В последние годы мы были свидетелями не одной горячей дискуссии о природе художественно-документального жанра, о причинах его небывалой ранее популярности у читателей, о присущих ему законах...

Документальная повесть Василия Емельяненко «В военном воздухе суровом...»{9} относится к числу книг, убедительно подкрепляющих позиции тех участников этих дискуссий, которые утверждали, что строгая документальность и художественность — отнюдь не антиподы, что факты реальной действительности (особенно факты истории Великой Отечественной войны) не нуждаются в искусственной беллетризации или драматизации, что беспредельна сила правды. Недаром первой же части книги Емельяненко предпослан эпиграф — известные слова А. Т. Твардовского о правде, «прямо в душу бьющей, да была б она погуще, как бы ни была горька».

Автор книги — ветеран нашей штурмовой авиации, Герой Советского Союза, один из тех людей, которые своими руками добывали боевой опыт наших воздушных сил и прошли с ними — вернее, в них — весь трудный путь к победе над сильным, организованным, хорошо подготовленным противником.

Формально книга В. Емельяненко — нечто вроде хроники боевых действий 7-го гвардейского штурмового авиаполка. И, надо сказать, даже в таком только качестве она представляла бы немалый интерес, потому что содержащийся в ней фактический материал без преувеличения уникален, а самому полку, о котором идет речь, досталась доля первым, еще в самом начале войны, испробовать наш бронированный штурмовик Ил-2 в боях, оказавшись, таким образом, в роли лидера всей советской штурмовой авиации — главной силы, бившей врага с воздуха.

Но не одной лишь фактической стороной своего содержания и не только тем, что она интересно, хорошо написана, привлекает внимание читателя эта книга. В ней присутствует нечто еще более важное — проникновение в психологию человека на войне, размышления автора о больших, драматических, жизненно важных для всех нас событиях, свидетелем и активным участником которых он был.

В. Емельяненко пишет очень откровенно. Пишет, доверяя способности читателя разобраться не только в главном, определяющем, но и в сложных, порой противоречивых, не поддающихся однозначной оценке частностях реальной действительности того времени.

Вот он заново переживает недоумение, охватившее летчиков от полученного полком приказа — отправляться на фронт: «Ведь строем еще не летали, а из пушек и пулеметов на полигоне никому и очереди выпустить не пришлось. Этих самых «эрэсов» (реактивных снарядов. — М. Г.)... тоже не видели, и как прицельно сбрасывать бомбы — никто представления не имел». Месяц спустя стало ясно, что драматическое вынужденное решение бросить недоученную и не до конца подготовленную часть в бой в сложившихся обстоятельствах (другой вопрос — почему эти обстоятельства сложились именно так, а не иначе) было единственно возможным — и в конечном счете оправдало себя!

Оправдало хотя бы по одному тому, что полк ценой тяжелых потерь выполнил задачу, переоценить значение которой невозможно, — уничтожил девять переправ на Березине и в течение трех суток препятствовал форсированию реки противником. А чего стоили трое суток в первые недели войны, мы теперь хорошо знаем!..

* * *

Особый интерес вызывает у читателя глава «Как воевать?». В ней автор восстанавливает в своей памяти раздумья, охватившие летчиков после первых же боевых вылетов, и поиски ответов на множество возникших в эти дни острых вопросов — начиная с узко специальных, вроде того, почему присланные кассеты для бомб не подходят к бомбовым отсекам самолета Ил-2 или почему так часто отказывают пушки ШВАК, и кончая теми, которые в те месяцы не выходили из головы, наверное, каждого из нас: «Как могло случиться, что за неделю войны мы позволили противнику продвинуться не на какой-то вершок, а на триста пятьдесят километров?..»

И все эти вопросы, оборачиваясь от прошлого (пусть самого недавнего) к будущему, сливались в один: как воевать? Как использовать свои сильные стороны, как нейтрализовать свои упущения и слабости, что сделать для увеличения боевого эффекта каждого вылета? Словом — как воевать?!

Наверное, с таких раздумий и начинался тот сложный и жизненно необходимый для всей нашей армии процесс, который мы называли «Учиться воевать». Неосмысленный опыт — не опыт! Никуда от этого не уйдешь...

Читателю запоминается описанный очень точно — и по существу, и по проникновению в психологию воина — первый боевой вылет летчика Холобаева — он же одновременно и первый боевой вылет полка. Здесь автор достигает предельной достоверности. Так описать мысли и ощущения человека, впервые видящего разрывы своих, своей рукой выпущенных снарядов в мотоколонне врага, впервые ощущающего удары пуль и осколков по фюзеляжу своего самолета, впервые столкнувшегося с необходимостью мгновенно принимать новые решения, продиктованные ежеминутно меняющимися обстоятельствами боя (сейчас, в нашу кибернетическую эпоху, это назвали бы: корректировать программу), — так описать все это мог только человек, переживший и навсегда запомнивший другой первый боевой вылет — свой собственный. Сколь угодно добросовестное «изучение материала» со стороны здесь вряд ли помогло бы...

И еще одно: автор обязательно должен был хорошо знать рассказчика, съесть с ним, как говорится, не один пуд соли.

В результате этого (конечно, в сочетании с очевидной литературной одаренностью автора книги) портрет незаурядного летчика и интереснейшего человека Константина Николаевича Холобаева и получился таким жизненным и ярким (наличие тут в полной мере того, что именуется портретным сходством, автор этой книжки, знавший Холобаева еще с довоенных времен, может засвидетельствовать решительно). Не менее точен в книге и портрет человека трагической судьбы — Григория Пантелеевича Кравченко, одного из первых дважды Героев Советского Союза, известного летчика-испытателя, а позднее боевого летчика и командира, отличившегося в Китае и на Халхин-Голе, не раз пережившего высокие взлеты и глубокие падения, причем не только в воздухе, но и на грешной земле тоже... Запоминаются и многие другие невыдуманные персонажи повести... Словом, после прочтения книги в памяти читателя остаются люди, а раз это так, то можно ли воспринимать подобную книгу только как хронику?

Но где люди — там и проблемы. Проблемы нравственные, идейные, психологические... Помните знаменитый чапаевский вопрос: «Где должен быть командир?» Война показала, что решить этот вопрос применительно к комиссару — особенно комиссару авиационной части, комиссару-летчику — никак не проще, чем применительно к командиру. Тем не менее Борис Евдокимович Рябов — комиссар 7-го гвардейского авиаполка — в первые же дни боев решил для себя эту проблему без особых колебаний. На замечание командира полка о том, что, мол, комиссар чересчур зачастил с полетами, Рябов отвечает: «Хорошо вовремя сказать ободряющее слово. Но самому слетать и показать пример сейчас, по-моему, куда важнее...» Этот эпизод говорит читателю гораздо больше, чем сказали бы иные пространные рассуждения о психологии бойца или о месте политработника в действующей армии.

Вообще В. Емельяненко владеет лаконичной и в то же время емкой фразой. Вот он говорит, внешне даже как бы бесстрастно: «В полку осталось два самолета...» — и нет больше нужды разъяснять, какой ценой досталась полку его боевая репутация!.. Или, в другом месте, мимоходом замечает, что, отправляясь на фронт, летчик Смурыгов хотел было взять с собой теплый свитер, но передумал: «Войне же до холодов не бывать...» — что к этому добавишь?!

* * *

Среди особенно удавшихся персонажей повести хочется назвать летчика Н. А. Зуба — личность, не только саму по себе чрезвычайно интересную, но и важную для раскрытия некоторых существенных принципиальных позиций автора.

Обстоятельства сложились так, что В. Емельяненко был уже наслышан о боевых делах Зуба, когда впервые лично встретил его. Встретил — и... разочаровался: «Совсем не таким ожидал я увидеть знаменитого летчика Южного фронта... Какой-то плоский, лицо птичье... Вот тебе и богатырь...» Намеренно подчеркивая «негероичность» внешнего вида Зуба, автор очевидным образом полемизирует с живучими представлениями о том, как «положено» выглядеть героическому персонажу. Полемизирует так же, как это делали не раз другие, столь же бесспорно компетентные в данном вопросе авторы, — вспомним хотя бы, как Герой Советского Союза Наталья Кравцова подчеркнуто подробно описывала далеко не безупречную выправку и нельзя сказать, чтобы очень бравый вид лучшего штурмана женского легкобомбардировочного полка Героя Советского Союза Евгении Рудневой. Вряд ли это простое совпадение. Видимо, и Емельяненко, и Кравцовой, и другим авторам, касавшимся вопроса «внешний вид героя», есть с чем и с кем полемизировать...

...Правда, позднее, когда Зуб снял шинель, ордена на его застиранной гимнастерке заставили присутствующих в известной мере примириться с недостаточно лихой внешностью их обладателя, ибо, как замечает автор: «Четыре награды тогда были редкостью. За выслугу лет и в круглые даты боевых орденов не давали».

Но подлинное, окончательное знакомство летчиков 7-го гвардейского с Зубом состоялось, конечно, не в разговорах, а в деле — в боевом вылете, где он был ведущим. Если в первом боевом вылете Холобаева мы видели мужество, развитое чувство долга, наконец, высокую общую квалификацию летчика, позволившую ему сориентироваться в сложной и незнакомой обстановке, но в то же время очевидное отсутствие боевого опыта, плана, подготовки, вынужденное проявление импровизации там, где хотелось бы опираться на предвидение, — то в боевом вылете группы Зуба увидели новые важные черты. Увидели торжество не только такого же мужества, воли, чувства долга — эти качества требовались каждому воину всегда, от первого до последнего дня войны, — но и предусмотрительности, опыта, подлинной воинской мудрости — словом, умения воевать... Сопоставление этих двух важных эпизодов вряд ли случайно и вряд ли показательно для одного лишь 7-го гвардейского штурмового авиаполка.

В. Емельяненко подчеркивает: «Зуб не любил лихачества в воздухе. Он исключал из полетов все, что было рассчитано на внешний эффект». И это — очень важное наблюдение, касающееся уже не просто черты характера отдельного человека, пусть самого незаурядного. Это — принцип. Это, если хотите, — философия воина! Много лет спустя, в спокойные, мирные дни найдутся бойкие молодые люди, знающие войну лишь понаслышке, которые назовут подобные принципы «рассудочными принципами портных — семь раз отмерь, один раз отрежь». Таким бойким молодым людям особенно полезно почитать книгу В. Емельяненко, потому что все ее содержание свидетельствует: боевые летчики ничуть не меньше портных стремились всегда, когда возможно, сначала «мерить», а лишь затем «резать», стремились воевать по-деловому, умно, расчетливо, без погони за внешним эффектом...

Кстати, в своих воззрениях на сей предмет Емельяненко отнюдь не одинок.

Один из самых блестящих асов советской истребительной авиации, дважды Герой Советского Союза Арсений Васильевич Ворожейкин, — кстати, сам автор пяти чрезвычайно интересных книг воспоминаний боевого летчика{10}, — сформулировал свою точку зрения весьма четко: «Смелость в наших условиях — в расчете». Или в другом месте: «Бой — прежде всего ум и расчет, и только после этого уже сила и натиск». Наконец, он же замечает, говоря о последнем периоде войны: «Как изменилось у нас понятие оценки боя! Когда-то пробоины в самолетах от вражеских очередей считались как бы отметками за доблесть, а теперь — за ошибку, неудачу...»

Емельяненко не стремится изобразить себя и своих товарищей по полку этакими сверхчеловеками, не ведающими чувства страха. Он, как, наверное, всякий фронтовик, полностью разделяет мнение поэтессы Юлии Друниной: «...кто говорит, что на войне не страшно, тот ничего не знает о войне» — и убедительно показывает читателю не отсутствие страха, а его преодоление! Причем начинает не с третьих лиц, а с самого себя — откровенно рассказывает, как в первом боевом вылете, увидев вокруг разрывы зенитных снарядов, рефлекторно шарахнулся в сторону, но тут же вновь вернулся на боевой курс и вместе со всей группой ударил по цели... Вспоминая мечты летчиков о будущем Параде Победы, В. Емельяненко с болью добавляет: «И, наверное, каждый тогда подумал: «А кому из нас доведется пролететь над Красной площадью в тот солнечный день?..» Или вот он рассказывает о получении группой, в которой сам был ведущим, боевого задания: «...сдерживаю себя в движениях, говорить начинаю медленнее. Этим, конечно, не заглушить волнения, которое ледышками покалывает где-то там, внутри. Но свое волнение нужно уметь скрыть...» — и скрывает, применяя при этом специально отработанный «педагогический» прием: держать папиросу так — опершись локтем о стол и расслабив предплечье, — чтобы она не дрожала в пальцах («Действует на ведомых успокаивающе...»).

Трудно переоценить не только человеческую привлекательность, но и точный воспитательный эффект подобной откровенности, позволить себе которую может настоящий герой. Читатель, особенно молодой, воочию убеждается, что присущий (обязательно присущий!) ему самому инстинкт самосохранения — не свидетельство моральной неполноценности, начисто закрывающей дорогу к смелым поступкам, а нормальная реакция человека на опасность. Реакция, которой можно управлять, которую можно (а в ряде жизненных ситуаций обязательно нужно!) подавить — в чем, в сущности, и состоит истинная смелость. Говоря об этом, В. Емельяненко следует добрым традициям лучших произведений нашей литературы — вспомним хотя бы рассказ Д. Фурманова о переживаниях комиссара Клычкова в его первом бою.

Что же толкает Емельяненко, как, впрочем, и Кравцову и многих других, пишущих на «авиационную тему» авторов, на такую откровенность? Ведь вполне могли бы они, честно пройдя свой путь военного летчика или летчика-испытателя, потом взять да включиться в этакий лихой барабанный стиль: не ведали, мол, страха — и баста!

Думаю, что здесь они проявили, точнее — продолжали проявлять смолоду воспитанное в них летной профессией (хотя, конечно, не ею одной) чувство ответственности за то, что они делают, говорят, пишут...

Ответственность за думы читателей, за формирование взглядов на жизнь у молодежи, наконец, ответственность перед такой категорией, как правда. Причем последнее не только потому, что правда, так сказать, вообще лучше вранья, но и потому, что она эффективнее — сильнее любого вымысла...

Щедро рассыпая примеры высокого мужества, проявленного его товарищами по оружию (о себе в этом плане он говорит крайне сдержанно), автор книги не боится показать исключения из общего правила — людей, которые не смогли или не захотели пойти по этому пути: дезертира летчика Иванова или майора К., осужденного трибуналом за систематическое уклонение от боя. Характерная подробность: в тылу, до вылета полка на фронт, майор К. на митинге в своем пламенном выступлении громче всех заверял: «Первый «эрэс» я выпущу за нашу Родину, второй — за товарища Сталина!» Отличать показную фанфарно-барабанную лихость от подлинного мужества — вот чему, кроме всего прочего, учит книга «В военном воздухе суровом...».

* * *

Нельзя сказать, что вся книга написана ровно. Рядом со страницами яркими, эмоциональными, содержащими глубокие размышления автора и его персонажей, неожиданно соседствуют страницы какие-то более нейтральные, что ли, соответственно и воспринимающиеся чисто информативно, без выраженной ответной реакции читателя. Слов нет, какие-то колебания подобного рода неизбежно присутствуют едва ли не в любой книге, да и не так уж много у В. Емельяненко таких «проходных» страниц, чтобы обязательно на них останавливаться, но все-таки хотелось бы понять — чем вызваны подобные колебания уровня изложения?

Не берусь ответить на этот вопрос с полной уверенностью... Поначалу естественно возникает предположение, что водораздел здесь пролегает между тем, что автор книги видел и пережил сам, и тем, что рассказывает с чужих слов.

Но нет, эта гипотеза легко опровергается — тот же первый боевой вылет Холобаева и многие другие столь же ярко рассказанные эпизоды происходили, когда автора вообще еще в полку не было. Значит, не в этом дело... Так в чем же?

Мне кажется, что, скорее всего, тут могли сыграть определенную роль внутренние мотивы, заставлявшие в каждом отдельном случае рассказчика рассказывать, а слушателя (он же будущий автор книги) слушать и воспринимать этот рассказ. Одно дело, когда в основе разговора лежала обоюдная потребность товарищей по оружию к душевному общению — между боями или после боев, но обязательно «для себя», без заранее сложившегося намерения написать об этом. И совсем другое, когда собеседник автора, расположившись рассказывать, так прямо с наивной прямолинейностью и начинал: «Слушай... Может быть, что из этого и на карандашик возьмешь». Вот такая откровенная направленность «на карандашик», мне думается, и могла вызвать к жизни страницы, в которых повествование если и не превращалось в сухую протокольную запись (этого ни про один абзац в книге В. Емельяненко не скажешь), то, во всяком случае, заметно теряло в глубине и силе.

* * *

...В гражданской позиции автора книги, вызывающей уважение и понимание читателя, особое место занимает присущее ему остроразвитое чувство справедливости. Еще в сравнительно недавние времена нам не раз приходилось быть свидетелями того, как к этой, по самому существу своему сугубо общественной, гражданской категории насильственно приклеивался ярлык так называемого «абстрактного гуманизма». В. Емельяненко воспринимает справедливость отнюдь не абстрактно, напротив — весьма конкретно. А потому не упускает случая оценить или, вернее, представить читателю для самостоятельной оценки каждую ситуацию, в которой справедливость торжествует либо, напротив, попирается.

Вот инженер полка, обнаружив наконец хитрый, проявлявший себя только в полете, но неуловимый на земле дефект мотора, бежит к заподозренному было в ловкачестве летчику, чтобы подтвердить правоту последнего — совершить акт справедливости... А вот история летчика Смирнова, участника беспримерного налета двух (всего двух!) штурмовиков на станцию Малороссийскую, где они не только уничтожили четыре эшелона с боевой техникой и боеприпасами врага, но и надолго вывели всю станцию из строя. Этот вылет, положивший начало высокоэффективной тактике «свободной охоты» штурмовиков, стал предметом специального приказа Верховного Главнокомандования. Сам же Смирнов вскоре был сбит, попал в плен и вернулся лишь после окончания войны. Свой рассказ об этом летчике В. Емельяненко заканчивает словами: «...боевой награды за тот боевой вылет Смирнов так и не получил».

А летчик Зангиев — ветеран полка, участник многих трудных, опасных и притом весьма результативных вылетов — был поначалу включен в состав участников предстоящего Парада Победы, однако... вскоре же из этого состава отчислен: «был в плену и окружении»... Пишет о таких вещах В. Емельяненко так, что чувствуется — горько ему рассказывать о них!

Но еще большей горечью полны те страницы книги, в которых говорится о несчастьях непоправимых — о тяжелых потерях полка. Их набирается немало, таких страниц. В самом конце книги автор приводит потрясающую цифру: «Наш полк потерял за войну более двухсот летчиков и воздушных стрелков». Более двухсот! Иными словами, в результате боевых потерь личный состав полка полностью сменился несколько раз! Но не в одной лишь цифре, пусть самой впечатляющей, дело. Прочитав книгу, мы видим за этой цифрой не потери вообще, а потери конкретные, потери людей хорошо нам знакомых, понятных, искренне полюбившихся — таких, как Мосьпанов, Руденко, Артемов, Шамшурин, Зуб, Талыков, Аверьянов, Бондаренко... Книга, написанная их другом и товарищем по оружию, — памятник им...

На последних страницах повести автор вспоминает наказ своих однополчан: «Пиши только правду!» — и добавляет: «Это прозвучало как боевое задание, когда не спрашивают, хватит ли у тебя сил и умения выполнить его». Выполнять боевые задания Василию Емельяненко было не привыкать — за время войны он их выполнил около сотни!

Выполнил успешно и это.