Американские испытатели...

Впервые мы услышали их голос еще за несколько лет до войны. В русском переводе вышла небольшая книжка новелл, которая так и называлась — «Летчик-испытатель»{14}. Когда мы взяли ее в руки, автора уже не было в живых — он погиб, испытывая новый самолет, который развалился в воздухе при энергичном выводе из пикирования.

Летная, да и не только летная биография Джимми Коллинза — так звали автора книги — складывалась очень неровно. Начав летать в годы, когда профессия летчика была еще сравнительно редкой и каждый ее представитель ценился достаточно высоко, он тем не менее на должности летчика-инструктора военно-авиационного училища не удержался, да и вообще без работы не один месяц походил. Нет сомнения, что определенную роль тут сыграли политические убеждения Коллинза, который смолоду придерживался взглядов весьма прогрессивных и, еще находясь в армии, осознал себя как коммунист. Вряд ли это могло особенно привлечь к нему симпатии начальства.

В конечном счете, испробовав едва ли не все существующие разновидности летной работы — вплоть до должности пилота частного самолета, — Коллинз занялся (вернее, вынужден был заняться) тем, что стал испытывать на прочность новые самолеты по договорам с различными авиационными фирмами. Здесь для советского читателя, по-видимому, требуются некоторые комментарии. Мы привыкли, что испытания нового самолета, от начала до конца, проводит, если этому не помешали какие-то события экстраординарные, один и тот же летчик — так он и называется: ведущий летчик-испытатель. Обычно он работает на «фирме» — в своем конструкторском бюро — долгие годы, полностью проникнут господствующими в этом КБ техническими взглядами (тем более что сам участвовал в их формировании), с полуслова понимает Главного конструктора и других ведущих сотрудников бюро — такой и только такой человек нужен на столь ответственном этапе создания новой машины, как летные испытания...

Разумеется, были такие испытатели и в американских самолетостроительных фирмах — иначе невозможно было бы понять, как получались у них по-настоящему первоклассные самолеты (а они у американских фирм получались). Но, оставляя за ведущим летчиком-испытателем выполнение всех «тонких» полетов, хозяева фирмы предпочитали для выполнения заданий, в которых сложности поменьше, а риска побольше, приглашать пилотов со стороны. Логика здесь действовала столь же простая, сколь, с нашей точки зрения, и циничная: свой, фирменный испытатель, на профессиональное становление которого ушло немало времени и средств, — чересчур большая ценность, чтобы рисковать им, когда можно рискнуть кем-то другим. Рискнуть ищущим любой работы летчиком — таким, как Коллинз...

И вот на определенном этапе испытаний ведущий летчик, независимо даже от собственного желания или нежелания, уступал место в кабине нового самолета «гастролеру», подписавшему договор на выполнение серии так называемых пикирующих полетов. В каждом из них самолет набирал высоту, переводился затем в крутое пикирование, а по достижении определенной скорости энергично выводился из пикирования. С каждым разом достигнутые значения скорости и перегрузки увеличивались, пока не доходили до максимально допустимых. Требовалось практически убедиться в том, что машина выдерживает их без остаточных деформаций или тем более разрушения...

Вот таким-то способом и зарабатывал Джимми Коллинз средства к существованию себе и своей семье. А в промежутках между сериями пикирующих полетов — писал. Писал светлые, полные юмора новеллы, быстро сделавшие его имя хорошо известным американским читателям, а вслед за ними — и читателям многих других стран.

Каждая новелла Коллинза остросюжетна, вполне завершена (несмотря на то, что почти всегда миниатюрна по объему), читается с большим интересом и очень часто заканчивается — в духе О'Генри — совершенно неожиданно.

Уважительное, доброе отношение автора к своему делу и своим коллегам особенно явно проявляется в таких новеллах, как «Любитель поскулить», «Монк Хантер», «В защиту». В последней из них речь идет о том, ценой преодоления каких опасностей и трудностей совершил трансконтинентальный перелет летчик Джимми Дулитл — впоследствии, в годы второй мировой войны, ставший одним из виднейших летчиков и командиров американской бомбардировочной авиации. А так называемая широкая публика узнала тогда о перелете Дулитла только одно: что он не дотянул сколько-то минут до нового рекорда.

