Глава 16.

Запретный плод

Лека Бархатов выбрал неудачный момент для переговоров с учителем физики. Павел Феофанович совсем не случайно носил с собой толстую книжку под названием УК. УК — означало уголовный кодекс с комментариями. Мелким шрифтом там было приведено множество сюжетов с острым конфликтом, но без хеппи энд, то есть без счастливого конца. Как ни удивительно, некоторые сведения, объясняющие настроение учителя физики и его интерес к юридической литературе, второй взвод получил на уроке английского языка.

— Комрид тиче! Мэй аи аск квесченс? — поднял руку ученик Майдан.

Вопрос был задан грамматически вполне правильно. Мария Яковлевна Беккер отметила про себя, что Дима делает успехи в разговорной речи, и кивнула головой.

Но почему так зашевелился класс? Жора Куржак расплылся в улыбке. Гена Ковров завертелся за партой, пока ему на плечо не легла мощная ладонь соседа. Аркаша Гасилов покраснел, как девушка, а красивый мальчик Гриша Мымрин показал блестящие перламутровые зубы. Раймонд Тырва, новый староста, то есть помощник командира взвода, еще больше нахмурился и так посмотрел на Диму, как будто тот разговаривал в строю. И только сам Майдан оставался невозмутимым. Его глаза, как две спелые вишни, не мигая смотрели на учительницу, Мария Яковлевна почувствовала неладное, но причин прекращать разговора с Димой не было. Она подтвердила, тоже на английском языке, что ученик Майдан вполне может задать ей вопрос.

— Женат ли преподаватель физики? — спросил Дима. На этот раз он выразился неправильно. Название учебного предмета звучало по-английски иначе. Но Мария Яковлевна не поправила ученика. Она почувствовала, как заливается краской. Конечно, она могла бы ответить, что вопрос к теме урока не относится, но этого как раз и добивался маленький дьяволенок Майдан. Его выходка имела прямое отношение не к уроку, а именно к ней, Марии Яковлевне Беккер.

Когда в зале кинохроники, что на проспекте 25 октября, вспыхнул свет, Димка Майдан заметил в толпе морскую командирскую фуражку и с удивлением убедился, что Ленинград не такой уж большой город, как кажется с первого взгляда. Впереди выходили из зала преподаватели физики и английского языка. Сам по себе этот факт ничего особенного не означал. Димка тоже был в кино не один, а с Жоркой Куржаком и Антоном Донченко.

Мария Яковлевна взяла себя в руки и внимательно посмотрела на Диму Майдана. Тот опустил глаза.

«Хороший мальчишка! — подумала учительница. — Это у него не от наглости».

— Иес, — спокойно объяснила она по-английски. — Комрид Дормидонтов женат.

Павел Феофанович жил в одной комнате с особой, с которой его ничего не связывало, кроме штампа в паспорте. Но это тоже нисколько не касалось мальчишек, которые вечно суют нос не в свои дела.

После уроков Мария Яковлевна собиралась рассказать об этом Дормидонтову. Интерес мальчишек к их отношениям показывал, что учителя не имеют права на многое, что вполне свободно позволяют себе другие люди. Дормидонтов обычно провожал ее домой. Чтобы избежать людных проспектов, они пересекали площадь Урицкого и дальше по проходным дворам и переулкам шли к Дому Красной Армии. Мария Яковлевна жила на улице Салтыкова-Щедрина, бывшей Кирочной, в семье у старшей замужней сестры. Путь был неблизкий, зато можно без помех поговорить.

Беккер собиралась положить конец этим совместным прогулкам, но серьезного разговора не получилось. Ее спутник на этот раз весь светился от радости.

— Прихожу в школу, — рассказывал он Беккер. — А там уже поджидает целая компания: Святогоров, Марусенко, Оль. Оказалось, они разыскивали в подшивках «Учительской газеты» консультацию юриста, из которой следует, что преподаватели могут приходить в школу к началу своих уроков.

— Замечательно, — поразилась Мария Яковлевна. — Значит, суда теперь не будет?

— Конечно, — подтвердил Дормидонтов. — Судья только посмеялся и отпустил.

Директор спецшколы был весьма смущен таким поворотом событий. Нет, извиняться он не стал. Не мог пересилить характер. Вместо этого сам поднял разговор о кабинете физики и потребовал представить ему проект и смету.

