорит маршал, — Вижу, это будет настоящая битва умов. Немцы отнюдь не дураки. Считают себя лучшими саперами мира. Надо прежде всего бить не по солдатам, а по офицерам да генералам. Подумай над этим, полковник! И подумайте оба над тем, как бы не разрушить лишнего вашими минами. Не навсегда мы уйдем, если уйдем. Харьков был и останется нашим городом. Надо беречь народное добро. Военный совет фронта решил, что музеи, картинные галереи, библиотеки не должны подвергаться опасности. Культурные учреждения охраняются государством во время мира и войны. Другое дело — заводы и фабрики. Но и их нужно так минировать, чтобы они по возможности остались целы, но чтобы враг не пользовался ими и боялся к ним подступиться. Да, не разрушать, а сохранять и не дать использовать. Еще одна головоломка! Железные и шоссейные дороги, мосты, аэродромы, все коммуникации жалеть не приходится. Пусть горят они под немцем!

Генерал Олевский и полковник Маринов переглядываются. Военный совет фронта принял, что и говорить, мудрое решение. Но как поставить «адские машины» на службу не разрушения материальных ценностей, а их сохранения?

О таком и не помышляли авторы операции «Альберих», ученики Шлиффена и Мольтке!

Над этой задачей, трудной, даже, на первый взгляд, невыполнимой задачей, полковник Маринов и его помощники будут биться много дней.

— Полковник Маринов! — говорит в приемной адъютант командующего. — Вас всюду разыскивает начальник Особого отдела. Он просил позвонить ему.

Лицо полковника бесстрастно, но сердце у него сжимается. Неужели его обвинят в утере техники особой секретности?

Если так, то его ждут большие неприятности. Но ведь это неизбежно отразится на деле, на судьбе всей операции!..

— Слушаю! Маринов представился.

— А, полковник Маринов! — Голос как будто бы не предвещает ничего дурного. — Прошу зайти ко мне. Мои люди задержали на КПП твоих тосовцев. Ясенев тут шумит, жаждет с тобой встретиться...

— Что с техникой? — выпаливает полковник Маринов.

— В порядке Твоя техника! В полном порядке,

— И все люди целы?

— Кроме одного...

— Я иду к вам...

Маринов улыбается, вздыхает, вешает трубку.

— Ясенев? — спрашивает генерал Олевский.

— Ясенев! — со счастливой улыбкой отвечает полковник. — Со всей техникой. Одного человека только потерял. Кого, еще не знаю.

— Сейчас захватим Ясенева, — сказал генерал, — и поедем в один дом.

— Какой дом?

— Дом, который Военный совет фронта предлагает включить под номером один в план спецминирования.

Объект спецминирования №

1

Тихая улочка недалеко от центра Харькова, от площади Дзержинского.

Камуфлированный ЗИС мягко, шурша палой листвой, подкатывает к окрашенным в зеленый цвет железным воротам. У проходной висит дощечка с надписью:

Улица Дзержинского, 17

Дощечка не освещена, и вся улица погружена в мрак. В лужах на мостовой и на тротуаре стынет косой полумесяц.

Водитель сигналят клаксоном. Три коротких гудка, один длинный. Ворота со скрипом раскрываются. Козыряет часовой с винтовкой.

ЗИС медленно и бесшумно катит по короткой аллее, усаженной голубой елью, и останавливается у подъезда невысокого особняка, построенного в конструктивистской манере начала тридцатых годов, из ракушечника, облицованного цементной крошкой. Окна, большие, венецианские, заклеены крест-накрест полосками бумаги. Стекла все целы — значит, бомбы поблизости не падали.

В стороне вокзала опять ухают зенитки. А здесь тихо. Только вороны каркают. Роняют листья каштаны и тополя. Чуть накрапывает дождь. Из ЗИСа выходят генерал Олевский, Маринов, Ясенев.

Перед домом — фонтан со скульптурной группой играющих малышей, детская площадка с горкой песка, качелями, игрушечным домиком на курьих ножках.

— Здесь детский сад был — эвакуировался после бомбежки, — объясняет генерал. — А еще раньше, когда Харьков был столицей Украины, в этом доме жил его первый хозяин- генеральный секретарь ЦК Компартии Украины и секретарь ЦК ВКП(б).

Ясенев и Маринов переглядываются: так вот что это за дом!

Маринов начинает понимать, почему именно сюда привез его генерал Олевский.

— А теперь здесь живут работники штаба фронта, — продолжает Олевский. — И у меня тут имеется комнатка.

Они поднимаются по лестнице, входят в дом через парадную дверь.

Генерал Олевский вдруг вздрагивает, замечая, что полковник Маринов идет в прихожей, постукивая костяшками пальцев по стенам.

В своей комнате, не снимая шинели и фуражки, генерал подходит к приемнику СВД-9, включает его, машинально глянув на часы, настраивается на Киев.

Раздается рев фанфар, барабанный бой. Слышится голос диктора — русского диктора из Киева:

— Вступление наших героических войск в город Орел было совершенно неожиданным для русских — по городу ходили трамваи, шла нормальная жизнь. Танки генерала Гудериана почти не встретили сопротивления. Официальное известие о падении Орла ожидается с часу на час. Доблестный германский вермахт продолжает наступление на Москву. Да, колосс на глиняных ногах повержен и уже никогда не поднимется! Русский медведь уже убит, хотя он еще не осознал этого и не падает... По последнему сообщению Советское правительство и дипломатический корпус спешно эвакуируются в город Куйбышев на Волге!.. Всего Красная Армия потеряла два с половиной миллиона человек, восемнадцать тысяч танков, четырнадцать тысяч самолетов — словом, почти все, чем располагала... Из ставки фюрера также сообщают, что закончились успешные бои по уничтожению войск маршала Буденного в районе Пирятино и Верхояровки! Всего в киевской операции наши победоносные войска взяли шестьсот пятьдесят пять тысяч пленных,,,

Генерал усмехается: ну и враль этот Геббельс!

— Мы идем на Восток!.. Вот что рассказал корреспонденту радиостанции «Дейчландзендер» командир дивизии генерал-лейтенант Георг фон Браун о боях в районе Пирятино...

Генерал хмурится.

Карканье ворон в осеннем саду, каркающий голос диктора, барабаны и фанфары. И тоскливые мысли: об Орле (неужели правда?), о сыне (он служил радистом в штабе Кирпоноса, от него нет никаких вестей),..

Генерал подходит к приемнику, вертит ручку настройки, переключает на Москву. В эфире звучат военные марши, песни:

Смелого пуля боится,

Смелого штык не берет!..

Гремя огнем, сверкая блеском стали,

Пойдут машины в яростный поход...

А вот наконец:

— Передаем решение Военного совета Московского военного округа об укреплении дальних подступов к Москве...

Трещит, дребезжит телефон на столе. Генерал выключает приемник, поднимает к уху телефонную трубку.

— Да, да! Так, так. Короче! С окопов надо снять подростков, пора эвакуировать. Отправьте завтра — послезавтра! Утвержден состав подпольного обкома? Хорошо. Пусть они передадут список своих курсантов-минеров полковнику Маринову!

Он устало кладет трубку и тихо говорит:

— А Орел, между прочим, мой родной город.

На столе накрыт ужин генерала. Он снимает с тарелок салфетку.

— Товарищи! Вы ведь, наверное, ничего весь день не ели, а? А я в нашей столовке обедал...

Полковник и подполковник вежливо, но твердо отказываются.

— А в Орел, товарищ генерал, — говорит Маринов, — если это правда, что его сдали, мы вернемся. Отомстим им за все и вернемся.

— Да, отомстим! — повторяет генерал. — Так вот, Этот особняк — лучший в городе. Военный совет фронта считает, что сюда обязательно въедет гитлеровский туз — гаулейтер или генерал какой-нибудь, может быть, из тех, кто сейчас под Киевом добивает наших ребят... Пойдемте, я вам подвал покажу, котельную.

Втроем они спускаются по лестнице в подвал. Генерал зажигает свет, открывает дверь в котельную. Это довольно вместительное помещение. Большой чугунный котел с градусником, трубой, заслонками, большим баком для нагрева воды, от которого по водопроводу идет горячая вода. Поодаль — горка угля, поленница дров.

Генерал нагибается, черпает горсть угля.

— Наш уголек, донецкий, бриллиантовый... Неужели немцу отдадим!

Полковник Маринов стучит по стенам, рассматривает пол. Подполковник Ясенев сразу загорается:

— Вот сюда, под котел, под бетон тосовскую чудо-мину! А в угол сюда — ложную мину, для отвода глаз!

— Ну, ладно! — вздыхает генерал. — Вы куда сейчас? Меня ждет командующий.

— Мы тут посовещаемся немного, — отвечает полковник. — Прошу вас с членом Военного совета срочно переселиться. Ясенев начнет рыть скважину этой же ночью.

Коля Гришин, адъютант полковника Маринова, нравится ему давно: сообразителен, расторопен, на войне уже показал себя смелым бойцом, находчивым разведчиком, Коле немногим больше двадцати, а он уже многое повидал, выходя из окружения, в войсковой разведке. Он заметно тяготится своими адъютантскими обязанностями: не больно солидно выглядит это со стороны — генеральский сынок ходит в адъютантах у старого папиного товарища! Он уже не раз просил, отпустить его в разведку, званием военного разведчика он пуще всего гордится, у Маринова он отлично усвоил минно-подрывное дело. Но бездетный полковник, всю свою жизнь отдавший армии, сильно привязался к нему и, что греха таить, внутренне поклялся сохранить сына старого друга. Как ругал он себя за то, что на пути из Москвы отпустил Колю к друзьям-минерам. Как бы он в глаза смотрел генералу Гришину, если бы с Колей что-нибудь стряслось по дороге? Например, то, что случилось с политруком Арсеном Бакрадзе!..

— Как прошла встреча блудного сына с отцом? — с улыбкой спрашивает он утром Колю, направляясь спозаранку в«эмке» на завод.

— Как в сказке, — широко улыбается в ответ Коля, — проговорили до утра. Обещал снова определить в разведку после здешней операции!

Серо-голубые глаза, мягкие светлые волосы Коли, его почти девичий миловидный облик делают его таким похожим на мать. Красивая, чудесная была женщина, достойная подруга генерала Гришина. И вот — погибла в окружении...

В заводском конструкторском бюро группа инженеров, конструкторов КБ и рабочих тесно окружают полковника. Он внимательно рассматривает первые опытные образцы герметических корпусов новых мин, чертежи МЗД — мин замедленного действия с новыми, еще не испытанными элементами неизвлекаемости. Подобревшими глазами оглядывает он харьковчан, Среди этих людей, близких и родных ему, — старики, женщины, подростки, заменившие ушедших на фронт мужчин.

Тут перемешались две смены — ночная и дневная. Нелегка сейчас жизнь в Харькове! Днем и ночью бомбежки, полуголодный паек, очереди в магазинах, «похоронки» с фронта... А как работают харьковчане! В каждом цехе висят плакаты: «ВСЕ ДЛЯ ФРОНТА! ВСЕ ДЛЯ ПОБЕДЫ!» Но рабочих и так не приходится агитировать: идет война народная, священная война!..

— Товарищи мои дорогие! — тихо, проникновенно говорит полковник. — Я просто не знаю, как мне вас благодарить! По правде говоря, я сильно боялся, что вы не сумеете в такие сжатые сроки освоить производство новых мин, выполнить ответственный заказ Государственного комитета обороны. А вы -вы даже серьезно улучшили конструкцию корпусов и элементов неизвлекаемости.

— Это у нас Климыч тут отличился, — говорит с улыбкой один из конструкторов. — Большим специалистом по минам оказался.

— Спасибо, Климыч! — протягивает руку полковник. — От лица службы…

Он вспоминает драматическую сцену на вокзале. Серебристо-белая голова, седые висячие, как у Тараса Шевченко, усы.

— Рад стараться, товарищ полковник! — по-военному отчеканивает Климыч. — Чего там! Дело знакомое, не впервой нам. Я от генерала Брусилова еще Георгия получил за разные хитрые мины. Он тогда был командующим сперва нашей 8-й армией, а потом всем Юго-Западным фронтом. Этому генералу сам Ленин верил...

Да, полковник Маринов хорошо помнил знаменитого генерала. В первую революционную весну был Брусилов Верховным главнокомандующим, в трудном 1920-м, во время войны с белополяками, Реввоенсовет республики назначил его председателем Особого совещания при главнокомандующем. Брусилов подписал «Воззвание ко всем бывшим офицерам, где бы они ни находились», призывая русских офицеров защищать, мать-Россию. При Ильиче служил инспектором кавалерии Красной Армии...

Полковника радовало то многозначительное обстоятельство, что с самого начала Великой Отечественной многие старые солдаты, такие, как Климыч, стали носить свои Георгиевские кресты, которые они заслужили в годы империалистической, сражаясь против захватнических войск кайзера.

— Это правда, что взят Орел? — вдруг спрашивает Климыч.

— Да, — хмуро отвечает полковник, — в утреннем сообщении Совинформбюро передавали. Но мы вернемся в Орел!

— Знаю, что вернемся, — убежденно говорит Климыч. — И в Харьков тоже вернемся. Вот и хотим мы, рабочие, просить вас, товарищ полковник, и ваших минеров учесть это дело. Сами не знаем, как это сделать, но побольше добра нашего надо сберечь. Нам же отстраивать, восстанавливать придется. И еще просим учесть, что много нашего народу, родичи наши и земляки, тут жить останутся. Все от немца уйти не смогут. Знаю, что мина не разбирает, кого убивать, а надо, чтобы разбирала...

Полковник живо вспоминает указания командующего, разговор на ту же тему с членом Военного совета, с секретарем обкома, с которым он, Маринов, детально согласовал план минно-заградительной операции. И вот теперь эти слова старого рабочего, идущие от самого сердца.

— Спасибо вам, отец, — медленно, торжественно произносит полковник. — Эти слова для всех нас — священный народный наказ.

Этот разговор и все увиденное им в тот день на харьковских заводах потом долго не выходит из головы полковника Маринова.

Он считал, что неплохо знает рабочий Харьков. Еще в начале тридцатых годов полюбил он этот большой промышленный город, герой пятилеток, Уже тогда Маринов обучал в городе будущих минеров-партизан. И все-таки в грозовую осень сорок первого он не ожидал увидеть такую самоотверженность, такой порыв. Потому, наверное, что накал самоотверженного труда достиг тогда невиданного градуса.

Первым подвигом минно-заградительной операции «Харьков» стал подвиг харьковских рабочих. Несмотря на пред-эвакуационную лихорадку, тяжелые вести с фронта, непрестанные воздушные тревоги, вопреки всем осложнениям и трудностям, рабочий Харьков с честью выполнял задание Государственного комитета обороны.

С особым огоньком работала молодежь — девчата, мальчишки допризывного возраста. На одном только заводе Коминтерна, встав на боевую вахту, две тысячи молодых героев труда втрое и вчетверо перекрыли норму. Не отставали от молодежи и убеленные сединами старики ветераны, помнившие знаменитую харьковскую маевку 1900 года, ту самую маевку, о которой Ильич тепло отзывался в брошюре «Майские дни в Харькове». Многие из ровесников Климыча оставались ночевать на своем заводе, несли дежурство в отрядах и дружинах противовоздушной обороны и, думая о будущих боях за город, всерьез вспоминали харьковские баррикады пятого года.

У самого Климыча были особые планы...

Попрощавшись со всеми в КБ, полковник говорит Климычу:

— Отец! Можно вас на минутку? Не проводите к проходной?

Коля Гришин, перехватив взгляд полковника, отстает на несколько шагов в заводском дворе.

Обходя глубокую воронку от авиабомбы, полковник спрашивает:

— Подумали, Климыч, решились?

— Решился, сынок, — отвечает Климыч, окидывая взглядом двор и угловатые контуры родного завода. — Остаюсь. Если утвердят в горкоме.

— Уже утвердили, — тихо сообщает полковник. — Вы-старый минер, Климыч, а именно минеров и не хватает у нас здесь.

— Утвердили? — с довольной улыбкой переспрашивает Климыч. — Значит, снова пригодился я, старый хрен? Значит, остаюсь. Так тому и быть!

Цитадель готовится к бою

Полковник с чувством жмет руку Климычу — большую, жесткую, как рабочая рукавица, ладонь, почти не гнущиеся, раздутые в суставах пальцы.

— В обком! — коротко бросает водителю полковник.

Утро что надо — солнечное, теплое. Полковника очень интересует погода: хорошо бы успеть закончить все земляные работы до распутицы, до заморозков. Фактор погоды может повлиять на всю операцию, серьезно сократить ее масштабы. Потому-то и радует полковника хорошая погода.

А вид городских улиц, живых, кипучих, заполненных войсками и городским людом, не радует, наводит на горькие, грустные мысли. Над городом навис дамоклов меч. Впрочем, во времена Дионисия-старшего, сиракузского тирана, приказавшего злой потехи ради повесить над своим любимцем дамоклов меч, прикрепленный к конскому волосу, никто не слышал о минах, о толе и динамите и тем более о ТОС!..

ТОС — это невидимый дамоклов меч особой секретности.

Полковник гонит от себя мрачные мысли. Уж кто-кто, а он отлично понимает всю железную необходимость задуманной Генштабом операции.

Однако надо поразмыслить, посоветоваться с генералом Олевским, с партийными руководителями республики, области, города, как лучше выполнить наказ командующего, наказ Климыча, общее требование маршала и солдата.

В обком и горком полковник Маринов заглядывает теперь почти каждый день. Здесь — мозговой центр, средоточие воли рабочего Харькова, колхозной Харьковщины, Операция «Харьков» немыслима без самой деятельной, творчески активной помощи секретаря Харьковского обкома, секретарей горкома.

Мины — далеко не единственная забота партийных вожаков, Харьков дает фронту танки и бронепоезда, самолеты и пулеметы. Каждые сутки рабочий класс Харькова шлет фронту до полутысячи реактивных снарядов для «катюш», четверть миллиона авиабомб, семь тысяч артиллерийских снарядов.

Все для фронта!.. Даже ликеро-водочный завод и тот вместо знаменитой горилки и запеканки переключился целиком на производство бутылок с горючей смесью номер один и номер три, самовоспламеняющейся жидкостью КС. В руках смелого бойца эти бутылки — грозное оружие против танка.

Харьковская цитадель вооружала фронт, кормила его и сама готовилась к бою.

Прекрасно зная Харьков, партийные вожаки вносят значительные поправки, ценные дополнения в план минно-заградительной операции. Они отмечают на карте спецминирования самые уязвимые места автомобильных дорог и железнодорожных линий, советуются со специалистами — дорожниками и путейцами, связывают полковника со всеми нужными и знающими людьми. Они же подсказывают полковнику, как вывести из строя важнейшие предприятия военного значения, не уничтожая их. У каждого болит при этом сердце — ведь это они, коммунисты, обгоняя время, сбиваясь с ног, руководили стройками, утверждали проекты, возглавляли приемочные комиссии, отмечали как великий праздник выпуск первого трактора, ввод в действие первого синхрофазотрона...

Полковник за несколько дней крепко срабатывается с руководителями города-бойца, города-солдата. На войне все сроки предельно сжаты. Он встречает хозяев города не только в обкомовских и горкомовских кабинетах, ставших боевыми штабами, но и на заводах во время бомбежек, видит, как рабочие, воодушевленные примером руководителей, продолжают работу в цехах и под бомбами «юнкерсов». Он сталкивается с ними и за городом, на окопах, где трудятся домашние хозяйки, ставшие землекопами, где роют противотанковые рвы и эскарпы безусые комсомольцы-добровольцы — хлопцы и дивчины харьковских школ.

И, пожалуй, впервые с такой силой сознает полковник Маринов, чья жизнь и работа была прежде сурово ограничена кругом армейских забот, что кроется за словами «руководящая роль партии». Теперь он ясно понимает, что без партии, членом которой он является еще с гражданской войны, он не добьется успеха в операции «Харьков», не дождется большой победы на войне, которая еще только разгорается.

На самом полковнике Маринове лежит огромная ответственность. И он это отлично понимает.

— Помни, полковник! — строго сказал ему маршал, командующий фронтом. -За безопасность наших войск при минировании ты головой отвечаешь.

— Учтите, товарищ полковник, — говорят ему в обкоме, горкоме, в ЦК КЩО)У, — за безопасность населения вы отвечаете целиком и полностью.

То же примерно говорит ему и начальник Особого отдела.

Слова разные, а смысл один. А ведь даже на маневрах, даже при использовании холостого, а не боевого оружия происходят несчастные случаи.

— Несчастных случаев быть не должно, — жестко инструктирует полковник Маринов своих подчиненных, своих москвичей-«академиков», своих «орлов» — учеников из орловской минно-подрывной школы. — Минер ошибается только один раз.

К этой известной каждому минеру поговорке он не добавляет, что ошибка любого подрывника в Харькове может погубить лично его — полковника Маринова. Разве это главное!

Когда командующий утверждал план операции «Харьков», начальник штаба фронта спросил маршала:

— Товарищ маршал! Хорошо ли вы знаете полковника Маринова? Вы уверены, что ему можно доверить такую опасную, такую масштабную, такую ответственную операцию?

Маршал ответил с непоколебимой твердостью; — Маринова знаю и доверяю ему.

— Кто такой полковник Маринов?

Этот вопрос интересует и начальника Особого отдела штаба Юго-Западного фронта.

На столе начальника лежат пока копии плана операции «Харьков», заявки, инструкции, карты полковника Маринова, рапорт лейтенанта Черняховского об оставлении им КПП во время прорыва танковой колонны противника. Подполковника Ясенева он аттестует с наилучшей стороны, этот храбрый, проверенный в деле лейтенант. Колонне Ясенева пришлось сделать гигантский круг, прежде чем попасть в Харьков. Пробирались по забитым войсками и беженцами грейдерным дорогам, развороченным бомбами. Потеряли только один грузовик с динамитом — грузовик политрука Бакрадзе...

И еще документы... Оказавшись без ТОС, полковник Маринов срочно радирует в Москву. По его шифрованной заявке, командование высылает ему в Харьков девять машин с ТОС. Колонной командует лейтенант Василий Ефимович Хомнюк, заместитель подполковника Ясенева.

Дорога Хомнюка оказывается еще более трудной, чем у Ясенева: в Орле он едва не попадает под бомбежку, а уйдя от бомб «люфтваффе», тоже сталкивается с танками — танками Гудериана. Хомнюк не теряется, едет кружным путем, через Ефремов, Елец, Воронеж, Купянск. Вот это кружочек!.. Тоже досталось лейтенанту!.. В Купянске выясняется: все дороги непроходимы, сплошная пробка. Начинается бомбежка — «юнкерсы» и «мессеры» пикируют на скопления машин и войск на шоссе.

