Содержание
«Военная Литература»
Проза войны

Глава 12.

Не все стриги, что растет!

Когда полотеры принесли в школу выстиранные робы, боцман Дударь принял брюки у одного лишь Коврова. Только у него льняное полотно выглядело свежим, как будто его никогда и не касалась мастика для натирки полов.

— Как это тебе удалось? — удивился Димка Майдан.

Сам он все воскресенье стоял над корытом с ребристой доской, пробовал драить щеткой и с мылом, и со щелоком. Цветной овал, послуживший для боцмана основанием к обидному обезьяньему прозвищу, сильно побледнел, но едкая краска до конца так и не отстала. Тетя Клаша пробовала Димке помочь. Она развела в кастрюле мыльную воду и прокипятила брюки на примусе.

— Какой гадостью их так ухайдакал? — спросила она у Димки и окончательно приговорила: — Лучше все равно не будут.

Димка ей поверил. Тетя Клаша перестирала на его глазах не одну корзину белья.

У Аркашки Гасилова роба выглядела еще хуже. Вся ткань пошла пегими чернооранжевыми пятнами. Брюки принесли такими из механической прачечной, где их бросили в барабан с цветными вещами. А Генка Ковров на всех переменах куражился и никак не хотел выдавать своего секрета.

— Есть один морской способ, — загадочно говорил он. — Но в домашних условиях этот способ неприменим.

Комсорг Донченко тогда заметил, что, по его мнению, главная особенность всех морских обычаев — взаимная выручка. Коврову крыть было нечем и пришлось обнародовать тайну.

— Надо привязать робу на крепком шкерте и спустить за борт в кильватерную струю корабля. Не пройдет и получаса, как она будет чистой, как новенькая.

Димка Майдан с Гасиловым заметно скисли. Морской способ стирки для них был недоступным, а боцман Дударь не хотел принимать во внимание никаких смягчающих обстоятельств. Боцман показывал на рабочее платье Коврова и резонно утверждал, что пятна можно вывести полностью. Факт. Главный старшина, кроме того, намекнул, что ему не хотелось бы показывать запачканные брюки военруку или директору. Димка и Аркадий тоже не одобряли такого финала. Особенно Димка. Он ясно представлял, как директор будет рассматривать оранжевое пятно, как боцман скажет ему насчет «павианов», а завхоз Цируль добавит:

— Сначала труба, потом брюки. Как будем списывать, я вас спрошу?

Но Донченко недаром носил значок «Юный моряк». Он почему-то усомнился в морском способе стирки, изложенном Геннадием Ковровым.

— Постой, постой, — сказал ему Антон. — Где же ты нашел кильватерную струю? Финский залив уже замерз до самого Гогланда.

— А ледоколы на что? — слегка смутился Ковров.

— Торосы он применяет вместо мыла, — оскалился Зубарик — Мымрин. — Они ведь тоже скользкие.

— Итак, нужен ледокол и второй корабль с хорошей скоростью хода, — подвел итоги Раймонд Тырва. — Дороговатое удовольствие.

— Не специально, конечно, — уточнил Ковров, — а на попутных кораблях.

— Пойдем к военруку, — предложил Гасилов Майдану. — Попросим его, чтобы наши робы тоже привязали. До Кронштадта и обратно, наверно, отстираются.

— Чего там, — вдруг смягчился Генка Ковров. — Давайте ваши робы сюда. Я сам кое с кем поговорю, и будут в лучшем виде.

Ковров свое слово сдержал. Брюки после морской стирки выглядели совсем иначе. Они настолько преобразились, что Димка Майдан их даже не узнал. Насколько помнится, его роба была размером поменьше. Но примерять Димка не стал. Какое это имело значение? Быть может, в кильватерной струе ткань вообще растягивается?

Зато боцман Дударь остался доволен.

— Давно бы так, — сказал главный старшина, принимая брюки у Майдана и Гасилова. — Сами стирали?

— Сами, — поспешно подтвердили ученики. — Морским способом.

— Теперь верю, что сами, — усмехнулся Дударь. — Факт!

В тот день преподаватель литературы Марусенко обещал устроить в классе разбор проверенных сочинений. Димка плохой отметки не опасался. Валерий Евсеевич еще накануне сказал, что двоек нет, а сочинение Майдана на вольную тему ему понравилось больше всех. Димка закончил его крылатыми словами песни из кинофильма «Веселые ребята»: «Когда страна быть прикажет героем, у нас героем становится любой!»