Среди бодрых, невзирая ни на что, оптимистических новелл Коллинза особняком стоит, пожалуй, лишь одна, завершающая книгу. «Я умер» — так она называется. В ней автор подробно описывает свою гибель, когда в одном из пикирующих полетов не выдержат перегрузки крылья самолета. Трудно читать эту новеллу. Трудно потому, что, к несчастью, она оказалась — до последних мелочей — пророческой. В точности так Коллинз и погиб...

Часто спрашивают: что это было — предвидение? Какое там предвидение! Просто ясное понимание сути выполняемой работы. А свое дело Коллинз знал.

Сейчас, когда я перечитываю его книжку, за каждой страницей которой явно просматривается мужественный, веселый, очень человечный облик ее автора, я все время ловлю себя на мысли: каких-нибудь пятнадцать — двадцать лет спустя эти чертовы пикирующие полеты стали существенно менее рискованными! И наука о прочности летательных аппаратов продвинулась изрядно, и катапультируемые сиденья появились — уже немало летчиков спаслось с их помощью. Вполне мог бы остаться в живых и Джимми Коллинз... Впрочем, когда вывод самолета на предельные режимы (так это называется теперь) перестал быть таким рискованным, самолетостроительные фирмы, видимо, отказались от услуг посторонних летчиков для выполнения этих полетов...

Но все это пришло позднее. Пришло в годы, когда мировая авиация боролась — именно боролась! — за преодоление звукового барьера.

* * *

Звуковой барьер невидим.

Тем не менее он существует, точнее — существовал в недавнем прошлом. Для его преодоления пришлось приложить немало труда, таланта, знаний. Не обошлось дело и без жертв.

Сейчас этот барьер, можно сказать, позади и кажется не таким уж страшным. Ученые и инженеры научились делать самолеты, летающие быстрее звука. Более того: такие, для которых сверхзвуковой режим — родной, основной, самый подходящий... Легкое подрагивание стрелок указателя скорости и высотомера, чуть-чуть понизившаяся эффективность рулей да еще уменьшение шума в кабине (звук отстает от самолета!) — вот, пожалуй, и все, что сейчас ощущает летчик, переходя от дозвуковой скорости полета к сверхзвуковой.

Люди не только научились преодолевать звуковой барьер, но, можно сказать, попросту сровняли его с землей — как бы «разобрали» его.

Но так обстоит дело сейчас. А в разгар штурма этого, казавшегося порой непроницаемым, барьера каждая попытка прорваться сквозь него приносила все новые — почти всегда нерадостные — сюрпризы. Стоило самолету развить скорость, приближающуюся к звуковой, как он будто с ума сходил — терял нормальную управляемость и начинал выделывать самые непонятные и весьма небезопасные номера: то норовил войти в пикирование, из которого вытащить его не хватало никаких сил, то заваливался в глубокий крен, угрожающе раскачивался с крыла на крыло, вибрировал — словом, вел себя так, что летчику не оставалось ничего другого, как в срочном порядке пытаться — если удастся — погасить скорость и вернуться в область нормальных, освоенных скоростей полета.

Во всех передовых по уровню своего технического развития странах мира конструкторы, инженеры, исследователи, летчики-испытатели на специально построенных экспериментальных самолетах штурмовали звуковой барьер и наконец почти одновременно преодолели его.

Экспериментальные самолеты — в отличие от опытных — строят не для того, чтобы в случае удачного исхода испытаний повторить его конструкцию в серии — десятках, сотнях, а иногда и тысячах одинаковых, как две капли воды, машин. Их строят в одном, двух, редко в трех экземплярах специально для исследования очередной конкретной проблемы авиационной науки — чаще всего для вторжения в область новых, ранее не освоенных скоростей и высот полета.

Все в таком самолете подчинено этой задаче. Его экипаж состоит обычно из одного человека — летчика-испытателя высшей квалификации. Ни оружия, ни бомб, ни кресел для пассажиров экспериментальный самолет, конечно, не несет. Зато он плотно, с использованием буквально каждого кубического сантиметра своего объема, заполнен специальной самопишущей аппаратурой и оборудованием. Недаром такие самолеты называют летающими лабораториями.

Некоторые экспериментальные самолеты в наши дни уже достигали, правда кратковременно, скорости полета более 6000 километров в час! Это в четыре с половиной раза медленнее орбитального космического корабля, но по масштабам, так сказать, внутриатмосферным все равно впечатляюще много — в пять с половиной раз быстрее скорости звука!

