В этой небольшой книжке{13} читатель найдет все, что обещает ее название: и Арктику — страну суровой, экзотической природы, и рассказы о подвигах покорителей этой страны — подвигах подлинных, а не специально сконструированных в подтверждение тезиса о том, что, мол, для них всегда есть место в жизни. В те годы, когда М. Каминский начал работать в полярной авиации, освоение Советского Севера только начиналось. Еще совсем свежа в нашей памяти была эпопея спасения экипажа раздавленного льдами Чукотского моря парохода «Челюскин». Она показала, что, как ни сильна природа Севера, человек способен в конце концов оказаться сильнее ее. После этого речь могла идти уже не о коротких экспедиционных вторжениях в еще недавно недоступные районы, а о надежном, прочном их освоении. Пора было научиться не навещать Арктику, а жить в ней. Жить летом и зимой.

Излишне говорить, какую огромную роль в этом деле сыграла авиация. Над морями, горами и пустынями Крайнего Севера залетали уже не отдельные самолеты, а целые авиационные отряды. Конечно, сейчас, в наши дни, когда самолеты даже на полюс летают чуть ли не по расписанию, никого этим не удивишь. Но все, что имеет и умеет полярная авиация сегодня, добыто трудным опытом ее пионеров. Опыт человеческий формируется на ошибках. Теоретически это признают едва ли не все так называемые «бывалые люди». Но далеко не каждый из них особенно охотно рассказывает о тех ошибках, на которых формировался его собственный опыт. М. Каминский делает это решительно и даже как-то жестко — без оговорок и ссылок на разного рода смягчающие обстоятельства. Взять хотя бы его рассказ о чудом удавшейся вынужденной посадке в тумане между Усть-Белой и Анадырем. «Дурацкое счастье!» — говорит он про нее. Что это, скромность автора? Да, конечно, и скромность тоже. Но прежде всего — остроразвитая самокритичность, умение учиться. Учиться и профессиональному мастерству, и взаимоотношениям с людьми. Оказывается, в Арктике одно с другим связано очевиднее, чем в иных, более цивилизованных широтах.

Вот автор, получив в воздухе неожиданную просьбу с борта застрявшего во льдах судна, садится на хрупкой, фанерной летающей лодке в разводье среди плавающих льдин, берет к себе на борт капитана судна, взлетает, показывает капитану с воздуха ледовую обстановку, вновь садится, высаживает своего пассажира на судно, и, наконец, улетает. Итого два предельно рискованных взлета и две такие же опасные посадки. М. Каминский выполнил их блестяще, но... по собственному решению, не обменявшись ни словом ни с кем из экипажа. И люди обиделись: они почувствовали себя не соучастниками подвига, каковыми были в действительности, а почти зрителями.

«Командир не счел нужным даже посоветоваться! Сам решил, сам убрал газ, сам пошел на посадку», — прокомментировал назавтра случившееся второй пилот Сургучев. А старый друг автора механик Митя Островенко добавил: «Не пытаясь убедить, силой своей власти затащили нас в эту ловушку. А силой человека трудно вести даже к молочным рекам и кисельным берегам...» Сейчас, много лет спустя, М. Каминский анализирует прежде всего не профессиональную сторону этого эпизода (которой имеет все основания гордиться), а чисто этическую — и вновь переживает обиду, которую, не подумав, нанес товарищам.

Свою деятельность в роли командира чукотского авиаотряда совсем молодой еще в то время М. Каминский начал с дел сугубо земных: подготовки базы — жилого дома, склада, мастерской — к предстоящей зимовке. В принятом плане работ видное место занимала... чистка уборной, которая, доставшись зимовщикам по наследству от их предшественников, «служила немым укором...». Так вот на эту-то, мягко говоря, далеко не летную работу командир нарядил возглавляемую им самим бригаду из летчиков. «Меня в те дни интересовал не столько конечный практический результат этой акции, сколько тот предполагаемый сдвиг, который должен был произойти в психологии зимовщиков. Особенно в психологии летчиков», — замечает М. Каминский. Оказывается, умение работать с людьми и воспитание в них высоких моральных качеств укрепляются порой на плацдармах внешне не очень-то романтических.

Впрочем, само понятие романтики М. Каминский тоже трактует по-деловому: «Настоящий романтик должен что-то знать и уметь». И дает тому отличный пример, рассказывая во всех подробностях, как готовить самолет, оборудование и себя самого к возможной вынужденной посадке (вплоть до того, куда засунуть консервы). «Хочешь приходить на базу, будь всегда готов к вынужденной...» — вряд ли следует понимать это изречение в одном лишь буквальном смысле.