Со звонком весь второй взвод поднялся со своих мест, чтобы было ловчее принять команду «смирно!» и достойно встретить преподавателя. Но Марусенко в классе не появлялся. Это было удивительным, литератор слыл очень аккуратным. Наконец дверь отворилась рывком. На пороге показался опоздавший учитель со своим неизменным туго набитым портфелем.

— Не торопитесь! — властно окликнули Марусенко. Дежурный по взводу успел разглядеть, что в коридоре стояли директор спецшколы, Радько с Петровским

и завхоз Цируль. Они стояли вокруг плотного моряка в черных штанах с лампасами. Дежурный узнал в нем того самого генерала, который инспектировал строевую подготовку школы перед парадом.

— У меня урок! — торопливо объяснил Валерки Евсеевич и шагнул через порог.

— Сказано вам: «Не торопитесь!» — продолжал генерал. — Куда вы в таком виде?

Марусенко удивился и задержался в дверях. А генерал уже повернулся к окружающим.

— Полюбуйтесь: оброс рыжей щетиной, волосы распатланы... Чисто папуас!

Гневные слова гулко разнеслись по пустому залу, свободно проникли в класс, где за партами вытянулись в струнку ученики. Литератор не мог сообразить, в чем дело. Встреча была такой неожиданной. Маленький, нахохлившийся как воробей, Марусенко переминался с ноги на ногу и растерянно моргал. А генерал разошелся не на шутку. Смысл его слов постепенно стал доходить до литератора.

— Не все стриги, что растет, — неожиданно ответил Валерий Евсеевич.

— Что такое? — опешил проверяющий.

— Ничего особенного, — любезно пояснил Марусенко. — Мне по ассоциации вспомнился афоризм из Козьмы Пруткова.

Из класса донеслось сдержанное хихиканье. Впрочем, может быть, это скрипнула парта. Ученики стояли навытяжку лицом к доске. Через раскрытую дверь были видны только их одеревенелые затылки.

— При чем здесь какой-то Прудков? — рассердился проверяющий. — Я говорю о вас.

Стоячий воротник флотского кителя плотно обнимал шею Марусенко и пересекал дыхание. Марусенко видел, как побледнел директор, как сверкали искорки в глазах у Радько, как хмурился политрук. Но все это отступило назад и казалось литератору второстепенным. Сзади притихли его ученики. Валерий Евсеевич чувствовал это всей кожей и уже не мог остановиться:

— Сочинения Козьмы Пруткова, к сожалению, не входят в школьный курс литературы, но, если вы интересуетесь, я могу рассказать вам немало интересного...

Тут учителя осторожно потянули за рукав, так что ему пришлось переступить через порог обратно в коридор. А Константин Васильевич Радько плотно притворил за ним дверь класса. Напрасная предосторожность. В классе и так все было слышно. До единого слова.

— Отстраняю вас от занятий! — объявил наконец проверяющий и повернулся к военруку. — Чего же требовать от личного состава, если у вас, — тут он запнулся, — если командиры разгуливают по школе в затрапезном виде?

Когда стало ясно, что урока литературы не будет, второй взвод осторожно, не хлопая крышками парт, занял сидячее положение. Мымрин, как всегда, скалил зубы, а Майдан был доволен, что литератор так ловко ввернул цитату из сочинений Пруткова.

На перемене выяснилось, что два следующих урока тоже не состоятся. Кабинет физики оказался запертым, и в учебной части дежурному сказали, что Павел Феофанович внезапно заболел. Три пустых урока подряд. Такого еще никогда не случалось. Димка Майдан и Антон Донченко разграфили чистые листы из тетрадки в клеточку и приготовились играть в «морской бой». Жора Куржак вынул учебник для медицинских училищ и в который раз с остервенением стал зубрить осточертевшие мослы. Но скучать второму взводу не пришлось. Вместо физики назначили урок военно-морского дела, только занятия проводил не Билли Бонс, а сам военрук.

Капитан 3-го ранга Радько приказал дежурному доставить из кабинета четыре учебные винтовки и устроил эстафету. Соревновались по отделениям. Один из учеников разбирал на скорость затвор, сосед собирал. Винтовки передавали вперед с парты на парту, пока не была установлена команда победителей. Потом военрук сообщил о новых знаках различия для младшего начальствующего состава на флоте и рассказал о новом дисциплинарном уставе.

— Разрешите вопрос? — поднял руку Майдан. Его интересовало, почему генералов не положено сажать на гауптвахту.

— Так. Значит, слышали всё, — понял Радько. — Слышали и сочувствуют своему преподавателю.

