Будни войны
Шёл отлив. Крутые скалы мерцали сквозь мрак снеговой шубой, а снизу ширилась глухая чернота. Снег не держался около воды, и потому казалось, что тяжёлые каменные кручи как бы взлетели над обмелевшей губой — заливом. Торпедный катер номер Пятнадцать медленно оседал вслед за уровнем моря. Мокрые брёвна — сваи причала, — наоборот, росли из воды. Вахтенный краснофлотец Малякшин бегал то на нос катера, то — на корму, давая «слабину» швартовым тросам. Он знал: чуть зазеваешься, уровень моря опустится дальше и катер повиснет на растяжках — швартовах. У деревянного кораблика невелика тяжесть — всего тридцать шесть тонн, — но для пеньковых смолёных тросов нагрузка будет непосильная. Они обязательно лопнут. Не справиться с отливом считалось позорным. Ведь здесь всё было известно заранее. Лейтенант Дмитрóв объяснял, что Луна норовит притянуть к себе всё на земной поверхности. Но на сушу силёнок у неё не хватает, зато океан, приподнимаясь, вспухает флюсом, как воспалённая щека. Вот и спешит жидкий флюс вокруг света, стараясь догнать Луну в поднебесье, — это прилив. Затем наступает время отлива. Для каждого моря и любой бухты всё рассчитано по минутам и по высоте текучих вод. Гораздо хуже приходится вахтенному, когда дунет шквал, который налетает, как «мессершмитт» — с любой стороны и всегда неожиданно. В четыре часа утра Малякшину полагалась смена, и он уже мечтал о подушке, когда рванул со свистом северо-западный ветер, развёл в губе волну да так дёрнул, что не выдержал носовой швартов. Андрей Малякшин не стал дожидаться, пока катер развернёт поперёк причала. Обвязавшись запасным пеньковым тросом, он ухватился за скользкую сваю. Отчаянно скрипело дерево. Палуба толчками вздымалась и ухала вниз. Зацепившись во тьме за перекладины верёвочной лесенки — шторм-трапа, Андрей проворно карабкался наверх, опасаясь, как бы не придавило ноги, расплющив о сваю. В полный отлив до настила причала надо было лезть почти пять метров. Ночью высота казалась двойной. Всё сильнее тянул назад толстый смолёный трос.
Однако же не первый раз стоял краснофлотец Малякшин вахту «на растяжках». На причале у него от напряжения слегка подгибались ноги в коленках и пересохло во рту. Но верёвочная петля — «огон» была уже накинута на причальную тумбу. Теперь оставалось соскользнуть по шторм-трапу в страшную тьму, подгадать момент, чтобы перепрыгнуть на катер, а не в воду, и прочно закрепить на палубе другой конец смолёного троса.
На берегу заплясали синие огоньки — это выбежали из землянки по тревоге люди с фонариками.
— Что случилось? — спросили Малякшина с высоты причала. Голос был ему знаком. Командир ТКА-15 и, кроме того, командир второго звена торпедных катеров Евгений Сергеевич Дмитров вообще никогда не повышал тона. Необходимости не было. Каждое его слово слышали и так.
Вахтенный «на растяжках» подхватился было рапортовать, но лейтенант остановил. Зыркая синим фонариком, он успел обо всём догадаться и сдержанно похвалил Малякшина:
— Добро!
Потом Дмитров спустился на катер в свою конуру-каютку, раскрыл справочную морскую книгу под названием: «Лоция Баренцева моря» и прочитал вслух:
— «...Губа Большая Волоковая, вследствие того, что имеет значительные глубины и открыта от норд-веста, малопригодна для якорной стоянки судов...»
В описании губы не содержалось ничего особенного, и Малякшин удивился: «Что он — салага?» Осенью сорок третьего года исполнялось три года его военной службы, а на действующем флоте каждый месяц не зря считается за три. Чтобы не обидеть командира катера, Андрей подтвердил, что ветер в аккурат с северо-запада, или, по-морскому, с норд-веста. Потому в Варангер-фиорде, верно, штормит.
— Если речку сдавить меж камней, что будет? — терпеливо спросил лейтенант.
— Стремнина...