Чтобы представить себе наглядно такую умопомрачительную скорость, вспомним, что 6000 километров в час — это более 1600 метров в секунду. Если считать, что трамвайные или автобусные остановки в городах расположены приблизительно в 400 метрах друг от друга, окажется, что такой самолет пролетает расстояние между двумя соседними остановками менее, чем за четверть секунды!

Экспериментальные самолеты можно с полным основанием назвать разведчиками нового, первыми вторгающимися в неизведанное и расчищающими путь для летящих вслед за ними самолетов всех других назначений.

В книге «Один в бескрайнем небе»{15} известный американский летчик-испытатель Уильям Бриджмен и его соавтор — писательница Жаклин Азар рассказывают о замечательных полетах Бриджмена на экспериментальном самолете Дуглас «Скайрокет». В этих полетах были достигнуты рекордные по тому времени величины скорости — около 1, 88 скорости звука и высоты — более 24 километров.

Немало препятствий пришлось преодолеть по пути к таким результатам. Тут были и самопроизвольные срывы в штопор, и прогрессирующая раскачка с крыла на крыло, и неполадки в работе капризного и сложного четырехкамерного ракетного двигателя, и много другого. Не раз самолет вместе с летчиком были близки к гибели, но Бриджмен неизменно укрощал машину и благополучно возвращался на аэродром. Впрочем, даже те немногие полеты, в которых ничего непредвиденного не происходило, выглядели достаточно экзотично: старт не с земли, а со специальной подвески под брюхом летящего в стратосфере тяжелого самолета-носителя, запуск двигателя не до, а после отцепки, короткое, измеряемое десятками секунд, до предела насыщенное время полета с ракетной тягой, большая посадочная скорость — все это делало даже вполне нормальный — протекавший точно по заданию — полет крайне сложным и требовало именно такого летчика-испытателя высшей квалификации, каким оказался Бриджмен. Но таких «нормальных» полетов, повторяем, получилось не так-то много! Один за другим следовали всякие непредвиденные случаи.

Однажды в полете с околозвуковой скоростью на самолете внезапно разрушился и загорелся реактивный двигатель. Бриджмену пришлось тушить ежесекундно грозящий взрывом пожар и одновременно строить заход на посадку с неработающим двигателем — задача несложная на спортивном планере, но не на таком самолете, как «Скайрокет».

В другой раз самолет неожиданно сорвался в штопор — и Бриджмен не выбросился с парашютом, а сумел, вопреки предсказаниям специалистов, считавших вывод «Скайрокета» из штопора неосуществимым, сделать это и, таким образом, спасти машину.

Однажды... но, чтобы рассказать все, что случилось в полетах на этом самолете, пришлось бы повторить почти полностью содержание книги. А она интересна не только этим.

* * *

...Свое детство будущий летчик Бриджмен провел в Калифорнии. Скромный дощатый домишко на дне огромного каньона, шотландская овчарка, умевшая охотиться на гремучих змей, запах моря и аромат шалфея — все располагало к спокойной, размеренной жизни на природе, прогулкам, купанью, раздумьям. Недаром бабушка называла внука мечтателем.

Отец Бриджмена был тоже летчиком. Причем летчиком, относившимся к своей профессии очень не ремесленно, тонко ощущавшим ее поэтичность и сохранившим такое отношение в течение всех тридцати лет своей летной жизни.

— Самолет — это существо, и нельзя думать о нем только как о машине, — говорил он.

Эти слова хорошо запомнились Биллу.

Впрочем, весь жизненный путь, пройденный им самим до того, как он стал летчиком-испытателем фирмы Дуглас, сложился, можно сказать, чрезвычайно удачно. Если бы специально задаться целью придумать биографию летчика, оптимальную для подготовки к работам, подобным испытанию «Скайрокета», — вряд ли удалось бы выдумать что-нибудь лучшее, чем получилось у Бриджмена в действительности. Еще в юности он получил техническое образование в Калифорнийском университете, а затем в специальном авиационном колледже. Участие в войне (на Тихоокеанском театре) дало ему весьма полезный для испытателя боевой опыт.

