На обложке этой небольшой книжки{19} помещена фотография молодого человека в кожаном реглане с тремя кубиками и «птичками» в петлицах — до введения в нашей армии погон таковы были знаки различия старшего лейтенанта авиации.

Хорошее, спокойное лицо — без малейшего налета «гусарского шика», избежать которого удавалось далеко не всем представителям нашего весьма популярного в те годы рода войск. Серьезный взгляд. Человек не позирует — он о чем-то думает.

Рассказ об этом молодом летчике был первоначально опубликован в нескольких номерах «Комсомольской правды» и уже тогда не прошел незамеченным. Читатели много говорили о нем, делились впечатлениями, с нетерпением ожидали очередного номера «Комсомолки» с продолжением «Хосе-Володи».

Почему? Я думаю, не только потому, что «Хосе-Володя» хорошо написан и его интересно читать, но и по некоторым другим, так оказать, сопредельным причинам. Вот в этих-то причинах, как мне кажется, было бы небезынтересно попробовать разобраться.

Конечно, прежде всего «Хосе-Володя» обращает на себя внимание — так сказать, впрямую — своим содержанием: в нем рассказывается о жизни и смерти — достойной жизни и геройской смерти — летчика Владимира Михайловича Бочарова, биография которого, до сего времени мало известная, была тщательно восстановлена по документам и воспоминаниям близких и друзей героя его молодыми земляками, школьниками, всерьез занявшимися историей своего родного города Курска и жизнью своих в той или иной области замечательных земляков.

Личность Владимира Михайловича Бочарова интересна во многих отношениях.

Начать с того, что он — один из семнадцати Героев Советского Союза, получивших это звание 31 декабря 1936 года. Пройти незамеченным такое известие не могло. Не могло по очень простой причине.

Дело в том, что до этого Героев Советского Союза было всего одиннадцать. Каждый мальчишка в нашей стране знал их поименно — А. В. Ляпидевский, В. С. Молоков, М. В. Водопьянов, Н. П. Каманин, М. Т. Слепнев, И. В. Доронин, С. А. Леваневский — участники спасения экипажа затонувшего в Арктике парохода «Челюскин»; в связи с этим и было учреждено (в апреле 1934 года) звание Героя Советского Союза. Затем М. М. Громов — командир самолета АНТ-25, на котором был установлен мировой рекорд дальности полета по замкнутой кривой. И наконец В. П. Чкалов, Г. Ф. Байдуков и А. В. Беляков — участники беспосадочного перелета на таком же самолете из Москвы через Арктику на Дальний Восток. Вот и все.

А тут — сразу 17 новых Героев, носящих мало кому известные фамилии и совершивших неведомо какие подвиги. Впрочем, о последнем — какие подвиги — догадаться можно было без особого труда. Гражданская война в Испании воспринималась в Советском Союзе как близкое нам всем дело, как кровь наших собственных сердец. И о том, что там воюют наши советские добровольцы, тоже, несмотря на строгое отсутствие каких-либо официальных на сей счет сообщений, было известно достаточно широко.

И вот — Постановление ЦИК СССР, из которого мы поняли, как они воюют! Легко представить себе впечатление, которое произвело это Постановление.

Бочаров был одним из первых советских летчиков-добровольцев, пришедших на помощь испанским республиканцам в их трудной борьбе против фашизма. С самого начала воздушных боев над Мадридом, в которых он принял участие, командир отряда истребителей Бочаров отличился как смелый и искусный летчик. Но боевая деятельность его, к несчастью, продолжалась очень недолго: вступили в бой наши истребители в начале ноября, а всего через полторы недели — 14 ноября тридцать шестого года — Бочаров был сбит.

Назавтра — 15 ноября — самолет франкистов сбросил над Мадридом ящик с изрубленными останками человека и запиской: «Этот подарок посылается для того, чтобы командующий воздушными силами красных знал, какая судьба ожидает его и всех его большевиков...»

