«Всё равно как на курорте»
На рубке восстановленного матросскими руками ТКА-114 уже не было направляющих полозьев для реактивных снарядов «катюши». Применить их в бою ни разу не удалось. Время ракетных катеров на Севере ещё не пришло. Сто четырнадцатый снова был в боевом строю, но он словно потерялся среди крупных и скоростных катеров, которые теперь прибывали в Салму десятками. Из новых катеров создавалось сразу два дивизиона: второй и третий. Бывший отдельный дивизион просуществовал всего два с лишним месяца. Теперь его назвали просто «первым», а капитан второго ранга Валентин Андреевич Чекуров формировал из трёх дивизионов крупное соединение торпедных катеров — бригаду. Он был назначен начальником её штаба. Вечером 29 марта лейтенант Шлёнский впервые вывел Сто четырнадцатый на боевое дежурство. В рубке катера находился новый командир первого дивизиона капитан-лейтенант В. П. Фёдоров, переведённый на действующий флот с Дальнего Востока. Настроение у всех было праздничным. Вновь стоял в рубке у пульта управления двигателями старшина первой статьи Николай Рязанов, в моторном отсеке — старшина второй статьи Андрей Малякшин с двумя юнгами, сидел в носовой пулемётной турели старшина второй статьи Степан Тучин, в рубке за пулемётом был боцман главный старшина Александр Филинов, а в куцей каморке радиорубки умостился старший краснофлотец Леонид Трунов с наушниками на голове.
Эфир пока молчал, и Леонид, зная, что в грохоте двигателей всё равно никто не услышит, мурлыкал песню о легендарном матросе Железняке: «Он шёл на Одессу, а вышел к Херсону...»
Песня была самая актуальная. Накануне Москва салютовала войскам — освободителям Херсона и Николаева, и уже не было сомнений в том, что Одесса — следующая на очереди. Сам Трунов был коренным чалдоном из-под Новосибирска, но он как бы вёз эту новость Ярошенко, коллеге с ТКА-13 и вдобавок комсоргу, который, конечно же, уже всё знал и так.
Сто четырнадцатый шёл на смену Тринадцатому, но получилось иначе. У ТКА-13 не ладилось с высадкой разведчиков в бухту Пеуровуоно, или, по-нашему, Долгая щель. Она и впрямь была щелью, каменным распадком с отвесными берегами, глубокой и узкой горько-солёной «рекой». Всего шесть миль отделяло эту губу от входа в Петсамовуоно, через который шло фронтовое снабжение врага и вывозился в Германию концентрат руды никеля. Вот почему скалы здесь были долблёными, скрывающими пушки, наблюдательные посты, прожектора. Будто бы отсюда выскакивали «егерботы» для отражения наших торпедных атак по конвоям.
— Солдаты называются «егеря», а катера — «егерботы», — сей же момент прицепилась братва. — Пехоту посылают в матросы? Ха-ха-ха!
— Ничего смешного здесь нет, — возразил лейтенант Шлёнский. — Егеря, точнее, «бергегеря», по-немецки значит: «горные стрелки или охотники». «Боот» — это «катер». Следовательно, «егербот» — «морской охотник», как и у нас.
Разведчики лейтенанта Кокорина, высадившись на берег и зарываясь днём в снег, наподобие полярных куропаток, должны были всё, что нужно, увидеть, подслушать, зарисовать и через трое-четверо суток ожидать возвращения за ними торпедных катеров.
Высадка в нужном месте была поручена катернику со стажем, которому подчинили командира ТКА-13 лейтенанта Виктора Лихоманова. Но стаж, увы, не всегда равнозначен опытности, в отдельных случаях рождая только самоуверенность. Обнаружив у берега сильный прибой, старший из катерников запретил высадку группы Кокорина из опасения, что резиновые шлюпки перевернутся. Разведчики согласились, понимая, что промокший человек неминуемо замёрзнет, прячась в снегу. Через сутки зыбь на море улеглась, зато резко упала видимость.
— Шлюпки на воду! — приказал старшой без всякого сомнения.
Что он углядел в густом снегопаде? С расстояния двух миль вход в Пеуровуоно обычно выглядит в виде ущелья, причём западный берег отличается тёмным цветом и крутизной. Но с катера вообще ничего не было видно.
— Погодите спускать! — усомнился лейтенант Кокорин. — Пройдём ещё вдоль берега на запад...
Десять минут спустя слегка развиднелось.
— Вот она! — опять заявил старшой. — Видите? Как на ладони!
Лейтенант Кокорин, однако, не увидел. Здесь, в ближайшем прифронтовом тылу противника, ошибка в месте высадки могла стоить жизни всем разведчикам и срыву их операции. Лейтенант не желал действовать на авось.
Повернув на обратный курс, ещё двадцать пять минут шли малым ходом на подводном выхлопе моторов и в поредевшем снежном заряде едва не наткнулись на очень похожее ущелье.
— На сей раз точно! Шлюпки на воду!
— В третьем месте и каждый раз «точно»? — отозвался Кокорин. — Так не бывает.
— Вы что же? Боитесь?
— Не доверяю! — холодно уточнил разведчик. — Вам лично не доверяю! И потому предпочитаю возвратиться в базу...
Новый командир дивизиона В. П. Фёдоров, отстранив путаника, поручил организацию высадки Герою Советского Союза капитан-лейтенанту А. О. Шабалину, который пользовался авторитетом у разведчиков. В сумерках 31 марта из Пумманок вышел ТКА-114 лейтенанта Виктора Шлёнского, имея за кормой ТКА-13 лейтенанта Виктора Лихоманова. Первый боевой поход «двух Викторов» был разыгран как по нотам. Шабалин вывел катера точно к месту высадки. Но близко подойти не удалось. Валуны обнажались и тонули в мощном накате и клокотали в студёном кипятке.