В последнее время это слово — романтика — стало попадаться нам на глаза с частотой, скажем прямо, утомительной. В очерках на страницах молодежной (и не очень молодежной) прессы, на вывесках кафе — словом, где угодно!

Каминский вспоминает, как его, впервые появившегося в Арктике молодого пилота, опытный полярник Янсон встретил поначалу с некоторой осторожностью, причины которой впоследствии объяснил сам: «...я думал, что вы из породы романтиков». Как видно, особого почтения к этому слову Янсон не испытывал уже тогда.

Совсем недавно почти текстуально то же самое сказал другой полярник — известный исследователь Арктики и Антарктики, Герой Социалистического Труда Алексей Федорович Трешников: «Если человек просится в Арктику или Антарктику, заявляя, что он романтик, я ему не верю. Романтиков хватает в лучшем случае на дорогу «туда».

А дважды Герой Советского Союза Арсений Васильевич Ворожейкин пишет о присущем каждому настоящему летчику чувстве тяги в небо так: «Оно всегда рождает приподнятость духа, праздничное и радостное настроение. Часто это называют романтикой. Сомнительно. Романтика — явление преходящее. Профессия же летчика — прежде всего постоянный будничный труд, работа...»

Вот как отзываются о романтике люди, которым в этом вопросе, как говорится, и карты в руки! Но полно, о романтике ли говорят они? Нет, я убежден, что только о «романтике» в кавычках! Но о понятии — о затертом, девальвированном (к сожалению) слове.

Не случайно Каминский вспоминает, как один из симпатичнейших персонажей его записок — радист Радомир Медведев — на несколько провокационный вопрос своего командира: «Тебе не кажется, что романтики — это пижоны, которые ищут длинного рубля и не ищут работы?» — отвечает: «Нет, не кажется! Романтики открыли Америку и осваивают Арктику. Они двигают вперед науку и искусство. А это каждодневный, занудливый труд в поте лица».

Занудливый! Да еще в поте лица! Оказывается, так... А главное, оказывается, что эти прозаические приметы суть не антиподы романтики, а составные ее части.

Так что смысл высокого понятия романтики сомнений не вызывает... Жаль только, что нельзя в законодательном порядке запретить употребление этого слова. Вернее — злоупотребление им.

...Почти все, чему научили М. Каминского, как летчика, командира, человека, годы работы в Арктике, он добыл собственным трудом, раздумьями, сдержанностью в оценке удач, дотошностью в анализе неудач (ибо «вдумчивого человека проигранное сражение учит больше, чем выигранное»). Но немало получил он и от своих предшественников и первых наставников — прежде всего от опытного полярного летчика, участника спасения челюскинцев Е. М. Конкина. Чего стоили хотя бы так запомнившиеся автору книги слова, сказанные Конкиным при передаче отряда новому командиру М. Каминскому: «Учти, всякое дело начинается с человека... Неспособные работать изо всех сил стремятся ладить со своими начальниками — услужают, льстят, никогда слова поперек не скажут... Больше всего опасайся людей без собственного мнения... Замечаю в последние годы спрос на личную преданность... Личная преданность — первый признак карьеризма. А карьеристы — большое зло для нашей партии...» Слова эти М. Каминский воспринял «как завет старого коммуниста ленинской гвардии». И следовал ему неуклонно.

В своих книгах (та, о которой мы сейчас говорим, уже вторая; первая вышла двумя годами раньше) Каминский внутренне полемизирует с традиционными приемами изображения Арктики, начиная с пресловутой «джек-лондоновской» внешности ее покорителей.

Вот он рассказывает о двадцатичетырехлетнем начальнике полярной станции Игоре Ардамацком, которого даже такие независимые люди, как капитаны судов арктического флота, встречали у себя на борту с почестями чуть ли не адмиральскими. «Ардамацкий — подлинный герой освоений Арктики: волевой, хладнокровный, решительный. Но, встретив его среди других, вряд ли кто мог решить с первого взгляда, что этот человек способен на необыкновенные, героические поступки. У него не было волевого подбородка, а выражение его лица оставляло впечатление душевной мягкости и деликатности...»

Я намеренно остановился прежде всего на человеческих аспектах книги Каминского, потому что в этом вижу главную ее силу. Однако, повторяю, сами факты, в ней описанные, воспринимаются с большим интересом, потому что едва ли не каждый из них по-настоящему, без бутафории, героичен. И читатель видит, что подобные героические поступки совершают нормальные, обеими ногами стоящие не на пьедестале, а на грешной земле люди. Подвиг становится деянием человека, а не полубога. Думаю, что талантливая, убедительная пропаганда этого тезиса составляет основу бесспорного воспитательного значения книг М. Каминского и того признания, которое они успели завоевать у читателей.