Содержание
«Военная Литература»
Проза войны

Так я стоял, волной облит,
Под этот звон и гул
Вдали увидел корабли
И руки протянул {1}.

Глава 1.

Какой из тебя моряк

— Кто последний? Я за вами! — привычной скороговоркой выпалил Димка Майдан и, вдруг оглядевшись, сообразил, что безнадежно опоздал. Очередь цепочкой вилась по вестибюлю, подпирала стены приемной. Димка вообще презирал очереди и, энергично работая локтями, ввинтился в толпу, продираясь поближе к заветной двери директорского кабинета.

— Очень торопишься? — спросили его откуда-то сверху. — Ты не в трамвае.

В этот момент Димка уставился на две ноги, которые оканчивались прорезиненными теннисками таких размеров, что они больше напоминали не обувь, а лодки, зашнурованные брезентовыми чехлами. Димка ощутил себя лилипутом в стране великанов, и его напор отчего-то увял. Ему ничего больше не оставалось, как вернуться в хвост очереди и терпеливо дожидаться решения своей судьбы.

Массивные стены старого здания «о восьми кирпичах» едва защищали от августовской жары. Духоту разгоняли газетами. Вернее, газетой — в руках у каждого как мандат мелькал один и тот же номер «Ленинградской правды» недельной давности. Тот самый номер, где на четвертой странице была напечатана информация — всего пять строчек — о начале приема заявлений. А Димка еще надеялся, что на заметку, может быть, не все обратят внимание. Но у газеты был слишком большой тираж.

Очередь негромко гудела разговорами, которые сливались в монотонный шум, как от трансформатора.

— Не мерзнешь? — спросил Димкин сосед у парня в синем морском кителе и настоящих суконных клешах.

— Форма! Просто привык, — мужественно ответил тот. Хотя на шерстяном кителе явственно обозначились влажные разводы, парень даже не расстегнул крючки стоячего глухого воротничка.

— А я испугался. Неужели, думаю, малярия? — не отставал мальчишка в выцветшей футболке. — Ты смотри, с малярией медкомиссия не пропустит.

— О своем здоровье думай! — обозлился «синий китель». — Мы еще посмотрим, кого не пропустят! — И в подтверждение своих слов он вытащил из нагрудного кармана какую-то бумажку с печатью и, не выпуская ее из рук, дал прочитать ближайшим соседям.

— У этого дядя в Кронштадте служит, капитан первого ранга, — с уважением разнеслось по очереди. — Чего такому бояться? Ходатайство и печать гербовая...

Аргумент был столь убедительным, что даже парень в футболке сбавил тон и спросил:

— На каком корабле он плавает?

— Не плавает, а ходит! — строго поправил племянник.

— Ну ходит. Может быть, мы с братом его в море встречали? Позавчера разошлись бортами с каким-то миноносцем.

— Ты? В море? — удивилась очередь. Внимание переключилось на «футболку». «Футболка» тряхнула модной косой челкой и стала с удовольствием рассказывать:

— У нас с братом собственный швертбот. Обшивка, ребра — все из красного дерева. А мачта лакированная. Мы выменяли его весной на рыбацкую лодку...

У Димки Майдана сжималось сердце... У него только табель и характеристика из школы, где сказано, что он «живой и любознательный ребенок». Учительница собиралась написать «шалун», но посмотрела в тоскливые Димкины глаза, махнула рукой и переправила на «живой». Нет у Майдана никого из родственников в моряках, вообще никого нет — только отчим и мачеха, не имеет он права щеголять красивыми морскими словами, которые так вкусно хрустят на зубах у соседа с косой челкой.

— Ну, пошли мы от Куоккалы на Лахту, домой, — между тем продолжала «футболка». — Брат сидел на руле, а я следил за парусами.

— На шкотах! — уточнил «синий китель» и как знающий человек заслужил уважительные взгляды публики.

— Брат как закричит: «Жорка, держись!» Тут началось такое...

Рассказывать дальше было опасно. Жорка помнил, как неотвратимо бежала навстречу шершавая полоса воды, как он растерялся и забыл размотать веревки с медной загогулины. А когда опомнился, они оба уже барахтались в воде.