Хомнюк и тут не теряет голову. Кругом все горит, а он под бомбами, под огнем пулеметов, перебирается со своей неразлучной ТОС в пару товарных вагонов. И уже на следующий день рапортует полковнику Маринову:

— ТОС доставлена в полном порядке. Команда потерь не имеет и готова к выполнению задания.

Таковы люди полковника Маринова.

А каков сам полковник? Кто он такой, полковник Маринов?

И вот на стол начальника Особого отдела ложится «личное дело» командира РККА полковника Маринова. Его доставил из Москвы, в один день слетав в столицу, туда и обратно, все тот же надежный лейтенант Черняховский.

Не на все вопросы отвечает «личное дело», но многое может оно рассказать о человеке. Важно уметь читать между строк.

Сын крестьянина-батрака девятнадцатилетний Илья Маринов, ровесник века, надел буденовку в 1919 году. Пошел воевать за волю, завоеванную в огне Октября, за землю, отнятую Советской властью у помещика и переданную его родителям-беднякам. Как в песне поется: «За землю, за волю, за лучшую долю...»

В годы гражданской войны бил рядовой сапер Маринов генерала Деникина, брал Перекоп, гнал черного барона Врангеля до самого синего моря, освобождал Кавказ. С оружием в руках пришлось ему действовать тогда в тылу у белых и интервентов, а это, как известно, самая лучшая проверка бойца. Только самая крепкая сталь выдерживает закалку в горниле партизанской войны.

Кончилась, отгремела гражданская. Потом — училище военно-железнодорожных техников, Военно-транспортная академия...

И снова — в бой, хотя на этот раз не звучал призывно боевой горн. 1936 год. Выпускник академии Илья Григорьевич Маринов и еще полтысячи добровольцев были направлены на помощь испанским республиканцам. Впервые в жизни скрывает он тогда правду от командования и врачей — правду о больном с юности сердце...

В старинной Валенсии уличные певцы распевали баллады о героях республики. Дети Мадрида, играя в войну на прокаленных улицах столицы, отказывались быть «мятежниками». Всюду алела пятиконечная звезда, над смуглыми лбами качались кисточки высоких пилоток, и гремел лозунг: «Но пасаран!»

Шла генеральная репетиция второй мировой войны.

И в этой репетиции был Илья Маринов не статистом. Играл он в ней незаметную, но важную роль.

Рудольф Вольера — так, по документам, значился сын орловского крестьянина-батрака — возглавил диверсионно-партизанский отряд. Еще его звали «Зеро». В отряд Зеро влились изумительные люди, убежденные интернационалисты, лучшие бойцы Интербригады: немцы-тельмановцы, австрийцы-шюцбундовцы — участники уличных боев в Вене, пылкий американец Алекс, словен Иван Большой (Хуан Гранде), чех-богатырь Ян Тихий. Когда ранили товарища, компаньероса, во время взрыва железнодорожного моста севернее Кордовы, Ян нес его на руках, как ребенка, а кругом осиным роем визжали пули мятежников... Никогда не забудет Рудольф Вольера и двух словаков — Стефана (по прозвищу Швейк) и Андрея (его звали Чапаем), веселых и отважных сынов Италии Альдо и Эмилио, рыцарственного поляка Владека — он сложил свою голову, голову Дон-Кихота из Речи Посполитой, под Эстремадурой. Как самых лучших друзей полюбил Рудольф Вольера испанцев: юных братьев Антонио и Пако Веутраго, Висенте и Рубио... Испания для Маринова — это капитан Франциско Гуйон, герой-коммунист Мануэль Бельда, мадридец Луис Кастильо...

Многому научился у этой «интернациональной гвардии» Рудольф Вольера — Зеро, И многому сам научил этих рыцарей без страха и упрека. Там, где «бежит, шумит» Гвадалквивир, в тылу у фалангистов и их союзников — немецких фашистов из легиона «Кондор» и чернорубашечников Муссолини, — скреплялось кровью боевое содружество, братство по оружию лучших сынов многих и многих народов.

Темной ночью под Кордовой неуловимый Рудольф Вольера и его интернациональный отряд пустил под откос пассажирский поезд со штабом авиасоединения, итальянских фашистов, В последующие дни и ночи свободнее вздохнули дети и матери Мадрида. Все франкистские газеты три дня подряд печатали траурные объявления, некрологи и фотографии улыбающихся мертвецов — офицеров дуче. Об этой лихой операции поместили сообщение лондонская «Тайме» и десятки европейских газет. О ней писал в газете «Известия» Илья Эренбург, и никто тогда не знал, кто такой этот Рудольф Вольера, этот Зеро, за голову которого сам каудильо и генералиссимус Франциско Франко готов был дать мешок золота.

Отряд Зеро вырос в батальон, обзавелся собственным кавалерийским эскадроном. Лихие налеты совершал отряд под Мадридом, под Сарагосой, северо-западнее Уэски. Целый год, бурный и огненный год, гремела в Испании слава неуловимого Зеро. И только Пассионария, только генерал Вальтер да еще горстка вождей и военачальников республики -знали, что Зеро — это Рудольф Вольера, а Рудольф Вольера — это бывший красноармеец-подрывник Илья Маринов,

Крепко полюбил Зеро Испанию, часто повторял про себя и вслух звучные, маршево-чеканные, певучие светловские стихи:

Я хату покинул,

Пошел воевать,

Чтоб землю в Гренаде

Крестьянам отдать.

Прощайте, родные!

Прощайте, семья!

«Гренада, Гренада,

Гренада моя!»

Эстремадура и Уэска. Верные друзья из интернациональной бригады и богатыри-земляки, рыцари России: Кочегаров, Прокопюк, Мамсуров... Тридцать шесть лет за плечами и — звучный язык, который так трудно вначале давался, терпкий вкус хереса, по-испански, струей льющийся в рот из кувшина, ненависть, жгучая ненависть к «штукасам» в голубом безоблачном небе. Песни о русских березах в краю оливковых рощ. Незабываемые чернильно-черные испанские ночи — ночи первых осторожных выходов на железную дорогу, когда звон цикад казался полицейским свистком. Голоса охранников-марокканцев вдали, у караулки под насыпью, и толовые шашки, как куски желтого мыла, в руках...

Там, в знойном краю темно-зеленых олив, полюбил Зеро русоволосую северянку. Не из Пиренеев, нет — из Архангельской области. И стала Анна Корниловна, переводчица с испанского, тоже доброволец из России, подругой жизни Зеро, Рудольфа Вольеры, Ильи Григорьевича Маринова...

Навеки спаяли Зеро и Анну последние дни агонии республиканской Испании, трудные месяцы возвращения из Испании через страны Западной Европы, возвращения на Родину, куда они привезли немеркнущую память о любви, расцветшей в испанское лихолетье. По привычке и дома, в России, продолжали они говорить друг с другом — по-испански. И тут была не только привычка, а и клятва верности Испании, друзьям по интербригаде... Ведь кончилась только генеральная репетиция, закончился пролог, — главная же драма, самая великая и героическая трагедия была еще впереди...

Начальник Особого отдела закрывает пухлую папку «личного дела» полковника Маринова, задумывается не надолго. Потом нажимает звонок, вызывает помощника.

— Полковник Маринов, — сухо говорит он ему, — прислан сюда Генштабом для выполнения крайне важного задания по проведению минно-заградительной операции в районе Харькова. Наш долг сделать так, чтобы операция была проведена в полной тайне, чтобы о ней не прослышали в абвере и СД. Особой заботой следует окружить «академиков» и «орлов» — вы знаете, о ком я говорю. И за секретность пяти саперных батальонов, которые выделены Маринову, также отвечаем мы с вами. Честью чекистов!..

Недреманное око абвера

Как-то само собой получается, что полковник Маринов и подполковник переходят на «ты». Знают они друг друга давно-встречались еще на полигоне, но всегда, соблюдая должную армейскую корректность, говорили друг другу «вы», да еще «товарищ», да еще «полковник» или «подполковник», но ничто так не сближает людей, как одно общее фронтовое боевое дело,

— Как идет у тебя работа на объекте номер один? — спрашивает полковник.

— Спасибо, Илья Григорьевич! — отвечает подполковник Ясенев, — У меня все в порядке — делаю ювелирную, филигранную работу, вскрываю бетонный пол. Работа вроде реставраторской в Третьяковской галерее. А у тебя как?..

Полковник доволен. Он не любит солдафонства, страдает оттого, что подчиненные считают его чересчур строгим и суховатым командиром. Нет, он отнюдь не за панибратство, но и каблуками щелкать, где не надо, не станет.

А Ясенева он любит и ценит, Ясенев для него — это ТОС, хотя он, конечно, прекрасно понимает, что за Ясеневым стоит большая группа крупных ученых — радиотехников, теоретиков и практиков, изобретателей и рационализаторов... Ясенев давно обещает рассказать ему историю чудо-мины и уверяет, что даже в мировой детективной литературе нет увлекательней истории... Для Ясенева, конечно, нет, ведь ТОС -главное дело его жизни!..

Боевые побратимы нередко сближаются быстрее и вернее, чем братья в одной семье. Никогда не забудет полковник Маринов встречу с Ясеневым в пригороде Харькова, ведь так переволновался он за него, за ТОС, за отряд «академиков» и «орлов».

Встретились в Особом отделе.

— Товарищ полковник, — улыбаясь взволнованной улыбкой, говорит Ясенев, — разрешите доложить,.,

Маринов бросается к нему, забыв о всегдашнем своем хладнокровии и сдержанности, обнимает по-братски, крепко жмет ему руку.

— Спасибо, Ясенев! Как я тебя ждал!.. Спасибо тебе, Владимир Петрович!..

Вот тогда и сказал он товарищу «ты». С той поры и началась настоящая, неразливная дружба.

Ночь над Харьковом. Темные кубистские громады зданий на площади Дзержинского. Кругом — ни огонька. Только синий свет в маскировочных прорезях фар да мертвенно-белый свет прожекторов над черным силуэтом города. Того и жди объявят тревогу. Но в ветровом стекле мариновской «эмки» белеет пропуск — Маринову и тревога не тревога. Работа не должна останавливаться ни на минуту. И пусть эти проклятые «люфтваффе» пропадут пропадом!..

— Куда ты меня везешь? — спрашивает подполковник Ясенев.

— На объект номер два, — отвечает полковник. И добавляет;- Запомни! Твоему объекту номер один в доме номер семнадцать по улице Дзержинского я дал код «Тося». Объект номер два — код «Вера».

Водитель останавливает «эмку» у въезда на огромный высоченный виадук, словно навеки сработанный из железобетона.

Кругом ни души. Убедившись в этом, полковник тихо говорит:

— За мной!

Маринов, Ясенев и Коля Гришин спускаются по лестнице к береговому устою виадука.

— Эх, жалко эту махину! — вздыхает Ясенев. — Не рабами Рима она сделана!

Маринов молчит.

— Кто идет? — доносится юношеский голос из темноты. Это часовой,

— Орел! — говорит полковник.

В голосе — тоска. Орел. А за ним, видно, и Харьков. Но когда же кончится такая война?!

Полковник подходит к железобетонному доту у берегового устоя, почти шепотом говорит Ясеневу:

— Объект номер два. Код: «Вера». Две твоих чудо-мины. Согласен? Одну здесь, другую в промежуточном устое, третью...

— Работы еще не начали? — так же тихо спрашивает Ясенев.

Он окидывает взглядом темную махину виадука, закрывающую полнеба. Да, объект подходящий для ТОС! Но сколько труда вложили в эту громадину строители Харькова! Сколько премий и наград, не говоря уж о трудовой зарплате, получили! Небось, когда открывали, играл духовой оркестр, сновали фото- и кинорепортеры. А он, Ясенев, тогда уже учился взрывать, взрывать, взрывать...

— Как же не начали? — усмехается в темноте Маринов. — В том-то и дело, что работа в разгаре, а ее не видать! Сначала для блезира, для отвода глаз, мы построили вот этот дот, а теперь... заходи, друг любезный, как любил говорить наш политрук Бакрадзе.

Он откидывает плащ-палатку, прикрывающую вход в дот, входит первым.

В доте горит фонарь «летучая мышь».

— Здравствуйте, товарищи! — негромко говорит полковник.

Посреди дота — глубокий минный колодец. Знакомый лейтенант из «орлов», устроивший перекур в доте, с улыбкой козыряет полковнику:

— Здравия желаем, товарищ полковник! Спецвзвод...

— Вольно, вольно! — прерывает его полковник. — Не кричите так. Много вырыли?

Лейтенант-минер здоровается глазами, легким кивком с Ясеневым и Колей Гришиным, докладывает:

— К четырем метрам уже подходим. Вода уже. Трудно там. Тут мы все щели заткнули, чтобы света снаружи кто не увидел, а в колодце совсем дышать нечем.

— Ну и что же? — озабоченно осведомляется полковник.

— Вспоминаем графа Монте-Кристо, как он из крепости этой самой, Шато... Шато... подкоп делал и дальше копаем.

— «Шато, шато»! — усмехается подполковник Ясенев. — Куда землю деваете? Это ведь для графа Монте-Кристо тоже было большой проблемой,

Маринов и Ясенев заглядывают в глубокий колодец, на дне которого орудуют лопатами два минера.

— Землю мы ссыпаем в мешки, — отвечает почитатель Дюма, — а мешки вокруг дота складываем, как бы для укрепления. Взрывчатку привозим втихаря в патронных ящиках.

— То-то! — говорит с улыбкой Маринов. — Увидит что чужой глаз, все насмарку пойдет, вся наша работа.

— А буры скоро будут? — спрашивает минер.

— Завтра буры вам пришлем, — сообщает Маринов. — Так что прошу завтра же и закончить. У нас объектов еще пропасть.

Он многозначительно смотрит на Ясенева.

— Как только закончат «орлы», присылай «академиков».И тоже, чтобы всю ТОС привезли не в черных дюралевых ящиках, а в патронных. И поменьше, пожалуйста, .возни и хождения вокруг! Чтобы все втихаря, тихой сапой...

Ясенев кивает.

— Понятно, будет сделано. Значит, одну здесь...

— Другую — я уже сказал где, — перебивает его Маринов. — Поехали дальше. Времени у нас в обрез.

Выходя из дота, он прислушивается.

— Слышишь? Уже и на юге гремит! Ясенев прислушивается тоже.

— Вот жмет, гад! Говорят, наши ведут тяжелые оборонительные бои в Донбассе. Вон куда забрался Гитлер!

— Надеюсь, там наши каждую шахту заминируют, — говорит, быстро направляясь к «эмке», полковник Маринов.

Стригут небо ножницы прожекторов. Спит беспокойным сном огромный город. Блестящим поплавком ныряет в волнах быстрых туч косой полумесяц. Проносится по виадуку какой-то грузовик, в стороне станционных путей сигналит маневровая «кукушка».

— На почтамт! — командует, садясь в «эмку», полковник.

На городском почтамте командиров операции «Харьков» ждет сюрприз. Когда они подъезжают к затемненному зданию харьковского почтамта, из его зашторенных окон слышатся весьма явственно разухабистые переборы тальянки, женский смех и нестройное пение:

Расцветали яблони и груши,

Поплыли туманы над рекой...

Маринов и Ясенев переглядываются в недоумении.

— Это что еще за яблони и груши? — с угрозой ворчит полковник, вылезая из машины. — Что за чертовщина?

А гармонист в здании почтамта, оборвав песню, начинает плясовую. Слышен недружный топот.

— Гопак? — удивляется Ясенев, — Гопак на минах?

Командиры быстро входят в центральную дверь, почти вбегают в зал, Маринов впереди, Ясенев за ним. Последним входит Коля Гришин. Все жмурятся, войдя из мрака в ярко освещенный электрическим светом зал.

Веселье в полном разгаре — вокруг столиков с чернильницами и бланками телеграмм и почтовых переводов солдатики наяривают казачка с разрумянившимися дежурными телеграфистками и почтовыми служащими. На столиках — бутылки в ящиках.

Первым заметил начальство гармонист. Он тут же прекращает свою музыку, кладет гармонь на столик, вытягивается по команде «смирно».

К Маринову подбегает немолодой комбат с медалью «За боевые заслуги», на ходу подтягивая поясной ремень и поправляя гимнастерку. Нельзя сказать, что вид у него очень испуганный.

— Что у вас, капитан, тут за песни и пляски? Вы командир саперного батальона или руководитель ансамбля?.. -грозно вопрошает полковник.

— Разрешите доложить, — козыряя, говорит скороговоркой комбат, — тут мои бойцы с дивчинами...

— Вижу, что с дивчинами! — повышает голос полковник, — Вы что, с ума сошли? Танцы-манцы развели, пьянку затеяли?! Когда каждая минута дорога?!

— Тише, пожалуйста! — просит комбат жалобным голосом, тревожно оглядываясь на сгрудившихся поодаль плясунов. — Под все это веселье мои бойцы внизу минируют... то есть, простите, втыкают «колья» в подвале!.. Чтобы даже телеграфисточкам было невдомек... Одна смена тут танцует, другая в подвале работает…

По лицу полковника, секунду назад такому гневному и возмущенному, медленно расползается улыбка. Ободренный комбат шепчет:

— А в бутылках горючая смесь!.. Взрывчатку и горючку втащили сюда под видом пива и закуски...

Маринов, широко улыбаясь, оглядывается на Ясенева: «Лихо придумали, черти! Молодцы. Пляски на минах, а?»

Полковник делает несколько шагов вперед, подносит руку к козырьку фуражки с черным околышем инженерных войск.

— Здравствуйте, товарищи! — громко, как перед строем, приветствует он бойцов и девушек. — Ну, чего застеснялись? А ну, гармонист, вдарь камаринского!..

Гармонист схватил гармонь, рванул мехи, забегали по планкам быстрые пальцы, Полковник идет к дверям,

— Вижу, здесь у вас все в порядке, — с улыбкой говорит он комбату. — Как на других объектах вашего батальона? Первый приз вам за художественную самодеятельность!

На вокзале идет проверка документов. Зал ожидания забит беженцами и красноармейцами. Много раненых с несвежими повязками. В ресторан тянется длинная очередь. Неумолчный гул голосов, густое облако табачного дыма.

Парный красноармейский патруль подходит к очередной скамейке в углу зала под плакатом с лозунгом: «СМЕРТЬ НЕМЕЦКИМ ЗАХВАТЧИКАМ!» На скамейке четверо мужчин-трое в гражданском, один в красноармейской форме, с перевязанной ногой и костылями — играют в карты.

— Опять проверка! — ворчит тот, что в красноармейской форме, с треугольниками сержанта в петлицах застиранной почти добела гимнастерки.

Он белобрыс, не старше тридцати лет. На правой щеке краснеет косой шрам. Щеки покрыты золотистой щетиной.

— Шпионов все ловят! — хмыкнув иронически, бормочет один из цивильных, шаря за пазухой.

Все четверо молча протягивают свои мятые документы.

Возвращая раненому сержанту красноармейскую книжку, патрульный уважительно берет под козырек.

Самый старший из цивильных, с висячими черными усами, тихо, настырно напевает:

Если завтра война, если враг нападет,

Если темная сила нагрянет,

Как один человек, весь советский народ

За свободную Родину встанет

Патрульный читает документы, отдает обратно.

Другой цивильный — громада парень с маленькими голубыми глазами — напевает песню другую, тасуя замусоленную колоду атласных карт:

...и врагу никогда

Не гулять по республикам нашим!

Патрульный проверяет сотни людей, изо дня в день, из ночи в ночь. Осовелыми глазами смотрит он, студент-недоучка, на четырех картежников. Тут хоть бумаги с печатями круглыми, на машинке все напечатано, отметки коменданта имеются... А сколько попадается полуграмотных бумаженций, нацарапанных чернильным карандашом каким-нибудь полковым писарем с трехклассным образованием, черт знает какой части!.. Каждому понятно — на фронте такое творится, что никакого настоящего порядка в канцелярском деле, в оформлении документов и быть не может. А это значит: гляди в оба, не то проскользнет враг — шпион, диверсант, не говоря уже о дезертире. А эти документы в полном порядке. Правда, с датами что-то не так — давно бы пора этим цивильным быть в Воронеже...

— Из Днепропетровска? — спрашивает патрульный, напуская на себя строгость, — С какого завода?

— Не видишь, что ли? — бурчит здоровяк с бычьей шеей.

— Почему не следуете в Воронеж, а здесь вторую неделю торчите? — придирчиво спрашивает патрульный.

— Сами бы рады, — усмехается верзила, — да билетов какие сутки нет! Не знаешь, что ли? С луны свалился? Вот ты, начальник, и выдай нам билеты.

Он прячет за пазуху паспорт и командировочное удостоверение, смотрит в карты:

— Себе не вам — плохо не сдам! Патрульный молча уходит к другой скамейке.

Гудят голоса, плачут дети беженцев, раздаются воинские команды:

— Вторая рота! На посадку!..

— Дай в темную, — говорит белобрысый, проводив взглядом патрульного.

— Семнадцать, казна! — объявляет верзила.

— Плакали твои денежки, — ухмыляется белобрысый. Оглядевшись, тихо добавляет:

— Абверштелле при штабе фон Рейхенау особенно интересуется минами. Это очень и очень любопытно, что начали делать корпуса для мин! Но где, что будут минировать? Абверштелле штаба армии надо знать все об этих минах. Все. Каждая мина — это пушечный выстрел прямой наводкой в наших солдат. В Киеве немало наших погибло на этих проклятых минах. Надо поставить на ноги всех наших людей в городе, всю агентуру, всех, кому дорога самостийная Украина.

— Маловато у нас людишек, — качает головой верзила, снова тасуя колоду. — Это не Западная Украина. «Хайль Гитлер и Бандера!» тут не закричишь. А закричишь, живо в эн-ка-ве-де угодишь.

— Чем трудней, тем почетнее. Абвер обещал каждому из нас по кресту за выполнение задания в Харькове...

— За Львов в батальоне «Нахтигалль» тоже обещали, За Киев этот абвер тоже обещал... Обещают златые горы и реки полные вина...

