Глава 5.

Черт с ним, с бантиком!

Заманчивая перспектива прослыть «морскими поварами» и в этом качестве переплюнуть «сухопутных полковников», как оказалось, никого из ребят не устраивала.

— Никто нас не понимает, — с горечью объявил в классе Димка Майдан. — Был у меня знакомый краснофлотец Женька. Он мне точно объяснял, что в морской форме все имеет смысл. Три белых полоски на гюйсе в память о победах русского флота.

— Правильно, — кивнул Донченко. — Гангут, Чесма, Синоп.

— Ничего не правильно, — огрызнулся Майдан. — Сейчас он говорит, что ходить со стоячим воротом даже красивее.

— Кто говорит? — не понял Раймонд. — Этот Женька?

— Ну да. — И вдруг Димка спохватился и уточнил: — Не Женька, а товарищ старший политрук. Еще не знакомы? Рыжий Политура, а не Женька.

Ребята засмеялись, но им не было весело. Трудный мужской коллектив переживал кризис. Прекратились прогулки по набережной Невы, никто не ходил друг к другу в гости, и Антон больше не спорил с сестрой из-за газеты. А Жанна стала донимать его расспросами о спецшколе и как-то между прочим спросила о Бархатове.

— Его назначили помощником командира взвода, — нехотя ответил Антон. — В общем, неплохо справляется. Он собирался какие-то стихи тебе передать.

— Вот как? — сказала Жанна и неожиданно добавила: — Почитаю с удовольствием. Пусть приносит. Можешь даже пригласить его к нам в гости, — продолжала сестра и ехидно улыбнулась. — Конечно, после того, как вы наденете новую форму.

Встреча с Бархатовым, когда он будет одет в смешной мундирчик, представлялась Жанне куда менее опасной. В крайнем случае всегда была возможность проехаться насчет «трамвайного кондуктора» и тем пресечь любые комментарии насчет ее попытки стать «спецшкольницей».

Донченко не замедлил передать приглашение сестры, и Аркашка Гасилов неожиданно обнаружил возросший интерес к стихам Бориса Смоленского.

— Как будто ты обещал их переписать, — напомнил Лека Бархатов.

— Ничего я не обещал, — возмутился Гасилов. — Тем более для девчонок.

— Ну ладно, я пошутил, — соврал Бархатов. — Почитай нам что-нибудь еще...

Гасилова не требовалось долго уговаривать. Аркашка растаял, но стихи читать все же воздержался. Вот песня другое дело. Борис Смоленский сочинил ее на Аркашкиных глазах. Правда, она не про Ленинград, но все равно настоящая морская...

Гасилов пел первым голосом, высоким и чистым. Недаром его сразу взяли в солисты школьного хора. Аркашке очень хотелось, чтобы песня понравилась, и он старался изо всех сил. Но Димка не мог слышать без смеха, как тоненький «гогочка» выводил слова сожаления насчет «фартовых девочек» и еще о том, как ему больше «клешем не утюжить мостовые». Аркашка в клешах. Вот потеха. Его ведь наверняка в школу за ручку водили.

— Как?.. Я не ослышался? — воскликнул кто-то в стороне. Толпа слушателей разомкнулась, и все увидели военрука.

— «И Вера Инбер, Бабель из Одессы», — напевая, смеялся Радько. — Но почему я этой песни не знаю?

— Просто шутка, — смутился Гасилов. — Ее написал мой знакомый. Он студент Ленинградского института водного транспорта. На судоводительском факультете.

— Неплохо, — одобрил Радько. — Я ведь тоже родом из Одессы. Прошу вас переписать для меня слова.

Аркашка выполнил просьбу с удовольствием, военрук — это не какая-нибудь девчонка. Скоро весь второй взвод, а затем и другие подразделения голосили хором: «Ой, мамочка, роди меня обратно!»

С легкой руки военрука популярность «Одессы-мамы» росла с каждым днем, а вместе с ней и популярность солиста Гасилова. Хотя Рыжий Политура воспротивился включению песни в репертуар самодеятельности, ее пели и так.

Димка захотел познакомиться с автором текста. Гасилов пообещал. А Лека Бархатов на своей просьбе больше не настаивал. Не все ли равно, что поднести Жанне: стихи или новую песню. Гораздо важнее, что предлог теперь уже есть. Только оставалось получить обмундирование.

Жанна тоже готовилась к встрече. Местная комсомольская пресса предоставляла для этого немало возможностей.

— У вас учится такой Тырва? — однажды спросила у Антона сестра.

— Мы в одном взводе, — сказал Донченко как можно небрежнее и не удержался, чтобы не съязвить: — Помнишь, он тебе еще сказал: «Какой из тебя моряк?»

— Который семафор свободно читает? — отчего-то обрадовалась Жанна. — Посмотри, про него в газете напечатано.

Заметка называлась «По сигналу воздушной тревоги».

«...В особенности хорошо работали юные бойцы. Командиру пожарного звена комсомольцу Роме Тырве шестнадцать лет... В прошлом году, после окончания курсов, он был назначен командиром... У Ромы несколько оборонных значков...»

Антон засомневался. Он никогда не видел значков у Раймонда. Даже когда назначали командиров отделений.

— Спроси! — потребовала сестра. — И заодно можешь передать от меня привет!

Непонятно, зачем это ей понадобилось, но Антона тоже заинтересовала заметка. Все сходится: и возраст, и редкая фамилия...

— Ты живешь не на улице Писарева? — осторожно спросил он Раймонда на перемене.

— Ну и что? — пожал плечами Тырва.

Тогда Донченко вытащил «Смену» и прочитал:

— «В 21 час 45 минут во дворе огромного дома прозвучал сигнал воздушной тревоги...»