Этот трагический эпизод описан в «Испанском дневнике» Михаила Кольцова. Упоминают его и некоторые другие авторы. Но никто из них не мог с уверенностью назвать подлинное имя человека, изуродованное тело которого фашисты сбросили на Мадрид: наши добровольцы сражались в Испании под псевдонимами, так как официально объявить об участии советских людей в национально-революционной войне испанского народа было в то время признано нецелесообразным.

Владимир Бочаров воевал под именем Хосе Галарса — об этом свидетельствует ряд его товарищей, например ныне здравствующий известный советский летчик, Герой Советского Союза А. С. Благовещенский, рассказавший курским комсомольцам немало интересного о боевых событиях того времени. Итак, идентичность личностей Хосе Галарса и Владимира Бочарова можно было считать достоверно установленной.

Но принадлежал ли сброшенный фашистами труп именно Хосе Галарсу — это требовалось еще выяснить. Тем более что на сей счет имелось немало противоречивых данных. Некоторые авторы указывали имя другого республиканского летчика — Примо Джибелли. Даже сама дата смерти В. Бочарова по такому, казалось бы, авторитетному свидетельству, как справка Управления кадров Министерства обороны СССР, относилась не к тридцать шестому, а к тридцать седьмому году. Иными словами, если верить справке Управления кадров, Бочаров благополучно вернулся из Испании и умер год спустя, уже на родине.

Словом, обстоятельства гибели В. М. Бочарова оставались во многом неясными. И курские следопыты — на то они, в конце концов, и следопыты! — почувствовали, что должны проследить судьбу Хосе-Володи во всех ее трагических подробностях.

Никто не забыт и ничто не забыто!

Эти прекрасные, за душу берущие слова Ольги Берггольц сейчас вспоминают и цитируют во всякого рода устных и письменных выступлениях очень часто (может быть, даже чересчур часто).

Да, никто не забыт и ничто не забыто. Но не само собой! Не автоматически! Чтобы добиться этого «не забыто», нужно порой немало поработать. И курские комсомольцы показали пример такой работы.

Трудно назвать такое хорошее дело, которое невозможно было бы испортить, задушив его формализмом. Боюсь, что кое-где такая участь не миновала и благородного движения следопытов. Автору этих строк приходилось получать письма от школьников, которым, по их словам, поручили написать ему с просьбой рассказать им что-нибудь интересное о советских летчиках. Приходилось отвечать, что начинать подобный поиск надо прежде всего по внутреннему влечению, а не только по поручению и что вести его надо в определенном, конкретном направлении, а не методом рассылки просьб рассказать что угодно о ком угодно, после чего подшить полученные ответы, назвать их итогами поиска и считать себя «подключившимися».

Мне говорят, что такие случаи — редкое исключение. Может быть. Но они — по закону контраста — вспомнились мне, когда я читал «Хосе-Володю». Опасна — смертельно опасна! — показуха в деле, по идее призванном воздействовать на души человеческие...

И еще одна мысль не может не прийти в голову каждому, кто прочитает «Хосе-Володю», — мысль о любительском и профессиональном. В эти слова принято вкладывать вполне определенный смысл: профессионально, — значит, со строгим соблюдением установленных законов своего ремесла, ответственно, квалифицированно. А по-любительски, — значит, без признаков пройденной полноценной школы мастерства, не безукоризненно по исполнению, не стопроцентно квалифицированно... Не случайно, что, даже хваля, скажем, сильный самодеятельный художественный коллектив, мы чаще всего так и говорим: «Это настоящая профессиональная работа».

Так вот, при восстановлении фактов биографии В. М. Бочарова любители — курские комсомольцы — сработали, может быть, не во всем безукоризненно (об этом я еще окажу), но, во всяком случае, предельно добросовестно. А профессионалы — люди, для которых быть в курсе тех или иных фактов или по крайней мере активно работать над их уточнением, есть прямая служебная обязанность, за выполнение которой они, как говорится, деньги получают, — эти люди оказались на высоте далеко не во всем.