— Представьте, что адмирал или генерал пришел вместе с вами в школу, — улыбнулся Константин Васильевич. — Как вы думаете, он через барьер в раздевалку полезет?

Ученики засмеялись. Ситуация была самая жизненная. Утром, когда до построения оставалось несколько минут, раздевалку брали штурмом, не останавливаясь перед препятствиями. Военрук боролся с этим самым решительным образом. Не один торопыга получил от него направление на вечернюю трудовую повинность к боцману Дударю.

— Устав сочинили не просто так. Он отражает многолетний опыт, — объяснил Радько. — Вижу, что теперь вы сами догадались, почему не для всех предусмотрены одинаковые меры воспитания.

Ученик Майдан ответом остался неудовлетворен. Константин Васильевич видел это по его глазам. С другой стороны, оставалось еще неясным, почему Валерий Евсеевич Марусенко, который больше других учителей стремился походить на настоящего морского командира, вдруг опоздал на урок и явился небритым, с грязным подворотничком и недраеными пуговицами. Генерал вроде бы возмутился правильно, но, с другой стороны, если всех учителей станут вот так шпынять... Военрук и сам еще не знал, что предпринять в сложившейся ситуации.

Больше никаких происшествий во втором взводе в этот день не произошло, если не считать того, что Жора Куржак наконец-то исправил злополучную двойку по анатомии и еще на последнем уроке в классе присутствовал инспектор гороно.

Инспектор пришел на урок алгебры. Он тихо, стараясь не мешать, пристроился на свободном месте в дальнем углу. Михаил Тихонович сразу узнал этого старика. Рассказы о его въедливости и дотошности ходили среди ленинградских учителей. Но встречаться лично Святогорову еще не приходилось. Он двинулся было навстречу, чтобы представиться. Но старик выставил ладонь, как бы предупреждая: это ни к чему, продолжайте занятия.

Минутная заминка сразу отразилась на классе. Ребята заерзали, украдкой оглядывали незнакомца и все до одного подобрались. Конечно, флотского мундира на старике не было, но ясно, что появился он неспроста. Михаил Тихонович вернулся к своему столу и приступил к объяснению материала. Ученики, собственно, не сразу сообразили, что это новая тема. Гасилов решал у доски обыкновенное квадратное уравнение. Задачка оказалась простейшей. Только Святогоров зачем-то попросил Аркашку сложить корни, затем перемножить их между собой и не разрешил ничего стирать.

Следующим был вызван Зубарик — Мымрин. Он, как и положено, громко доложил свою фамилию. В этот момент инспектор проявил особенный интерес. Святогоров взглянул на проверяющего, и тут до него дошло, что неожиданный гость на его уроке представляет тот самый «арбитраж», о котором заикнулся обиженный ученик.

Сам же Мымрин об этом не подозревал. Ему хотелось показать себя перед незнакомцем с самой лучшей стороны. Мел крошился в его руке — так Зубарик торопился решить задачку.

— На доске все верно? — обернулся к классу преподаватель.

В ответ дружно поднялись руки. Мымрин тоже взглянул под знак радикала и с досадой заметил описку. К счастью, никто не успел его поправить. Дробные корни, полученные Мымриным, преподаватель вновь предложил сначала сложить, а потом перемножить.

Если не считать этой мелкой невнимательности, Григорий отвечал уверенно. Он не предполагал, что каждое произнесенное им слово опрокидывает жалобу, хитроумно сочиненную на семейном совете.

— Молодец, Мымрин! Садитесь! — похвалил Святогоров.

Григорий вспыхнул от удовольствия и, самолюбиво щелкнув каблуками, направился на место.

Задачи становились все сложнее. Когда на доске не осталось живого места от различных вариантов квадратных уравнений, стало ясно, что это вовсе не повторение.

— Посмотрите внимательно! — предложил учитель. — Может быть, кто-либо заметит определенную закономерность?

И опять поднялись руки. Святогорову пришлось выбирать, кому отдать предпочтение. Лека Бархатов вовсю пользовался преимуществом первой парты. Он будто хотел заслонить собой весь класс. А вызванный к доске, Лека неожиданно стал соавтором средневекового французского математика Франсуа Виета. Святогорову оставалось только отшелушить ненужные слова, и перед классом предстала теорема, которую каждый ученик только что открыл для самого себя.

— Товарищ Куржак, вам понятно? — поинтересовался Михаил Тихонович. Жорка радостно закивал.