Дальше Антон запнулся, как репродуктор, на полуслове, потому что собеседник не выразил ни удивления, ни восторга. Наоборот, Раймонд взял у него газету, бегло просмотрел и, возвращая назад, сказал:

— Зря все это.

— Все равно все прочитают, — отозвался Антон.

Раймонд поморщился.

— Может быть, не все? — Ему даже говорить о заметке было неприятно.

— Значит, ты вообще против печати? — недоумевал Антон. — А еще комсомолец!

Малоподвижное лицо Тырвы с опущенными углами рта показалось ему особенно непривлекательным.

— Против, когда печатают ерунду! — ответил Раймонд.

— Как ерунду? В газетах? — Антон был воспитан в уважении к печатному слову.

— На учениях были недостатки, — пояснил Тырва. — А здесь о них ни слова. Значит, и заметка ни к чему.

Логика здесь присутствовала, но Антон ей не поверил.

— Дурак ты, Антоша, — ласково сказал Тырва и с сожалением улыбнулся. Улыбка смягчила его последние слова, и получилось совсем не обидно, но Донченко все равно прищурил глаза.

— Пожалуй, мне придется информировать некоторых читательниц, что ты — это вовсе не ты, а потому передать привета не удалось.

— Жанна? — догадался Раймонд. — Кстати, как дома обстановочка?

— Предупреждали ее, упрямую, — махнул рукой Антон, но от ответа на вопрос воздержался...

* * *

— Ну как? — спросила Жанна на следующий день, разворачивая газету. — Это он?

— Он, — сообщил Антон. — Тебе-то что?

Сестра оставила реплику без внимания.

— Привет передавал?

— Говорит «спасибо», — пожал плечами Антон. — Чего же еще говорят в таких случаях?

Жанна внимательно посмотрела на брата. Антон перехватил этот взгляд и вдруг заулыбался. Жанна вспыхнула, а Антон добавил как можно небрежнее:

— Еще спрашивал, как дома обстановочка.

Жанна независимо вскинула подбородок и углубилась в газету. Завтрак прошел в молчании. Если бы Антон знал, о чем она читает, то наверняка завладел бы газетой, не останавливаясь перед физическими методами. Бессовестная девка цитировала всякую ерунду, а когда в «Смене» напечатали про самое главное, словно язык проглотила.

Заметку прочитал перед строем старший политрук Петровский. Она называлась так же, как и первое сообщение о форме для «спецов», и поначалу не вызвала у слушателей никаких эмоций.

— «Мастерские Краснознаменного Балтийского флота изготовили для учащихся военно-морской спецшколы зимнее обмундирование...»

Читая, старший политрук не глядел на Майдана, но тот понял, что бывший Женя старается для него. На черта Димке нужна его декламация...

— «Форма, которую получают учащиеся спецшколы, такая же, как и у курсантов военно-морских училищ, только лента с золотым тиснением на бескозырке заканчивается бантом, укрепленным с левой стороны...»

Ребята загалдели, когда старший политрук сильно нажал голосом на слова: «такая же», а насчет бантика прочитал скороговоркой. Как будто бантик не имел ровно никакого значения. В конце концов, с бантиком действительно можно было примириться. Главное: «такая же!»

Рыжий Политура выглядел именинником. Можно было подумать, что он лично эту заметку написал. Ребята так шумно обсуждали новость, что не дослушали заметку до конца.

— Разговоры в строю! — гаркнул Петровский во всю мощь и с той же торжественностью продолжал: — «На общегородском параде в ознаменование XXIII годовщины Великой Октябрьской социалистической революции колонна учащихся спецшколы промарширует в новой военно-морской форме».

Ребята повеселели. Когда строй распустили, Димка Майдан стал обсуждать возможные сроки выдачи настоящего морского обмундирования. Он никак не предполагал, что имеет к этой сенсации самое непосредственное отношение. Только Тырва казался недовольным.

— Видишь, Антон, — объяснял он Донченко, — корреспонденты опять напутали.

— Почему? — испугался Димка.

— Не «колонна учащихся», а батальон. На параде колонн не бывает.

— Чудак человек! — облегченно вздохнул Майдан. — Какое это имеет значение?

Но Тырва любил точность. Сам Билли Бонс считал эту черту характера очень важной для будущего командира флота.

— Военный человек должен выражаться коротко, точно, одним словом, лаконично, — провозгласил Борис Гаврилович в классе, когда они проходили устройство станкового пулемета.

В подтверждение этого Билли Бонс показал какую-то железную штуковину и приказал доложить ее название.

— Гвоздик! — первым догадался Майдан. Предположение было достаточно лаконичным, но преподавателя военно-морского дела оно не устроило.

— Сами вы гвоздик! — возмущенно загремел Билли Бонс. — Объясняю, перед вами разрезная чека трубчатой оси замочных рычагов станкового пулемета системы «максим»!

Тырва точно следовал рекомендациям Билли Бонса и рисковал за волнами не заметить моря. Тут уж ничего не поделаешь, и Билли Бонс здесь был ни при чем. Димка Майдан переглянулся с Донченко, и оба они с сожалением заулыбались.

«И чего она нашла в этом дотошном парне? — подумал Антон о своей сестре. — Бархатов — я еще понимаю».

Целый день Антон вынашивал планы отмщения сестрице. Подумать только. Он мог сегодня первым принести в школу потрясающую новость. Но теперь отец не станет на защиту вредной девчонки. Газета будет его, а Жанна пусть читает ее во вторую очередь.

Донченко не знал, что Жанна целый день ходила подавленная. Ей как-то сразу расхотелось приглашать в дом приятелей брата. Но взять свои слова назад было уже невозможно.