Характерная подробность: больше всего помогли курским комсомольцам так называемые «частные лица» и меньше всего — организации официальные. В ответах последних на заданные им вопросы либо не содержалось никакой информации, либо — что еще больше затрудняло поиск — содержалась информация ошибочная, вроде уже упоминавшегося сообщения Министерства обороны, будто Бочаров умер в тридцать седьмом году, вернувшись из Испании.

Не менее странное впечатление производят и безмятежные письма из Оренбургского училища летчиков, в которых курских комсомольцев вежливо благодарят за сообщение о том, что Герой Советского Союза Бочаров, оказывается, выпускник этого училища: «В списках Героев — воспитанников нашего училища имя Владимира Михайловича не значится... Нам очень важно и интересно иметь документы о Бочарове В. М. Пришлите их нам...» И комсомольцы из школы № 10 прислали. Хотя естественнее было бы ожидать, так сказать, обратного направления потока информации...

История — в том числе и история своего завода, своего конструкторского бюро, своей воинской части, своего училища, своего рода войск — требует точности. Ее нельзя воссоздавать приблизительно. И чтобы иметь в этом сложном деле какие-то реальные шансы на успех, надо быть золотоискателем, а не скупщиком золота. Не облегчать себе задачу, используя лишь те материалы, которые сами приплывают в руки, а активно, настойчиво добывать их самим. Это тоже приходит в голову после прочтения «Хосе-Володи»...

Пожалуй, более объяснимо, почему документов о В. М. Бочарове — и, в частности, переданного советскому послу в республиканской Испании акта комиссии, о котором рассказал следопытам бывший военно-воздушный атташе нашего посольства Б. Ф. Свешников, — не оказалось в дипломатических архивах Министерства иностранных дел. Мы помним, при каких трудных, более того — драматических обстоятельствах эвакуировалось советское посольство из терпевшей поражение Испанской республики. Легко понять, что большую часть архивов везти с собой было невозможно и оставалось только уничтожить их. Видимо, уничтожен был и акт комиссии, пришедшей, как свидетельствует Б. Ф. Свешников, к выводу, что сброшенный фашистами на парашюте изуродованный труп принадлежал именно В. М. Бочарову.

* * *

Так или иначе, курским комсомольцам, потерпевшим неудачу в поисках документов, не оставалось ничего другого, как опереться на свидетельства людей, каким-то образом причастных к судьбе Владимира Бочарова или хотя бы слышавших о ней.

Надо сказать, что путь этот таит в себе многие опасности. Память человеческая — инструмент далеко не безукоризненно совершенный. И то, что принято называть «свидетельствами очевидцев», требует, как правило, тщательной проверки и перепроверки всеми возможными способами.

В последнем автору этих строк однажды довелось убедиться лично. Ему пришлось проверить по подлинным архивным документам утверждения (причем утверждения, сделанные с большим апломбом и к тому же не устно, а печатно) нескольких человек, в свое время имевших прямое касательство к событиям, подробности которых стали предметом дискуссии.

И что же оказалось?

Оказалось, что все утверждения этих людей, подвергнутые проверке, не только не подтверждаются, но, напротив, прямо опровергаются документами. В том числе — забавная подробность! — некоторыми документами, подписанными в свое время... ими самими.

Приведенный пример, конечно, уникален — такое встречается не часто, — но тем не менее весьма показателен. Он снова напоминает о том, что документ в историческом исследовании — главный источник и главный судья.

Следопыты из курской 10-й школы, как было сказано, опереться на этот источник возможности не имели.

Оставалось одно: искать живых людей, слушать, что они расскажут, сопоставить их свидетельства — и попытаться объективно оценить правдоподобность каждого рассказа.

Некоторые свидетельства отпали сразу же, как очевидно неправдоподобные.

И, к сожалению, едва ли не на первом месте среди недоброкачественных источников подобных «свидетельств» оказались некоторые произведения нашей литературы, произведения, формально принадлежащие к так называемому документальному жанру. Говорю «формально», так как по существу документального в них обнаружилось довольно мало.