— Считает, что эдакий «неповорот шеи» прибавляет ему административного веса, — смеялся Дормидонтов. — Ну и черт с ним. Главное — оборудовать настоящий кабинет.

После таких известий портить настроение Павлу Феофановичу было бы просто нечестно, и Беккер решила лишь намекнуть на ненормальность их взаимоотношений.

— Кстати, знаешь Алешу Бархатова? — спросила Мария Яковлевна.

— Который помкомвзвода в отставке? — фыркнул Дорминдонтов. — Как же! Торопыга этот Алеша.

— Мальчик сам не свой. Очень переживает.

— Здесь все правильно, — не согласился Павел Феофанович. — Это ему только на пользу.

— У него как будто «посредственно» по физике? — продолжала Мария Яковлевна.

— Откуда тебе это известно? — удивился Дормидонтов, посмотрел внимательно на свою спутницу и снова рассмеялся: — Что? Ходатайствовал?

— Да, — смутилась Беккер. — Ведь он ничего особенного не просит. Только чтобы ты разрешил ему переделать домашнюю работу.

— Знаешь, сколько у меня тетрадей? — сказал Павел Феофанович. — Надо же, нашел защитницу. Пусть приучается выполнять задание с первого захода.

— Ну пожалуйста, — настаивала Мария Яковленна. — Хороший мальчик, такой...

— Вот хитрецы, — покрутил головой Дормидонтов. — Помнишь, мы были с тобой в кино? Так на следующий день на уроке ко мне уже обратились с просьбой: «Товарищ преподаватель! Поставьте нам отметки сегодня!» Я удивился: «Почему такая спешка?» — и получил неожиданный ответ: «Мы знаем, что сегодня у вас хорошее настроение. Вы сегодня и отметки лучше поставите!»

Мария Яковлевна вспомнила вопрос Димы Майдана и слегка порозовела. А Павел Феофанович, ничего не заметив, продолжал:

— «Вот уж, — думаю, — попали пальцем в небо. У меня как раз в кармане повестка в суд». Так ничего тогда и не понял. Только сейчас догадался. Ну и хитрецы! — веселился Дормидонтов.

Дипломатический ход Марии Яковлевны удался полностью. Она выяснила, что Дормидонтову тоже известно, как реагируют ученики на их отношения. Но в отличие от Беккер Павел Феофанович не собирался делать никаких выводов. Самое время было бы поставить точки над «и», но Беккер так и не решилась приступить к неприятному разговору.

* * *

Странный вопрос Майдана и смущение учительницы действительно не прошли мимо внимания ребят из второго взвода.

— Теперь доволен? — хмурился Раймонд. — Не ожидал от тебя... Не по-мужски...

— У Майдана глаз-алмаз, только в оправе из замочной скважины, — поддержал Тырву Антон Донченко.

— При чем здесь скважина? — оправдывался Димка. — Ты тоже их видел в кино. Они всегда вместе ходят.

— Молодец! — оскалился Зубарик. — Так им и надо!

Лека Бархатов одобрительно засмеялся.

— Ну и что? Англичанка у нас красивая, — возразил Гасилов.

Похвала Гришки Мымрина задела Димку больше, чем упреки товарищей. Майдан нахмурился и выложил карты на стол:

— Может быть, у Дормидонтова есть дети? Походит по киношкам, потом возьмет и бросит их. А детям как потом жить?

Этот разговор прекратился сам собой, да и обстановка для дискуссии была явно неподходящей. На переменах задерживаться в гальюнах было опасно. Боцман Дударь и дежурные преподаватели охотились там за курильщиками. В гальюнах было легко нарваться на неприятность. Доказывай потом, что ты не верблюд.

Однако какой же настоящий моряк не курит? Школьный хор разучивал песню «Закурим матросские трубки». Билли Бонс вкусно попыхивал великолепным «Капитанским» табаком. Число смельчаков, которые успешно преодолевали трудности и следовали флотским традициям, росло. Самым храбрым и ловким во втором взводе оказался Генка Ковров. Он курил на каждой перемене.

Репертуаром художественной самодеятельности обычно занимался «бывший Женя». Петровский был очень недоволен, когда в его обязанности неожиданно вмешался военрук. На репетиции Радько начисто раскритиковал песню из кинофильма «Четвертый перископ» и назвал ее «нетипичной для Военно-Морского Флота».

— Вот вы сами курите? — спросил он у солиста Гасилова.

— Я? Еще нет! — признался Аркадий.