— Молчать, Мыкола! — обрывает его белобрысый. — Поменьше хами кацапам, не перебарщивай. И я тебя предупреждал — избегай западноукраинских словечек! Так вот... Мины- это вроде игры в карты. Мы с вами стоим за спиной большевичков и должны видеть все их мины-козыри. Ясно? Скажите всем нашим агентам — за каждую обезвреженную мину вермахт будет щедро платить. Пусть засекают всех офицеров и солдат с черными петлицами инженерных войск. Пусть следят за каждым их шагом. Нужна по возможности более полная карта минирования. Ты, Мыкола, подключись к городской телефонной связи поближе к штабу фронта, к обкому... А сейчас — на связь! Жду вас здесь к комендантскому часу. Мыкола, погоди минутку!..

Двое из группы харьковского резидента абвера молча растворяются в вокзальной толпе.

— Нужны ночные пропуска, Мыкола, — говорит белобрысый помощнику. — Ночью пойдем охотиться на одиночек... Тем двум типчикам я не очень доверяю — пойдем вдвоем. Ясно? Иди и не зарывайся. Слава Украине!..

Долгим взглядом провожает Мыколу Конрад Матцке.

»Календарь 1917 года»

Всю ночь возит полковник Маринов Ясенева по погруженному во мрак Харькову, показывает ему объекты спецминирования.

Время от времени полковник заглядывает в карту. Все объекты он помнит наизусть, но по карте легче сориентироваться, какой объект ближе к тому месту, где находится «эмка» полковника,

«Эмка» останавливается около большого четырехэтажного дома.

— Объект номер пять, — говорят Маринов, — Здание штаба военного округа. Две чудо-мины. Код «Оля». Здесь начнешь завтра. Посмотрим?

— Обязательно! — говорит Ясенев,

Это здание хорошо знакомо полковнику. Не раз бывал он здесь в инженерном управлении, обедал в столовой...

Вряд ли думает часовой, пропуская полковника и подполковника из Генштаба, что эти двое собираются... взорвать этот дом — здание штаба Харьковского военного округа!

Комендант проводит гостей из Москвы в подвал, переоборудованный под бомбоубежище. И комендант не знает, зачем пожаловали эти инженеры, что им нужно в подвале.

Возвращаясь к машине, полковник спрашивает;

— Отделения саперов хватит?

— Хватит, — отвечает Ясенев. — Ведь еще столько других объектов.

Следующий объект — площадь Дзержинского, центральная площадь города. Давно ли — всего каких-нибудь пять месяцев назад — здесь развевались алые флаги, пестрели транспаранты и плакаты над веселыми колоннами майских демонстрантов, играли духовые оркестры, горела на солнце медь труб, ухали барабаны. Сколько раз любовался Маринов этой огромной площадью, этими громадными зданиями, почти небоскребами, построенными харьковскими строителями как раз в те годы, когда он жил и работал в этом городе.

И вот полковник, подавив невеселый вздох, говорит:

— Две чудо-мины. На случай парада у гитлеровцев. Пусть услышат они и наш салют! Работа здесь идет днем под видом ремонта площади после бомбежек. Мины заложишь в воронки от немецких авиабомб.

— Остроумно! — замечает подполковник Ясенев. — Но две мины маловато. Парад так парад. Четыре мины, а? Одну под трибуну — она, видно, там будет. Три под проезжей частью площади.

— Ладно! — соглашается полковник. — Спасибо лейтенанту Хомнюку — в ТОС у нас нет недостатка. Будем считать площадь объектом номер шесть. Код «Паша».

— Куда теперь? — спрашивает Ясенев.

— Впереди еще много объектов: железнодорожный мост, нефтебаза, вокзал, депо. Одних заводов сколько!

Всю ночь колесит «эмка» по городу, и всюду, где она останавливается, Ясенев делает пометки в блокноте: «Объект номер пятнадцать... Объект номер шестнадцать...»

Под утро полковник привозит Ясенева на главный харьковский аэродром. Садятся ночные истребители. Вспыхивают и гаснут посадочные огни, взлетают сигнальные ракеты. Видно, что совсем недавно побывали здесь немцы — дымит, догорает один из ангаров.

— Объект сорок один, — говорит полковник. — Код «Аня».Двадцать пять мин замедленного действия, пятьдесят нажимного. Тут нужна карта, точная карта минирования. Основные точки — взлетно-посадочная полоса, якорные стоянки, ангары, склады, мастерские, вышка — нет, вышку управления полетами мы взорвем перед отходом, Еще — казармы летного состава, батальона аэродромного обслуживания. В общем, продумай все досконально. Каждая мина может заменить нам боевой вылет бомбардировщика без риска потерять этот бомбардировщик со всем экипажем.

К полковнику подбегает капитан, берет под козырек,

— Товарищ полковник!..

— Как успехи, капитан? — прерывает его Маринов.

— Сегодня вбил «колья» в третьем и четвертом ангарах, под столовой летчиков, на ВПП, под фундаментом прогревателя масла. Нашел пятнадцать «орехов». Продолжаю вбивать «колья» на якорных стоянках. Не хватает «муки первого сорта». Считаю необходимым заявить: утром нашел около замини... то есть, простите, над вбитыми «кольями» подозрительные метки — где колышек, где камень...

— Не фантазируете, товарищ капитан? — недоверчиво спрашивает подполковник Ясенев.

— Никак нет, товарищ подполковник, — обидчиво отвечает капитан, краснея и хлопая белесыми ресницами. — У меня глаз — ватерпас.

— Вот что! — вдруг говорит полковник Маринов. — Все мы прошляпили и ты прошляпил, глаз-ватерпас! Какого цвета у тебя околыш?

— Черного, товарищ полковник, — недоуменно отвечает, помедлив, капитан.

— А петлицы?

— Тоже черного.

— А что это значит?

— Инженерные войска, саперы, товарищ полковник...

— То-то и оно! Наши люди афишируют себя, занимаясь секретнейшей работой! Немедленно сменить околыши и петлицы! Свяжитесь срочно с военторгом — я попрошу в штабе фронта дать сответствующее распоряжение. Берите общевойсковые околыши и петлицы, а не хватит — любого другого цвета, это даже лучше.

Ясеневу все эти хитроумные затеи явно кажутся излишними. Пряча улыбку, он спрашивает полковника:

— А что с черными кантами делать, товарищ полковник? На командирском обмундировании?

— Кантами? Ах, да! Канты придется оставить. Новой формы нам никто сейчас не даст. В первую очередь, капитан, надо усилить охрану объекта, попробуйте достать служебных собак. Ройте побольше ложных скважин с «орехами», натыкайте всюду колышки, разбросайте камни. А сейчас покажите нам вашу работу.

Возвращаясь в город с аэродрома, Ясенев скептически заявляет:

— Померещилось, видно, капитану. Сейчас многим шпионы за каждым углом чудятся. Колышки, камушки — мистика какая-то...

— Нет, брат, — серьезно возражает полковник. — Не от мира ты сего, Владимир Петрович. Бой за Харьков, считай, уже начался, но пока ведут его бойцы-невидимки, тайный фронт воюет вовсю. Этот капитан не первый из моих командиров докладывает о происках вражеских лазутчиков. И начальник Особого отдела говорил мне, что его люди задержали несколько подозрительных субъектов.

— Неужели? — скептически спрашивает Ясенев. — А что за чепуху этот капитан нес насчет каких-то кольев, орехов, муки первого сорта?

— И это не чепуха, брат, а переговорный код, выработанный нами в инженерном управлении в основном для телефонных переговоров. Не исключено, что нас может подслушать враг. На, возьми копию, зазубри. — Полковник передает Ясеневу листок бумаги. — «Кол» — это мина замедленного действия, «орех» — мина-сюрприз, «поле» — аэродром, твоя чудо-мина — «колючка»...

— «Мука первого сорта», — читает Ясенев, — тол, «мука второго сорта» — аммонит, «мука третьего сорта» — динамит. «Лес» — железная дорога, «тропинка» — автодорога с твердым покрытием... Придется и впрямь зазубрить, хоть все это мне кажется перестраховкой.

Полковник Маринов становится еще более серьезным.

— Владимир Петрович! Вы еще не поняли, что Харьков в планах абвера и СД не только шестой армии, но и всей группы армий «Зюйд» — «Юг» — это объект номер один! А в Киеве мы им так насолили своими минами, что мин в Харькове, простите за слабое сравнение, они как огня боятся. Об этом меня самым серьезным образом предупреждали в Особом отделе. Наша военная контрразведка делает все, чтобы обеспечить секретность операции, но мы ничего не добьемся, если сами не будем помнить о бдительности. Это слово у нас до войны, знаю, употреблялось, где нужно и не нужно. Затаскали мы это слово — бдительность. Раздували и шпиономанию. Скажите, Владимир Петрович, вы слышали старую сказку о шутнике-пастухе, который, чтобы поразвлечься, все время кричал: «Волки!»

— Не припомню что-то... — отвечает Ясенев, пораженный тем, что полковник Маринов, человек в общем-то довольно молчаливый, так вдруг разговорился.

— Так вот, поселяне да поселянки, как говорится, устали бегать на выручку, услышав зов пастуха, и вовсе не побежали на пастбище спасать своих овец, когда наш шутник снова закричал: «Волки!» А волки были, были волки! В результате слопали волки и овец и пастуха. Старая мудрая сказка. Добрым молодцам и намек и урок.

— И к чему эта притча? — все уже понимая, спрашивает Ясенев.

— А к тому, Владимир Петрович, что волки были и есть не только в веселых и грустных сказках, но и наяву. И, думаю, немало сейчас двуногих волков с фальшивыми документами рыщут в Харькове. Подумай, брат, над этим. И «академикам» своим внуши, чтобы не хлопали ушами. Так что, брат, и нам с тобой надо менять черные петлицы...

Уже совсем светает, когда забрызганная грязью «эмка» подъезжает к дому номер семнадцать на улице Дзержинского.

На цыпочках — как бы не разбудить высокое начальство — проходят командиры в комнату генерала Олевского. Генерала уже нет — спозаранку встал и уехал или в штаб, или на оборонительные работы.

Полковнику удается застать генерала в штабе. Он докладывает: в «поле», в «лесу» забито столько-то «кольев», на «тропинках» найдено столько-то «листовок». В доме заготовлено столько-то поленьев.

— Ночью был у «Оли», «Паши», «Ани», «Шуры», «Наташи», — докладывает полковник.

А подполковник Ясенев улыбается. Можно подумать, послушав такой рапорт, что примерный муж Илья Григорьевич Маринов — заправский донжуан.

— Сейчас нахожусь с «Тосей», — продолжает доклад полковник. — Необходимо подбросить «муки первого сорта». График в целом опережаем. Москва спрашивала? Так и скажите Москве! Не меня — рабочих Харькова и ми... специалистов по«кольям» и «колючкам» благодарите. Где живет «Тося»? На «кухне, где календарь 1917 года»...

Когда полковник кладет трубку, Ясенев выпаливает;

— Здорово! Ей-богу, здорово!

— Что «здорово»? — искренне удивляется полковник, устало проводя ладонью по глазам, по лбу.

— Здорово идет операция! Всего несколько дней, а столько уже сделано.

Это не лесть, это товарищеское признание.

— Здорово, говоришь? — тихо произносит полковник. — Ау меня, Володя, сердце разрывается. Ведь что минируем? Свое, себя минируем. К такой ли войне мы готовились?...

С улицы доносится сирена воздушной тревоги. Противный замораживающий душу звук.

— Послушаем известия, что ли? — безрадостно говорит полковник, включая приемник.

— Только не включай Киев, — просит Ясенев, — не могу я сейчас слышать этих злопыхателей.

Киев. Киев, занятый врагом. Мать русских городов. Стольный град Руси. Немцы, разгуливающие по Крещатику... С этим не мирится сознание, против этого восстает сердце. Уже наладили радиостанцию, ушатами льют яд в эфир. Жаль, мало оставили люди Маринова «хлопушек» немцам в Киеве...

Нет, не радуют вести из Москвы. Сдан Юхнов. Оставлен остров Эзель. Отступают войска главного сейчас Западного фронта. Оставлен Карачев — это восточнее Брянска. Пали Сухиничи. Под Мценском геройски дерется 4-я танковая бригада подполковника Катукова.

— Молодец какой! — взволнованно говорит полковник Маринов. — Эта бригада формировалась здесь, в Харькове, на базе Харьковского военного училища...

— Ну, а что немцы болтают? — спрашивает, передумав, Ясенев.

— Немцы ликуют — взят Брянск! Ну, пошли на работу, — мрачно говорит полковник Маринов.

С тяжелым сердцем спускаются в подвал командиры минеров. Идут на работу.

— Да! — вдруг вспоминает Ясенев. — А что такое «кухня, где календарь семнадцатого года», о котором ты говорил с генералом?

— Дом семнадцать по улице Дзержинской, — отвечает полковник, — этот дом. Ты запомнил? Подъезжаешь к дому — три коротких гудка, один длинный. И вот еще — нам с тобой вообще придется переодеться в штатское.

— Зачем такой маскарад? — удивляется Ясенев.

— Эх, ты, Фома неверующий! — с усмешкой корит его Маринов. — Надо. Чтобы обеспечить успех «Тоси».

Ясенев стучит условным стуком в дверь котельной — тоже три точки одно тире, с улыбкой смотрит на полковника.

— Мы тут тоже развели тайны мадридского двора... Кто-то открывает дверь. В котельной темно. Маринов и Ясенев входят, и сразу же закрывается дверь и вспыхивает яркий электрический свет.

— Молодцы! — говорит Ясенев. — Догадались-таки ввернуть лампочку посильней, а то тут черт ногу мог сломать. Вольно! Продолжать работу!..

Маринов оглядывается. Четверо минеров — «академиков» усердно трудятся. Один — это Сергеев — роет минный колодец, видна только макушка головы. Другой тщательно, будто сахар, насыпает землю в мешок, совком черпая ее с разостланного у ямы брезента, Третий вытаскивает новый мешок с землей из колодца. Четвертый нумерует мешок мелом.

В стороне куски вспоротого бетона, ящики с толом — «мукой первого сорта».

Маринов все осматривает самым внимательным образом.

— Да, работка ювелирная, филигранная, — вполголоса говорит он.

У стенки — два черных дюралевых ящика.

— Минеры знают, что это за дом? — шепчет Маринов.

— Нет, что ты!

— Это хорошо!.. Зря вы «Тосю» сюда уже привезли. «Академики» знают, что это такое.

— Уж так получилось.

— Ведь вся работа может пойти насмарку... Минеров придется сразу же эвакуировать подальше от фронта. Используем инструкторами. Эх, времени на все не хватает!.. Минеров переодеть в гражданское платье. Изолировать. Никуда отсюда не отпускать. Закончат — сразу эвакуировать.

Ясенев молчит.

— Ты, может быть, опять думаешь, что я за перестраховку? — сухо спрашивает полковник. — Пора отрешиться от мирных, интеллигентских настроений, Владимир Петрович.

— Товарищ полковник! — взрывается Ясенев. — Да разве я не понимаю!

— Тихо! — строго говорит Маринов, — Не понимаешь. Но поймешь.

Ясенев молчит.

— Владимир Петрович! — все так же шепотом говорит Маринов. — Вы переедете сюда из нашего номера в гостинице. Ваше место в гостинице остается за вами. Там будете переодеваться в военное. А сюда приедете в гражданском. Вы понимаете, для чего нужен этот... этот маскарад?

— Понимаю, товарищ полковник, — тихо отвечает Ясенев, — чтобы немцы не знали, что здесь орудовали саперы.

— Правильно! И не сетуйте на сверхбдительность. Вам кажется, что все вокруг свои. Свои, да не все. Ясно?

— Так точно, товарищ полковник! Маринов снова переходит на «ты»:

— Не надо так официально, Володя! Эх ты, профессор!..

Что творится у «Ани» — об этом капитан говорил. У «Веры»- обломленные ветки на тополе. У «Шуры» задержан подозрительный... Вчера у «Наташи» неизвестный швырнул гранату и улизнул в толпе. Один минер убит, двое тяжело ранены, трое — легко. Первые жертвы сверхсекретной операций «Харьков», первые — после Арсена Бакрадзе. Странно, как этого не понимает Володя, подполковник Ясенев: если чужие глаза заметят что-либо подозрительное в доме 17 по Дзержинской — сорвется все дело, и чудо-мина попадет в руки врага!.. Надо, чтобы комар носу не подточил!.. Надо тихой сапой!..

Гренада в Харькове

Выйдя из котельной, командиры минеров поднимаются на первый этаж. Из комнаты члена Военного совета слышится голос:

— И все-таки, товарищ маршал, я считаю, что мы должны, обязаны отправить под Москву эти части. Да, я знаю, что нам не хватает войск, очень хорошо знаю. Наши войска остались под Киевом. Но Москва — это Москва. И Ставка — это Ставка. Что? Хорошо! Сейчас выезжаю. Что? Работал всю ночь, но ехать-то надо. Еду-еду...

Член Военного совета выходит из комнаты, на ходу надевая шинель.

— А, Маринов! Доброе утро, — говорит он. — Утро ли? Совсем часов не наблюдаю. Да что это вы оба на меня, будто на привидение, на домового смотрите?

— Вы?! — говорит совсем не по уставу полковник Маринов. — Да я же был уверен, что вы переселились. У меня внизу минеры работают, — мины, взрывчатку привезли. Мины еще почти не испытанные! Почему вы еще здесь? Генерал Олевский... он заверил меня...

— Как раз затем я здесь, — усмехаясь, отвечает член Военного совета, — чтобы все было шито-крыто. Кто поверит, что начальство спало на минах? Никто.

— Но риск... Техника новая... Мы не можем отвечать...

— Риск для нас дело не новое, не первый месяц воюем. Вы в штаб? Поехали вместе. Вместе и позавтракаем. А то все недосуг. Только взялся за чашку кофе — командующий на проводе. Что нового по радио?

— Брянск взяли...

— Брянск! Ах, черт побери! И сюда ведь подходит... Скорее в штаб!

В Электромеханическом полковника Маринова встречают как старого знакомого. Разные детали мин показывает ему Климыч, ведет в свой цех.

И вдруг в цехе этом, в котором звучит, проходя мимо ушей, украинская и русская речь, Маринов слышит:

— О, мадре миа! Карамба! Э-э-э, это не работа!.. Язык Испании, язык его второй родины!..

Маринов быстро, как по команде «кругом», оборачивается, ищет глазами того, кто произнес эти слова, находит и не верит глазам своим.

Франциско Гуйон!

Франциско Гуйон, капитан испанской республиканской армии! Здесь, в Харькове!..

Франциско вдруг узнает его, и черные маслины его глаз лезут из орбит, становятся сливами...

— Камараде хефе! — кричит на весь цех экспансивный испанец, чудесный парень, настоящий герой.

Все в цехе оборачиваются на этот крик.

— Зеро! Рудольф! Товарищ начальник!

И словно не было четырехлетней разлуки, не было финской снежной кампании...

Друзья тискают друг друга в медвежьих объятиях. Франциско по испанскому обычаю шлепает полковника по спине. Оба предельно счастливы и, на удивление рабочих-харьковчан, тараторят по-испански.

Франциско Гуйон горячо трясет руку «камараду хефе».

— Зеро! Рудольф! Да что у вас с рукой? Что с пальцами? Почему не сгибаются?

Чудо, как Франциско научился говорить по-русски за эти четыре года, Прежде и двух слов связать не мог.

— На финской «кукушка» клюнула, — смеется полковник, — Шюцкоровец маннергеймовский царапнул. Пустяки!

Но что это! На крик Франциско невесть откуда сбегается целая толпа испанцев. Франциско Гаспар, бесстрашный летчик из Барселоны, и верный друг его Марьяно Чико, весельчак и балагур из Куэнки, герой-коммунист Мануэль Бельда, тот самый Бельда, мадридец Луис Кастильо... Все они знают этого «руссо». «Богом диверсий» прозвали в Валенсии Зеро, Рудольфа Вольеру, Илью Григорьевича Маринова.

Если бы Маринов прочитал о такой встрече в романе, ни за что бы не поверил автору. А в жизни — в жизни такое бывает!

— Ну, как, други мои, амигос? Хорошо вам живется в Советском Союзе, в Харькове? Уж и не знаю, на каком с вами говорить языке. Может, на украинском, а?

— Си, си! Очень хорошо! Дуже добре! — галдят сыны знойной Испании, земляки Дон-Кихота. И Хуан Отера, и АнхелАльбарка, и Франциско дель Кастильо. — Подо эсто буэнос! Все в порядке!

И вдруг все мрачнеют. И начинают жаловаться:

— На фронт не берут! Говорят — иностранцы!..

Да что же это такое! Все они — ветераны большой и славной войны с фашистами. Первыми, можно сказать, начали драться с Гитлером и Муссолини, не говоря уж о каудильо! «Ведь мы — коммунисты, карамба. Все они и сейчас хотят немедленно идти на фронт, драться, сражаться, отдать весь свой боевой опыт, а если потребуется, и самую жизнь, борьбе за свою вторую родину-мать — Советский Союз!..

— А я в партизаны просился, — со жгучей обидой говорит бывший гверильяс, действовавший с Зеро в тылу врага. — Тоже не взяли! В военкомате говорят — иностранец, мол, не состоишь на учете. Дай нам оружие, Зеро! Мы расквитаемся с фашистами за Мадрид, за Испанию!

— Амигос! — с чувством говорит растроганный Илья Маринов, Рудольф Вольера, Зеро. — Клянусь, я помогу вам!..

Командующий встречает полковника Маринова не особенно приветливо. Видно, что маршалу вовсе не до него.

— Прочитал твой рапорт, полковник, — сразу говорит он Маринову, сидя за столом в кабинете, — и сначала даже удивился; неужели ты не мог без меня решить это дело? У тебя тут двадцать два человека, а у меня фронт! И ничего я про этих твоих испанцев, про эмигрантов не знаю. Почему я должен их в армию брать?! На заводе работают? Ну и пусть себе работают, там тоже люди нужны.

— Товарищ Маршал Советского Союза, — страстно говорит полковник. — Разрешите мне прочитать вам страничку, только страничку из дневника — его дал мне сегодня Франциско Гуйон, который в шестнадцать лет прославился среди защитников Мадрида!..

— Дневник? Страничка? Ну, ладно, — маршал смотрит на часы, — только быстро!..

— «Харьков. 22 июня 1941 года. Война началась. Война между фашизмом и страной социализма. Какова моя задача? Хочу сражаться, вспомнить боевые дни, бороться с еще большей силой и смелостью, чем прежде...