— В общем, суток пять штормовали, — быстро закончил Жорка.

Но среди слушателей оказались ребята, которые кое в чем разбирались.

— Постой, постой, — удивился крупный мальчишка со значком «Юный моряк». — В Финском заливе пять суток? И шторма последнее время не было... Скажи уж прямо — перевернуло шквалом. Так?

— Оверкиль! — ехидно уточнил «синий китель».

Очередь заулыбалась. Проще всего было бы соврать, но Жорка не смог. Он медленно побагровел и признался:

— Выбросило на меляк у Лисьего носа...

Громче всех смеялся «синий китель»:

— Моряком еще не стал, а водички нахлебался. Нам таких «подмоченных» командиров не надо...

— Кому это «нам»? Тебе? Или дядюшке? — вступился за Жорку парень со значком. — Как говорят в Одессе, это «две большие разницы».

Жорка упрямо смотрел себе под ноги. Мать их встретила тогда со слезами. Отец был хмур, но ругаться не стал. Отец протянул Жорке свежую газету, ту самую «Ленинградскую правду», и сказал:

— Чем попусту тонуть, иди-ка, парень, учиться!

— Все равно его, хлюпика, не примут, — неожиданно запротестовал брат. Эти слова оглушили Жорку, как удар из-за угла.

— Примут, — с яростью он оглядел брата. — Вот увидишь, примут!

«Синий китель», сам того не подозревая, повторил обидные слова брата. И все смеялись.

Жорка решил было бросить все и выбежать на улицу, громко хлопнув дверью. Но тогда станет смеяться брат:

«А я что тебе говорил? Все равно сбежишь!»

От брата никуда не денешься. Он будет повторять это каждый день, возвращаясь из своей артиллерийской спецшколы, и жизнь вовсе станет невыносимой.

Выручил Жорку все тот же мальчишка со значком «Юный моряк».

— Будем знакомы, Донченко Антон, — сказал он, крепко стиснув Жоркину руку. — Знаешь что, записывайся в наш яхт-клуб. Там, — он оглянулся на «синий китель», — там нормальные ребята нужны. И брось переживать. Научишься.

В кабинет, где заседала приемная комиссия, вызывали по одному. Дверь была глухая, обитая черной клеенкой. Она открывалась или нехотя — щелкой, или от полноты чувств — рывком.

— Следующий! — командовал строгий моряк с усиками под носом и тремя золотыми шевронами на рукавах летнего полотняного кителя. Результаты переговоров угадывались без слов. Если парень прятал глаза и стремился побыстрее форсировать толпу в вестибюле, все было ясно. Другие, наоборот, охотно делились впечатлениями.

— «Петь, — г-говорит, — любишь?» — рассказывал тоненький мальчик из породы «гогочек». — Я сначала уд-дивился. Здесь ведь не консерватория. Но от-тве-чаю: «Люблю». — «Тогда спой, — говорит, — свою любимую песню». Я и затянул:

Закурим матросские трубки
И выйдем из темных кают.
Пусть волны доходят до рубки,
Но нас они с ног не собьют.

— Правильную песню выбрал, — одобрили болельщики. — Из кинофильма «Четвертый перископ».

— «Больше п-пой, — говорит, — и тогда совсем перестанешь заикаться, — продолжал «гогочка». — В Древнем Риме, — говорит, — оратор Цицерон тоже т-так вылечился».

«Такого «гогочку» приняли?» — удивился Димка и почувствовал себя несколько увереннее.

А вот «синий китель» неожиданно задержался за клеенчатой дверью кабинета. Потом вдруг она распахнулась настежь, как от удара ноги. Племянник повернулся на пороге лицом в кабинет и металлическим голосом произнес, подчеркивая каждое слово:

— Имейте в виду, Константин Васильевич! Я сейчас же звоню в Кронштадт и все расскажу капитану первого ранга. Решительно все.

— Правильно сделаешь, — согласился усатый моряк. — Кто же другой может ему рассказать о том, как учится его родственник?