Хор расхохотался по всем правилам на два голоса. Многие помнили, как Гасилов попытался затянуться, но лишь облился слезами.

— «Чикинг» и есть «чикинг», — сказал тогда Гена Ковров, отбирая папиросу, — что означает по-русски просто «цыпленок».

— И не начинайте, — улыбнулся военрук. — Как известно, у курильщиков уменьшается объем легких. А у вас, — тут Радько критически оглядел ученика, — он и так невелик.

Замечание капитана 3-го ранга подлило масла в огонь. Басы дружно вторили дискантам. Грудь у Гасилова несколько выступала углом вперед и напоминала птичью.

— В-вы же сами советовали, — обиделся Аркашка и от возмущения снова стал заикаться. Как же так? Песня «Закурим матросские трубки» в кабинете приемной комиссии решила его судьбу. Гасилов сразу же записался в самодеятельность и настоял, чтобы эту песню тоже включили в репертуар.

— Курить советовал? — удивился Радько. — Такого не припоминаю.

— П-петь! — с отчаянием выкрикнул Аркадий.

— Гасилов говорил, что это ваша любимая песня, — пришел на помощь товарищу Гена Ковров.

— Чего в ней хорошего? — возразил капитан 3-го ранга и приказал: — Песню из репертуара снять!

Военрук сказал, что ему больше всех нравится песня о Щорсе, но это дело вкуса, и он на ней совсем не настаивает.

Старший политрук Петровский на репетиции не присутствовал, но потом не упустил возможности сказать Константину Васильевичу, что ему лучше в эту сферу не вмешиваться. Петровский еще не забыл, как Радько восхитился безыдейной «Одессой-мамой», и был поэтому невысокого мнения о вкусах военрука.

— Раскритиковали песню из популярного морского фильма, — пояснил старший политрук. — А ее не в подворотнях поют, а исполняют по радио.

— В том-то и дело, что из популярного, — ничуть не обиделся Радько. — А уборщицы в спецшколе отовсюду выгребают окурки. Пока мальчишки не втянулись, надо пресечь.

Трудность заключалась в том, что курильщики находились под надежной охраной. Дневальные по гальюнам на переменах обычно торчали снаружи и как будто соблюдали инструкции. Но условный стук при появлении начальства автоматически наводил в помещении идеальный порядок.

— Главная задача — перевести запретный плод в разряд тайного греха, — сказал Радько Петровскому.

Старший политрук не мог с этим не согласиться.

Через несколько дней в вестибюле появилось объявление о том, что после уроков состоится лекция об экспедиции подводных работ особого назначения. В актовый зал принесли водолазный скафандр со свинцовыми башмаками и медным блестящим шлемом. На отдельном столике поставили спирометр из санитарной части, обыкновенный прибор для измерения объема легких. Рассказывать о водолазах должен был Билли Бонс, и потому на лекцию явились все. У Рионова на любом уроке не заскучаешь. Но на кафедру поднялся совсем не Билли Бонс, а военврач Артяев.

Ребята удивились: что понимает в водолазном деле преподаватель биологии, который совсем недавно ходил в сухопутной военной форме? Однако с первых же слов все поняли, что понимает. Василий Игнатьевич вспоминал о своем участии в экспедиции, которая поднимала затонувший корабль в Белом море. Лектор рассказывал о стаях рыб, шныряющих вокруг водолаза. Он видел эти стаи, когда шел по морскому дну целых два километра, продираясь в зарослях хищных цветов-актиний и осторожно ступая по грунту, чтобы не давить свинцовыми подошвами филигранных морских звезд.

Антон Донченко поморщился и шепнул соседям, что биолог врет. В Белом море таких моллюсков не водится, а про все остальное можно прочитать в книге писателя Золотовского. Но книжки книжками, а на лекции все равно было интересно. Военврач предложил желающим примерить настоящий водолазный костюм. Желали все, но больше всех повезло Геннадию Коврову. С помощью боцмана Дударя он влез в тесную резиновую рубаху, на плечи ему навесили свинцовые вериги, и через круглую дырку переднего иллюминатора было заметно, как Генка задается.

Артяев не разрешил только завинчивать стекло в медном шлеме, так как в спецшколе еще не было насоса, которым закачивают в скафандр воздух. Ковров дышал через это отверстие, но все равно с каждым выдохом старался нажимать затылком на специальный выпускной клапан, как водолаз на грунте.