Жизнь не имеет никакой цены, если не бороться за то, что любишь. Жизнь сама по себе борьба, а жизнь в борьбе — это самая честная жизнь... Я хочу воевать и буду бороться за то, чтобы мне позволили воевать,

Харьков. 23 июня 1941 года. Все идут на фронт, а я вынужден оставаться дома. Мне двадцать лет, а я остаюсь со стариками и детьми. В шестнадцать лет я воевал в Испании, был капитаном. В голове не укладывается, что я должен сидеть дома в то время, как другие воюют...»

Маршал берет ручку. В левом верхнем углу заявления полковника Маринова он быстро пишет резолюцию, бросает на стол ручку,

— Передашь Олевскому, чтобы зачислил их в один из приданных тебе батальонов. Используй их опыт, полковник!

Так решается судьба не только двадцати двух человек.

Так устанавливается прецедент для вовлечения сотен и тысяч испанских эмигрантов, героев республики, в борьбу с гитлеровцами.

А что касается двадцати двух испанцев первого, харьковского призыва, то все они покажут себя отважными и стойкими бойцами. Они будут помогать полковнику Маринову в операции «Харьков», они будут минировать под его руководством подступы к Ростову-на-Дону. Они будут по заданию командующего фронтом генерал-лейтенанта Малиновского пробираться через скованный льдом Таганрогский залив, через торосы и полыньи в тыл врага, чтобы минировать дороги, рвать связь, захватывать «языков». И все это в краю, где морозы и бураны куда свирепее, чем в испанских Пиренеях, не говоря уж о бесснежных равнинах Испании.

Придет день, и генерал-лейтенант Малиновский, подписывая наградные листы на героев, скажет:

— Немцы свои поражения любят сваливать на морозы, а вот испанцы Маринова, жители вечнозеленой страны, оказывается, не жалуются на генерала Мороза. Выходит, дело вовсе не в холоде.

Эрера, Кано, Гаспар, Отеро, Устаррос — все они будут называть «эль колонеля» Маринова своим отцом. Так, как порой советские партизаны величали любимого командира «Батей».

Ростовчане будут называть этих смуглолицых, черноволосых, не по-русски, с истинно южным жаром говорящих людей «узбеками», и случится так, что настоящие узбеки из соседней части, до которых дойдет слава их «земляков» — «ледовых партизан», письменно пригласят их на плов и шашлык.

Прославятся испанцы и на Калининском фронте, где их будут часто принимать за цыган. Там отличится коммунист и комбат Хосе Виеска. Сын богатого буржуа-капиталиста, он порвал с домом и семьей, мальчишкой участвовал в героическом восстании в Астурии. Побратимами белорусских и калининских партизан станут майор Энрике Гарсия Канель, лейтенант Хорхе Фернандес, лейтенант Сальвадор Кампильо, минер Франциско Гранде из Барселоны.

А автор дневника, поразившего советского маршала, Франциско Гуйон, шестнадцатилетний командир испанской республиканской армии, станет двадцатилетним капитаном Советской Армии и будет с особым пылом отважно сражаться в тылу франкистской «Голубой дивизии» на Ленинградском фронте.

«Но пасаран!»- будут испанцы повторять свой славный боевой клич. И много эшелонов, много фашистов не пройдет к фронту.

Выполнив задание, испанцы будут возвращаться обратно через линию фронта, и здесь их будут принимать уже не за узбеков или цыган, а... за немцев. Но потом все, конечно, уладится, образуется, и патриоты-испанцы лишний раз убедятся, с какой глубокой симпатией относятся к ним все советские люди,

Придет время, и пополнятся поредевшие ряды харьковского отряда испанцев на Северном Кавказе и в Крыму. Около ста пятидесяти новых испанцев добровольно пойдут сеять смерть в тылу врага. Их будут забрасывать туда пешком через линию фронта, по воздуху и морем, на катерах и подводных лодках. К весне 1943 года число партизан-испанцев перевалит за триста человек.

«Мы сражаемся за вашу и нашу свободу и независимость против общего врага — фашизма!» — скажут они советским братьям по оружию.

Совсем, как в светловской «Гренаде», хотя и наоборот. «Украина, Украина, Украина моя!» — сможет сказать любой из них. И не только Украина...

Ответь, Александровск,

И Харьков, ответь:

Давно ль по-испански

Вы начали петь?

Да, и по-испански пели защитники Харькова осенью сорок первого!

Многие из героев, родившихся под знойным солнцем Испании, падут смертью храбрых в степях Украины, в сосновых лесах Белоруссии, в безводных калмыцких степях, в суровых горах Кавказа.

Пробитое тело

Наземь сползло,

Товарищ впервые

Оставил седло.

Я видел: над трупом

Склонилась луна,

И мертвые губы

Шепнули: «Грена...»

Да. В дальнюю область,

В заоблачный плес

Ушел мой приятель

И песню унес.

С тех пор не слыхали

Родные края:

«Гренада, Гренада,

Гренада моя!»

Никогда не вернется ни в Харьков, ни на любимые свои места в Мадриде — на Восточную площадь и улицу Сан-Бернардо — бывший мадридский Гаврош Франциско Гуйон, в чей харьковской дневник мы заглядывали.

Третьего августа 1942 года Франциско запишет в дневник:

«Хочу просить полковника Маринова разрешить мне организовать группу...»

С помощью полковника Маринова Франциско сколотит группу и уйдет с ней в тыл врага. Смерчем пронесется группа Гуйона по вражьим тылам. Вторая Родина Франциско Гуйона наградит «дважды капитана» орденом Ленина, высшим орденом Страны Советов.

Умирая от смертельных ран, слабеющей рукой Франциско Гуйон напишет в своем дневнике;

«Русский народ великий. Я люблю его».

Земляки Франциско Гуйона сполна отомстят за его гибель. В неимоверно сложных условиях, в тылу миллионной армии, рвущейся к Волге, в заснеженной Сальской степи два вражьих эшелона подорвет партизанская группа Франциско Каньизареса...

Франциско любил прекрасные светловские стихи, знал их наизусть:

Новые песни

Придумала жизнь…

Не надо, ребята,

О песне тужить.

Не надо, не надо.

Не надо, друзья...

Гренада, Гренада,

Гренада моя!

Доренте, Альбарка, Фусимаиьяс. Сколько испанской поэзии в этих звучных именах! Обладатели их, пролив горячую испанскую кровь на войне вместе с великим русским народом, залечат раны и будут честно трудиться в разных уголках Советского Союза, будут петь новые песни. Иные из них уедут в порабощенную врагом Испанию, чтобы снова поднять алое знамя борьбы против фашизма. Жизнь этих бойцов — вечный бой.

Но пока еще все они в Харькове, все выполняют свое первое на войне задание под руководством Зеро...

В одном из загородных домиков на северной окраине города, в Померках, где размещается штаб фронта, полковник Маринов оформляет все необходимые документы на «своих испанцев», получает обмундирование, ставит весь отряд на довольствие. В торжественной обстановке принимают испанцы красноармейскую присягу. Настроение у всех радостное, приподнятое.

И сразу же надо браться за дело. А дело это — мины.

К сожалению, полковник Маринов не может порадовать своих новобранцев хорошими известиями с фронта. За последние несколько дней Красная Армия оставила много городов на Московском направлении. Сдана Калуга. Сдан Калинин.

— Если сдадим Москву, — решительно говорят испанцы, — как сдали Мадрид, будем драться за их освобождение!

Когда полковник Маринов сообщает об этом подполковнику Ясеневу, тот мрачнеет и тихо говорит:

— В Калинине танки генерала Гота. Калинин — по-старому Тверь. А Тверь — в Москву дверь!..

Тайный фронт операции «Харьков»

Еще не рассвело, а полковник Маринов уже наскоро позавтракал и садится в машину. Сев рядом с водителем, прикрывает глаза. Но не спит, хотя чувствует, что опять не выспался. Усталость накапливается с каждым днем. Ночью во сне ноет сосущей болью сердце. Побаливает оно и днем. Полковник и не помнит, когда был в последний раз у врача-кардиолога. В другую эпоху, до войны. Врожденный порок — сердечная блокада.

Генерал Олевский как-то грустно пошутил: «Ничего, Илья Григорьевич. Такой же порок сердца был и у Наполеона, а воевал он, надо признаться, неплохо».

— Куда ехать? — спрашивает водитель Ваня, включив мотор.

— Начнем с четыреста сорок девятого, — открыв глаза и подавляя зевоту, отвечает полковник.

Вверенные полковнику Маринову 449, 531, 532 и 534-й отдельные саперные батальоны и 56-й инженерный батальон — главные силы оперативно-инженерной группы Маринова, — с первых же дней операции «Харьков» заняты минированием дальних подступов к городу.

Нет, в Харькове не получится, как в Орле, сюда не нагрянет внезапно враг. Дорого поплатится он за Харьков.

Командиров своего инженерно-саперного войска Маринов часто встречает не только во втором эшелоне, но и на боевых рубежах, на передовой и даже на «ничьей земле», почти в расположении противника. Смерть-невидимка преграждает гитлеровцам путь на направлении Красноград — Харьков, Полтава — Харьков, Богодухов — Харьков.

Под Богодуховом гремит канонада. Вот-вот снова ринется вперед 68-я дивизия честолюбивейшего из генералов фельдмаршала фон Рейхенау — Георга фон Брауна. Горят на полевой дороге три танка Т-IV, горит и дымит вокруг танков рыжая стерня. Саперы майора Генделя ждут ночи, чтобы обследовать, разминировать поле. Дело долгое, кропотливое и весьма опасное.

Ни майор Гендель, ни генерал фон Браун не знают, разумеется, что танковая разведка напоролась в это утро на первые мины, поставленные испанцами — Франциско Гуйоном и его друзьями, которые наконец открывают боевой счет в новой войне с фашизмом.

— Но пасаран! Танки не прошли!..

Словно не слыша канонады, привычно орудуя лопатой, роет минный колодец под мостом, до которого так и не дошли танки эсэсовцев-«викингов», пожилой сапер с небритыми щеками. Чуть пригревает октябрьское солнышко, не надолго выскользнувшее из-за облаков. Из-под замусоленной выгоревшей пилотки текут по морщинистому лбу старого сапера струйки пота.

Разогнув спину, кряхтя, сапер втыкает лопату в землю.

— Перекур! — объявляет он самому себе, собираясь вылезти из колодца,

На краю колодца появляются чьи-то залепленные грязью сапоги. К саперу протягивается рука, помогая ему выбраться из колодца.

Перед ним стоит грузный, представительный командир в плащ-палатке, из-за которой не видно знаков различия.

Сапер садится на ящик.

— Спасибо, сынок. — Он свертывает козью ножку, достает огниво и кресало.

Генерал-лейтенант Олевский — это он в плащ-палатке — подносит зажженную зажигалку, явно немецкий трофей. Таких трофеев еще мало, совсем мало в армии.

— Уберите свою «катюшу», отец, а то немцы услышат, — говорит генерал с улыбкой солдату.

— Звидкеля ты тут взялся, сынок? — оглядываясь, спрашивает сапер.

Вдали на проселке под тополями стоят две машины — «эмка» и ЗИС.

— С начальством пожаловал? — Он приглядывается внимательней к генералу, — Сам-то кто будешь? Не интендант?

— Почему интендант? — еще шире улыбается генерал. — Фигура, что ли, подходящая?

— Плащ-палатка, сапожки подходящие. Мы тут комбату жаловались — с горячим харчем перебои, одной воблой второй день кормят. Обещал воздействовать на интендантов...

— На интендантов и я попробую воздействовать, — обещает, закуривая и садясь рядом, генерал.

— А зачем пожаловал? — затянувшись глубоко табачным дымом, интересуется сапёр. -

— Да посмотреть, какие вы тут гостинцы-подарунки Адольфу Гитлеру готовите.

— Будь здоров!-откликается с готовностью сапер. — Гостинцы что надо! Это, начальник, цельная наука. И в науке той наш полковник Маринов — самый большой профессор. Вот, к примеру, под этот мост ставим мы «эмзедушки»...

— Это что такое?

— Мины замедленного, значит, действия. Ставим в разных местах на разные сроки. Скажем, к празднику октябрьскому взлетит на воздух эта половинка. Немец ее только отстроит, а через недельку — тр-р-рах! — другая взорвется...

— Хитро придумано! — соглашается генерал, И впрямь — наука!

— А как же! — увлеченно продолжает сапер. — И наука очень человеческая.

— Это как же понимать? Мины — и вдруг человеческая наука?

— А так! Наш полковник в этом деле немецкую, хе-хе, овчарку съел! Опять же мостик такой полковник выбрал, чтобы деревни какой рядом не было. Чтобы немец, не приведи господь, злобу на наших мирных жителях не сорвал. А то ведь сожгет он, дьявол, деревню эту самую за мостик-то, как пить дать сожгет!...

— Вот это по-нашему! — серьезно говорит генерал.

— Факт! Или шоссейку возьми. Ее тоже минами шпиговать надо умеючи — ухабину да колдобину всякую использовать под мину, а не вспарывать полотно заново. Вот, гляди, насыпь — там мы, конечно, парочку «эмзедушек» воткнули. И в той вон выемке тоже — объезд там фрицам нелегко будет устроить,

— Там у вас тоже МЗД? — осведомляется генерал.

— Факт. И ведь хитрые какие! В назначенный срок мина сама себя ставит на боевой взвод, а потом от тряски под машиной или танком взрывается. Под телегой, заметь, ни за что не взорвется, а под машиной потяжельше, под танком ухнет. Сводку, часом, не слыхал?

— Москву, отец, объявили на осадном положении.

— Поди, и Москву наши минируют?

— Поди, и Москву минируют, отец. Только вот скажите — почему вы мне, человеку постороннему, все ваши секреты как на духу рассказываете? Хорошо ли это?

Сапер мигом вскакивает, берет под козырек.

— Какой же вы, товарищ генерал, посторонний человек? — с лукавым огоньком в запавших глазах спрашивает он. — Я вас сразу узнал. Да вижу — вы вроде под плащ-палаткой маскировку соблюдаете.

— Ну, и хитры же вы, отец! — усмехается генерал. — Настоящий сапер!

— Рад стараться, товарищ генерал! Такая у нас служба.

— Вольно! Вольно! А вон и самый большой профессор человеческой науки о минах идет.

— Кончай перекур! — поспешно командует себе сапер, хватает лопату. — Разрешите идти, товарищ генерал?

— Идите, отец! Спасибо за подробный рассказ о делах ваших. Это очень важно, что вы понимаете и любите свою трудную, суровую работу. А бойцам скажите, что горячую пищу они будут получать каждый божий день. Из кого надо, душу вытряхну. Идите, товарищ боец!

Подходит полковник Маринов. Рука тянется к козырьку фуражки с... красным околышем. И петлицы тоже красные, а не черные.

— Здравия желаю, товарищ генерал! А я смотрю — ваша машина на дороге... Здесь не спокойно, товарищ генерал, — утром была попытка танковой разведки...

— Вижу, вижу! — говорит генерал, глядя сперва на околыш, потом на шинельные петлицы. — Всерьез взялись за маскировку. И правильно: сапер без маскировки не сапер.

Маринов еще издали увидел, что генерал беседует с красноармейцем из саперного батальона. Его, Маринова, батальона: 449-го. Что ни говори — дескать, только что принял этот батальон, ничего знать не знаю, моя хата с краю, а все-таки опять же он, Маринов, в ответе за каждый свой батальон. Этот батальон, правда, кадровый, обстрелянный, но понес большие потери, не раз пополнялся. По возможности, комплектовался саперами из военнообязанных, призванных по мобилизации — ветеранов империалистической, гражданской, финской. «По возможности...» А на этой войне известно, какие возможности. Все, как на пожаре.

Но полковник видит, что генерал Олевский как будто доволен разговором с сапером, который сейчас вкалывает в своем колодце на совесть — земля так и летит, как из-под землеройной машины.

— Заградительной работой интересуетесь? — спрашивает полковник.

— Спасибо, полковник! — с легкой усмешкой отвечает генерал, косясь на «землеройную машину». — Мне тут один большой специалист уже все досконально разобъяснил. Толково работает! И еще скажу, что такой солдат, как наш, полковник, авторам и исполнителям операции «Альберих» и не снился! Прекрасно понимает наш солдат свою задачу. В этом гарантия успеха. Благодарю за службу! Мне пора в город.

По дороге к машинам полковник Маринов тихо говорит генералу:

— Георгий Георгиевич! Я опять вынужден просить вас, и члена Военного совета, и всех съехать с «кухни, где календарь семнадцатого года».

— И не просите! — отвечает генерал. — Это дело решенное. На хозяйку квартиры — на «Тосю» будем полагаться до конца, пока немцы не попросят, пока не придется уступить «квартиру с кухней и календарем» новым квартирантам.

Снаряды рвутся ближе. Недалеко от машин красным кинжалом вспарывает стерню, распускается черный куст, осколки с визгом секут вершину тополя.

ЗИС и «эмка», дождавшись пассажиров, срываются с места, уносятся по грязному проселку.

— Воздух! — кричат на «передке» саперы.

«Штукас» со вздернутыми кверху крыльями со стороны солнца, воя, пикирует на мост, под которым столпились саперы.

— Вот паразит! — ругается пожилой сапер, только что беседовавший с генералом. — Всю работу мне испортит!..

Но нет — бомбы летят мимо: видно, и этот мост немцы берегут для себя.

Белобрысый со шрамом на щеке молча смотрит сквозь щели досок, которыми забит проем окна, на улицу.

Улица пустынна — завывает сирена воздушной тревоги.

— Не хватает нам от своих же бомб погибнуть! — бурчит белобрысый, отрываясь от окна. — Опять рядом треснуло!

Белобрысый и трое его помощников сидят в полуподвале разрушенного бомбами дома, недалеко от площади Дзержинского, почти в самом центре Харькова,

Верзила, сидя на ступеньке лестницы и разложив перед собой целый ряд разных документов — два паспорта, два удостоверения, какие-то справки, два ночных пропуска, хлебные и продуктовые карточки, мастерски переклеивает фотографии, подделывает с помощью нехитрого инструментария печати.

С торжествующим видом протягивает он «готовый» паспорт белобрысому: пытается пошутить:

— Разрешите поздравить вас, дорогой товарищ, с получением советского паспорта!.,

Белобрысый придирчиво разглядывает чужой паспорт с собственной фотокарточкой. Да, придраться вроде не к чему.

— Сойдет! — скупо говорит он, пряча паспорт в карман.

Другой его помощник, развернув в дальнем углу портативную рацию, настраивает антенну на Киев, где находится сейчас радиоузел функабвера штаба шестой армии. Надев наушники, шлет в эфир на заданной волне в заданное время трехбуквенные позывные: АДИ, АДИ, АДИ...

Белобрысому очень понравились эти позывные, когда в Киеве майор, шеф функабвера, познакомил его с программой связи. Ведь АДИ — это уменьшительная форма от Адольфа, а кто такой самый главный Адольф в великой Германии-знает весь мир. Разве не символично, что рация его резидентуры шлет в необъятный эфир сигнал АДИ, словно вызывая к аппарату самого фюрера!

Вот и ответный сигнал радиоузла: ФАУ, ФАУ, ФАУ. Тоже символично. ФАУ — это виктория, победа!.. Это кресты, что маячат после этого, уж наверное, последнего задания в русской кампании.

Радист отстукивает еще одну радиограмму: где какие замечены части, каковы перемещения в составе гарнизона города, какие идут войсковые и грузовые перевозки на крупнейшем харьковском железнодорожном узле, на шоссейных дорогах. Как всегда, абвер поставил резидентуре немыслимо широкие задачи. Чтобы выполнить их, тут не хватит и оперативного центра с целой серией резидентур. Надо сосредоточиться на главном, нажать на фантазию, чтобы привлечь внимание высокого начальства — может быть, шефа абвера группы армий «Зюйд», может быть, даже самого подполковника Кинцеля в отделе иностранных армий Востока, на место которого так зарится подполковник Гелен...

Б этих высоких штабах белобрысого знают как Конрада Матцке, бывшего гефольгшарфюрера «гитлерюгенда», курсанта военного училища СС, выпускника коронного класса «блюторденсбурга» — «замка ордена крови» СС в восточно-прусском городе-крепости Мариенбурге, над башнями которого вот уже семь столетий развевается тевтонское знамя. В ваффен-СС только офицеры четырех дивизий — «Лейбштандарт Адольф Гитлер», «Дас Рейх», «Мертвая голова» и «Викинг» — успели к лету сорок первого закончить полный четырехлетний курс «замков ордена крови» по производству сверхлюдей, элиты «герренфолька» — расы господ, призванной управлять «унтерменш»-недочеловеками. В этих «замках ордена крови» учили всему: как водить любые машины, самолеты, планеры, танки, мотоциклы, как производить хирургические операции и с помощью медицины развязывать языки врагам «Новой Европы», как голыми руками укрощать бешеных волкодавов, как объезжать диких лошадей. Всего и не упомнишь: занятия в анатомическом театре по изучению болевых точек человеческого тела, «Майн кампф» и «Протоколы сионских мудрецов», средневековые обряды «черного корпуса» СС... В «блюторденсбурги» отбирали только стопроцентных немцев чистейшей нордической крови, рост — не ниже метра восьмидесяти. Словом, цвет мужского начала германской расы, слава и гордость истинных германцев!

Конрад Матцке прошел все четыре замка, все «блюторденсбурги»: Фогельзанг, Зонтгофен... Но самый главный — это Мариенбург. Этот «блюторденсбург» готовит офицерскую элиту СС к «дранг нах остен» — походу на восток!

Осечка унтерштурмфюрера СС Матцке

В Фогельзанге Конраду едва не прострелили во время маневров пулей лоб. Холостых патронов не применяли. В Зонтгофене он чуть не сорвался с альпийской вершины в пропасть.

Чуть. Ему все время везло. Сам имперский фюрер СС, «дядюшка Хайни» — Генрих Гиммлер — произвел его в СС-унтер-штурмфюреры, и вдруг — осечка!..

Уже были произнесены роковые слова: «Я присягаю тебе, Адольф Гитлер, мой фюрер, в верности и мужестве! Я обещаю тебе и всем, кого ты изберешь моими командирами, повиновение до самой смерти. Да поможет мне бог!»

…Его вызвал к себе капитан медицинской службы СС в Мариенбурге почти сразу же после выпускного экзамена коронного класса, принял его в своем кабинете в идеально чистой, стерильной, белоснежно-белой комнате.

— Унтерштурмфюрер! — строго начал он. — Мы досконально проверили не только вас, но и ваше происхождение, собрали документы на всех ваших родственников, начиная с восемнадцатого века. Вы образцовый представитель нордической расы нордийско-фалисской субстанции. Ни в вас, ни в ваших предках не обнаружено никаких примесей еврейской, монгольской, славянской или какой-либо другой крови. Именно такое семя требуется для элитизации нации. Даже группа вашей крови — группа А, а это также является признаком принадлежности к нордической расе.