После войны Бриджмен некоторое время служил в специальной перегоночной эскадрилье, где освоил немало различных типов самолетов и приобрел столь важную для испытателя привычку без затруднений пересаживаться с одного из них на другой.

Затем судьба забрасывает его на работу в компанию «Транс-Пасифик Эрлайнс». Там, летая командиром пассажирского самолета, Бриджмен проходит отличную школу полетов в сложных метеорологических условиях. И наконец, он оказывается летчиком-испытателем серийного авиационного завода, где практически знакомится с испытательской работой, пусть с простейшим ее видом — сдаточными полетами.

Действительно, трудно было бы составить другой послужной список, более благоприятный для формирования летчика-испытателя!

И тем не менее на первых порах не все у Бриджмена пошло гладко. Причем интересное обстоятельство: прежде всего дали себя знать пробелы не в знаниях или опыте, а в собственном характере летчика. Чрезмерная лихость, неосторожность, расчет на «авось» привели к тому, что его испытательная деятельность чуть было не окончилась трагически, едва успев начаться.

Вылетев впервые в жизни на реактивном самолете (еще не на «Скайрокете», а на спокойной, освоенной множеством строевых летчиков серийной машине F-80), Бриджмен лишь случайно избегает гибели после того, как упускает из поля своего внимания один (всего один!) прибор — указатель числа Маха — и чрезмерно приближается к скорости звука.

Выбравшись из неуправляемого падения, в который вошла не терпящая таких вольностей машина, Бриджмен подтверждает свой, так сказать, гроссмейстерский летный класс.

Но, как быстро убеждается читатель, он оказывается способным на не менее важное для испытателя — проявляет умение анализировать свои поступки и делать из собственных ошибок решительные выводы.

Читатель видит, как на протяжении книги растет и мужает летчик, как он приобретает черты подлинного испытателя высшего класса — осторожность, вдумчивость, точный расчет — и не случайно оказывается победителем в борьбе — иначе не назовешь — за благополучное завершение намеченной программы испытаний.

...Как человек Бриджмен сильно отличается от Коллинза. При всех своих высоких профессиональных, да и многих человеческих качествах, он подчеркнуто равнодушен к проблемам общественным. Во всяком случае, ни в единой строчке его книги никак не проявляются взгляды, симпатии, антипатии автора в областях, лежащих вне его дела, его службы, его ближайшего окружения.

Правда, об этом окружении Бриджмен говорит много, охотно и с большой теплотой. Закрывая книгу «Один в бескрайнем небе», читатель знает не только ее автора — Уильяма Бриджмена, но и его коллег — американских летчиков-испытателей Чака Игера, Пита Эвереста, Джорджа Янсена, Джина Мея, инженеров Ала Кардера, Джорджа Мабри и других. Знает и симпатизирует этим людям за их мужество, мастерство, любовь к своему делу, за тот хороший юмор, который они неизменно сохраняют даже в самых, казалось бы, неподходящих для этого обстоятельствах. Говоря о них, Бриджмен проявляет себя хорошим товарищем. В конце концов, это тоже не так уж мало...

И последнее. В том ключе, в котором выдержана книга, ость, пожалуй, лишь один очевидный «перебор»: очень уж много в ней всяческих «страхов». Само это слово — страх — встречается в ней едва ли не на каждой странице. Новый самолет, если верить авторам, воспринимается летчиком как нечто похожее на... операционный стол и даже электрический стул! Переживания летчика перед каждым полетом живописуются в таких тонах, что делается действительно тревожно: как же он полетит, прометавшись полночи без сна?.. Правда ли все это? Действительно ли так уж одолевал Бриджмена гнетущий страх? Судя по всему, что нам известно о нем и о выполненных им полетах, — нет!

Слов нет, летные испытания — дело, связанное с определенным риском. Всякий летчик сознает это. Естественный инстинкт самосохранения вселяет в него перед полетом (особенно сложным) порой довольно сильную тревогу и беспокойство, но не эти чувства преобладают в его душе — иначе он просто не стал бы, не смог бы летать. Особенно так, как летал Бриджмен.

Тут, как нам кажется, чувство меры несколько изменило авторам. Не исключена и возможность, что это было продиктовано стремлением сделать книгу «позанимательнее», хотя ни малейшей надобности в таком приеме нет, — и без того она читается с неослабевающим интересом.