Курские комсомольцы сдержанно, но с большой горечью, которую хочется с ними полностью разделить, высказывают «Несколько замечаний о статье Афанасия Кузнецова в итальянском журнале «Реальто Совьетико» и его книге «Человек из легенды». Выясняется, что Аф. Кузнецов, говоря о подвигах советских летчиков в Испании, позволил себе, выражаясь деликатно, изрядно нафантазировать.

Республиканского летчика-бомбардировщика Примо Джибелли он, ничтоже сумняшеся, заставляет летать на «ястребке» и даже пытаться на нем «винтом отрубить хвост фашистскому самолету». Путает фамилии летчиков, входивших в состав «эскадрильи лучших асов советской авиации», и даты их приезда в Испанию. Истребителей С. Тархова и С. Черных превращает в сослуживцев бомбардировщика П. Джибелли по эскадрилье и вкладывает в их уста монологи столь же трогательные, сколь и, увы, неправдоподобные.

Перечислив целый ряд подобных ошибок, авторы «Хосе-Володи» приходят к вполне обоснованному выводу, что, воссоздавая историю участия наших добровольцев в испанских событиях тридцать шестого — тридцать девятого годов, сочинения Аф. Кузнецова принимать во внимание невозможно. Они так и говорят: «Впечатление от прочитанного такое, будто Аф. Кузнецов, перелистав сообщения о воздушных боях в Испании за все три года войны, взял первые попавшиеся под руку имена летчиков-добровольцев, перемешал даты, факты, имена...»

К сожалению, такое в произведениях художественно-документального жанра уже случалось. Иные работающие в этом жанре авторы, понимая, насколько притягательна в глазах читателя обещанная документальность произведения, используют это, выдавая придуманные ими рассказы за факты. Имена же героев — настоящих здравствующих или погибших героев, а не героев литературных произведений! — используют как сырье для своих произвольных композиций... Вот и еще одни повод для раздумий после прочтения «Хосе-Володи».

Но прежде, чем поделиться этими раздумьями, хочу заметить, что, к сожалению, следопытам из Курска вообще не очень повезло при соприкосновении с произведениями так называемого художественно-документального жанра, некоторые из которых они по неопытности готовы были рассматривать как действительно добротно документальные. Афанасий Кузнецов не оказался в одиночестве.

В очерке рассказывается — видимо, по материалам, почерпнутым в английской прессе, — о действительно чрезвычайно интересном эпизоде — эффектном полете уже упоминавшегося нами летчика Героя Советского Союза А. С. Благовещенского на английском истребителе «Хантер». Повторяю, полет этот был выполнен отлично. Дело происходило в Англии, во время традиционного авиационного праздника на аэродроме Фарнборо. Благовещенский до этого дня истребителя «Хантер», что называется, в глаза не видел и слетал на нем — включая выполнение всего высшего пилотажа — экспромтом. По общему мнению, летчик Благовещенский справился со своим делом безукоризненно — чего, к сожалению, нельзя сказать о газетных репортерах, которые, описывая этот полет, отнюдь не стали утруждать себя особо скрупулезным соблюдением истины. Это проявилось и в сравнительно мелких деталях, таких, например, как изрядная путаница при изложении последовательности действий летчика, который готовится к старту, или слово «пробег» при описании взлета, хотя, как известно, движение самолета по земле во время взлета называется разбегом, а пробег происходит только после посадки. Но это в общем-то мелочи. Неточности содержатся и в описании реакции англичан на полет А. С. Благовещенского: «Вы беретесь взлететь на «Хантере»? — английский маршал не мог скрыть удивления...», «...Трибуны ахнули...», «Я был уверен, что он никогда не (взлетит», — маршал сконфуженно пожал плечами...» и так далее.

К сожалению, эти и другие им подобные фразы, неизвестно как и кем подслушанные, доверия не заслуживают.

Не могли ахнуть трибуны, так как находящаяся на них публика вряд ли знала фамилию очередного взлетающего летчика, а главное — не могла знать об имеющемся у него опыте полетов на самолете данного типа.