Врач-эсэсовец еще долго говорил про гены и хромосомы, о музыкальной династии Бахов и промышленной династии Круппов.

Матцке ничего не понимал.

— Рейхсфюрер СС, — продолжал врач, — придает особое значение укреплению германской расы, вливанию свежей крови в нее — нордической крови, здоровой в расовом отношении. Даже при разведении чистопородного скота мы убеждаемся, что все зависит от чистоты породы родителей. Наша задача, как ее видит рейхсфюрер СС, — стимулировать производство чистой породы в германской нации и путем стерилизациии более решительными методами — я могу говорить с вами откровенно — препятствовать распространению дурной, ущербной крови. Мы не только очистим нашу расу, возродим ее и создадим такой совершенный народ, какого не знала эта планета! Наша нация станет нацией породистых аристократов, как в дни Нибелунгов, и легко сокрушит всех ублюдков и дворняжек вокруг.

Врач постучал карандашом по столу.

— Слышали ли вы, унтерштурмфюрер, о «лебенсборне»?

«Фонтаны жизни»! Так вот куда гнул этот эскулап в форме СС! Скабрезно-скандальные слухи ходили об этих «фонтанах». Юнкера СС в орденских замках называли их «случными пунктами». Слух о них проник за рубеж Третьего рейха. Заграницей верили и не верили этому слуху. Больше не верили, принимали даже за эксцесс антифашистской пропаганды. А, оказывается, они существуют, эти «фонтаны»!

Конрад Матцке был на седьмом небе — хотите сделать из меня жеребца, пожалуйста! Прежде Матцке чувствовал себя с «фрейлейнами» не очень-то уверенно, и, по правде сказать, эсэсовская муштра и учеба так выматывала, что почти совсем не оставляла времени для мыслей о женщинах. А тут такая синекура! Такой «фонтан»! Чудесно придумал все рейхе-фюрер!

Ехать должны были целой группой. Отобрали самые сливки. Уже стало известно, где бьет один из этих «фонтанов»: во Франкфурте-на-Майне пересадка на Кассель, потом местным поездом до Марбурга, а там машиной до Шмалленога, маленькой уютной деревушки с шестиэтажными «модерными» корпусами особого центра СС. Изумительное оказалось местечко.

Правда, совсем не было вина или пива — в баре подавали только молочные напитки да фруктовые соки. Обстановка, как в колледже с совместным обучением. С полсотни эсэсовских офицеров и белокурых девиц из БДМ — «бунддейчермадель», гитлеровской организации девушек, лет по семнадцать-восемнадцать, Пинг-понг, шахматы. Словно в церковном клубе. В гостиной разбивались на пары, пили оранжад, потом шли в отдельный номер. Девицы — все добровольцы, так что смущаться не приходилось. Хотя некоторые крошки попадали в Шмалленог, так сказать, добровольно-принудительно — попробуй отказаться после длинной лекции о взглядах фюрера, которому так нужны солдаты!

Конрад успел узнать, что по всей Ротхаарской долине раскинулись такие же, как в Шмалленоге, «лебенсборны» СС — в Альтенхундене, Берлебурге, Винтерберге и Эрдтен-брюке. Всюду — клиники и родильные — дома сверхлюдей.

Конрад успел присмотреть себе аппетитную блондиночку. С грустью узнал, что ему отводится только шесть дней в этом раю.

И все рухнуло. Специальная проверка — самая последняя проверка- разбила все его планы и надежды. Лабораторный анализ показал, что СС-унтер штурм фюрер Конрад Матцке как мужчина-производитель ни к черту не годится.

Мало того что его буквально вырвали из объятий аппетитной Мартхен. Его исключили за подобную вопиющую неполноценность из СС, из дивизии СС «Дас Рейх», куда он уже получил назначение.

Не без труда устроился он в абвер. Помогло отличное зна-ние русского языка, который он штудировал в Мариенбурге у русского белоэмигранта.

Эта неполноценность не мешала, впрочем, Конраду Матцке, лейтенанту вермахта, резиденту абверштелле штаба шестой армии свысока смотреть на своих подчиненных, украинских эмигрантов, националистов-бандеровцев из батальона «Соловей» — «Нахтигалль», прикомандированных к учебному полку 900 — под такой невинной вывеской скрывался абверовский разведывательно-диверсионный полк «Бранденбург»,

В ненависти своих подручных к Советской власти он нисколько не сомневался. Он сомневался лишь в их мужестве. Мыкола — тот другое дело, в крови по уши, шпионил за русскими еще перед войной, а кто не знает, что нигде так трудно не приходилось абверу, да и разведке СД тоже, как в Советском Союзе. Во Львове Мыкола рьяно участвовал в расстреле польской интеллигенции, лично пустил в «распыл» польских профессоров Львовского университета.

Однако Мыкола чересчур любит спиртное. Не так-то уж просто сейчас достать в этом городе водку, а Мыкола каждый раз приходит, что называется, под мухарем и разит от него явно не пивом, а кое-чем покрепче. Бот и теперь он вернулся под утро с осовелыми глазами, изо рта воняет перегаром, черт знает чем воняет, да еще фляжку со спиртом принес.

Сначала Конрад отругал как следует верзилу-алкаша, а потом смилостивился. Что взять с этого дрессированного недочеловека весьма подозрительной монгольско-славянской субстанции! С паршивой овцы, как говорят русские, хоть шерсти клок. Уж не за горами победа. Харьков — Москва — Ленинград. Ленинград — Москва — Харьков. Вот заветный рубеж, начертанный фюрером для вермахта — рубеж победы!..

И забракованный в «лебенсборне», в «фонтане жизни», ариец-производитель решает поднять дух своих подручных.

— Друзья! — с пафосом восклицает он. — Мы только что слушали по радио сообщения о новых победах фюрера и доблестного вермахта! Войска группы армий «Митте» — «Центр» — захватили десятки городов. Население советской столицы поспешно эвакуируется! Фронт прорван! Перед наступающими танковыми колоннами Гота, Геппнера и Гудериана и Москвой не осталось никаких препятствий! Все разлетелось в пух и прах перед нашим «панцерблитц» — танковым штурмом! Герои «Митте» скоро поднимут флаг со свастикой на Спасской башне, если только фюрер не решит уничтожить бомбами и-снарядами и водами из канала Москва — Волга советскую столицу, и будут зимовать в Москве. Герои «Норд» уничтожат колыбель большевизма — Ленинград, а мы с вами передохнем в этом городе. Мне даже жаль, что все так быстро кончается. Еще один-два «кессельшляхт» — еще пару «котлов», как под Вязьмой и Брянском, — и с большевизмом, с Россией будет покончено! Капут! Важно прикончить жидов и комиссаров до первых зимних холодов. Именно так говорится в приказе фюрера вермахту: «После трех с половиной месяцев сражений вы создали условия, необходимые для нанесения последних сильных ударов, которые сломят противника на пороге зимы!..»

В углу хищно мигает зеленый глаз индикаторной лампочки, слышится частый, прерывистый звук ключа. Конрад Матцке легко читает цифровой текст; 86745, 24572, 76528, 67467... Надо будет сегодня же перебраться отсюда: у русской контрразведки тоже имеются и части радиоперехвата и пеленгаторы...

— Так выпьем же по маленькой за скорую победу! — провозглашает тост харьковский резидент абвера. — По одному глотку из фляжки. А когда придут наши, я поставлю вам целую бочку самого лучшего шнапса! Хайль Гитлер! Хайль дер фюрер!

Он отпивает глоток спирта и, стараясь не морщиться, запивает жгучую жидкость водой из бутылки. Передает фляжку Мыколе, грозит заранее ему пальцем.

Мыкола делает гаргантюанский глоток — треть фляжки, верно, осушил, передает фляжку по кругу.

— А теперь к делу, — отдышавшись, заявляет Матцке, — Особенно интересуют меня штаб фронта, обком и горком партии и комсомола, центральные гостиницы, вокзал, депо, аэродромы... Не очень-то вы стараетесь, боитесь лишний раз рискнуть. Обо всех этих объектах я, а значит, и абвер, почти в полном неведении. Первым успехом мы обязаны Мыколе — он выследил группу минеров во главе со старшим лейтенантом. Эта группа заминировала стрелку на станции около вокзала. Поезда ходят, значит, эта мина, мина замедленного действия, должна взорваться под поездом с нашими солдатами, когда мы возьмем этот город. Так вот, я разработал весьма хитрую операцию. Мы тайно, этой ночью взорвем эту мину .под первымже русским поездом, уложив сверху свою мину нажимного действия! Вы понимаете, к чему это приведет?

Мыкола и его тупоумные дружки-бандеровцы из карательного батальона «Нахтигалль» молча хлопают глазами.

— Дурачье! — торжествующе звенит голос Конрада Матцке. — Мы объявим шах их минерам, а может быть, поставим мат! Почему, спросят в русской контрразведке, взорвалась мина замедленного действия? Халатность, преступление? Тут-то и возьмут этих минеров за мягкое место!.. Одним таким ударом мы, даст бог, парализуем всю операцию по минированию города. Разделяй и властвуй! Ночью идем на дело. Пойдут все.

Радист, закончив сеанс, переключается на прием, настраивается на какую-то бравурную музыку. «Дейчландзендер» передает популярную в рейхе полечку — «Розамунду».

Конрад Матцке, воспламенившись от спирта и собственного вдохновенного спича, подходит к радисту, сует наушники в пустое ведро, ведро сразу же превращается в репродуктор, и весь полуподвал заполняется нахальными звуками немецкой «Розамунды».

Захмелевший Матцке высоко поднимает фляжку.

— Мы до последней капли выпьем русский спирт, камрады! За успех операции и контригры! За скорую победу! Сначала Москва, а за ней — весь мир! Хайль дер фюрер!

Тысячи скважин, больших и малых, бурят и роют днем и ночью минеры, саперы, инженеры оперативной группы полковника Маринова, Но мины с зарядом от нескольких сотен граммов взрывчатки до тонны ставят лишь в одну из пяти-шести скважин, остальные заряжают холостыми макетами мин, начиненными металлоломом или небольшими минами-сюрпризами, способными вывести из строя только разве сапера, который возьмется за разминирование такой ложной мины.

Работа ведется поточным методом; по плану Маринова командиры оперативной группы, командиры приданных ей батальонов размечают места для минирования, одна команда копает колодцы и скважины, другая минирует и маскирует.

Все гуще ложатся на карту полковника Маринова условные значки.

Как сохранить тайну минирования мостов и виадуков? Перекрыть движение? Невозможно, Поставить усиленную охрану? Нет, это привлечет внимание вражеских глаз.

По Холодногорскому виадуку днем и ночью идет транспорт: войска, техника, автомашины, трамваи. Под виадуком то и дело проходят по путям эшелоны. И никто не обращает внимание на то, что саперы роют у устоев виадука доты и дзоты, якобы для обороны железнодорожной станции. Ушли саперы — ночью приходят минеры. Роют в дотах минные колодцы, в патронных ящиках подвозят взрывчатку — «муку второго сорта». Так, в глубокой тайне, незаметно для постороннего глаза, устанавливают они мины под двумя береговыми и одним промежуточным устоем огромного виадука.

Почти две тонны аммонита ложится под Холодногорским виадуком.

Еще более напряженная, опасная и ответственная работа кипит на другом «действующем объекте». В здании обкома буквально ходят по минам, прекрасно зная об этом, партийные секретари. Огромный заряд ложится в одном из служебных помещений в цокольной части здания.

«Какие нервы у этих замечательных людей! — удивляется полковник. — Чем не герои! Где тут разница между фронтом и тылом!»

А какие нервы должны быть у самого полковника Маринова? Каждую минуту он помнит: малейшая ошибка приведет к тяжким, невосполнимым жертвам!..

А тут еще ежедневные сигналы о вражеской деятельности: снова и снова появляются таинственные колышки, неизвестно откуда берутся на местах минирования булыжники с разными отметинами, кто-то заламывает ветку на дереве около секретной скважины. Все эти сигналы сразу же заносятся на карту — эти мины надо дублировать.

Бывает и похуже. К полковнику поступает очередной рапорт от одного из комбатов:

«От брошенной неизвестным гранаты в подразделении лейтенанта Карлинского погиб красноармеец Кирюхин...»

...Маринов и Ясенев возвращаются поздно вечером с Холодногорского виадука — минирование там закончено, идут маскировочные работы.

— Слышал, оставили Одессу, — устало говорит Ясенев, сидя с полковником на заднем сиденье. — Что сегодня передавали?

— Наши отступают, — невесело отвечает полковник, в изнеможении откинувшись на спинку сиденья, растирая за пазухой левую половину груди. — Немцы взяли Таганрог. Но хуже всего наши дела под Москвой: немец прорвал там нашу оборону, захватил Можайск и Малоярославец...

И вдруг — вдребезги разлетается боковое стекло за водителем, на ветровом появляются лучистые дырки. Где-то рядом гремит длинная автоматная очередь.

Ваня, водитель, падает головой на баранку. «Эмка» на повороте врезается в стенку дома. Разрушенного бомбами дома, из которого и стрелял враг...

Первым с автоматом выскакивает Коля Гришин — он сидел рядом с водителем, навскидку дает очередь из-за машины по пустым черным глазницам окон...

Распахнув дверь в темноту, стреляет Ясенев, выпускает все семь пуль из пистолета.

— Хватит палить, — останавливает их Маринов. — Что с Ваней?

Ваня убит,

— А ведь ты всегда впереди в машине садишься! — говорит Ясенев.

С гулким топотом по булыжной мостовой бежит к ним красноармейский патруль.

— Стой! Что за стрельба?

— У тебя тоже лицо в крови! — выпаливает Ясенев, взглянув на полковника.

— Пустяки! Царапнуло осколком стекла.

— Сволочи! — яростно швыряет в черные глазницы окон Ясенев, быстро меняя обойму в пистолете.

— Ну, вот, — сухо замечает полковник, — теперь ты, кажется, все понял: кругом свои, да не все. И покушение это — вовсе не случайность.

»Тося» готова к приему гостей

Почти совсем облетели липы и каштаны в саду, за окрашенным зеленой краской металлическим забором. Толстым красно-желтым ковром легла листва под мокрыми деревьями, на длинном балконе вдоль бельэтажа особняка, немного смягчив его строгие формы.

В отблеске близкой бомбежки тускло светится блестками слюды светло-серая облицовка особняка.

Вчера этот дом был детским садом. Завтра он станет домом смерти. Такова жестокая диалектика войны. Мины батальона Маринова несут смерть врагам. Во имя жизни. Во имя свободного Харькова, вольной Советской Украины. Эхо взрывов этих мин услышат в Москве и Берлине.

Выходя из изрешеченной пулями «эмки», полковник Маринов еще внимательнее, чем обычно, осматривается.

Все тихо. Ограда и деревья надежно укрывают дом.

Хорошо, что он, полковник, свел к минимуму все хождения, приезды и отъезды «посторонних» людей, особенно военных.

По приказу полковника старшина Голицын, начхоз, завез продуктов сразу на две недели вперед. Горячую пищу для минеров группы Сергеева варят тут же в особняке сами минеры, мастера на все руки. Недаром их величают «академиками»!

Ясенев отобрал из своей команды минеров самых опытных, самых надежных, умеющих держать язык за зубами.

Ни один из минеров не знает, что за дом он помогает минировать и кто в нем живет.

Со склада оперативно-инженерной группы в подвале здания Химико-технологического института все в той же камуфлированной «эмке» — Маринов строго-настрого запретил пользоваться военными грузовиками — сержант Виктор Хлудов доставил взрывчатку и мины ТОС, Сделано это было вечером, сразу после комендантского часа. Днем — опасно, враг может заметить, ночью — подозрительно.

Пора заканчивать с «Тосей». «Тося» должна быть готова к приему «гостей». Эти «гости» нетерпеливо нажимают на важнейшем Мерефском направлении. В этом полковник Маринов сам убедился, побывав в тот день, день покушения, на фронте южнее Новой Водолаги. Вместе с генералом Олевским осмотрел минные поля, заграждения на шоссе, вникал в каждую деталь, предлагал новые хитроумные варианты замедления «эмзедушек».

А «юнкерсы» пикировали так низко, что минеры видели их желтое клепаное брюхо и бомбы, сыпавшиеся из бомболюка, как черные спички из коробка... Появлялись они, как только светлело небо и унимался дождь. Словно докучливые мухи в пору бабьего лета...

— Мешают работать, — пожаловался на пикировщиков командир 532-го отдельного саперного батальона военинженер 3-го ранга Кливицкий.

— А вы, Иосиф Михайлович, поменьше обращайте на них внимания, — посоветовал полковник. — Кстати, спирта у вас не найдется? — тут же спросил он с некоторым смущением.

Спирт нашелся. Военинженер 3-го ранга поднес полковнику почти полную алюминиевую кружку.

— Закусить дать? — спросил он.

Полковник строго взглянул на него, покачал головой укоризненно;

— Спасибо, не надо!

И стал растирать спиртом раненную на финской правую руку. В такую погоду она всегда у него ныла почти нестерпимо.

Коля Гришин весело подмигнул опешившему комбату. Знай, мол, наших.

Трудный выдался денек! С фронта Маринов звонил заместителю начальника инженерных войск, вел с ним никому из посторонних не понятный разговор;

— Сегодня закончил забивку кольев в лесу между Воронино и Елугино, забил семь двухметровых кольев в поле у Кропоткино. В доме дела идут хорошо. Дети нашли пару поленьев. Довольно прохладно. Опять нашли двести семнадцать листовок на тропинке Васькино — Дмитрове. Мукой второго и третьего сорта обеспечены, муки первого сорта достал только сто кило.

На человеческом языке это означает:

— Сегодня закончили установку мин замедленного действия на перегоне между станциями Харьков-Мерефа, поставили семь МЗД на аэродроме. В Харькове дела идут хорошо. Установлено две МЗД в районе нефтебазы. Поставлено двести семнадцать противотанковых мин на дороге Максимовна-Богодухов. Динамита и аммонита хватает, достал только десять тонн тола.

Сначала были закодированы все улицы на схеме Харькова, позднее закодировали и названия всех населенных пунктов области. Решено было наиболее важные объекты — дом 17, например, — из кодовой таблицы исключить и говорить о них только при личных встречах.

В котельную из цокольной части здания ведет узкая лестница. Условным стуком стучит в дверь подполковник Ясенев.

Полковник уже и не помнит, в который раз приезжает навестить «Тосю».

Он видел все этапы работы. Две или три ночи подряд рыли минеры глубокий, в два с половиной метра, минный колодец под снятым и убранным в сторону котлом, под железным настилом.

Вдоль стены теперь стоят в ряд доверху наполненные вырытой землей мешки. Все они пронумерованы с тем, чтобы при обратной засыпке и утрамбовке не спутать слои неоднородного грунта.

Лишнюю землю, место которой займет взрывчатка и мина ТОС, вывозили на «эмке» Маринова, чтобы и следа ее не было ни здесь, в котельной, ни в саду, где наверняка будут шарить немецкие минеры,

Шестнадцать двадцатипятикилограммовых ящиков тола бережно уложили минеры в тесную «комнатку «Тоси»,

— Четыреста килограммов! — говорит полковнику Ясенев. — Солидное приданое у нашей невесты «Тоси»! Немецкому жениху нечего жаловаться. Теперь, ребята, будем ставить мину и электропитание.

Двое минеров — «академиков» подтаскивают к минному колодцу от стены два двухпудовых черных дюралевых ящика.

Ясенев молча открывает эти ящики, лично проверяет всю технику, начиная с правильности комплектации. Затем в полном молчании по специальной схеме соединяет управляемые приборы,

Следующий шаг — подключение электропитания.

Стоит Ясеневу перепутать концы проводов при сборке электросхемы и подключении электропитания — и весь дом рассыплется с грохотом в пыль и прах.

Или взрыва и вовсе не произойдет.

Но Ясенев досконально знает все капризы «Тоси», короле вы техники особой секретности. Теперь на «Тосю» надо надеть подвенечный убор — резиновый герметический мешок.

Тыльной стороной ладони Ясенев отирает пот со лба, выпрямляется, переводит дух.

— А теперь прошу всех выйти. За деревья, в самый конец сада. — Проверьте, чтобы в доме не было ни одной души. Скажите охране, чтобы в дом и ворота никого не пускали. Никого!

Коля Гришин и минеры уходят. Один из них хочет прихватить телогрейку, на дворе холодно, но, поняв, что его намерение может быть ложно истолковано, как знак недоверия к Ясеневу, — взрыва, мол, боится — он опускает ее на пол, выходит за напарником,

Ясенев поднимает с пола небольшой деревянный ящичек.

Это мина-сюрприз, Элемент неизвлекаемости.

— Тебя тоже прошу выйти, Илья Григорьевич! — твердо говорит Ясенев.

— Нет, брат! — еще тверже отвечает полковник. — Этот чертов сюрприз моей конструкции, мне и карты в руки.

Ясенев с сомнением смотрит на раненую руку Маринова. Но тот забирает у Ясенева ящичек. Уверенным движением вставляет в ящичек с толовой шашкой стальную пружину, плотно закрывает крышку ящичка, обвязывает мину крепкой бечевкой. У него блестит от пота широкий лоб, но руки действуют четко и точно, как у хирурга.

Полковник бросает повелительный взгляд на Ясенева:

— Уходи!

Тот не отвечает, потом как ни в чем не бывало замечает:

— Механика у твоей самоделки простая, но, в общем, безотказная.

Маринов соединяет чеку взрывателя с крючком, прикрепленным к крышке мины.

Со всей осторожностью, на какую способен, он становится на колени и кладет мину-сюрприз на черный ящик в колодце.

В любое мгновение может грохнуть взрыв.

Шутка ли — четыреста килограммов тола!

— Кислота! — резко произносит Маринов. Как хирург бросает ассистенту: «Ланцет!»

— Пузырек с кислотой? — спохватывается Ясенев, следивший, точно загипнотизированный, за действиями Маринова. — Здесь, в сумке!..

Он достает из сумки небольшой пузырек, подает его полковнику.

— Испробуем! — говорит полковник.

Он туго натягивает бечевку. Ясенев, раскупорив осторожно пузырек, капает на бечевку серной кислотой, считает:

— Раз, два, три, четыре, пять...