Тут племянник рванул воротник своего кителя так, что полетели крючки, и двинулся прямо на толпу, словно перед ним никого не было. Ребята отскочили в стороны. «Синий китель» шел по живому коридору до самого выхода. На скулах у него ходили желваки, глаза сощурились в злые щели.

— «Мы еще вернемся, Суоми!» — насмешливо сказал кто-то за спиной у Димки Майдана. Племянник злобно развернулся на возглас. Тогда массивный, почти квадратный Антон твердо посмотрел ему в глаза и спросил:

— Не читал? Есть такой роман у Геннадия Фиша. Очень интересная книжка.

— Райка, видишь, даже этого не приняли! — воскликнул конопатый мальчишка. — Может, и нам свое письмо не показывать?

«Девчонка? Здесь?» — удивился Майдан и на всякий случай оглянулся. На женское имя откликнулся молодой человек, которого никак уж не спутаешь с прекрасным полом: нос с круглым набалдашником и такая рожа, как будто в детстве его крепко обидели, и с тех пор он забыл развеселиться.

— Как хочешь, — буркнул Райка. — Можно и так.

«Интересно, как его зовут по-настоящему? Раис?» — подумал Димка.

— Нет, вы посмотрите, — разволновался конопатый, — ему все равно... Вместе письмо наркому писали, вместе получили ответ... Да если по-честному, нас должны без очереди пропустить!..

— С приветом, — рассмеялся Антон Донченко. — Ты случайно не из детей лейтенанта Шмидта?

— Мой батя не полярник, а шофер, — с достоинством отозвался конопатый. — А если хочешь знать, спецшкола организована специально для нас с Раймондом.

«Вот как его зовут!» — успокоился Димка. А Раймонд поморщился и попросил:

— Брось трепаться, Петр!

Куда там! Конопатый пошел вразнос. Он извлек заветное письмо, и все соседи убедились, что оно адресовано Раймонду Тырве и Петру Шлыкову, ученикам седьмого класса 10-й школы Октябрьского района.

«Уважаемые товарищи, — писал нарком. — Ваше предложение рассмотрено Советским правительством... Постановлением Совета Народных Комиссаров Союза ССР от 22 июля 1940 года за № 1316 принято решение об организации военно-морских средних школ...»

Петька сразу оказался в центре внимания. «Ваше предложение» — это оценили все.

— Ребята! — выступил вперед владелец швертбота. — Надо пропустить Шлыкова и... — Тут Жорка запнулся. Ему показалось неудобным произносить вслух странную фамилию другого автора. — ...и Райку! Пусть идут без очереди. Так будет справедливо.

— Ничего, мы не торопимся, — снова буркнул Раймонд и, обернувшись к своему конопатому приятелю, добавил с досадой: — Опять выпендриваешься? Сколько можно говорить!

Заговорили, однако, все. Соавторы очутились в центре возбужденного круга спорщиков. И только Димка Майдан молчал. Язык, конечно, чесался, но повернуть его не было никакой возможности. За какой-то час Димка увидел столько достойнейших кандидатов, что был почти уверен: для него здесь места не будет. Он уж хотел было потихоньку смотаться, но на пороге столкнулся с девушкой.

Слегка отстранив растерявшегося Димку, она вошла в вестибюль, как входят в собственную квартиру, и спросила квадратного Антона:

— Очередь занял?

— Чего ты лезешь, Жанка? — покраснел ее собеседник. — Сказано, девчонок не принимают.

— Это мы еще посмотрим! — бросила в ответ девица и утвердилась впереди Антона. Конечно, это был брат: те же упрямые серые глаза, те же брови вразлет. Девушка была такая же плотная, но казалась стройной и выглядела гораздо старше.

— Ребята, а она уже в форме! — закричал неугомонный Петька Шлыков, критически оглядев батистовую кофточку с отложным синим воротничком и якорем, вышитым гладью в районе сердца. — Сейчас члены комиссии шаркнут ножкой, и все в порядке.

— Может быть, я перепутала? — громко спросила Жанна у своего брата. — Здесь принимают в моряки или... в клоуны?