— Точно. Теперь гляди на карту...
Губа Большая Волоковая, зажатая меж высоких утёсов, отделяла полуостров Рыбачий от полуострова Среднего и походила на большую воронку. Андрей догадался, что в губе тяга усиливается, всё равно как в печной трубе.
— Шторма нет, — кивнул лейтенант Дмитров. — Правильно понял. И к вечеру назначен боевой поход.
Между прочим, это означало, что отдохнуть после вахты Андрею Малякшину не придётся. По специальности он был мотористом, а двигателям торпедного катера полагалась профилактика после каждых двадцати пяти часов работы. Три мотора ГАМ-34 (конструкции Александра Микулина) едва размещались в тесном отсеке. По двенадцать цилиндров было у каждого двигателя, которые растопырились по шесть в разные стороны набекрень. Между наклонными цилиндрами получились углубления вроде лежанок. На горячем моторе было удобно сушить походную робу либо отогреться замёрзшему человеку.
Эти двигатели любили скорость. На полных оборотах корма у катера оседала, позади, метрах в пятидесяти, поднимался выше мачты снежно-белый горбыль из перемятой воды, а встречная волна, вдребезги расшибаясь о корпус, отлетала горько-солёным ливнем.
Двигатели были авиационными. Они привыкли крутить пропеллеры и не знали заднего хода. А катеру на воде без умения пятиться не обойтись. Пришлось к каждому мотору приспособить «муфту» с зубчатой передачей. Тяжёлый рычаг сдвигал шестерни, и те начинали вращать гребной вал в обратную сторону. И ещё двигатели уродились громкими. В воздухе их шум разлетался во все стороны. А торпедным катерам громкость порой мешала. Катера должны уметь не только нестись на полном ходу, а также потихоньку подкрадываться. Тогда грохочущий выхлоп моторов направили по трубам под воду. Забортная вода, обнимая, глушила газы. И газы смирялись, только лишь булькая пузырьками.
— Что мы имеем? — подвёл итоги профилактического осмотра старшина первой статьи Александр Иванов. — На третьем цилиндре левого мотора следует заменить пружину клапана.
— Сущая пустяковина, кто понимает, — пошутил один из краснофлотцев по прозвищу Нытик.
— Кто-нибудь понимает, — насмешливо отозвался командир отделения Рязанов. — Но не тот, кто терпит на своём посту грязь.
— Может, и пружина от этого лопнула? — огрызнулся Нытик.
— Потом доругаетесь, — поморщился Иванов. Он был отличным слесарем-инструментальщиком, восьмой год служил на торпедных катерах, и всё при моторах. Технику он понимал лучше, чем людей, и командовать не любил.
Быстро отвинтили свечу зажигания и через это отверстие прижали клапан цилиндра отвёрткой. Рязанов с Малякшиным сняли «сухарики» и тарелку клапана. Сломанную пружину отбросили. Иванов уже подавал запасную, и через одну-две минуты всё встало бы на своё место. Но вдруг раздался металлический лязг. Андрей Малякшин не сразу увидел, что во втулке клапана исчез стержень. Пустая втулка означала катастрофу: клапан провалился в цилиндр.
Теперь клапан можно извлечь, только лишь разобрав мотор. Как ни старайся, до вечера с этим не справиться. Значит, будут искать виновников и определять: досадная ли это случайность, или попытка уклонения от боя из трусости.
Александр Иванов вспомнил судьбу своего коллеги Ильенкова, который под сильным артиллерийским огнём противника случайно залил воду в масляную магистраль взамен системы охлаждения двигателя. В результате сгорели подшипники, заклинило поршни и коленчатый вал.
— Палубные пробки рядом, — оправдывался потом Ильенков. — Второпях открутил не ту.
— Вы опытный моторист и не могли ошибиться, — возражали ему. — Признавайтесь, может быть, боевая техника испорчена нарочно?
Ильенков мог признаться только в том, что очень перепугался в первом бою. Но два мотора пришлось выбросить. Восстановлению они не подлежали. Пока двигатели меняли на новые, торпедный катер стоял на судоремонтном заводе. Каковы бы ни были причины поломок, за них по головке не гладили, порой наказывая виновников по законам военного времени...