Легкий дымок — и бечевка легко рвется в руках Маринова,

— Нормально! — говорит полковник внезапно охрипшим голосом.

Теперь он кладет рядом с миной-сюрпризом обыкновенный кирпич. Капает из пузырька на бечевку, которой обвязан ящичек мины. Быстро накрывает ящичек кирпичом.

Серная кислота разъела бечевку. Мина-сюрприз на боевом взводе!

Только вес кирпича спасает сейчас минеров от мгновенной смерти, а дом от полного уничтожения,

Если немцы попытаются разминировать подвал и снимут, раскапывая землю, этот кирпич, освобожденная пружина в ящичке выдернет чеку из взрывателя, и тогда взорвется не только двухсотграммовая шашка в мине-сюрпризе, но и четыреста килограммов взрывчатки, взлетит на воздух весь дом.

— А знаешь, — вдруг говорит, выпрямившись, Маринов, — давай еще один «орех» оставим тут саперам Гитлера!

И снова все сначала. Снова смерть витает над домом, нависает над двумя минерами в котельной.

Установка мины ТОС и двух элементов неизвлекаемости походила на сложнейшую хирургическую операцию. Успех операции целиком и полностью зависел от крепких нервов, веры в свои силы и безукоризненной работы хирурга и его ассистента.

То был подвиг мгновенный, вернее, подвиг трех мгновений во время установки «колючки» и двух «орехов». А вся операция «Харьков» была подвигом, растянутым на много-много дней и ночей,

Но опасность еще не миновала и на «кухне, где календарь семнадцатого года».

Маринов и Ясенев сами засыпают кирпич, мину-сюрприз, черные дюралевые ящики землей из нужного мешка, тщательно уплотняют землю. Это тоже крайне опасно; сдвинь с места кирпич — и все пропало!

Теперь можно позвать ребят.

Наконец-то! Полковник Маринов чувствует, как колотится в груди больное сердце. По-настоящему, лежать бы ему, Маринову, сейчас в сердечном санатории. Небось врачи даже в шахматы не дали бы там сыграть с соседом по палате. А тут такой танец смерти с капризной «Тосей»!..

Отдыхая, Маринов и Ясенев наблюдают за работой своих помощников. «Академики» работают споро, засыпают колодец и ТОС землей из номерованных мешков, правильно чередуя слои грунта.

— Лишнюю землю до утра вывезем, — говорит, все еще тяжело дыша, полковник. — Надо точно, артистически восстановить все, как было...

— Чтобы комар носа не подточил? — живо откликается Коля Гришин, помогая минерам. — Знаем, знаем!

Наконец, утрамбованная земля почти доверху наполняет колодец. Пора бетонировать. Раствор готов. Лишняя земля убрана, брезент свернут и унесен в машину, пол тщательно подметен.

Незаметно летят минуты, часы. Приезжают обитатели дома, ужинают, ложатся спать. В котельную спускается генерал Олевский, почему-то шепотом, как в операционной, говорит с Мариновым, внимательно наблюдает за минером Сергеевым, который латает раствором бетона взломанный участок.

— Пока эта заплата слишком ясно видна, — беспокоится генерал, — еще, конечно, бетон не просох.

— Бетон мы специально отдавали на химический анализ, — объясняет Маринов. — Точность предельная. Кроме того, этот участок будет под котлом.

— Все же, — советует генерал, — надо бы еще вспороть пол в паре мест и забетонировать, да так, чтобы заплаты получились разных оттенков.

— Правильно! — соглашается Ясенев. — Залатаем для отвода глаз платье нашей невесты «Тоси» разными заплатами.

— Да, — поддерживает его Маринов, — будто пол несколько раз в разное время ремонтировался. Немцы, конечно, вскроют заплаты, увидят, ничего страшного.

Вскрыть киркой и ломом пол и снова забетонировать его — дело недолгое, Но засыпать углем еще рано — бетон должен подсохнуть.

Под утро полковник Маринов разрешает вернуть на место железный настил, вновь установить котел.

— По вашему заданию, товарищ генерал, --докладывает полковник Олевскому, — сделали так, что взрыв может быть произведен не раньше, чем через десять дней и не позже, желательно, чем через полтора месяца в виду возможной дегерметизации.

Когда генерал уходит наконец соснуть часок перед рабочим днем, Ясенев спрашивает полковника:

— Илья Григорьевич! А как мы узнаем, кто поселится в этом доме и когда нам взорвать его?

— Это, — доверительно отвечает полковник, — нам сообщат военные разведчики, подпольщики и партизаны. Формируется специальная группа наводки. Подумай, кого выделить в эту группу из москвичей-«академиков».

— И все-таки, — задумчиво говорит Ясенев, оглядывая котельную, — чего-то не хватает здесь, какого-то серьезного отвлекающего элемента, решающего хода всей партии. А то как бы немцы не разбудили спящую красавицу «Тосю» раньше нас... Послушай, Илья Григорьевич! А что... А что, если... Только бы пошли на это — пожертвовать королевой, чтобы поставить противнику мат!.,

— Что-то я не понимаю тебя, — недоуменно хмурится Маринов. — Мудришь что-то, фантазируешь.

— Без фантазии, — серьезно отвечает Ясенев, — в нашем деле нельзя. Кажется, я придумал. Идем, прогуляемся в саду, и я все объясню...

Отдать королеву!

В саду свет еще борется с мраком. Шуршит палая листва под дождем. Мокнут гипсовые фигуры резвящихся малышей вокруг фонтана. Тихо поскрипывают на ветру качели. Пасмурный октябрьский денек...

Двадцать второе октября 1941 года. Среда. Еще 6 октября выпал под Москвой и быстро растаял первый снег. И здесь под Харьковом раскисли под дождями поля, буксует хваленая гитлеровская техника. Порой отделению саперов из батальонов Маринова удается надолго задержать дивизию вермахта, заминировав какую-нибудь грунтовую дорогу. В поле безнадежно увязают немецкие Т-III и Т-IV — посадка у фрицевских танков низкая, да и моторы слабее дизелей наших Т-34.

Великое дело делают сейчас под Харьковом военные инженеры и саперы. С творческим огоньком, с фантазией, без устали, увлеченно трудятся на боевых постах командиры и политработники. Образцом служат «академики»-тосовцы — москвичи и ивановцы, гвардия рабочего класса России, отобранная из числа лучших электриков, радиотехников, строителей — техники и прорабы тайной войны...

Все силы брошены на оборону Харькова. А Харьков держится из последних сил. Около двадцати тысяч коммунистов и девяносто тысяч комсомольцев посылает город на фронт. Истребителями танков становятся восемь тысяч храбрейших комсомольцев-добровольцев Харькова, выделенные обкомом комсомола. «Панцерегерями» — охотниками за танками — со страхом называют их танкисты командующего 1-й танковой армией вермахта генерал-полковника фон Клейста.

Все делают батальоны Маринова, чтобы помочь войскам Юго-Западного фронта сдержать бешеный напор врага, сковать его маневренность и, главное, позволить харьковчанам демонтировать и отправить в глубь страны бесценные харьковские заводы. За каких-нибудь полтора месяца, мужественно отбиваясь от врага, Харьков отправляет на восток триста двадцать эшелонов с заводским оборудованием, двести двадцать пять эшелонов с рабочими, пятьдесят шесть эшелонов с госпиталями.

Бьет в барабаны, ревет фанфарами берлинское радио: «Москва перед нами!.. Колосс на глиняных ногах повержен и уже никогда не поднимется!.. Из Можайска наши герои ночью видят зарево бомбежки над агонизирующей Москвой!.. На очереди Харьков! Город охвачен паникой!..»

А в Харькове нет и следа паники.

В минирование и разрушение военных объектов в городе включаются войска НКВД, железнодорожные полки, партизаны из школы Кочегарова — товарища Маринова по лихим делам в Испании. Полковник Маринов снабжает их минами и взрывчаткой. Нет, не встанет на колени Харьков!

Помощники полковника Маринова по скоростной программе обучают около ста пятидесяти будущих партизан-подрывников. Отбором и расстановкой командных кадров партизан и подпольщиков занимаются обком и горком. Центральный комитет КП(б)У уже утвердил подпольный харьковский обком во главе с коммунистом Иваном Ивановичем Бакулиным, доцентом кафедры математики и секретарем парторганизации Харьковского сельскохозяйственного института.

«Коммунисты — вперед!» — в Харькове это не просто лозунг, боевой клич, а руководство к действию.

Бок о бок с коммунистами, плечом к плечу с большевиками — Ленинский комсомол, молодая гвардия рабочего, студенческого Харькова. По решению обкома комсомола подпольный обком возглавит Александр Зубарев. Обучение молодых народных мстителей возлагается на все того же Илью Григорьевича Маринова.

И уже осенью сорок первого рождается легенда об «Илье-громовержце», о «боге диверсий» полковнике Маринове...

Время — вперед! Надо торопиться. Как это мало — двадцать четыре часа в сутки, когда дел невпроворот. А под Мерефой, под Богодуховом, под Красноградом трещит уже фронт.

У фронта, как у моста, — определенная грузоподъемность. Это знает каждый сапер, каждый инженер, каждый минер. Всей своей непомерной тяжестью давит на харьковский фронт отборная шестая армия вермахта — армия генерал-фельдмаршала фон Рейхенау, любимца фюрера. Пройдет немного времени — падет Харьков, погибнет любимец фюрера, и на его место встанет генерал Паулюс, один из главных авторов плана войны против Советского Союза — плана «Барбаросса», И под траурный звон колоколов во всем рейхе погибнет шестая армия в Сталинграде. Та самая шестая, что рвется сейчас к Харькову, та шестая, что получит в Харькове тяжелые ранения...

Надо торопиться. И потому недолго продолжается совещание полковника Маринова с подполковником Ясеневым в саду дома номер 17 по улице Дзержинского.

— Хорошо, — наконец соглашается полковник. — Значит, не только «Тося», но и «Фрося»? Будь по-твоему. Пожертвуем королевой.

Штаб командира 68-й пехотной дивизии вермахта разместился в большой мазанке посреди полусгоревшего села. По размытой дождями улице медленно движется войсковая колонна — танки с эсэсовскими номерами, транспортеры на полугусеничном ходу, штабные вездеходы.

Генерал-лейтенант Георг фон Браун с довольным видом, по-наполеоновски сунув руку за красный лацкан шинели, смотрит в окно на проходящие войска дивизии.

Дивизия у фон Брауна полнокровная. Фельдмаршал фон Рундштедт сравнительно недавно передал ее из резерва группы армий «Юг» в распоряжение командующего шестой армией генерал-фельдмаршала фон Рейхенау. Раньше 68-я входила в резерв фон Рундштедта и подчинялась штабу резервного 7-го армейского корпуса, хотя ее и перебросили в числе первых пятнадцати дивизий вермахта на Восток, куда она прибыла еще в июне — июле 1940 года. Она считалась дивизией 2-й волны, состояла из 169, 188 и 196-го полков, а одно время входила в состав соседней с шестой семнадцатой армии.

За спиной генерала стоит майор Гендель, командир саперного батальона. Он затаил дыхание — теперь по улице проходит его батальон, надо же было ему попасться на глаза суровому генералу!

Впереди — моторизованная рота, моторизованный понтон-но-мостовой парк, легкий моторизованный инженерный парк, две пешие роты саперов...

Генерал молчит. Как будто пронесло. Слава господу!

Проползают тяжелые полевые гаубицы — все двенадцать гаубиц тяжелого артиллерийского дивизиона. За ними легкие гаубицы трех дивизионов. Кавалерийский эскадрон и самокатный эскадрон разведывательного батальона, Бронеавтомобили, противотанковые орудия... Конца не видать длинной колонне. Треща моторами, колонну обгоняют фельджандармы на мотоциклах...

Генерал возвращается к столу, на котором разостлана большая топографическая карта. К столу ближе подходят офицеры штаба, старший адъютант барон фон Бенкендорф, СС-унтерштурмфюрер граф фон Рекнер.

— Итак, господа, битва умов! Вот что нам предстоит в Харькове, который падет с часу на час. Разведка докладывает, что минирование идет невиданно широким фронтом не только на дальних и ближних подступах к городу, но и в самом городе. Я понимаю толк в минах» господа. Недаром мой кузен Вернер фон Браун занимается не только ракетами, но и минами. Русские — лучшие в мире шахматисты, и в мины они играют так же, как в шахматы. Это подземные шахматы, майне геррен, и жертвовать нам придется не пешками, а солдатами.

Он обводит строгим взглядом офицеров штаба дивизии,

— Наша слабость, господа, — будем откровенны, — в том, что вся машина вермахта заведена на блицкриг, мы готовились не к обороне, а только к наступлению, а следовательно, почти предали забвению такое мощное и эффективное оружие, как мины. Окончательная победа на Востоке — дело нескольких недель, но надо выиграть войну малой кровью. И сначала для этого нам с вами надо выиграть минную битву — битву умов, битву нервов. Пусть наши саперы еще раз покажут, что нет в мире им равных. Сольем воедино прусско-немецкий солдатский дух с победными идеями Адольфа Гитлера! Хайль!

— Хайль Гитлер! — грянули офицеры.

— И вот еще что, господа! — продолжает генерал. — Еще 28 июля фюрер заявил, что для Германии «промышленный район вокруг Харькова важнее, чем Москва». Харьковские заводы и Донецкий угольный бассейн значительно укрепят военный потенциал рейха, послужат залогом новых больших побед на других фронтах. Ваша обязанность, майор Гендель, спасти индустрию Харькова от большевистских мин, чтобы ее можно было поставить целиком а полностью на службу вермахту!

Помолчав, он торжественно добавляет: — Через час — решающий штурм!

«Эмка» полковника Маринова выезжает из открытых ворот дома 17 на улице Дзержинского. Ворота тут же закрываются, а «эмка», свернув направо, едва не сталкивается с другой «эмкой», черного цвета.

Из затормозившей черной «эмки» выскакивает лейтенант Черняховский. Он подбегает к машине полковника Маринова, вскидывает руку к козырьку фуражки.

— Товарищ полковник! — говорит он высунувшемуся из «эмки» Маринову. — Начальник Особого отдела просит вас срочно явиться на станцию.

Маринов и Ясенев тревожно переглядываются. Что бы это могло быть?

— Здравствуйте, товарищ лейтенант! — говорит полковник. — Вот мы и свиделись опять. Старые знакомые. Что там случилось, не знаете, часом?

— Не могу знать, товарищ полковник! — бесстрастно отвечает лейтенант, но по лицу его видно, что он отлично знает, в чем дело, и дело это серьезное.

Выйдя из машины, к нему подходит его боевой друг Коля Гришин.

— Мне-то ты можешь сказать, что там произошло, — негромко говорит Коля, стискивая руку лейтенанту.

— Не могу, — тихо отвечает лейтенант Черняховский. — Рад тебя видеть.

Коля смотрит долгим взглядом в глаза друга, но видит, что он непоколебим и медленно разжимает руку, молча возвращается к машине.

Маринов громко, в сердцах хлопает дверцей.

— На станцию! — говорит он Коле Гришину, который теперь водит «эмку» вместо убитого водителя Вани.

В ветровом стекле еще зияют лучистые дыры. Боковое стекло новое.

Впереди мчится «эмка» полковника Маринова. Сзади — черная «эмка» Особого отдела.

Ясенев оглядывается, смотрит сквозь заднее стекло на «эмку» лейтенанта Черняховского.

— Что там стряслось? — спрашивает он.

— А я откуда знаю? — с неожиданным раздражением в голосе отвечает всегда уравновешенный, хладнокровный полковник.

На станции Черняховский ведет командиров быстрым шагом по лабиринту путей и линий. Недалеко от депо — оцепление.

Довольно большая воронка, почти как от авиабомбы. Разворочена стрелка, откинут рельс, изуродованный, скрученный взрывом рельс. На боку валяется паровоз с сорванными бегунками. Воронка еще дымится, а над котлом паровоза вьется пар.

Из-за паровоза выходит военный в черном кожаном пальто и кожаной фуражке, с кожаной полевой сумкой и кожаной кобурой на боку. Весь в коже — от фуражки до сапог,

Полковник Маринов молча приветствует его. Начальник Особого отдела тоже касается козырька кончиками пальцев в кожаной перчатке.

— Что скажете, полковник? — тихо спрашивает начальник.

Полковник оборачивается к заметно побледневшему Ясеневу, смотрит под ноги, откашливается.

— Что же говорить-то...

Проследив за взглядом начальника Особого отдела, он вздрагивает: неподалеку лежат два тела, полуприкрытые форменными куртками со знаками железнодорожников.

— Ваша мина? — спрашивает человек в кожаном.

— Наша, — отвечает полковник, — Моя мина. МЗД... Мы здесь только МЗД ставили. С электрохимическим взрывателем. Срок замедления — пятнадцать дней.

— А взорвалась через двое суток! Под нашим паровозом! А если бы тут шел войсковой эшелон?

Маринов молчит: теоретически допустимо, что мина взорвалась раньше из-за неисправного механизма.

— Постойте! — вдруг оживляется он. — Воронка маловата! Да, совсем мала и мелка воронка!..

Он поспешно достает из потрепанной кирзовой полевой сумки какие-то бумаги, блокнот, быстро перелистывает непослушными пальцами, подносит к глазам один из листков.

— Все ясно, — говорит он наконец с огромным облегчением. — Эту стрелку минировало подразделение капитана Гольца. Вот копия его карты — здесь... здесь была установлена ложная мина, «орех», одна только мина-сюрприз. МЗД с нормальным зарядом в двадцать-тридцать килограммов взрывчатки оставила бы воронку в пять раз большую!..

— Следовательно? — тихо спрашивает начальник Особого отдела.

— Следовательно, здесь — вредительство! — твердо отвечает полковник Маринов. — Здесь поработал враг!

Начальник Особого отдела подходит к Маринову, берет под руку, медленно отводит в сторону.

— И я так думаю, — говорит он полковнику. — Пришлось крепко поволноваться за вас, Илья Григорьевич, выдержать настоящий бой. У нас нашлись люди, которым показалось, что нужны самые решительные и жесткие меры. И жертвы, мол, налицо, и состав преступления. Хотели привлечь к ответственности капитана Гольца и вас, полковник. А вы знаете- живем по законам военного времени. Но я давно убедился в важности вашей работы, великой важности операции... в городе орудует враг. Третьего дня в центре заводского района мы нашли два трупа рабочих ночной смены. У одного перерезано горло, другому вонзили нож в спину. Выяснили, что у них исчезли все документы: паспорта, удостоверения, ночные пропуска, карточки... И эта хитро задуманная диверсия не такой уж для нас сюрприз. Вот смотрите...

Чекист останавливает Маринова возле телеграфного столба, показывает пальцем.

— Видите зарубку? А что под зарубкой?

— Цифры.

— Какие цифры?

— Двенадцать — сорок пять.

— Правильно! Не догадываетесь, что бы это могло означать? Очень просто — двенадцать шагов по азимуту сорок пять градусов. Та самая стрелка!

Он провожает Маринова к «эмке».

— Еще раз прошу, товарищ полковник! Выше бдительность! И от души желаю вам удачи!

Враг на пороге города

Третий день подряд бомбят Харьков эскадры «юнкерсов» из 5-го авиационного корпуса генерала авиации Риттера фон Грейма, подчиненного генерал-полковнику Леру, командующему 4-м воздушным флотом «Люфтваффе». В оперативном подчинении Лера почти тысяча триста самолетов, и нет сейчас во всей полосе группы армий «Зюйд», которую поддерживает 4-й воздушный флот, более важного объекта, чем Харьков.

Асы 51-й бомбардировочной эскадры «Эдельвейс» и 55-й бомбардировочной эскадры особого назначения «Гриф» по нескольку раз вылетают из Киева и с других захваченных аэродромов и, ориентируясь по громаде Держпрома-Дома государственной промышленности, сбрасывают полутонные фугаски и кассеты зажигательных бомб на дымящийся город. Они же распахивают бомбами позиции советских войск на фронте» пикируют с воем и железным лязгом на отступающие измотанные полки.

Но и в самую ожесточенную бомбежку не отходят от станков еще оставшиеся в осажденном городе рабочие.

Одна из бомб, весом в пятьсот килограммов, раскалывает заводской корпус. К счастью, почти все рабочие в подвале. Они перетащили туда станки еще после первых сильных бомбежек.

После взрыва наверху погас свет. Вспыхивают спички. В их слабом неверном свете видны встревоженные лица рабочих. Многие еще смотрят вверх. Станки остановились, клубится пыль.

И вдруг, со стороны выхода из подвала, голос:

— Дверь завалило!

Где-то журчит вода. Плеск воды становится все громче. Вода уже хлюпает под ногами. Снова голоса в темноте:

— Ну, что там, хлопче?

— Вентиляцию тоже всю завалило! Что делать, Климыч? Климыч ерошит седые волосы, запорошенные каменной крошкой, посыпавшейся с потолка, мотает головой. В ушах звенит. Пахнет едко сгоревшим кордитом.

— Расчистить вентиляцию можно? — спрашивает он деловито.

— Куда там! Голыми-то руками? Куски железобетона такие — с места не тронуть. И воздух вроде не проходит.

Из дальнего угла подвала доносится сдавленный стон.

— Сюда, ребята! — зовет мальчишеский голос. — Здесь раненые.

— Ничего, ничего! — бодрится один из раненых. — Обломком по голове шибануло.

— Раненых на стол сюда, — говорит Климыч. Где-то журчит, хлещет вода.

— Климыч! Труба лопнула... заливает!..

— Крышка нам! Хана! — раздается чей-то мрачный голос. — Зря в этот подвал забрались.

— А ну, не каркай там! — обрывает говорившего Климыч. — Только подвал нас и спас. Меня раз в германскую засыпало, так три дня откапывали. Контузия была, заикался потом до самой Октябрьской... Чтобы победить, надо сквозь огонь, воду и медные трубы пройти...

— А меня, — говорит кто-то в темноте, — раз в шахте засыпало. По горло в воде двое суток стояли. Такое и в мирное время бывает, ничего особенного.

— Ничего особенного! — бурчит все тот же мрачный голос. — Утонем тут как крысы...

— Трубы, трубы... — бормочет Климыч. — Надо дать знать о себе…

Он шарит в темноте обеими руками, находит тяжелый ключ,

— Где у нас тут трубы? Бейте, стучите по трубам! Проходит час, два, три... Ночь затопила заводской двор.

В темноте пляшут лучи электрофонариков и «летучих мышей».

В крыше и стенах цеха зияют проломы. Из проломов еще курится дым. Грохочут трактора с включенными фарами.