— В моряки! — подтвердил Раймонд, и неожиданная добрая улыбка осветила его угрюмоватое лицо. — А ты тоже в моряки? Какой из тебя моряк?

— Какой? — прищурилась Жанна и вдруг потребовала: — Дайте два носовых платка!

В очереди произошло некоторое замешательство, чистых носовых платков в карманах обнаружить не удалось. Жанна согласилась заменить их на две одинаковые синие испанки.

Девушка развела руки с испанками над головою, слегка скрестила их и снова развела. Повторив сигнал общего вызова морской семафорной азбуки, Жанна подождала ответа. Ответа не последовало. Презрительно закусив губу, девушка не остановилась. Вытянутые руки ее рассекали воздух, летели вверх, в стороны, перекрещивались и опадали. Руки лишь на мгновение задерживались в комбинациях, означающих буквы. Мягкие испанские шапочки не успевали обвиснуть, как вновь распластывались в воздухе, удлиняя сильные девичьи руки.

Жанна передавала семафор в высоком темпе, уже не заботясь о том, чтобы ее поняли.

— Все вы,
бабы,
трясогузки и канальи...
Что ей крейсер,
дылда и пачкун?
Поскулил
и снова засигналил:
 — Кто-нибудь,
пришлите табачку!..

Ребята ошеломленно молчали. Крыть было нечем. И только Раймонд укоризненно пробормотал:

— Девчонка, а ругается как боцман!

— Это не я ругаюсь, — снисходительно объяснила Жанна. — Это стихи Владимира Маяковского.

— И кроме того, девушка, должен вас огорчить, табачок совсем нам ни к чему. Здесь никто не курит! — вмешался вдруг баритон.

Все обернулись и увидели, что председатель приемной комиссии Константин Васильевич стоит в распахнутых дверях кабинета.

— Зачем вы здесь? Кто такая? — строго спросил он.

Девушка вздрогнула, на мгновение растерялась, но тут же у нее озорно сверкнули глаза и брови лукаво поползли вверх. Она вновь подняла руки с испанками и, обернувшись к командиру, просигналила изящно и четко:

«Бегущая по волнам...»

— О, Фрези Грант! — улыбнулся Константин Васильевич и спросил: — Решили поступать в спецшколу?

— Конечно! — отозвалась девушка.

— Ну раз так, проходите, поговорим, — сказал моряк и повернулся к очереди. — Возражений не будет?

Возражений не поступило. Жанна все так же решительно прошла в кабинет.

Вот уж когда ребята пожалели, что через проклятую дверь ничего не слышно. Любопытный Петька, приложив ухо к щели, едва улавливал, как звонкие настойчивые фразы, подобно ручейкам, разбивались о вопросы.

Наконец дверь распахнулась, и появилась торжествующая Жанна. Она держала в руках направление на медицинскую комиссию. Вслед за девушкой вышел Константин Васильевич. Он искоса глянул на отскочившего Шлыкова, на надувшегося Жанниного брата и спрятал улыбку, а Жанне предложил проводить ее до медицинского кабинета.

Пересекая вестибюль, девушка перехватила по пути взгляд Раймонда Тырвы и задорно вскинула головой, как бы подытоживая спор: «Ну что? Убедился?»

Перед медицинским кабинетом тоже стояла очередь. Мальчишки переглянулись, хотели что-то сказать. Но не успели. Стремительная Жанна рванула на себя дверь. Рванула и отшатнулась, увидев перед собой шеренгу голых ягодиц.

— Вы нарочно это подстроили? — гневно спросила она у председателя приемной комиссии. — Чтобы я сама отказалась, да?

— Как же мне иначе тебя убедить? — прикрывая дверь медицинского кабинета, проговорил Константин Васильевич. — Семафором ты владеешь, как настоящий сигнальщик, в табеле только отличные оценки... Словом, ты отвечаешь всем требованиям, за исключением одного...

— Но у нас же равноправие...

— И здесь все точно! Но почему же тогда остановилась на пороге?