И ответ сконфуженного маршала представителю Министерства обороны Великобритании, автомобиль которого «подлетел к палатке маршала», как говорится, ни в какие ворота не лезет. По естественной логике означенный представитель должен был бы реагировать на этот умный ответ: «Я был уверен, что он никогда не взлетят...» новым вопросом: «А что, вы думали — он разобьется на взлете?»

А главное — никак не мог пресловутый маршал так удивляться тому, что квалифицированный летчик-испытатель класса Благовещенского оказался способен, ознакомившись с основными летно-техническими данными и кабиной нового для себя самолета, уверенно взлететь на нем.

В свое время — в годы Великой Отечественной войны — к нам в Советский Союз приезжал английский летчик-испытатель майор Сли. Автору этих строк было поручено проинструктировать и «выпустить» гостя на советских боевых самолетах нескольких типов: истребителях Як-1, МиГ-3 и бомбардировщиках Пе-2 и Ил-4. И Сли, после десятиминутной беседы в кабине очередной машины, запускал мотор, «выруливал, взлетал и отлично выполнял полет на доселе незнакомом ему самолете — на то он и был профессиональным летчиком-испытателем.

А один из выдающихся советских испытателей — С. П. Супрун, — оказавшись незадолго до войны в командировке в Германии, так же экспромтом сел в новейший по тем временам немецкий истребитель фирмы «Хейнкель» и, едва взлетев, показал на нем такой пилотаж, будто давно летал на этой машине. Так что в том, что Благовещенский «сумел взлететь» на «Хантере», ничего удивительного для любого мало-мальски связанного с авиацией человека быть не могло. Это — не исключение, а профессиональная норма. Достойно быть отмеченным другое — как он провел этот полет: как чисто и уверенно выполнил фигуры пилотажа, как точно зашел на посадку, как «притер» к посадочной полосе машину, с которой впервые познакомился всего несколькими минутами раньше. Шахматные гроссмейстеры время от времени играют в трудных турнирах на подтверждение своего звания. Полет Благовещенского, о котором идет речь, подтвердил, что не напрасно коллеги видят в нем одного из гроссмейстеров летных испытаний.

Я остановился столь подробно на этом полете прежде всего, конечно, не для того, чтобы вступиться за Алексея Сергеевича Благовещенского, показавшего в тот день гораздо большее, чем сумели увидеть журналисты. Хочется сказать о другом: ведь в описании этого эпизода, столь доверчиво воспроизведенного курскими следопытами, проявилась не намного меньшая склонность к приблизительности, почти такое же небрежное отношение к фактам, такое же нежелание копнуть чуть поглубже — все, пусть в меньшем масштабе, но в принципе то же, что в повести Афанасия Кузнецова, вызвавшей справедливые претензии и справедливую отрицательную оценку со стороны курских следопытов.

* * *

О природе и законах художественно-документального жанра велось немало споров. Но споров преимущественно теоретических — так сказать, о жанре вообще. А здесь, в очерке «Хосе-Володя», на наших главах происходит прямое столкновение так называемого авторского права на домысел с реальной жизнью, с вызывающими чувство глубокого уважения подлинными именами героев, погибших за правое дело. Мне трудно представить себе нормального человека, способного видеть в этих именах, в биографиях этих людей — до самого мелкого факта включительно — только материал, произвольно пользуясь которым, как деталями в детской игре «конструктор», литератор мог бы компоновать свое произведение.

Как-то в разговоре с друзьями я сказал, что, прочитав ряд художественно-документальных книг, кажется, могу дать определение этого жанра: художественно-документальная литература — это такая литература, в которой выдуманным персонажам присваиваются имена реально существующих людей. К сожалению, в этой шутке оказалось гораздо больше правды, чем я сам поначалу думал. Факты показывают, что работающие в художественно-документальном жанре авторы всегда активно стремятся к наивысшему доступному им художественному уровню всего, выходящего из-под их пера. И это, конечно, очень хорошо. Но в том, что касается второй ипостаси жанра — документальности, — отношение к всяческим огрехам куда более либеральное.