Тем временем Артяев перешел к менее приятным воспоминаниям. Сообщив о симптомах декомпрессионной болезни, Василий Игнатьевич рассказал о баротравмах легких и уха, остановился на обжиме, когда скафандр начинает «работать» наподобие кровососной банки. Слушатели взглянули на живой экспонат и вдруг увидели, что Ковров покраснел от натуги, лицо его покрылось каплями пота. Тяжелое снаряжение придавило Генку, у него подгибались колени. В глухой резиновой рубахе стало жарко и душно. Как будто он действительно был поражен одной из страшных водолазных болезней.

В зале началось шевеление. На водолаза показывали пальцами. Лектор прервал рассказ и засуетился вокруг.

— Что за шум! А? Шуму много! — гаркнул Дударь, вскакивая на эстраду. — Развели панику. Факт!

Главный старшина мобилизовал ближайших учеников, и они стали извлекать Геннадия из скафандра.

Один Билли Бонс не разделял общей тревоги. Происшествие было запланировано по его сценарию, только биолог не сразу обратил на Коврова внимание, затянул эксперимент и вообще перестарался. Рионов ревниво поглядывал на лектора и скептически улыбался. Его самого отставили от лекции в последний момент по совершенно вздорной причине. Докладывая Радько план своего рассказа, Борис Гаврилович машинально вытащил трубку.

— Соответствует ли действительности информация, что вы курите в присутствии учеников? — спросил военрук.

— Такой трубки стесняться нечего, — самодовольно улыбнулся Рионов.

Но Радько в ответ поморщился и сказал, что эта деталь портит все дело и лекция теряет смысл.

— Подумаешь, нежности, — стал спорить Борис Гаврилович. — Не отменять же ее, в конце концов.

— Зачем отменять? — вмешался старший политрук. — Попросим «военврача». Он здорово травил на эту тему Марии Яковлевне Беккер.

Оказалось, что Петровский не зря слушал разговоры в учительской, вот они и пригодились.

— Идея, — засмеялся Радько. — Используем талант.

— Он и скафандра рядом не видел! — загремел Борис Гаврилович.

— Совсем не страшно, — успокоил его военрук. — Учителя заслушались, ребята поверят тем более. А вам, товарищ Рионов, запрещаю демонстрировать ученикам эту «музейную редкость».

— Я не педик! — рассердился Билли Бонс.

— К сожалению, — холодно согласился Радько. — Я в свое время поддержал вас на педсовете, — добавил он, — с надеждой, что сами догадаетесь...

Когда Гена Ковров освободился от резиновой одежды, он выглядел не лучшим образом. Артяев пощупал пульс, покачал головой и попросил дунуть в трубку спирометра. Цилиндр прибора поднялся довольно высоко, но беспокойство биолога не проходило.

— Уж не курите ли вы? — озабоченно спросил он ученика.

— Какое это имеет значение? — вывернулся Генка.

— Самое непосредственное, — объяснил лектор. Он сказал, что все страшные болезни водолазов, о которых он только что сообщил, поражают главным образом курильщиков. Сам Артяев был свидетелем гибели водолаза от остановки дыхания. Причины стали ясны после вскрытия: все легкие оказались покрытыми черной пленкой табачного дегтя.

— Куда же смотрел врач? — нахально заметил Ковров. Он уже успел отдышаться. — Кто допускал его к погружению. Это пахнет вредительством.

Биолог запнулся, ошеломленно посмотрел на ученика и потом все же сумел объяснить, что водолаз курил тайно.

— Вряд ли целесообразно вскрывать вам грудную клетку, чтобы установить, говорите ли вы правду, — сказал Артяев.

— Ясно. Курить — здоровью вредить! — заключил Ковров.

Слушатели засмеялись. До них только сейчас дошло, что лекция была вовсе не о водолазах. Все были разочарованы. Билли Бонс не стал бы уклоняться от объявленной темы. Только Димка был вполне доволен полученной информацией. Он пошептался со своим приятелем Куржаком, и оба они чему-то обрадовались.

«Доценту» Артяеву тоже казалось, что его лекция была достаточно убедительной. Однако эти выводы оказались преждевременными: наутро в кабинете биологии его вновь приветствовал обряженный скелет. На сей раз между челюстей наглядного пособия был зажат окурок, а на грудной клетке висело следующее объявление:

«Погиб под водой от руки самозванца. Товарищи потомки! Не доверяйте липовым артврачам!»