И нагнетать «ужасы» при описании летной работы, конечно, не стоит — так же, как не стоит впадать и в обратную крайность: следуя авторам иных популярных очерков, приписывать летчикам полную атрофию чувства самосохранения («не ведающие, что такое страх, орлы ринулись...»).

* * *

Вскоре после Бриджмена выступил с книгой своих записок один из его коллег (и персонажей — в книге Бриджмена он упоминается не раз), летчик-испытатель Эверест{16}. Он рассказывает больше всего о скоростных полетах, выполненных им на экспериментальных самолетах Х-1 и Х-2, вернее — о жизни и делах американской авиации и американских авиаторов, показанных как бы в рамке из этих полетов. Кстати, в них было много общего с полетами Бриджмена на «Скайрокете»: четырехмоторный бомбардировщик В-29 поднимал подвешенный под фюзеляжем экспериментальный самолет на высоту более 10 километров и сбрасывал его. Только оторвавшись от носителя, Эверест (как и Бриджмен) мог включить ракетный двигатель и перейти в самостоятельный набор высоты с одновременным разгоном скорости. В некоторых полетах ставилась задача достижения наибольшей возможной высоты, в других — скорости. Значения обеих этих величин к моменту полного израсходования горючего и прекращения работы двигателя зависели от профиля подъема. После выключения двигателя экспериментальный самолет превращался как бы в планер, отличаясь от него только (только!) несравненно большими скоростью снижения, радиусом разворота и посадочной скоростью. Приземление производилось на огромный естественный аэродром — плоское дно высохшего озера Роджерс Драй Лейк.

Нет необходимости повторять, насколько сложны подобные полеты: не говоря уже об основной трудности — вторжении в область новых, ранее никем не испытанных скоростей и высот полета, летчик должен был освоить непривычный старт — сбрасывание с носителя, напряженно и предельно четко действовать в течение немногих десятков секунд работы ракетного двигателя и, наконец, завершать каждый полет заходом и посадкой на скоростном самолето с заведомо «отказавшим» двигателем.

И надо сказать, Эверест проявил себя летчиком высшей квалификации, успешно справившись с целой серией подобных полетов, несмотря даже на такие дополнительные (хотя, казалось бы, вполне хватало «основных») трудности, как, например, пожары и взрывы камер ракетного двигателя, которыми поначалу заканчивался едва ли не каждый запуск!

Описания этих полетов — одного за другим — читаются с большим интересом. Автору книги явно присущ дар не только летчика, но и литератора: он пишет легко, эмоционально, хорошо чувствует юмор.

Почти все, что Эверест пишет об авиации, несет на себе очевидный отпечаток большого личного опыта, квалификации и вдумчивого отношения автора книги к своему труду. Нам интересно читать о его собственных полетах и полетах его коллег, о летных испытаниях новых самолетов в США, о сделанных при этом открытиях, о характерных особенностях современных американских самолетов и истории их доводок...

Особенно большой интерес представляют, на наш взгляд, высказывания автора книги о том, как же формируются летчики-испытатели высшего класса. Откуда они берутся? Какими качествами должны обладать?

Оказывается, во многом он придерживается тех же взглядов, что и мы.

Эверест в шутку — а может быть, и не до конца в шутку — замечает, что «самым лучшим летчиком-испытателем может считаться пилот в возрасте 21 года, имеющий 5000 часов налета на реактивных самолетах ста различных типов и являющийся обладателем ученой степени в области авиационной техники».

Поскольку же сочетание всех подобных параметров в одном человеке — тем более в возрасте двадцати одного года — практически неосуществимо, Эверест вынужден идти на уступки. Он соглашается на то, чтобы добавить «идеальному» летчику-испытателю годков, готов сбросить тысячу-другую часов налета, но неустанно подчеркивает обязательность для летчика-испытателя наших дней глубоких инженерных знаний. Выше знаний — на самое первое место — Эверест ставит только одно: активное, глубокое стремление человека стать летчиком-испытателем. «Чтобы стать летчиком-испытателем... прежде всего нужно иметь желание быть им. Это решает дело на 99 процентов», — пишет он. И такое, казалось бы, парадоксальное заявление, на наш взгляд, совершенно правильно! Причем применительно не только к испытателям, но, наверное, ко всем летчикам вообще. Будет искреннее, глубокое, непреодолимое желание летать — добьется человек и образования, и налета, и всего остального прочего, чего потребует от него любимое дело!