Цилиндр двигателя с пустой дыркой вместо клапана хотя оставался вроде бы целым, но требовал для починки слишком много времени.
— Близок локоть, да не укусишь, — задумчиво сказал старшина Александр Иванов, разглядывая цилиндр.
— Это меня Малякшин толкнул, — загнусил вдруг Нытик. — Все видели? Как поддаст под локоть! Вот отвёртка и соскочила.
— Свидетелей ищешь? Не выйдет! Никто тебя не толкал, — оборвал его Рязанов и обернулся к остальным: — Айда на берег — перекурим!
Нытик поплёлся вслед, хотя сам не курил. «Будут договариваться!» — решил он. И не ошибся.
— Ты откуда родом, Малякшин? — спросил Иванов.
— Я-то? Из Малиновки.
— «Битте-дритте, фрау-мадам, я урок вам сейчас преподам», — сразу же подхватил Николай Рязанов. Он слышал до войны оперетту «Свадьба в Малиновке». — «Надо сделать большие глаза и подпрыгнуть: ну, как коза...»
Малякшин немного удивился: настроение у него было не то. Но, выяснив, откуда такая песня, добавил:
— Наша деревня всего восемь дворов в шестидесяти верстах от города Чебоксары. Рядом на лесных вырубках растёт много ягод — вот и назвали Малиновкой.
— А кто твои родители? — допытывался Иванов, хотя сам думал совсем о другом.
— Можно сказать, я — моряк потомственный, хотя плавать не умею. Дедушка баржи таскал по Волге бечевой, отец — машинный «унтер-цер» с крейсера «Жемчуг», дядя тоже служил флотскую...
— Как это «бечевой»? — удивились краснофлотцы.
— А помните такие стихи: «Выдь на Волгу: чей стон раздаётся над великою русской рекой? Этот стон у нас песней зовётся — то бурлаки идут бечевой...» — объяснил Рязанов и опять повернулся к Малякшину: — Дед у тебя бурлак, а папаша тоже выходит «маслопуп»?
— Точно. И ещё революционный матрос. Его даже наш поп боялся. Бывало, на пасху ходит по избам куличи святить, а прежде бороду в сенцы просунет и шёпотом спросит у матери: «Дочь моя, а «самого» ли дома нетути?»
От ядрёного хохота всполошились крупные чайки-мартыны и серенькие гаги с чёрно-белыми гагунами-кавалерами, которые разгуливали по камням и обледенелому снегу, держась поближе к землянке, где варили обед. Мимо проходил лейтенант Дмитров, и тот заинтересовался.
— Крейсер «Жемчуг»? — переспросил он. — Это корабль известный. Он погиб в бою с германским рейдером «Эмден» в октябре тысяча девятьсот четырнадцатого года на рейде порта Пенанг. Командир крейсера капитан второго ранга барон Иван Черкасов военным судом был разжалован в рядовые за беспечность. Он, видите ли, свою баронессу вызвал телеграфом в Индо-Китай и раскрыл маршрут боевого похода...
При последних словах лейтенанта Нытик сильно побледнел, вспомнив о возможных неприятностях за упущенный клапан.
Дмитров уже спрашивал, как идёт профилактика. Обычно ему было легко объяснять. Евгений Сергеевич перед Высшим училищем имени Фрунзе учился в институте инженеров путей сообщения и любил во время ремонта заглянуть к мотористам:
— Доверьте пошабрить клапан. Ей-ей, не подведу.
— Зачем это вам, товарищ лейтенант?
— Чтобы дело не забывать. Вот кончится война, и подамся к своим паровозам...
Евгений Сергеевич Дмитров наверняка бы понял, что клапан провалился в цилиндр случайно. Старшина первой статьи Иванов хотел было признаться, но Николай Рязанов с эдаким смешком сообщил: так, мол, и так, меняем пружину на клапане, закончим — доложим.
Нытик обомлел, но тут же получил тычок под бок: дескать, молчи, поперёд батьки в пекло не лезь. Когда лейтенант ушёл, Александр Иванович Иванов сказал только одно слово:
— Зачем?
— Успеем ещё повиниться, — ответил Рязанов.