Примеров тому — множество. В одном уважаемом толстом журнале я как-то читал документальную повесть автора, много лет работающего лад авиационной темой. И прочитал там, в частности, что летчик С. П. Супрун участвовал в воздушной обороне Москвы, хотя в действительности он воевал на Западном фронте, проходившем еще далеко от столицы, и погиб 4 июля 1941 года, когда налеты фашистской авиации на Москву еще не начались. В той же повести летчик А. К. Серов назван дважды Героем Советского Союза, хотя он этого звания не имел, да и не мог иметь, ибо статут дважды и трижды Героев Советского Союза был введен лишь осенью 1939 года — через несколько месяцев после смерти Серова. Я намеренно привожу примеры не из сочинений откровенных халтурщиков (с них и спроса нет), а из произведения автора, как мне кажется, серьезно и уважительно относящегося к людям, о которых он рассказывает.

Несколько раз доводилось мне в личных разговорах обращать внимание авторов разных (в том числе и талантливо написанных) художественно-документальных произведений на допущенные в них фактические неточности. Их ответы поражали меня как своей неубедительностью, так и удивительным, почти текстуальным сходством.

— Это же не существенно... Это не более как частности, детали... Важно, чтобы книга была правдива в главном... — говорили они.

Так давайте же, дорогие товарищи, раз и навсегда договоримся: важны все-таки подобные «детали» или не важны?! Одно из двух.

Если не важны — не пользуйтесь ими! Не украшайте ими страницы своих сочинений!

Если же вы согласны, что без конкретных подробностей, фактов, имен документальной прозы нет, — относитесь к ним с должным уважением. Не путайте взлет с посадкой, Западный фронт с Московской зоной ПВО, Джибелли с Бочаровым... Не путайте то, что могло быть, с тем, что было на самом деле. Не путайте правду с правдоподобием. Или, если уж никак не можете не путать, — не претендуйте на принадлежность своего произведения к документальному жанру.

Несколько лет назад журнал «Вопросы литературы» провел нечто вроде анкеты среди писателей, работающих в этом жанре. В числе вопросов, заданных редакцией, был и такой: «Какова, на Ваш взгляд, возможная и допустимая степень художественного обобщения в документальном произведении? Насколько строго Вы в подобных произведениях придерживаетесь фактической основы?»

Никто из ответивших на этот вопрос не декларировал ничем не ограниченную свободу вымысла в произведениях данного жанра. Более того, в некоторых ответах четко мотивировалась обратная точка зрения. Так, например, Анатолий Аграновский сказал вполне недвусмысленно: «Очеркисту мешает, фантазию его ограничивает другое — этические соображения». Заметим: этические!..

Так что теория вопроса, можно считать, разработана.

Впрочем, писатели, откликнувшиеся (может быть, потому и откликнувшиеся) на анкету «Вопросов литературы», в большинстве своем и на практике последовательно придерживаются тех же принципов, которые заявляют теоретически.

Но некоторые иные авторы!.. Цену содеянного этими «иными» понимаешь до конца, только когда речь идет не в теории, не вообще, а о конкретных людях, которых мы знаем, уважаем, память которых глубоко чтим. Таких людей, как летчик Бочаров и его товарищи...

Я далек от того, чтобы изображать результаты поисков курских следопытов как во всех отношениях бесспорные. Не все, что они пишут, одинаково доказательно. Есть среди высказываний людей, причастных к жизни В. Бочарова, и определенные противоречия, которые авторы очерка не смогли, а порой и не попытались объяснить.

«Все свидетельства, собранные нами, говорят о том, что в те дни на территории врага погиб только один наш летчик-истребитель. Им был Владимир Бочаров», — пишут авторы очерка.

Ну, а не истребитель? Разведчик? Бомбардировщик? Ведь никем не доказано, что в сброшенном на парашюте ящике были останки именно истребителя.

Но не будем придираться к курским комсомольцам за подобные частные разрывы в построенной ими логической цепи доказательств. В конце концов историческое исследование — дело очень сложное, требующее владения специальной методикой и глубоких профессиональных знаний.