По современности своих профессиональных взглядов, по степени осознания всех тонкостей летного дела, по уровню понимания проблем авиации наших дней Эверест, без сомнения, стоит выше других американских летчиков, известных нам по своим книгам.

Казалось бы, подо всем, что он пишет, любому нашему летчику остается только подписаться. Но, к сожалению, это не совсем так. По мере углубления в книгу у читателя возникает и постепенно укрепляется двойственное отношение к ней самой и ее автору. Все, что не выходит за пределы узкопрофессиональной области, воспринимается если не всегда с согласием, то, во всяком случае, с доброжелательным интересом и вызывает чувство большого уважения к Эвересту, как к выдающемуся летчику-испытателю. Но стоит ему отвлечься от сугубо авиационных тем и хотя бы мимоходом коснуться вопросов более общих, как делается очевидной справедливость слов редактора книги и автора вступительной статьи Г. А. Седова: «Эверест... служит той небольшой кучке людей в США, которые наживаются на подготовке к войне... В книге то и дело — то в явной, то в завуалированной форме — обнаруживаются замашки этакого бравого вояки. Ему нужно «господство в воздухе», и он почти уверен, что уже добился этого господства».

Даже касаясь такой, без преувеличения, общечеловеческой проблемы, как покорение космоса, Эверест без каких-либо околичностей говорит прямо: «Я твердо убежден в том, что тот, кто первым покорит космос, будет господствовать над Землей... Страна с помощью космического корабля, вооруженного управляемыми снарядами и атомными зарядами, может добиться мирового господства». Вряд ли такие высказывания нуждаются в комментариях.

Хотя, с другой стороны, нельзя забывать, что высказываниям этим — почти пятнадцать лет. Хочется думать, что сегодня Эверест смотрит на вещи иначе.

...К книге Эвереста — точнее, к ее выходу в свет на русском языке — имеют самое непосредственное отношение два наших, советских летчика.

Один из них — редактор книги, заслуженный летчик-испытатель СССР, Герой Советского Союза Г. А. Седов. Его вступительная статья заслуживает того, чтобы хотя бы кратко остановиться на ней. Она включает в себя не только необходимые комментарии, способствующие пониманию книги Эвереста, но представляет и самостоятельный интерес, так как содержит немало оригинальных и точных высказываний автора — одного из ведущих летчиков-испытателей нашей страны — о летно-испытательной работе. Так, справедливо замечание Г. А. Седова о двух противоречивых началах, борющихся между собой при испытании нового самолета: необходимости провести испытания как можно быстрее (иначе машина может устареть еще до запуска в серию) — и в то же время безаварийно (потеря машины задержит дело еще в большей степени). В примирении этих противоречивых, но обязательных условий и заключается одна из ключевых проблем летно-испытателыюго дела.

Г. А. Седов прослеживает связь между специальными инженерными знаниями летчика-испытателя и успешностью его психологической самоподготовки к сложным испытательным полетам: «Самый сложный и дерзновенный полет, полет-мечта, сулит успех только тогда, когда он благодаря тщательной подготовке станет казаться летчику обычным, будничным. Если летчик чувствует перед испытательным полетом, что он идет на подвиг, значит... он к полету еще не готов...» Трудно переоценить точность и справедливость этого высказывания!

Русский перевод книги написан хорошим, ясным, литературным языком, чему, впрочем, удивляться не приходится, потому что выполнен он человеком достаточно известным и в авиации и в литературе — Героем Советского Союза Н. Ф. Кравцовой, боевой летчицей и писательницей, автором интересных книг, о которых шла речь в одном из предыдущих очерков.

* * *

Три книги трех американских испытателей...

У них много общего — все трое преданы своему делу, все трое остро ощущают связи с товарищами и коллегами, все трое отличаются развитым чувством юмора, наконец, все трое — безусловно смелые люди.

Но по своему гражданскому облику, по своим общественным воззрениям они заметно отличаются один от другого. Впрочем, такое различие тоже должно быть интересно читателю — оно дает возможность и с этой стороны взглянуть на корпорацию американских испытателей как бы в разрезе. А корпорация эта стоит того, чтобы постараться узнать ее поближе.