Полковник Маринов, весь перемазанный сажей и известкой, со сбитой набок фуражкой, выбирается вверх по заваленной обломками железобетона лестнице, ведущей в подвал.

— Ну как? — спрашивают сверху возбужденные голоса, — Стучат еще?

— Стучат, стучат! — успокаивает рабочих Маринов. — Вот что: вся ночь уйдет на расчистку лестницы. А вода там все прибывает. Утонут люди. Где минеры? Надо взрывать. Берусь взрывом расчистить вход в подвал.

В подвале — стук и звон. Вода подбирается уже к груди, Тут и там все еще вспыхивают изредка спички.

— Не жгите, товарищи, спички! — громко говорит, стоя в воде, Климыч. — Еще пригодятся. Наши нас не бросят, выручат.

Кое-кто из рабочих взобрался на станки. В воде холодно. Климыча трясет дрожь, зуб на зуб не попадает.

— Махорки ни у кого не осталось? — спрашивает кто-то в темноте.

— Была, да намок весь кисет...

Откуда-то сверху доносится прерывистый стук.

— Тихо, товарищи! Ша! Морзянка, никак!.. Кто морзянку знает?

— Я знаю, — отвечает тонкий голос подростка, — В Осоавиахиме изучали.

— И я с подпольных годков помню, — говорит Климыч, — в тюрьме царской перестукивались...

«Вас понимаю!» — выстукивает Климыч.

— Спрашивают — все ли целы? «Все живы!»

— Воду, говорят, отключили. Хотят взрывом расчистить вход! Просят всех отойти в дальний угол, за станки. Раненых перенесите туда!

«Вас понял!» — стучит Климыч по трубе.

— Не робей, ребята! — весело говорит он в полной темноте. — Будет Гитлеру труба. А мы через полчаса горячий чай будем пить дома!

В темноте по бикфордову шнуру со скоростью один сантиметр в секунду бежит яркая искра белого огня,

Маринов быстро выбирается из обломков наружу. Уже у самого выхода шинель цепляется за железный прут, торчащий из куска железобетона. Он дергает шинель — не может отцепить, Дергает изо всех сил и с рваной полой выкарабкивается наружу, бегом бежит за угол,

С оглушительным треском, распоров пламенем ночь, рвется заряд тола. Направленный взрыв выбрасывает во двор куски железобетона.

Целая толпа рабочих во главе с полковником Мариновым выкатывается из-за угла цеха к лестнице.

В большом проломе на месте сорванной взрывом двери в подвал показывается белая голова Климыча.

— А! Это ты, полковник! — говорит он снизу. — Ну, спасибо, сынок. Выходит, минами можно не только убивать, а и спасать людей, а? — Обернувшись назад, он кричит: — Раненых выносите!

Бережно выносят раненых, кладут на носилки — рядом давно ждет санитарная машина с красным крестом. С рабочих, выбирающихся из каменного мешка, чуть не ставшего для них смертельной западней, льет вода. Товарищи по заводу бросаются к ним. Объятия, крепкие рукопожатия...

— А где наш избавитель? — озирается Климыч.

— Полковник-то? — отвечают ему. — Уехал полковник. На объект умчался. Как только вы вылезать начали, так и уехал.

В подвале вдруг вспыхивает электрический свет.

— Свет дали! — радуется Климыч. — А ну, хлопцы, кто здоровый! Кругом! Заворачивай оглобли! За работу, к станкам! Воду-то спустили. Там и обсушимся. Не время чаи распивать.

Уже полночь, когда полковник Маринов приезжает на своей «эмке» в дом 17 на улице Дзержинского. В саду льет дождь, скрипят на ветру каштаны и тополя. Слезятся черные окна особняка. За голыми сучьями весь западный небосклон то и дело озаряется тускло-багровыми сполохами фронтовой канонады. Фронт уже под Харьковом. А столько еще не сделано дел, хотя в основном план операции выполнен!

Полковник тяжело поднимается на второй этаж, в маленькую комнату, в которой он неделю назад поселился с Ясеневым после того, как оттуда выехал генерал — работник штаба, командированный в Воронеж, куда скоро передислоцируется и весь штаб. Теперь приказа о передислокации, об оставления города можно ждать каждый день...

Ясенев не спит, читает лежа в постели какую-то затрепанную книжку, чертит что-то в блокноте.

— На передке был? — спрашивает Ясенев, поздоровавшись, опустив на грудь книжку. -Денек-два продержатся? Еще не все госпитали вывезены, ведь каждый день раненых с фронта привозят, И у нас еще не все сделано.

— Продержимся, — не очень уверенно отвечает полковник, раздеваясь. — Как с «Фросей»?

Завтра все закончим.

— Что читаешь?

— О Циолковском. Гениальный ученый! Немцы вот его родную Калугу захватили, а я все о нем думаю, об учителе физики, жившем в домике на окраине Калуги. Уцелел ли тот домик-то? В нем Константин Эдуардович разработал теорию ракеты. Формула ракетного полета, космические корабли, искусственные спутники, ракетные поезда... Вот послушай!..

Сняв пиджак — Маринов в гражданском, — он ложится на койку, повернув к товарищу чуть улыбающееся лицо.

— Хорошенькое же время ты нашел мечтать о полете на Луну!

— Нет, ты только послушай, что писал Циолковский: «Сорок лет я работал над реактивным полетом...» Это он написал за несколько месяцев до смерти. «Через несколько сотен лет, думал я, такие приборы залетят за атмосферу и будут уже космическими кораблями... Непрерывно вычисляя и размышляя над скорейшим осуществлением этого дела, вчера, 15 декабря 1934 года, после шести вечера, я натолкнулся на новую мысль относительно достижения космических скоростей... Последствием этого открытия явилась уверенность, что такие скорости гораздо легче получить, чем я предполагал. Возможно, что их достигнут через несколько десятков лет, и, может быть, современное поколение будет свидетелем межпланетных путешествий». Каково, а? Когда я читаю такое у отца астронавтики, я горжусь, что я русский человек!

Ясенев садится в кровати, блестящими глазами глядя на товарища,

— А я думаю: что это он там чертит? — говорит, усмехаясь, полковник. — Новую мину изобретает, что ли?

— Нет, Илья Григорьевич! — горячо говорит Ясенев. — Минировал я сегодня завод, видел эр-эс — реактивные снаряды «катюши». И сразу вспомнил юношескую мечту свою -астронавтику! Ведь «катюша» — это и есть, черт побери, прообраз управляемой космической ракеты! Космического корабля, о котором мечтал Циолковский, мечтал революционер Кибальчич. А между прочим, химик Николай Иванович Кибальчич тоже выбрал хорошенькие время для мечты о космических путешествиях. О них он мечтал, изобретая мины, снаряды для народовольцев. О космосе мечтал, проектируя космический аппарат в тюремной одиночке перед смертью!..

— Скоро, — говорит полковник, глядя в потолок, — мы отпразднуем, даст бог, совершеннолетие твоей «Тоси». А о биографии ее я знаю очень мало. Рассказал бы...

— Только вовсе она не моя, — возражает Ясенев. — Над чудо-миной работали много лет десятки и сотни ученых, инженеров, изобретателей. Можно сказать, что нашей невесте «Тосе» уже сорок с хвостиком. Старая дева наша «Тося»!.,

О чудо-мине Ясенев мог говорить часами.

Еще великий Попов, рассказывал Ясенев, изобретатель радиотелеграфа, заинтересовался проблемой создания управляемой по радио мины. Александр Степанович наверняка многого бы достиг в этом деле, если бы морское ведомство финансировало его опыты, но ведомство это выплатило замечательному физику и электротехнику всего триста рублей на эксплуатацию изумительного изобретения, совершенно не оценив его возможности.

Минами Попов стал заниматься, еще будучи преподавателем Минного офицерского класса в Кронштадте. Класс этот выпускал минных офицеров, ведавших и всем электрооборудованием на кораблях императорского военно-морского флота. В марте 1896 года Попов продемонстрировал в Русском физико-химическом обществе изобретенный им беспроволочный телеграф, поставивший на службу человеку радиоволны. Его аппарат уже был снабжен — впервые в мире — антенной и заземлением и заставлял звонить электрический звонок. Отсюда уже один шаг к управляемой по радио мине — шаг, правда, гигантский. Ведь звон тогда вызывали не сигналы передатчика — его еще не было, — а атмосферные помехи. Потому и назвал Попов свой прибор «грозоотметчиком». Но уже в 1896 году он сконструировал радиопередатчик, а через два года осуществил радиосвязь между двумя кораблями на расстоянии более чем сорок километров.

Но морской министр царя передал заказы на радиоаппаратуру... немецкой фирме «Телефункен». Слабость радиосвязи была одной из причин разгрома царского Тихоокеанского флота в русско-японской войне.

Александр Степанович Попов скончался в возрасте сорока семи лет после бурного объяснения с министром просвещения, устроившим ему разнос за укрывательство революционного студенчества в Петербургском электротехническом институте, директором которого Попов стал в разгар первой русской революции,

В 1898 году Никола Тесла, крупнейший ученый и инженер Сербии, изобретатель электродвигателя переменного тока, сотрудник Томаса Эдисона, продемонстрировал управляемую по радио лодочку, впервые осуществил радиоуправление на расстоянии.

В том же году — не где-нибудь, а в Харькове! — профессор Николай Дмитриевич Пильчиков прочитал удивительную лекцию — о подрыве мин, «не имея к ним никакого отношения»,

Профессор Пильчиков изобрел «протектор» — прибор, отделяющий нужные радиосигналы от ненужных. «Протектор» радиоприемника мины безошибочно ловил посланный радиопередатчиком сигнал и взрывал мину!

Понимая важность своего изобретения в военном деле, профессор предложил прибор морскому министерству. Министерство решило, что идея профессора Пильчикова — это такая же химера, как и идея Попова,

В конце концов профессору удалось получить пятьсот червонцев. Он считал, что в Париже за такой прибор с радостью дали бы миллион франков. Но он был патриотом и не желал продавать свое изобретение чужестранцам.

Только узнав, что в Америке военное ведомство отвалило Николе Тесле миллион долларов на производство подобных опытов, мудрецы в морском ведомстве Петербурга раскошелились и объявили работы профессора Пильчикова совершенно секретными.

И вдруг — профессор Пильчиков начинает странно вести себя. Точно спасаясь от таинственных преследователей, он укрывается в харьковской клинике Платонова и вскоре в местных и даже столичных газетах печатается сенсационное сообщение:«Таинственная смерть профессора Пильчикова!»

Неразгаданная тайна

Самоубийство или убийство?

Похоже было на инсценировку самоубийства, И инсценировка эта была не слишком искусной. Револьвер системы «Бульдог», шестизарядный, с коротким стволом, лежал слишком далеко от тела профессора, распростертого на кровати. Выстрел был произведен прямо в сердце.

Сердце Николая Дмитриевича по сей день хранится в Харьковском медицинском институте.

Эксперты судебной медицины считали версию самоубийства маловероятной. Не было обнаружено никаких мотивов для самоубийства.

В отличие от бедного Попова, которому приходилось работать репетитором в электромонтером, профессор Пильчиков был состоятельным человеком. К тому же он мог рассчитывать на новые субсидии от щедрот морского министра, который к тому времени приказал даже передать в распоряжение профессора маленькое суденышко «Днестр» с радиопередатчиком на борту. Кажется, морской министр понял наконец огромное стратегическое значение открытий Попова и Пильчикова.

Но это понимали и за границей. Империалистические державы готовились к мировой бойне. Лишь недавно умолкли пушки русско-японской войны. В Европе активизировали свою тайную деятельность разведки главных хищников. Особенно интересовалась всеми новинками минной войны кайзеровская морская разведка. Предшественники адмирала Канариса не дремали...

Кто похитил сотни технических документов, записей и чертежей профессора Пильчикова?

Нет, смерть профессора Пильчикова вовсе не похожа на самоубийство.

В Харькове велось какое-то следствие, охранное отделение и жандармы пытались отыскать следы злоумышленников. Но никаких следов этим шерлок-холмсам, набившим руку и кулак на подавлении «внутреннего врага», обнаружить не удалось.

Чины военной контрразведки не могли не вспомнить, что несколькими годами раньше так же загадочно был убит в своей лаборатории инженер Михаил Михайлович Филиппов, работавший над проблемой передачи электротока на расстоянии. Это он удивил Россию, когда из Санкт-Петербурга, словно маг и чародей, заставил загореться лампу в Царском Селе!

И после убийства полиция также установила и запротоколировала факт похищения неизвестными злоумышленниками бумаг инженера-изобретателя.

Чья агентура не останавливалась перед убийством, чтобы украсть военные секреты России?

Германии? Австро-Венгрии? Франции? Англии?..

Загадочные события в Харькове невольно приводят на ум эпизоды романа Алексея Толстого «Гиперболоид инженера Гарина».

В любой европейской столице дорого бы дали за бумаги Пильчикова и Филиппова. Управляемым по радио боевым оружием интересовались все разведки.

Но первая мировая война разразилась слишком быстро. К тому же она была в основном позиционной, и, хотя минная война развернулась широко, несовершенная еще радиоуправляемая техника не нашла применения,

Шел 1921 год...

Отгремела война с белополяками, в ноябре 1920-го Красная Армия геройским штурмом овладела Перекопом и сбросила в Черное море «черного барона». Но борьба еще не кончилась. Ранней весной вспыхнул Кронштадтский мятеж, и триста делегатов X съезда РКП (б) участвуют в штурме Кронштадта...

В средней Германии, Рурском районе и Гамбурге разгорается пламя восстания, над многими городами развевается красный флаг рабочих-коммунистов. Но реакция потопила восстание в крови, развязала белый террор.

Во Владивостоке в результате белогвардейско-японского переворота к власти пришло правительство братьев Меркуловых. Мародеры Меркуловы просили Романовых прислать во Владивосток «государя Приамурья и блюстителя всероссийского престола».

В Соединенных Штатах Америки на смену президенту Вудро Вильсону пришел президент Гардинг.

В Кантоне президентом Китайской республики стал Сунь Ятсен.

В Париже состоялся съезд «русского национального объединения», созванный эсером Бурцевым во имя сплочения белой эмиграции для борьбы с большевизмом.

Японские войска заняли город Николаевск-на-Амуре.

В июне собрался III конгресс Коминтерна,

Красная Армия и войска Красной Монголии разбили банды барона Унгерна и освободили столицу Монголии Ургу.

Тяжелое поражение понесли банды батьки Махно на Полтавщине. Сам Махно бежал в Румынию.

Владимир Ильич Ленин направил письмо к международному пролетариату с просьбой оказать помощь голодающим в Советской России.

«Нужда и болезни велики.

Голод 1921 года их усилил дьявольски» (В. И. Ленин. Полн. Собр. соч., т. 44, стр. 81), — писал он несколько дней спустя.

Верные интернациональному долгу рабочие Чехословакии постановили еженедельно заработную плату за один час отчислять в пользу голодающих Советской России.

Одиннадцатого августа газеты опубликовали Наказ Совета Народных Комиссаров о проведении в жизнь начал новой экономической политики.

Двадцатого августа Владимир Ильич написал статью «Новые времена, старые ошибки в новом виде», в которой дал такую характеристику текущего момента: «Антанта вынуждена прекратить (надолго ли?) интервенцию и блокаду. Неслыханно разоренная страна едва-едва начинает оправляться, только теперь видя всю глубину разорения, испытывая мучительнейшие бедствия, остановку промышленности, неурожаи, голод, эпидемии» (В. И. Ленин. Полн, собр. соч., т. 44, стр. 103.)

В том же августе был подписан мандат громадного значения. Вот его текст:

«Дан на основании постановления Совета Труда и Обороны от 18 июля с. г. изобретателю Владимиру Ивановичу Бекаури в том, что ему поручено осуществление в срочном порядке его, Бекаури, изобретения военно-секретного характера.

Для выполнения этого поручения т. Бекаури предоставляется: 1.

Организовать техническое бюро и отдельную мастерскую. 2. 3.

Производить всевозможные по ним расчеты работ. 4. 5.

Получить по нарядам от государственных снабжающих органов материалы, инструменты, инвентарь и прочее необходимое оборудование, а в случае невозможности получения из государственных ресурсов приобретать указанные предметы на вольном рынке, 6. 7.

Производить соответствующие опыты и испытания...» (Цит. по кн.: М. Новиков. Творцы нового оружия, М., Изд-во ДОСААФ, 1971, стр. 4. (Примеч. автора ). 8.

Этот документ подписали 9 августа 1921 года Председатель Совета Труда и Обороны В. Ульянов (Ленин), председатель Всероссийского Совета Народного Хозяйства П. А. Богданов и секретарь СТО и личный секретарь Ленина Л. А. Фотиева.

Появлению этого важнейшего документа предшествовало заседание Совета Труда и Обороны 18 июля 1921 года, на котором Владимир Иванович Бекаури, скромный железнодорожный техник из Грузии, ставший крупным изобретателем, доложил о возможностях использования новейшей радиотехники в военном деле, в управлении по радио самолетами, танками, кораблями, минами. На заседание СТО Владимира Ивановича Бекаури пригласил его председатель, Владимир Ильич Ленин, который уже беседовал с этим самородком и по достоинству оценил его проекты, сразу же поняв, что речь идет вовсе не о прожектерстве.

Подобно тому как Кибальчич изготовлял бомбы для народовольцев, так Бекаури делал бомбы для борцов революции 1905 года в своей родной Грузии. После победы Советской власти в Грузии Бекаури всерьез занялся укреплением оборонной мощи освобожденной Родины.

При ближайшем участии Владимира Ильича в августе 1921 года было создано Остехбюро — Особое техническое бюро по военным изобретениям. Владимир Ильич рекомендовал подкрепить смелые идеи Бекаури глубокими научными знаниями хорошо ему известного по совместной работе над планом ГОЭЛРО выдающегося специалиста в электротехнике и радиотехнике профессора Петроградского политехнического института Владимира Федоровича Миткевича.

В августе 1921 года Ленин писал: «Наша Красная Армия не существовала в начале войны. Эта армия и теперь ничтожна против любой армии стран Антанты, если сравнить материальные силы...» (В. И. Ленин. Поли. собр. соч., т. 44, стр. 103.). И великий вождь стремился к тому, чтобы сделать Красную Армию самой сильной в мире и по техническому вооружению,

17 ноября советские газеты напечатали корреспонденцию из Харькова — снова, заметьте, Харькова! — в которой утверждалось, что местный инженер по фамилии Чейко нашел способ взрывать мины на расстоянии с помощью «теплового эффекта лучей».

Двадцать шестого ноября Владимир Ильич Ленин послал письменный запрос об этом сообщении председателю Госплана СССР Глебу Максимилиановичу Кржижановскому… (Там же, т. 54, стр. 37-38.)

Это был месяц замечательной статьи «О значении золота теперь и после полной победы социализма», блестящих речей на праздновании четырехлетней годовщины Октября на собрании рабочих Прохоровской мануфактуры и на собрании рабочих завода «Электросила», знаменитой рецензии («Талантливая книжка») на книгу «Дюжина ножей в спину революции» «озлобленного», по выражению Владимира Ильича, «почти до умопомрачения белогвардейца Аркадия Аверченко». Ильич был уже серьезно болен: в начале декабря он получил отпуск по болезни и переехал в Горки.

Кржижановский заверил Ленина, ссылаясь на Чубаря, комиссара Главного артиллерийского управления, что изобретение инженера Чейко вполне серьезное.

Владимир Ильич поручил дело инженера Чейко управделами Совнаркома Горбунову с тем, чтобы тот организовал отзыв на его изобретение видного ученого и радиотехника Бонч-Бруевича (Там же, стр, 38.). Выяснилось: военные инженеры — радиотехники молодой Красной Армии усиленно занимаются вопросом радиоуправляемых мин...

Так, прочитав маленькую газетную заметку, Ленин, с гениальной прозорливостью понял военно-техническое значение идеи мин, управляемых по радио. Не приходится сомневаться, что интерес Ильича к этой проблеме вдохновил радиотехников в Красной Армии,

Двадцать лет отделяли тогда нас от сорок первого. Это и много и мало, когда речь идет о разработке принципиально новых изобретений. Три года ушло на производство и испытание первых образцов техники особой секретности.

В июле 1925 года Бекаури и профессор Миткевич, ставший позднее академиком и заслуженным деятелем науки и техники РСФСР, демонстрировали ТОС председателю Реввоенсовета Михаилу Васильевичу Фрунзе. Пять мин на берегу Финского залива были взорваны радиосигналами с борта тральщика, находившегося в двадцати пяти километрах от берега.

В ноябре того же гида с помощью тех же радиоприборов были взорваны минные фугасы на Комендантском аэродроме под Ленинградом, На испытании присутствовали новый председатель РВС СССР и наркомвоенмор Климент Ефремович Ворошилов, Григорий Константинович Орджоникидзе, выдающийся полководец и военный деятель Шапошников, бывший тогда командующим войсками Ленинградского военного округа.

Через шестнадцать лет именно Маршал Советского Союза Шапошников в качестве начальника Генерального штаба РККА отдаст полковнику Маринову приказ о введении в бой техники особой секретности.

.В мае 1927 года Бекаури и профессор Миткевич продемонстрировали усовершенствованные приборы «Беми» (по начальным буквам фамилий их основных создателей) руководителям партии, правительства, армии и флота. На этот раз мины был» взорваны по радиокоманде, посланной с расстояния около шестисот километров!

В 1929 году приборы «Беми» были приняты на вооружение РККА. Сергей Миронович Киров, стоявший тогда во главе ленинградских большевиков, лично руководил налаживанием серийного производства чудо-мины. Большое внимание этому делу уделял Маршал Советского Союза Тухачевский, всегда подхватывавший любое ценное новшество и заботившийся об усилении технической оснащенности Красной Армии.

Прошло еще несколько лет, в армии появились первые подразделения специального минирования, вооруженные грозной ТОС, и маршал Михаил Николаевич Тухачевский открыто заявил, что радио в будущей войне будет применяться и для взрывания мин на расстоянии.

Владимир Иванович Бекаури был награжден за свою выдающуюся роль в создании радиомины высшим орденом страны — орденом Ленина, орденами Трудового Красного Знамени и Красной Звезды. Но вскоре трагически погибли и маршал Тухачевский ,и Бекаури. Дальнейшему развитию грозного оборонительного оружия был нанесен серьезный удар. А до мирового пожарища оставалось так мало времени...

И все же работа над чудо-миной продолжалась — в лабораториях, кабинетах, на заводах и полигонах. Взводы и роты спецминирования осваивали радиомину на западной границе и на Дальнем Востоке.

Уже перед самой войной была разработана конструкция электрохимического взрывателя — ЭХВ, радиовзрывателя, применявшегося в радиоминах. Именно этим радиовзрывателем были снабжены чудо-мины в Харькове.

Самоотверженно трудились радиотехники. Приборы с радиолампами были все еще несовершенны, громоздки, требовали большой энергии. И все же радиотехники успешно решили все проблемы, связанные с созданием и боевым использованием радиомины.

В те предвоенные годы наши конструкторы и инженеры уделяли пристальное внимание новейшим радиолокационным средствам, разрабатывались радионавигационные приборы, радиолокационные станции, самолетные приемо-передающие радиостанции, рации для танков, радиовзрыватели для зенитных снарядов. Техника военной связи сделала огромный скачок в период между двумя войнами. А времени оставалось в обрез, еще не налажено было серийное производство этой техники...

Последние часы операции

Ясенев вдруг замечает, что полковник Маринов его не слушает. Полковник спит.

Ясенев умолкает. Эх, скорее бы эту войну кончить! Всю жизнь мечтал о космосе, а приходится выдумывать и ставить мины!

...На второй день войны, 23 июня 1941 года выехал военный инженер Владимир Петрович Ясенев на Западный фронт. Минск, Витебск, Орша, Смоленск — первые огненные этапы боевого пути минера Ясенева.

Когда человеку ежедневно, ежечасно грозит смерть, когда эту смерть он то и дело держит в собственных руках, невольно оглядывается он в редкие минуты отдыха на прожитую жизнь. В своих письмах жене, горячо любимой им Клавдии Ивановне Зерновой, и трехлетней дочке Аллочке Владимир Петрович часто, очень часто предавался воспоминаниям. Вспоминал родную воронежскую деревушку, где родился тридцать четыре года назад, тяжелое, безрадостное детство — хмурое утро в общем-то светлой жизни. Был он после смерти матери беспризорным, пока чудом не разыскал на далеком Севере отца. Работал истопником вагона на железной дороге, рубщиком на колесном пароходе. В автобиографической трилогии Горького, своего любимого писателя, находил он много сходства с собственной нелегкой юностью. Но в 1926 году девятнадцатилетний Володя Ясенев поехал с комсомольской путевкой в Москву. Прошло лет десять напряженной учебы, практической работы, творческого поиска, и стал Владимир Петрович Ясенев, выпускник электромеханического факультета Военно-электротехнической академии, начальником лаборатории Научно-исследовательского института, секретарем комсомольской организации всего этого института. Он стал прямым продолжателем дела Попова и Пильчикова, с дружным спаянным коллективом работал в предвоенные годы над конструированием и совершенствованием радиомины и другой техники особой секретности, осваивал, испытывал эту технику.

Подхваченный ураганом войны, только 19 июля сорок первого смог он написать домой. В скупых, по-мужски сдержанных строках его первого военного письма — боль и горечь первых недель войны:

«Здравствуйте, мои славные Клавдюшенька, Аллочка!.. Как мало прошло времени и так много перемен. Кто бы мог ожидать!.. Уже на фронте я все ждал возможности написать тебе о том, чтобы ты уезжала в деревню в случае чего...»

У военного инженера Ясенева болит сердце за семью: «Все возможное со своей стороны я постараюсь сделать...» В минуты отдыха на фронте вспоминались счастливые годы: «Вспоминаю наши отпуска, поездку на пароходе, прогулки в выходные дни. И так хочется вернуть все это, близкое, родное, милое, но невозможно...» То и дело сквозит в его письмах — тревога за будущее: «Пытаюсь представить себе, что будет дальше и не могу, настолько все быстро меняется...»

Восьмого августа 1941 года: «У меня все идет по-старому. Решил полностью взять себя в руки и действовать так, будто нет никаких ужасов войны. Я достаточно на них насмотрелся — не в диковинку... Наш снимок стоит у меня на столе перед глазами. Очень часто, закрыв глаза, целую холодное стекло, там, где ты так хорошо смотришь на меня...»

В середине августа Владимира Петровича отозвали в Москву, снова послали на полигон, готовить ТОС. «Работы много, — пишет он домой, — готовлю кое-что в большом количестве, поэтому мой выезд несколько задерживается. В Москве давно не был — некогда вырваться... Становится до боли досадно, что по тем фронтовым местам, где недавно проезжал я, ходит немецкий сапог, топчет наш урожай. Но ничего — за все воздастся ему сторицей!»

В письме от 28 августа он вновь возвращается к недавним фронтовым воспоминаниям, рассказывает о своей группе тосовцев: «С фронта вернулись почти все. Потери небольшие- двое убито, трое ранено... Я тебе не писал, но я ездил уже второй раз... Меньше беспокойся обо мне. Ты меня знаешь и поэтому должна понять, что хоть немец и хитер, — но взять меня не так-то легко. Примеры того были, когда уходил из-под Смоленска — ему неприятностей наделал уже много... Но все равно, так или иначе этот Мамай на нас себе голову сломит...»

Второго сентября: «Кладу все силы на то, чтобы максимально помочь фронту. Часто работаю ночью, готовлю «подарки»... Ничего, дай прийти зиме, и этот зверь замерзнет в наших степях и просторах...»

Пятого сентября: «Ничего, в войне бывают победы и поражения. Я твердо уверен, что первое будет за нами...»

Из Харькова Владимир Петрович Ясенев, любивший писать жене по пять-шесть страниц, не написал ни одного письма — работа не оставляла ему свободного времени...

О сорок первом и во время войны и после нее долго будут спорить ветераны войны, военные историки, писатели. А факт остается фактом: в самую мрачную годину лихолетья героически боролась армия, в неимоверно трудных условиях копая могилу новому Мамаю, не теряя уверенности в грядущей победе. Свидетельство тому — вся минная операция «Харьков» и письма военного инженера Ясенева.

Утро последнего дня в Харькове полковник Маринов встречает у «Ани» — на аэродроме, объекте номер сорок один. Снова короткий деловой разговор с комбатом -сколько вбито «кольев», сколько найдено «орехов».

В сопровождении комбата и небольшой группы командиров-саперов полковник медленно идет вдоль бетонированной взлетно-посадочной полосы, принимает работу.

Погода нелетная. Ветер бросает в лицо пригоршни ледяного дождя. Весь горизонт заволокло свинцово-серыми тучами. А улетать самолетам все равно придется. Фронт рокочет, ревет, словно раненый зверь, совсем рядом.

Не все работы еще закончились на аэродроме. Завидя начальство, минеры вытягиваются, берут под козырек.

— Продолжайте работу, товарищи бойцы! — командует полковник.

Минеры только что кончили бурить, закладывают в минный колодец «муку второго сорта» — заряд аммонита. Вокруг колодца расстелен мокрый от дождя брезент, на нем — широкие доски для хождения. Рядом — аккуратно снятые толстые куски дерна с жухлой травой, аккуратная куча грунта.

Через каждые двадцать-тридцать шагов комбат показывает места минирования у края бетона.

Полковник доволен.

— Отличная работа, товарищи! — говорит он командирам. — Комар носу не подточит. Поздравляю! В ангарах чистая работа у вас, и здесь с микроскопом не обнаружить следы минирования. «Колья» вбиты прекрасно!..

В конце полосы все во главе с полковником переходят на противоположный край полосы и так же медленно идут обратно.

— Глубина колодцев до двух метров, — докладывает ободренный похвалой капитан. — Из трех колодцев в двух — ложные мины, бутылки не с аммонитом, а с глиной. Бурили наклонно, под бетон. Колодцы для ложных мин копали вручную. Для усиления поражающего действия сверху клали металлический лом...

Полковник вдруг видит у края бетона весьма заметную — впадину — над минным колодцем просел грунт.

— Это что такое? — строго спрашивает он. — Ложная мина?

Нервничая, капитан заглядывает в блокнот.

— Кажется, да, ложная. Нет, простите, настоящая...

— Безобразие! — не повышая голоса, говорит полковник. — Грязная работа! Халтура! Чье отделение? Кто напортачил? Глядите! На бетон занесли на сапогах свежую землю, здесь траву вытоптали! Когда минировали?

— Дней пять назад. Отделение неопытное, сплошь молодняк. К тому же дожди сильные шли, а грунт здесь сильнее размокает...

— Вы вину на Илью-пророка не валите! Надо было как следует сырой землей уплотнять, на совесть трамбовать.

— Может, взорвать рядом небольшую бомбу, чтобы забросало впадину землей?

— Не поможет. Вырыть мину и снова зарыть как полагается. У нас каждый грамм взрывчатки на счету.

— Но это невозможно! Там неизвлекаемая мина-сюрприз! Пятьдесят килограммов взрывчатки!

— Невозможно? Вот что, капитан... Я сам докажу вам, что это возможно! Научу вас честно работать! Зовите саперов этого отделения!..

Вдвоем с капитаном, отпустив остальных командиров, полковник наблюдает за работой двух молодых саперов, вскрывающих лопатами минный колодец.

— Вот и ящик с бутылками аммонита, — наконец говорит капитан, — Теперь, ребята, уходите отсюда!

Саперы молча уходят. Капитан начинает саперной лопаткой удалять землю вокруг ящика.

— Благодарю вас, — сухо говорит полковник, снимая шинель, — вы свободны!

— Вы сами?! — теряется капитан. — Нет уж, я за эту мину в ответе...

— Повторяю — уходите!

— Никуда я не пойду, товарищ полковник. Раз так, давайте вместе...

— Уходите — это приказ!

Капитан с тяжелым вздохом вылезает из колодца:

— Сюрприз под ящиком. Ради бога, не сдвиньте ящик! Капитан пятится от минного колодца, на ходу надевает шинель, отходит на взлетно-посадочную полосу, где стоит Коля Гришин, адъютант полковника, с его шинелью.

Полковник Маринов спокойно запускает руку под ящик, слегка приподнимая его другой рукой, нашаривает мину-сюрприз, осторожно, очень медленно вынимает «орех», прижимая верхнюю крышку мины.

Достав мину, он быстро перевязывает ее бечевкой.

Теперь можно перевести дух. До чего часто стучит больное сердце! Пульс — сто двадцать, не меньше. Никак не привыкнет сердце к этой работе!..

— Все в порядке! — громко говорит полковник. — Можно продолжать!

С аэродрома — на фронт, который почти вплотную подошел к Харькову.

Пропуская отступающие части Юго-Западного фронта, батальоны полковника Маринова под носом у атакующих гитлеровцев взрывают мосты, минируют раскисшие под осенними ливнями дороги.

Минеры оставляют на пути врага тридцать тысяч «листовок»- противотанковых мин, около тысячи «орехов» — мин-сюрпризов, больше двух тысяч «кольев» — «эмзедушек». Огневая мощь ждущих своего часа мин равняется мощному залпу из десятков тысяч тяжелых и легких орудий. Всюду подстерегает врага смерть.

Сроки замедления в «эмзедушках» минеры устанавливают по графику, разработанному штабом полковника Маринова, с таким расчетом, чтобы взрывы происходили ежедневно в разных местах города.

Сделано все возможное для того, чтобы не пострадали харьковчане, остающиеся в городе, чтобы сберечь народное добро.

По инициативе Военного совета фронта не только огонь, но и воду заставляет город служить борьбе против захватчиков. По плану, составленному обкомом при содействии полковника Маринова, ночью харьковские пожарники открывают во многих нежилых, заминированных зданиях гидранты, чтобы затопить подвалы. Вода маскирует мины — мины затрудняют откачку воды.

По приказу Ставки...

В последний раз обходят Маринов и Ясенев дом «с календарем семнадцатого года». Все жильцы его, кроме минеров, уже выехали.

Печально выглядят в коридоре картины, оставшиеся от эвакуированного детского сада — картины, изображающие смеющихся беззаботно голых карапузов.

Полковник Маринов выходит с небольшим легким чемоданом на лестницу, смотрит на хоровод гипсовых малышей вокруг фонтана. Смутно белеют они в вечерней темноте.

Фронтовая канонада грохочет так, что дрожит весь дом, дрожит земля.

Подходя к «эмке», Маринов вдруг замечает, что по аллее поднимается чья-то темная фигура. Он выхватывает из кобуры пистолет ТТ, громко окликает человека в аллее.

— Кто идет?

— Свои, товарищ полковник! — отвечает знакомый голос,

— Лейтенант Черняховский! — узнает чекиста полковник. — Какими судьбами?

Лейтенант подходит ближе, молодцевато козыряет,

— Назначен сюда в охрану, товарищ полковник!

— Вот как! Ну, на этой работе ты долго не продержишься! — усмехается полковник. — Вот-вот немец в город ворвется. Слышишь? Окружают. С трех сторон гремит. Как бы не окружили. Советую ехать с нами.

— Приказ, товарищ полковник, — отвечает, едва заметно пожимая плечами, Черняховский.

— Что ж, до встречи, лейтенант! — говорит полковник, залезая в машину.

Захлопнув дверцу, он тихо добавляет:

— До свидания, «Тося»!

В канонаде уже можно различить отдельные пулеметные очереди. Это на окраине...

Черняховский запирает дверь в проходной, со стороны двора, изнутри, запирает ворота особняка, ловко перемахивает через ворота.

Улица пустынна. На воротах, на ограде белеют свежие листовки. Черняховский подходит к воротам, освещает фонариком листовку.

«Дейче зольдатен!»

Обращение к немецким солдатам. Опомнитесь, образумьтесь! Против кого вы воюете? Переходите на нашу сторону!..

Нет, сейчас их этим не возьмешь.

Он освещает фонариком часы на руке: товарищи должны с минуты на минуту подъехать. А вон и грузовик — полуторка с голубым огнем в прорезях зачехленных фар.

Когда полуторка останавливается у дома номер семнадцать, из открытого кузова выпрыгивает с автоматом на груди Коля Гришин. Он крепко жмет руку Черняховскому.

— Все в порядке, товарищ командир! — возбужденно рапортует он Черняховскому. — Разведывательно-подрывная группа «Максим» уходит из города последней.

Внезапно из-за забора дома напротив к грузовику протягиваются четыре грохочущие зеленые струи трассирующих пуль. Звенит разбитое стекло. Из пробитого радиатора брызжет вода. Из простреленных шин со свистом вырывается воздух. Падая, Коля Гришин срывает с шеи ремень автомата, открывает ответный огонь по деревянному забору.

Из кузова спрыгивают разведчики-подрывники группы «Максим». Их человек пятнадцать, почти все с автоматами.

Кто-то бросает автомат укрывшемуся за машиной Черняховскому. Командир взвода ППД бьет по забору, по трепетным язычкам сине-багрового пламени в пламегасителях автоматов.

— Вперед! — зовет он, перебегая через улицу, ведя на бегу огонь.

Враг явно не ожидал такого оборота. За забором — топот бегущих ног.

Черняховский пинком распахивает калитку. Его ребята с разбегу ныряют через невысокий забор.

В проходном дворе им удается настигнуть трех диверсантов. Двое убиты наповал. Третий, раненый, пускает себе пулю в рот. Четвертый — высокий, белобрысый — уходит, пропадает в ночи...

Перед рассветом 24 октября, за какой-нибудь час до прихода немцев, полковник Маринов взрывает один из четырех пролетов Холодногорского виадука.

Взрыв точно рассчитан. Технически и психологически.

Целым мост нельзя оставлять: немцы заподозрят подвох, начнут искать, наткнутся на радиомины. А так — без особого труда отремонтируют пролет, пустят по нему машины и танки. Об этом по радио сообщат разведчики. И вот тогда-то взорвется первая радиомина, за ней — не сразу, а погодя — вторая, третья. Пока от виадука не останется лишь бесформенная груда железобетона, под которым найдет себе могилу гитлеровская солдатня.

На условленном километре Чугуевского шоссе полковник Маринов нашел все свои подразделения, кроме группы лейтенанта Болтова. Ждать нельзя — немцы уже рядом.

А ведь группа Болтова — это «тосовская» группа. В ее распоряжении грузовик с секретными радиоприборами! Ключи от «кухни с календарем семнадцатого года...»

С тяжелым сердцем дает полковник Маринов команду: «По машинам!»

Шоссе запружено отступающими войсками. Хлещет ледяной дождь. Хорошо хоть, что погода совсем нелетная — «юнкерсов» и «мессеров» и в помине нет. Ведь одного «юнкерса» достаточно, чтобы разбомбить «газики» с ТОС, чтобы провалить операцию спецминирования... Одного «юнкерса» или одной спички, поднесенной к бикфордову шнуру, если колонне Маринова будет угрожать окружение. Потому-то и смотрят минеры с благодарностью на хмурое, затянутое дождливыми тучами небо.

Позади операция «Харьков», двадцать три дня напряженного, смертельно опасного труда.

Впереди — сто тридцать километров пути. Но какого пути!

За Чугуевом кончается асфальт. За Чугуевом — разливанное море, все дороги развезло.

То и дело минеры вытаскивают свои машины из размытой грязной колеи. А дождь не унимается, хлещет все сильней. За один день, затратив суточный рацион горючего, колонна продвигается всего на... семь километров. С такой же скоростью движутся войска 38-й армии генерал-майора Цыганкова.

За спиной не умолкает грохот артиллерии: немец напирает.

Все готово в каждой из машин колонны: капсюль-детонатор, бикфордов шнур, двухсотграммовая шашка тола, похожая на кусок хозяйственного мыла. И конечно, заветный коробок спичек, спрятанный подальше от дождя.

Но это значит — вся операция насмарку. Без специальных радиоприборов не разбудишь спящую красавицу «Тосю» и ее подруг...

Чугуев, Печенеги, Великий Бурлук, Валуйки...

Особенно трудно преодолевать затопленные жидкой грязью балки. На одну из таких балок пришлось затратить целые сутки.

Почти семь суток воюет колонна, затерявшись в потоке серошинельных войск, с осенним бездорожьем. И наконец впереди за мутной пеленой дождя замаячили крыши станционного поселка недалёко от Валуек.

К счастью, фронтовики Юго-Западного так измотали в сражении за Харьков гитлеровцев, что они совсем выдохлись и намертво застряли в размокшей степи. Сотни меченных черными крестами танков Клейста выходят из строя. Даже транспортеры на полугусеничном ходу и машины повышенной проходимости увязают в гиблых балках. Авторемонтные базы и команды остаются далеко позади, да и у них не сыщешь запасных частей для машин трофейных, ненемецких марок — разных «шкод» и «ситроенов».

Туже всего приходится команде лейтенанта Болтова, которая базировалась в гигантском здании Госпрома на площади Дзержинского. Из Харькова Болтов и его команда выбрались вовремя на своей полуторке, но потом попали в пробку, застряли совсем недалеко от места сбора оперативно-инженерной группы полковника Маринова.

Гитлеровцы уже перерезали железную дорогу Харьков — Купянск, последнюю из семи важнейших железнодорожных линий, связывавших Харьков с другими городами страны. Оставалось свободным одно только Чугуевское шоссе.

Когда «газик» Болтова добрался до Рогани, шоссейную дорогу уже простреливали немецкие пулеметы. Потом в машине насчитали полтора десятка пулевых пробоин.

Немцы лупили бронебойно-зажигательными. А если бы одна такая пуля попала в бензобак?

Лейтенант Болтов не знал, разумеется, какие именно немцы обстреляли его машину и, надо полагать, не задумывался над этим. А были эти немцы из разведывательной моторизованной роты одного из полков 68-й пехотной дивизии генерал-лейтенанта Георга фон Брауна. Немцы тоже не ведали, кого они обстреляли, не знали, что если бы им удалось остановить эту машину с ТОС, то, возможно, совсем иначе сложилась бы судьба генерала фон Брауна...

Не в один переплет попадала команда лейтенанта Болтова — бравый старшина Базенков, младшие командиры-старший электромеханик Базин, радист Крайнев и электромеханик, он же водитель «газика», Хохлов.

Где-то под Печенегами им пришлось отбиваться от целого эскадрона немцев, швыряя в кавалеристов толовые шашки вместо гранат.

Они тоже тонули в балках и продирались в давке на переправах.

Все они знали: Маринов и Ясенев вынесли бы приборы ТОС на руках, взорвали бы ТОС только в самый последний, безвыходный момент.

Дважды попадали они под бомбежку.

С превеликим трудом добравшись наконец до железной дороги за Валуйками, команда Болтова пересела со своей техникой на поезд и благополучно доставила ТОС сначала в Воронеж, а оттуда, на автомашине, на Воронежскую радиостанцию.

И вот, улыбаясь счастливыми улыбками, они стоят перед командирами, перед Мариновым и Ясеневым, и лейтенант Болтов рапортует о том, что радиоприборы ТОС доставлены в целости и сохранности!..

— Спасибо, товарищи! — взволнованно жмет им руки полковник Маринов. — Здорово вы нас выручили! Поздравляю, друзья, с наступающим праздником Октября!..

Новоселье — тосовцев поселили в комнате на третьем этаже здания радиостанции — совпадает с праздником. Девушки-радиотехники, работающие на станции, непрерывно заводят пластинки: радиостанций используется как маяк для советских самолетов. По случаю праздника миловидная Аня, старшая среди девушек, подбирает самые популярные, самые любимые пластинки — песни Леонида Утесова, Клавдии Шульженко, Лидии Руслановой и первые военные песни, которых еще совсем мало в граммофонной записи.

И вот радисты лейтенанта Болтова танцуют с девушками под эту музыку, а в ушах все еще звучит грозная какофоническая музыка недавних бомбежек.

«Говорит Воронеж!..»

Первыми выслушивают тосовцы на радиостанции сообщение о состоявшемся накануне в Москве торжественном заседании, на котором по поручению ЦК партии выступил Председатель ГКО... Сталин указал на усиление опасности, нависшей над страной. Это видно и по фронтовым сводкам: положение под Москвой остается критическим, враг штурмует Севастополь, 3 ноября наши войска оставили Курск. Войска Юго-Западного фронта, отошедшие на рубеж восточнее Прохоровки, Волчанска, Изюма, ведут оборонительные бои против все той же шестой армии и второй армии фельдмаршала фон Вейхса на Воронежском направлении...

И всех «мариновцев» в Воронеже до глубины души потрясает сообщение о параде на Красной площади в Москве в день двадцать четвертой годовщины Великого Октября... Гитлеровцы ломятся к воротам Москвы, Геббельс вопит, что двадцать четвертый год Советской власти будет ее последним годом, а на Красной площади перед Кремлем, перед Мавзолеем — парад боевых частей Красной Армии как символ надежды, уверенности в Победе!..