— Прибой похлеще, чем в тот первый выход, — заметил Кокорин, натягивая резиновый гидрокомбинезон, который, к сожалению, не был надёжен, предохраняя только от брызг.
— Снова прикажете отменять высадку? — спросил комдив Фёдоров.
— У моря погоды не жди, — заметил Шабалин. — А воевать, гляди-ко, надо.
— Я разве отказываюсь?
— Вот и ладно, — кивнул Шабалин. — Я ещё удивлялся: ну, напутал человек. Раз нет видимости, с любым бывает. Не надо бы с ним так резко...
Первый Герой среди североморских катерников характером был мягок и не любил конфликтовать. Кокорин, не соглашаясь, мотнул головой. А комдив Фёдоров резковато напомнил:
— Решайте, лейтенант! Я не слышал определённого ответа.
— Подмокнет один — возвращаются все! — обратился Кокорин к своей группе. — Докладывать обязательно! Поняли?
На капитан-лейтенанта Фёдорова он даже не оглянулся, по молодости лет самолюбиво подчёркивая, что не обязан отчитываться — раз по службе не подчинён. Но Фёдоров вовсе не настаивал.
Тем временем Шабалин подошёл к гребцам надувных шлюпок, проверяя, захвачен ли дрек, другими словами — маленький четырёхлапый якорь.
— А как же? — приговаривал он. — Вдруг в полосе прибоя возьмёте ребят на закорки? Пока выволочете сухого на берег, шлюпку-то унесёт...
Труднее всего пришлось гребцам на обратном пути. Накат с рёвом дробился о камни, мощными толчками отталкивая облегчённые шлюпки без пассажиров, накрывая баллоны и задирая их торчком. Гребцы изо всех сил «галанили» веслом, используя его как движитель и как руль. Глядеть на них с палубы катера было страшно, хотя надутая резиновая шлюпка сама по себе никогда не потонет и прибой чаще всего забирает себе тех, кто перед ним в страхе отступил.
Группа лейтенанта Кокорина после выполнения задания вышла на побережье в два часа ночи 3 апреля, в восьмистах метрах западнее места высадки. Разведчики обессилели, хотя были здоровы. Обморожений не было, только ноги распухли от долгого лежания в снегу. Сухой паёк остался нетронутым. В основном согревались малыми дозами спирта и сосали конфеты. Вместо воды употребляли снег, и от этого у всех распухли дёсны, губы и языки. Куртки и штаны на меху южноамериканской ламы альпако обмёрзли и промокали. Но всё это было уже позади и казалось пустяками по сравнению с результатами рейда.
На восточном берегу Пеуровуоно они нанесли на карту причалы тех самых «егерботов», в проволочных заграждениях вокруг оказались мины шрапнельного действия и световые мины с натяжными взрывателями. Загораясь, они факелами освещали большой район. А самое главное, были подслушаны разговоры горных егерей о каких-то чудодейственных системах обнаружения под названием «вюрцбург-прибор» и портативный «фройя-прибор». Это оказались первые сведения о применении противником радиолокации.
Только через сутки и четырнадцать минут терпеливого, томительного лежания в снегу лейтенант Кокорин заметил в море силуэт торпедного катера и замигал в его сторону фонариком, передавая условный сигнал: «Снимайте меня западнее места высадки».
Ветер стих. Море слегка топорщилось и лизало пологий пляж.
— Всё равно как на курорте, — напутствовал гребцов главный старшина Филинов и едва не сглазил.
Шлюпки живым манером смотались туда и обратно, доставив всех разведчиков на борт Сто четырнадцатого катера. На берегу ещё оставалось припрятанное снаряжение: запасные резиновые шлюпки, неприкосновенный запас продовольствия, боеприпасы. Если тайник обнаружат, противнику многое станет ясно: кто наведывался и для чего? В этот момент ударил орудийный выстрел.
— Прогреть все моторы, — распорядился лейтенант Шлёнский, а Кокорин встревоженно оглянулся на комдива.
— Делайте своё дело, — успокоил его Фёдоров. — Уверяю вас, мы в любом случае не бросим шлюпок и гребцов.
Когда снаряжение уже поднимали на борт торпедного катера, снова ахнул выстрел с берега. В двадцати метрах справа по носу поднялся столб пены, похожий на огромный развесистый дуб, — это разорвался снаряд крупного калибра. И катер тотчас рванулся к нему, точно хотел укрыться под кроной дуба. Лейтенант Шлёнский поступил так, хорошо зная, что два снаряда в одно место не падают. Тогда берег одновременно сверкнул тремя огоньками. Это был уже не выстрел, а залп. Три дуба выросли с разных бортов катера, сомкнувшись над палубой седыми кронами, накрывая её водой и осколками. Такой залп так и называется — накрытием.
Меткость вражеской батареи была удивительной. Скорее всего на ней уже стоял радиолокационный «вюрцбург-прибор».
А Шлёнский вдруг остановил катер с полного хода, и он замер на месте, как вкопанный. Артиллеристы врага не ожидали такого. Их снаряды, перелетев, как бы догоняли убегающий катер и разорвались далеко впереди. Лейтенант Шлёнский умело играл в «кошки-мышки», и ему удалось ускользнуть невредимым.