Девушка возмущенно вскинула брови и закусила губу:

— Значит, тебе необходима отдельная медкомиссия? Потом, в училище, отдельная спальня? На корабле отдельный кубрик? Везде исключения, всю жизнь! А разве жизнь можно строить на исключениях? Поверь, Жанна, из этого никогда и ни у кого ничего хорошего не получалось.

Жанна вдруг наклонила голову и, не прощаясь, направилась к выходу. Ребята глядели ей вслед. Никто не засмеялся.

Когда подошла очередь Димки Майдана и он оказался на пороге кабинета, председатель приемной комиссии разговаривал по телефону — он, видимо, сердился. Резкая складка легла на его лбу. Димка посмотрел на складку и совсем затосковал.

— ...Так точно, товарищ капитан первого ранга, вашу записку читал, — сдержанно говорил в трубку Константин Васильевич. ...К сожалению, недостаточно... На основании Положения, утвержденного Совнаркомом СССР... Да, могу зачитать. — Председатель приемной комиссии пододвинул к себе несколько машинописных листов. — Вы слушаете?.. Цитирую пункт третий:

«...комплектуется из числа лучших учащихся средних школ мужского пола, прошедших специальную медицинскую комиссию...» Почему не лучший? Да у него четыре посредственные оценки в табеле... Простите, товарищ капитан первого ранга, я не успел дочитать этот пункт: «...окончивших отлично или хорошо семь классов средней школы». Как видите, совершенно четкий критерий... На исключения не правомочен. Мы с вами люди военные и знаем, что изменить приказ может только тот, кто его подписал. Рекомендую ходатайствовать через Совет Народных Комиссаров... У вашего племянника есть другой, более надежный путь — окончить хорошо восьмой класс обычной школы, и тогда мы его примем через год. Обязательно примем.

Константин Васильевич устало положил на рычаг телефонную трубку, посмотрел на Майдана и сказал:

— Ну давай знакомиться. Где твои документы? Та-ак! «Живой и любознательный... гм... ребенок...»

— Насчет живости пока поверить трудно. Любознательность? — Он заглянул в табель и улыбнулся. — Любознательность налицо!

— Ребенок? — Тут председатель комиссии внимательно осмотрел Димку. — Действительно ребенок! Сколько в тебе роста?

Димка затрепетал, сердце сжалось: «Сейчас откажет», — но ответить на вопрос не успел, потому что дверь кабинета распахнулась, и в него вступила солидная дама, ведя за собой длинноносого мальчишку.

— Товарищ Радько! — обратилась дама к председателю приемной комиссии. — Мой муж...

— Скажите сразу, сколько троек? — перебил ее председатель комиссии.

— Только одна, по химии, — вздохнула дама и положила табель на стол.

— Первая четверть — отлично, вторая — хорошо, третья — отлично, — громко читал Константин Васильевич, — последняя четверть — три. Годовая оценка тоже три, то есть посредственно. Итог удивителен. В чем дело?

— Видите ли, мой Гена... — начала объяснять дама.

— Сам расскажи, Геннадий, — опять не дослушал Радько.

— Ну, на контрольной работе, — шмыгнул носом парень, — разбавил в классе чернила соляной кислотой.

— Вот оно что? — рассмеялся председатель комиссии. — Видно, здорово пересолил? А? Ладно, предлагаю дать ему направление к медикам.

Члены комиссии улыбались и кивали головами. Генка схватил бумажку, и его как ветром выдуло из кабинета. Мамаша слегка растерялась. Она приготовила длинную убедительную речь. Речь не пригодилась. Теперь она не знала, что делать. Не выходить же ей из кабинета просто так!

А Радько уже снова смотрел на Димку.

— Так как насчет роста? Вот если дашь обещание подрасти...

— Честное пионерское! — с чувством воскликнул Майдан. — Подрасту! Обязательно! — И вздрогнул от общего хохота.

Смеялись члены комиссии, колокольчиком заливалась секретарша, с достоинством улыбалась дама, хотя никто так и не узнал, чья она жена.

— Как тебя величают? — невозмутимо поинтересовался Радько, заглянул в документы. — Дмитрий? — И, протягивая Майдану направление, торжественно возгласил: — Идите, Митя, и будьте отличником!

Дальше