Иванов загасил окурок и добавил:
— Есть выход... Только трудно...
— Через свечные отверстия? — тотчас отозвался Рязанов. — Ну что же? Попытка не пытка.
Попыток оказалось столько, что им потеряли счёт. Все попытки заканчивались плохо. В авиационных двигателях для надёжности зажигания были предусмотрены по две свечи в каждом цилиндре, которые вкручивались с противоположных сторон. В эти отверстия осторожно пропускали суровую нитку с незатянутой посередине петлёй. Узел-удавку норовили накинуть на упавший внутрь цилиндра стержень клапана и затянуть. Это напоминало ловлю хитрых окуней, когда поплавок пляшет попусту, а удочка вымахивает из воды одну лишь обглоданную наживку. Нытик умолял обоих старшин кончать бодягу и поскорее доложить обо всём по начальству.
«Я урок вам сейчас преподам...» — непреклонно напевал Николай Рязанов, подёргивая суровую нитку. Петля сминалась в горловине, следующая петля, благополучно проникнув в стальной цилиндр и побывав рядом с клапаном, затягивалась впустую. У Рязанова постепенно накипало раздражение, а кропотливую работу нельзя выполнять со зла. «Надо сделать большие глаза...»
— Травани ещё про свою Малиновку, — просил он Малякшина.
— Да что мне рассказывать, — отзывался Андрей, глубоким бархатным басом. — Разве про то, как эрьзя и мокша собрались на рыбалку.
Эрьзя и мокша — два племени мордовского народа. Национальность одна, а языки мало похожи. Вот и разговаривают они вроде как два глухих, а потом, для верности, переходят на русский.
В отсеке хохот. Сам Андрей Малякшин тоже мордвин и до службы на флоте не раз слышал такие сценки. Повод, может быть, пустяковый, зато для разрядки нервов лучше смеха ничего не найти. Как назло, цилиндр на моторе скособоченный. Поставили бы его вертикально, как на автомобиле, и затолкать в дырки петельку из суровой нитки было бы легче.
На обед никто не пошёл. Кроме Нытика, всем было некогда. А его не пустили, чтобы не сболтнул лишнего. Развернув вручную коленчатый вал, подвели поршень поближе к крышке цилиндра. Уже истратили клубок парусиновой нити, с каждым разом действуя увереннее. Появились навыки, выработались приёмы. Не хватало до успеха чуть-чуть, и в этой малости заключалась вся закавыка.
На окрестных горах посинел снег, по нему протянулись и густели фиолетовые тени. В начале марта сумерки ранние. Заполярье недалеко ушло от полярной ночи. На палубе затопали, послышался громкий разговор. Старшина первой статьи Иванов, махнув остальным, чтобы не отвлекались, вышел к лейтенанту наверх. Пытаясь объяснить причины задержки, он не называл истинной. Дмитров уже начинал сердиться, находя все доводы неубедительными. Вдруг на палубе катера появился Николай Рязанов и, вытирая руки ветошкой, небрежно сообщил:
— Порядок!
— Какой-такой «порядок», — не поверил Иванов. — О чём говоришь?
— О клапане, — заулыбался командир отделения мотористов. — Пружина заменена. Мотор в сборе...
— Ну, друг! — воскликнул Александр Иванов и, обернувшись к Дмитрову, добавил: — Вы уж извините нас, товарищ лейтенант. В машине неувязочка произошла. Раньше времени решили не беспокоить.
— В чём дело?
— В общем, к примеру... — замялся старшина и вдруг решился: — А, да чего там: просто клапан провалился в третий цилиндр.
— Неувязочка, говорите, — нахмурился лейтенант. — А не чрезвычайное происшествие?
— Никак нет! — с достоинством возразил Иванов. — Потому как профилактика закончена и механическая часть готова к боевому походу.
Спустившись в отсек, лейтенант Дмитров убедился в исправности двигателей, а также увидел пук рваных, замасленных ниток со множеством затянутых впустую узлов.
— Сказать кому — не поверят, — поразился Евгений Сергеевич. — Как же вам удалось?
— Да ничего, товарищ лейтенант, — басил Андрей Малякшин. — Озябли вот только...