— Вижу, что всем понятно, — удовлетворенно сказал преподаватель, как бы рассуждая вслух.

Инспектор уже давно ничего не писал в свою книжечку. Он смотрел на возбужденный класс, на тихого, по-обычному вкрадчивого учителя, и можно было подумать, что в следующий момент старик тоже закивает вслед за Жорой.

Все шло как по нотам. Негромкий голос преподавателя осаживал наиболее темпераментных, держал класс в узде.

Далее полагалось взять слово самому Святогорову и в заключение вывести на доске теорему в строгом буквенном облачении. Но ребята так активно работали, что Михаил Тихонович решил рискнуть. Он предложил заменить его у доски.

Поднялось шесть рук.

— Дима, к доске! — сказал преподаватель Майдану. Святогоров нарушил правила. В спецшколе полагалось именовать: «Товарищ ученик...» Но у Михаила Тихоновича язык не поворачивался называть так Майдана.

Учитель не ошибся. Майдан доказал теорему. Он единственный и получил на этом уроке оценку в дневник. Оценка, поставленная одному, должна была подстегнуть остальных.

Заключительный эпизод урока, правда, не все поняли одинаково. Уже выходя в коридор, Святогоров услышал насмешливый комментарий Григория Мымрина:

— Чего ж здесь удивляться? У Димки блат. Ему даже разрешено обращаться не «товарищ командир взвода», а просто Михаил Тихонович!

После окончания занятий Димка неожиданно столкнулся в коридоре с физиком Дорминдонтовым. Тот, оказывается, вовсе не заболел. Почему же тогда его не было на уроках? Но спросить об этом Майдану показалось неудобным. Димка с шиком отдал физику честь и был награжден в ответ яростным взглядом. Как будто бы Майдан не поздоровался, а обругал учителя,

Павел Феофанович вышел из кабинета директора в отвратительном настроении. Он твердо решил в спецшколе больше не работать. Глупое козыряние повстречавшегося ученика окончательно вывело его из себя. Все произошло из-за того, что Дормидонтов опоздал на свои уроки во втором взводе. Он не чувствовал за собой вины, поскольку выехал из дома заблаговременно. Но в районе Мальцевского рынка его застало общегородское учение по противовоздушной и химической обороне. Все трамваи были остановлены. Пассажиров направили в ближайшие подвалы. Дормидонтов пробовал протестовать, доказывать. Но Павла Феофановича объявили «пострадавшим». Хорошенькие дружинницы из студенток мединститута в момент окрутили его бинтами. Дормидонтов пролежал спеленатым полтора часа. Даже к телефону не подпустили, чтобы предупредить.

После отбоя предусмотрительный Павел Феофанович заручился справкой с печатью. Но справка не показалась директору достаточным оправданием.

— Вы обязаны являться в специальную школу к началу рабочего дня.

— Зачем? — пожал плечами Дормидонтов. — Вам же известно, что я занят только со второго урока.

— Сколько раз повторять, — прищурился Сергей Петрович и отчеканил: — Командиры взводов должны являться на утреннюю справку и осмотр. Вы нарушили приказ по школе и заслуживаете сурового наказания.

— Простите, товарищ Уфимцев, — вспыхнул физик, — в ведомости на получение зарплаты я расписываюсь за получение надбавки только как классный воспитатель и эти обязанности выполняю в полной мере. Играть в солдатики мне недосуг. Приказы приказами, а трудовое законодательство для вас является таким же обязательным.

— Вот как вы заговорили, Павел Феофанович, — зашипел директор. — Ну хорошо. Законы действительно надо выполнять.

Сергей Петрович поднялся во весь рост, оперся о стол крепко стиснутыми кулаками и неожиданно для себя произнес роковые слова:

— Преподаватель Дормидонтов, согласно Указу Президиума Верховного Совета об укреплении трудовой дисциплины я отдаю вас под суд за опоздание на работу свыше двадцати минут, то есть на полтора часа.

Павел Феофанович тоже поднялся, подошел ближе к директору и ловко выдернул у него припечатанную кулаком справку.

— Она еще пригодится для народного суда, — объяснил он ошеломленному Уфимцеву, положил документ в карман и, не прощаясь, вышел из кабинета.

Обо всем этом Димка Майдан, естественно, не подозревал и был немало огорошен холодной встречей с преподавателем физики. Ее причина так бы и осталась для Майдана загадкой, но тут ему просто повезло. Димкино ходатайство было учтено. Его назначили рассыльным директора как раз в тот день, когда в спецшколе был назначен педагогический совет.

Дальше