Важнее другое. При самом критическом анализе содержания очерка «Хосе-Володя» обращает на себя внимание тот факт, что все сколько-нибудь спорное или, скажем лучше, не до конца доказанное в нем относится лишь к одному вопросу: чье изуродованное тело находилось в ящике, сброшенном 15 ноября 1936 года на парашюте над Мадридом? Был ли это Владимир Бочаров или кто-то другой из защитников республики? Иными словами — каковы были обстоятельства смерти Бочарова?

Но восстановленная курскими комсомольцами и рассказанная в очерке история его жизни (прежде всего, жизни!), до последнего боя включительно, бесспорна от начала до конца. Жизнь героя — вот что интересует нас в первую очередь!

* * *

А жизнь Бочарова стоит того, чтобы рассказать о ней. Многое в ней обращает на себя внимание задолго до того, как он начал воевать в Испании, и даже до того, как стал настоящим летчиком.

Вот, еще совсем мальчиком, Володя попадает — видимо, в составе какой-то делегации — на прием к Сталину, чтобы вручить рапорт курских школьников. Случай сам по себе достаточно редкий. Но еще более примечательно то, что на вопросы Сталина, «как живут курские железнодорожники, как питаются рабочие, каково материальное положение в их семьях, каково настроение, — на все эти вопросы Володя рассказывал правду, ничего не приукрашивая, — рабочим тогда жилось нелегко». Мальчику, школьнику (да и не только мальчику) повести разговор со Сталиным в подобном ключе было не так-то просто. Для этого требовалось, по крайней мере, преодолеть тот установившийся оптимистический стиль, в котором в те времена было принято выдерживать всякого рода доклады и рапорты «наверх». Иными словами, требовалось ясное сознание своей ответственности перед людьми, которые его послали, требовалось определенное гражданское мужество. И наличие этого во все времена драгоценного качества — не последний штрих в портрете тогда еще совсем юного Володи Бочарова, нарисованном его молодыми земляками. Сочетание личного мужества с мужеством гражданским! Сочетание тем более привлекательное, что, к сожалению, встречается не всегда, когда, казалось бы, есть все основания его ожидать...

И в дальнейшем, став взрослым, Бочаров живет, так сказать, не по стандарту.

Читая биографии известных летчиков, мы, как правило, узнаем, что герой-пилот имярек чуть ли не с первого ознакомительного полета в летной школе поразил всех видавших виды воздушных волков своим летным дарованием. Слов нет, бывает, конечно, и так (хотя, разумеется, не с первого полета в буквальном смысле слова). Но бывает и иначе. У Бочарова случилось как раз иначе: уже после выпуска из школы, в строевой части «посадка у молодого летчика вначале плохо получалась». И тут в дело вступили упорство и любовь к своему делу. Оказалось, что они прекрасно компенсируют недобор мистических врожденных «летных талантов». И, честное слово, такой вариант выглядит ничуть не хуже ставшего почти стандартным в нашей литературе «пилота божьей милостью». А главное, отражает жизненную правду, которая дает множество свидетельств тому, что целеустремленная настойчивость — далеко не последняя составная часть того, что мы называем талантом.

Так личность В. Бочарова оказывается сотканной из таких черт, которым хочется подражать всегда, ежедневно, а не только в обстоятельствах чрезвычайных, которые, возможно, когда-то возникнут, а может быть, так за всю жизнь ни разу к человеку и не придут.

...Читая «Хосе-Володю», мы, кроме самого Владимира Бочарова, узнаем многих интересных и значительных людей — летчиков и военачальников А. С. Благовещенского, С. П. Денисова, И. А. Лакеева, Е. Д. Павлова.

Достаточно выслушать их рассказы, вникнуть в высказываемые ими соображения, представить себе все замеченное их наблюдательными глазами, чтобы понять: да, это — личности!

Именно их слова и мысли легли прежде всего в основу огромной работы, проделанной курскими комсомольцами, а также литератором, почему-то пожелавшим остаться неизвестным, который сумел без потерь донести результаты этой работы до читателя.