Василий Игнатьевич постоял некоторое время на пороге, потом побежал жаловаться. Завещание скелета стало известно всей спецшколе, но душеприказчиков обнаружить не удалось, несмотря на предпринятые директором энергичные меры. Через рассыльного просочились и некоторые другие подробности. Артяев будто бы обвинял военрука в сознательном подрыве авторитета преподавателей и в подтверждение этого тезиса был вынужден рассказать о содержании первого послания с того света. Радько ответил, что о таких фокусах следовало информировать своевременно. Конечно, лекцию Артяеву читать было нельзя. Что же касается авторитета, то здесь преподаватель биологии должен начать с самокритики. Его же предупреждали...

В этот момент рассыльного оттянули от дверной щели за плечо. Старший политрук Петровский на ходу пообещал ему «размотать на всю катушку», и конец любопытного разговора остался неизвестным широкой ученической общественности.

Однако после лекции стало ясно, что опасность «остановки дыхания» у школьных смельчаков-курильщиков стала куда более реальной. Водолазный недуг подстерегал их на суше. Не проходило перемены, чтобы туалеты не посещал боцман Дударь. Дневальным было категорически запрещено торчать у дверей снаружи. В новых условиях прежние уловки вроде курения в кулак и пускания дыма по стенке были уже недостаточны. Да и как красоваться с папироской в кругу однокашников, когда нужно поминутно оглядываться и вздрагивать от стука входной двери?

Сама жизнь заставляла искать другое радикальное решение проблемы. Григорий Мымрин оказался отступником и предпочел снова стать некурящим. Но Гена Ковров отступать не привык. Он учел, что в классном помещении второго взвода сохранился от прежних времен огромный, облицованный камнем камин. Стоило только присесть на корточки, и мраморный зев глотал весь дым без остатка. Курильщики теперь на перемену не выходили. Они собирались у камина, а дежурный по классу обеспечивал тылы.

И все же случилось, что перед последним уроком дежурный Гасилов на минуту потерял бдительность и не уследил. Дверь рывком отворилась, и на пороге встал капитан 3-го ранга Радько.

— Смирно! — отчаянно закричал Аркашка. Но было поздно. Военрук уже засек компанию, кейфовавшую у камина.

— Чем вы здесь занимаетесь?

— Рассматривали, как обогревались аристократы! — бодро доложил Ковров.

— Похвальная любознательность, — заметил Радько и подошел ближе. — Только на переменах из класса все же следует выходить.

Колосники камина оказались чистыми: ни следов пепла, ни окурков. Ученики послушно демонстрировали ладони. Большой и указательный пальцы у Коврова слегка загорели. И только. Ученики стояли, вытянувшись в струнку, а Радько прошелся вдоль рядов парт, одобрил гардины на окнах из подсиненной, подкрахмаленной марли и рисунок океанского клипера, несшегося над доской поперек штормовых волн. А когда он вновь обернулся к ученикам, лицо у Коврова свело судорогой, как при параличе тройничного нерва.

«Что за кривлянья», — удивился военрук, а вслух спросил, кто рисовал парусник.

— Гасилов! — коротко выдавил Ковров. Говорить ему было трудно. Однако он не терял надежды на спасительный звонок. В воздухе вдруг потянуло паленой тряпкой.

— Вон оно что! — догадался военрук и неожиданно изменил тон: — Рисуете хорошо, а службу несете плохо, — сказал он дежурному. — Вы что же, не замечаете? В классе пожар! Где огнетушитель?

Глаза у Коврова вылезали из орбит, мускулы лица сокращались беспорядочно и импульсивно. Но все равно он продолжал стоять, вытянув руки по швам.

«Мужественный парень, — подумал Радько и схватил графин с водой. — Однако пора кончать!»

В этот момент брюки у Коврова внезапно побурели и разошлись огненным венцом. Оторопевший дежурный хватил огнетушителем о пол и выстрелил в товарища упругой струей. Ребята брызнули в стороны. Радько отнял у Гасилова огнетушитель, загнал пену в камин и приказал:

— Бегом к дежурному по школе. Быстро врача.

Целую неделю толпа учеников потешалась перед стенгазетой, где очень похоже был изображен Ковров. Именно такой мокрой курицей он предстал перед строем. Карикатура сопровождалась доморощенными стихами комсорга Антона Донченко: