Солдатский труд

О форсировании великих рек уже сложено и еще будет сложено много песен, поэм, былин. Но кто споет, кто расскажет о том, как ранней и мокрой весной 1944 года «форсировали» наши солдаты дикую распутицу и бездорожье, рыжую и черно-бурую грязь холмистых украинских степей?

Только советский солдат может безостановочно наступать в такую непогодь. Только его богатырским плечам по силам такой труд. Только он может без сожаления и даже с веселой шуткой расстаться с землянкой-сушилкой или редкой в этих выжженных селах уцелевшей хатой и, наскоро обмотав вокруг ног непросохшие портянки да накинув на плечи все еще сырую шинель, броситься навстречу новому бою.

— Наступаем, тетка, сушиться некогда, — только и кинет на ходу он доброй хозяйке.

Наступление — магическое слово. Когда люди в тылу слышат слово «наступательный порыв», им представляется: дым и пламя боя, и в нем воины, вдруг охваченные вдохновением битвы, подымаются и, презирая смерть, коротким, ожесточенным, отчаянной силы штурмом добивают врага. Так и бывает. Это и есть солдатский подвиг, высокий наступательный порыв. Но какого высочайшего накала должен быть наступательный порыв, чтобы ежедневно, в любую погоду, и днем и ночью, без отдыха идти с боями по этой проклятой грязи, преследовать врага, когда он бежит, ломать его оборону, когда он сопротивляется, и гнать его, гнать прочь с нашей земли — до Буга, за Буг, за Днестр — до конца. Для такого наступательного порыва одного вдохновения и энтузиазма мало. Надо волю иметь большевистскую, надо силу иметь богатырскую.

— Когда назад шли, — сказал нам боец Иван Слюсарев, — ноги были тяжелые, неохотные. А как вперед идем — и нога стала легкая, сама тянет.

Тянет. Земля, изнывающая под ярмом, — тянет. Волнующая близость полной победы — тянет. Вот почему и тяжелый солдатский труд не тяжек. Вперед! Вперед!

Вперед! Артиллерийский расчет сержанта Ивкина, награжденного многими орденами и медалями, тащит на себе орудие. Тащат по грязи. Впряглись, как добрые кони. Навалились плечом, грудью, всем телом. Вязнут в грязи колеса. Туго дается дорога. Но люди не сдаются. Вперед! Надо поддержать атаку пехоты — захлебнется. Артиллеристы выкатывают тяжелое орудие на открытую позицию. Бьют прямой наводкой. Разбивают блиндаж. Оттуда выскакивают ошалелые фрицы. Еще снаряд. Убит фашистский майор. Бросается в штыки наша пехота. Остатки вражеского батальона сдаются в плен.

Вперед! Несут на себе миномет гвардии рядовые мордвин Сержантов и чуваш Власов. Один несет плиту, другой — ствол. Несут десять, двадцать, тридцать километров. Несут ежедневно. От боя к бою. И кажется, слились вместе в одно тело воин и его оружие, стальная плита и человек, и еще неизвестно, в ком из них сталь крепче.

— Мы с им, — любовно говорит о миномете Сержантов, — мы с им вместях наступаем, от пехоты не отстаем.

Они не отстанут. В карманах шинели у каждого из бойцов расчета по две-три мины. Это на тот случай, если тылы вовремя не подвезут. На первый раз десятка мин хватит. Вперед!

Падает дождь. Холодный, непрерывный. Минометчик Семиренко вытаскивает из мешка сухую плащ-палатку и бережно окутывает ею миномет. Сам Семиренко остается в мокрой шинели. Так проходит ночь. Минометчик весь продрог от холода и сырости, но его оружие в полном порядке. Так оно и должно быть, по мнению Семиренко.

— Куда же я без материальной части? — рассуждает он. — Без материальной части мне никак нельзя. Она отсыреет, ржавчину даст — вот мы вдвоем и пропали. А я человек привычный, меня ржавчина не берет.

Так и казак относится к коню, сам не поест — коня накормит. Так пулеметчик относится к «максиму»: сам в засуху не напьется, а пулемет напоит. «Материальная часть! Ее беречь надо, техника!» Семиренко никогда не называет миномет минометом, а всегда почтительно и торжественно: материальная часть. Материальная часть не подведет его в бою.

С боями движется на запад пехота. Часто это такие стремительные броски, что тылам за ними поспеть трудно. Дороги стали непроезжими. И машины и кони вязнут в грязи. Трудно доставлять боеприпасы на передний край. И все-таки их доставляют.

Старший лейтенант Сизов, гвардии старший сержант Хафизов, гвардии рядовой Лунев с товарищами решили, что если нельзя двигаться дорогой, то можно речушкой. Они снарядили караван из пятнадцати лодок и потащили его по реке. Потащили в буквальном смысле этого слова. Волоком. На себе. Как бурлаки волжские в старину. По воде и грязи. Двенадцать лодок дошли, три разбились. Но боеприпасы были на передовой.

Передний край не должен знать ни в чем нехватки. Все переднему краю — это здесь закон жизни и закон битвы. Закон для шоферов, побеждающих бездорожье, для тыловых баз, для хлебопеков, для железнодорожников, для врачей.

Когда машины армейского госпиталя окончательно и прочно завязли в грязи, начальник госпиталя подполковник медицинской службы Карбулаков вызвал к себе всех врачей. Они собрались в грязи у машин. Начальник молча показал им на дорогу. Врачи поняли. Где-то далеко впереди уже начались горячие бои.

Врачи без долгих разговоров уложили в заплечные мешки инструментарий, перевязочные средства, медикаменты, все, что можно было навьючить на себя, и пошли пешком по грязи. И, придя на место, тотчас же развернули госпиталь, стали принимать раненых.

Никто из этих железных людей — ни врачи, ни воины, ни шоферы, изнемогающие в борьбе с бездорожьем, ни летчики, летающие в туманном и дождливом поднебесье, — никто не считает геройством и подвигом то, что они делают. Это — труд. Тяжелый, славный, почетный и нужный солдатский труд. Надо идти вперед. Надо гнать неприятеля. Надо добивать врага. И они идут.

Над украинской степью, над боевыми порядками наступающей армии гремит лихая, насмешливая частушка: