Накануне эры
В марте 1939 года была решена судьба Испанской республики. На Пиренеях воцарился Франко. Все приличные люди разъехались по курортам. Модным считалось Средиземное море. О политике уже не говорили. Политика приелась. Фашисты? Геринг на яхте плывет по Рейну. Гейдрих фехтует в Антверпене. Гиммлер собирает астрологов... Светские люди. Тишина. Душно. Респектабельная Европа купалась, томилась, лелеяла равновесие.
Но свастика напрягала щупальца. Фашизм ковал цепи для глобуса. Готовились к новым войнам фельдмаршалы и фельдфебели, фюреры и гаулейтеры, банкиры, промышленники, инженеры...
1
В солнечный и тихий день 30 июня 1939 года над бетонной полосой испытательного аэродрома в Ростоке пронесся с необычным свистом маленький самолетик. Он только взлетел и сразу пошел на посадку. Свист как будто захлебнулся. Кончилось топливо.
Из тесной кабины выбрался летчик, сорвал с головы шлем и ударил им по фюзеляжу.
— Я жив! — закричал он подбегающим техникам и механикам.
Тут же по полевому телефону набрали номер главного конструктора.
Хейнкель схватил трубку:
— Ну как, Варзиц?
— Я рад сообщить вам, доктор, что ваш "сто семьдесят шестой" впервые в мире совершил ракетный полет!
— Как вы себя чувствуете?
— Я жив, жив!
— Сколько вы продержались, Варзиц?
— Пятьдесят секунд.
— Я немедленно сообщаю в Берлин, Варзиц. Приготовьте самолет к двум часам.
Хейнкель быстро связался с отделом вооружений министерства авиации и попросил соединить его с генерал-директором люфтваффе {Люфтваффе — военно-воздушные силы фашистской Германии}, старым своим другом Эрнстом Удетом.
— Дорогой генерал! — воскликнул он, услышав в трубке ворчливый голос Удета. — Я поднял свой "сто семьдесят шестой" в воздух! Очень прошу вас сегодня же посмотреть на него в небе.
— Зачем спешить, доктор? — спросил Удет недовольно, но тут знаменитый пилот, очевидно, понял нетерпение Хейнкеля и, помолчав с минуту, бросил: — Ладно. Ждите.
Во второй половине дня Варзиц еще раз поднял свой маленький самолетик.
Машина с короткими, будто срезанными крыльями, на маленьких, как у детской коляски, шасси взвыла так оглушительно, что механики зажали уши. Огнедышащей ракетой "Хе-176" пронесся по аэродрому и взмыл вверх.
Эрнст Хейнкель, владелец и главный конструктор всемирно известной фирмы "Эрнст Хейнкель АГ", не мог скрыть своего торжества. Его реактивное детище — первое в Германии — увидело наконец небо. Он был настолько захлестнут ощущением удачи, что не заметил настроения Эрнста Удета.
Удет, хмурясь, слушал Хейнкеля и позевывал. Прославленный ас первой мировой войны уважал доктора и обычно подолгу беседовал с ним о разных авиационных проблемах. Но на этот раз он, ведающий новым вооружением люфтваффе и теснейшим образом связанный с авиапромышленниками, не хотел понять Хейнкеля, который расхвастался этим маленьким, ужасно свистящим попрыгунчиком.
Было жарко и душно. Удет изнемогал. На крепких, коротких ногах он прошелся по полосе и оглянулся на Хейнкеля. Но Хейнкель, сверкая единственным глазом, любовался полетом своего самолета. Своего. А Удет отвечал перед Герингом за оснащение всего военно-воздушного флота, и для него одного рейхсмаршал придумал и форму, и редкостный чин — генерал-директор люфтваффе.
И Удет не мог, как Эрнст Хейнкель, восторгаться этим крошечным недоноском, пусть хоть и с реактивным двигателем.
— И это все? — спросил он, когда самолетик пронесся мимо них, отчаянно тормозя.
Хейнкель с удивлением уставился на Удета. Его большой, вислый нос начал багроветь, задергалось веко кривого глаза.
— Право, доктор, вы настоящий энтузиаст. — Удет положил руку на плечо конструктора. — Но, боюсь, меня эти прыжки — вы не обижайтесь, если я назову их лягушачьими, — не привели в восторг. Впрочем, поздравьте Варзица. Он — храбрец.
— Разве вы не хотите поздравить его лично?.. Он был бы счастлив, — пробормотал Хейнкель.
— Простите, доктор. Я слишком долго ждал, когда же наконец ваш лягушонок оторвется от земли. Я спешу. До свидания.
Хейнкель неумело вскинул руку в нацистском приветствии, как обиженный ребенок, посмотрел вслед квадратной генеральской спине, резко повернулся и, подталкиваемый сухим горячим ветром заработавших винтов, по-старчески засеменил к дожидавшемуся поодаль Варзицу.
— Эти люди не заметят и божественного перста истории, — проговорил он, и Варзиц расценил эту фразу, как невольно вырвавшееся извинение.
И хотя Хейнкель мог не извиняться перед собственным летчиком-испытателем этой заранее придуманной фразой, он действительно оправдывался, что не сумел объяснить Удету невероятность происшедшего.
— Все же сегодня великий день, доктор, — сказал Варзиц.
Летчик был взволнован неожиданным доверием Хейнкеля. Эта вспышка откровенности значила для него больше, чем само участие в решающем испытании реактивного самолета. Она заслонила собой и напряжение страшного пятидесятисекундного полета, и фантастичность перспектив, открывшихся ему там, наверху.
Но Хейнкель уже понял, что в раздражении сказал ненужную, очевидно, опасную фразу.
— Я уверен, Варзиц, ОН нас поймет, — напыжившись, проговорил Хейнкель, — и ОН оценит наши усилия. Так что будем работать дальше.
Хейнкель, хотя и был уже стар, не утратил энергии. Не раз жизнь ставила его в отчаянные положения, но милостивая судьба спасала от банкротства, как это произошло в страшную инфляцию после первой мировой войны и в кризис тридцатых годов. В первый раз выручил Хейнкеля богатый поклонник авиации, во второй — советский заказ на изобретенные им катапульты и летающие лодки.
Три года назад конструктор создал двухмоторный "Хейнкель-111". Машина стала основным бомбардировщиком люфтваффе, оправдала себя в Испании. Но тут престарелого конструктора увлекла работа над реактивным истребителем. Он сделал две модели — "Хе-176" и "Хе-178". Первый истребитель — "Хейнкель-176" — он и демонстрировал генерал-директору Удету.
Однако генерал сегодня не понял Хейнкеля.
— Ну что ж, мы еще посмотрим, кто кого, — погрозил Хейнкель генеральскому самолету, уходящему в знойную дымку июньского дня.
В это время Удет, не заглянув, как обычно, в пилотскую "Зибеля", прошел в задний отсек, отделанный под "походный бар".
— Пусть штурвал берет второй, а ты приготовь мне бренди, — сказал он шеф-пилоту Паулю Пихту.
Ледяное бренди вернуло генералу утраченную бодрость. Раздражение исчезло. К тому же самолет взлетел, а в воздухе Удет всегда чувствовал себя лучше.
— Ты видел эту лягушку, Пауль?
— Видел, господин генерал, — ответил адъютант.
— Недоносок без пропеллера. Дурацкая работа. Еще бренди, Пауль!
Огладив любовным взглядом пятиярусную батарею бутылок, самую полную, как утверждали знатоки, коллекцию бренди в мире, Удет снова с тоскливой горечью подумал: никогда, нет, никогда не вкусить ему сполна всю крепость напитка, заключенного в этих бутылках. С тех пор как он перестал летать, опьянение приходило к нему тусклым, земным.
Удет взглянул на адъютанта. Тот сосредоточенно готовил новую смесь из бренди и лимонного сока.
Прямого, иногда даже грубоватого генерала устраивал этот молодой человек — умный, расторопный, преданный. С ним Удета свела судьба в Швеции. Пихт хотел добыть офицерский чин в бою, и Удету пришлось согласиться с его просьбой — послать в Испанию, хотя серебряные погоны адъютанту Удета были обеспечены и без этого риска. Но Удет сам был таким же отчаянным и не любил покровительства. Разумеется, Пихта испытывали в разных учреждениях, Пихта проверяли. Генерал-полковнику, впоследствии генерал-директору люфтваффе, заместителю самого Геринга, полагался шеф-пилот и адъютант с более высоким чином и положением, но Удет умел ценить и храбрость, и преданность, и ту особую любовь к авиации, которая сроднила их обоих — старого и молодого.
— А ты что скажешь, Пауль? — спросил Удет, принимая от Пихта новый стакан.
— Что вас интересует, господин генерал?
— Брось ты этот официальный тон, чинуша несчастный! "Господин генерал, господин генерал"! А что у генерала на душе, ты-то знаешь, господин адъютант? Молчишь! А ведь ты меня помнишь другим, Пауль. Ты помнишь, как обнимал меня Линдберг? Ты видел, как надулся этот старый попугай Хейнкель, когда я сел в Италии, установив новый мировой рекорд на его дурацкой машине! Ведь это было в прошлом году, Пауль! В прошлом году!
Да, в прошлом году Хейнкель построил новый истребитель "Хе-100". Это была аэродинамичная и маневренная машина. По скорости она превосходила хваленый "Мессершмитт-109". Хейнкель рассчитал машину на двигатель с водяным охлаждением, но отказался от радиаторов нормального типа. Охлаждающая жидкость проходила через сложную систему устройств, расположенных в двойной обшивке крыльев. Удет промчался на "Хе-100" с невиданной скоростью, но сразу после полета высказал конструктору свое мнение со всей прямотой: "Эта капризная белоручка на фронте летать не будет. Если ослабнут одна-две заклепки в крыльях или, не дай бог, пуля прошьет крыло, то жидкость испарится и двигатель выйдет из строя. Самолет будет обречен". С тех пор между Удетом и Хейнкелем, как говорится, пробежала кошка.
Слушая хвастливые жалобы Удета, Пауль Пихт привычно подумал о том, что вовсе не нужно особой проницательности, чтобы разглядеть смятенную душу генерал-директора.
Для многих коллег Удета его неожиданное возвышение казалось трудно объяснимым капризом Геринга. Не поддался же в самом деле "Железный Герман" сентиментальной привязанности к старому однокашнику еще с первой мировой войны по эскадрилье Рихтгофена? Деловые качества? Но Удет совсем не похож на дирижера величайшего авиапромышленного оркестра, призванного прославить могущественный, военно-воздушный флот Германии.
Нет, не Удет нужен был Герингу. Только его имя, имя национального героя Германии, всемирно известного воздушного аса. Удет — хорошая реклама для немецкой авиации. Удет — удобный, проверенный посредник между новым руководством люфтваффе и авиапромышленниками. Удет, наконец, послушный исполнитель воли и замыслов Геринга. "Железный Герман" не погнушался использовать его и как "противовес" хитрому, пронырливому, иногда чрезмерно энергичному Мильху {Фельдмаршал Мильх — заместитель Геринга, после самоубийства Эрнста Удета руководил вооружением люфтваффе. В 1935 году, будучи статс-секретарем министерства авиации, выступил против истребителя "МЕ-109". Ныне почетный член правления концерна "Клекнер"} — второму своему заместителю, генерал-инспектору люфтваффе.
Удет, разумеется, уже осознал и покорно принял уготованную ему роль. Отказаться от нее он мог, лишь признавшись в измене нацизму. Но, как виделось Пихту, его начальник не очень страдал от иллюзорности нынешней своей власти. Его бесило расставание со своей прежней артистической властью над толпой. "Акробат воздуха" не привык, чтобы боялись его, он привык, чтобы боялись за него. Он властвовал над людьми, рождая у них страх за себя, царил, рисуясь бесстрашием, снисходя к филистерскому обожанию. Категорический приказ Геринга, запрещавший ему самому испытывать новые модели и участвовать в спортивных полетах, застал Удета врасплох. Он почти физически ощутил, как ему опалили крылья.
Удет припомнил добродушное сияние на широком лице Геринга. Руки толстяка были сцеплены на животе, а большие пальцы, как пулеметы, выставлены вперед.
"Я ничего не понимаю в производстве больших самолетов, Герман, — сказал Удет. — Это дело не по мне. Лучше отказаться сейчас..."
Большие пальцы выстрелили. Геринг встал, укоризна раздула его щеки.
"Не беда, Эрнст. Положись на людей. Нам нужны твой идеи. Это — главное!.."
— Люди, идеи... — проворчал Удет, вспомнив этот эпизод, и вдруг в упор, как будто впервые, посмотрел на своего адъютанта. — О чем ты думаешь, Пауль?
— О Стокгольме, господин генерал, о ваших гастролях...
...Стокгольм в конце двадцатых годов был европейской ярмаркой, европейским перекрестком. Сюда съезжались из голодной Европы злые, предприимчивые и азартные юнцы. Юный Пауль Пихт стоял в толпе, задрав голову. А в небе носился белый самолетик.
Самолет разворачивался так низко, что крылом касался травы. На траве лежал женский головной платок. Крючок на конце крыла цеплял красный шелк и уносил его ввысь. И вот уже подхваченный ветром он спускался к толпе из поднебесья. Тысячи рук тянулись к платку. Тысячи глоток вопили:. "Удет, Удет!.."
— В Стокгольме я понял, что должен летать, — задумчиво проговорил Пихт.
— Да, Стокгольм... — довольно улыбнулся Удет. — Оглушительный успех. Я был отличным летчиком, Пауль!
— Германия вами гордится, господин генерал.
— Германия не дает мне летать!
— Вы должны ценить заботу рейхсмаршала...
— Да, да, Пауль, я был сердечно тронут. Герман проявил истинно братские чувства...
— Вы нужны рейху, генерал. Ваш опыт...
— Мой опыт? — взорвался Удет. — Что толку в моем опыте, если я не могу взять в руки штурвал? Ты видел этого мальчишку Варзица, Пауль? Зеленый трусливый сопляк! Он вылез из кабины белый, как мельничная мышь. Но как он смотрел на меня! Как на инвалида, Пауль, как на последнего жалкого инвалида! Налей мне двойную!
Разливая бренди, Пихт невольно представил себе элегантного, широкоплечего Удета, вылезающего из "Хейнкеля-176". Да, будь сегодня на месте Варзица Удет, обстановка на аэродроме была бы иной. "Король скорости" сразу бы оценил удивительные возможности реактивного двигателя. Теперь же Удет увидел в затее Хейнкеля лишь грубое посягательство на те устои воздухоплавания, которые были освящены им самим.
— А как тебе понравилась эта прыгающая лягушка, эта скорлупа с крылышками, а, Пауль? Доктор носится с ней, как будто и в самом деле снес золотое яйцо.
— Вы хотите услышать мое неофициальное мнение, господин генерал?
— Я хочу знать твое мнение, Пауль, и катись ты еще раз к черту со своей официальностью!
— Я очень уважаю заслуги доктора Хейнкеля перед немецкой авиацией, но считаю, что в данном случае ему изменило чувство ответственности перед немецким народом. "Хейнкель-176" — машина несерьезная. Мне бы не хотелось так думать, мой генерал, но, видно, у доктора рыльце в пушку, если он взялся за разные фокусы. Его дело — бомбардировщики.
— Да, ты прав, Пауль. Геринг не устает мне твердить: бомбардировщики, бомбардировщики. Но я же говорил Герману: мое дело — истребители. Скорость, скорость, скорость! А ведь у Хейнкеля были весьма приличные истребители. У него всегда не ладилось дело с шасси, но зато какая рама! И в этой новой машине что-то есть, Пауль, что-то в ней есть!
— Новый двигатель. Реактивная тяга. Но это пока лишь идея, лишенная всякого практического применения. Пятьдесят полетных секунд никого не убедят.
— Спасибо, Пауль. Ты прав. Завтра же позвоню Хейнкелю и наложу запрет на дальнейшие работы над этим выродком.
— Не торопитесь, мой генерал. Реактивный двигатель — безусловное новшество в авиации. Пусть пока бесполезное. Но стоит ли вам брать на себя незавидную роль врага технического прогресса? При вашей должности это вам не к лицу. Что, если показать машину фюреру? Она развлечет его. Наш фюрер обожает всякие технические курьезы. Ну, и если старик Хейнкель докажет полезность своего детища в будущей войне...
— Ты молодчина, Пауль! Сообщи Хейнкелю, чтобы он притащил свою лягушку в Рехлин. А теперь помоги мне подняться. Скоро Берлин. Я хочу сам посадить "Зибель"...
2
3 июля 1939 года на имперский испытательный полигон в Рехлине прибыл Гитлер. Его сопровождали Геринг, Кейтель, Йодль, Мильх, Удет, начальник штаба люфтваффе Йошоннек и командир отряда испытателей Франке. Гитлер сбросил легкий плащ на руки адъютанта Энгеля и остался в коричневом френче, черном галстуке и черных брюках — традиционном костюме члена нацистской партии.
Из ангара техники вывели маленький самолетик. Вся носовая часть фюзеляжа была застеклена, и сквозь плексиглас виднелись ручка управления, крохотное сиденье для пилота, сектор управления двигателем.
Удет толкнул шасси носком сапога — самолетик заметно покачнулся.
— Мой фюрер, "Хе-176" три дня назад я наблюдал в полете, — торопливо начал он, подумав, что этим жестом выразил свое отношение к новинке, которая может вдруг и понравиться Гитлеру. — Проектировать ее начал уважаемый доктор Хейнкель два года назад. Внутри фюзеляжа установлен жидкостно-реактивный двигатель, который работает на метаноле с перекисью водорода...
Гитлер с сомнением потрогал крылья:
— Какой размах?
— Пять метров.
— Диаметр фюзеляжа?
— Максимальный — восемьдесят сантиметров.
— Как же умещается летчик?
— Ему в кабине вполне удобно, — выкатился вперед Хейнкель и махнул Варзицу.
Летчик, откинув колпак, вскочил в кабину. Эта кабина в случае аварии сбрасывалась, и Варзиц незаметно скользнул взглядом в сторону спасительного рычага.
По аэродрому пронесся свист запущенного двигателя. Из хвоста малютки вырвалось длинное белое пламя. Самолет помчался по бетонке. В небе летчик развернулся и пролетел над аэродромом.
Геринг и Удет покосились на Гитлера, стараясь угадать, какое впечатление произвел на фюрера полет. Но Гитлер, привычно поигрывая пальцами на отвороте френча, оставался спокойным.
Вскоре запас топлива и окислителя кончился. Самолет остановился посреди аэродрома, и его отбуксировали в ангар. Варзиц отрапортовал об окончании полета.
— Сколько вы заплатите летчику за это испытание? — спросил Гитлер Хейнкеля.
— По высшей ставке, мой фюрер.
— Поздравляю, обер-лейтенант, — сказал Гитлер.
— Я думаю, нам следует поздравить пилота с чином капитана, — проговорил Мильх. Гитлер пожал руку Варзицу.
— Ну, что вы думаете об этой штуке, капитан?
— Я убежден, что через год или два только немногие военные самолеты будут иметь винты и моторы внутреннего сгорания, — горячо ответил Варзиц.
Гитлер поморщился. Он не любил предсказаний. Предсказывать, предвидеть — привилегия фюрера. Он повернулся к Удету:
— Выдайте капитану Варзицу двадцать тысяч марок из специального фонда. А теперь послушаем Хейнкеля. Почему вы отказались от пропеллера?
— История авиации — история борьбы за скорость, — затараторил Хейнкель. — Скорость поршневых самолетов стала затухать. Из мотора уже ничего нельзя выжать, а у реактивного самолета неиссякаемый запас скорости, за ним будущее.
— Объясните!
— Враг скорости — сопротивление воздуха. Чтобы это сопротивление победить, нужно увеличить мощность моторов, следовательно, вес самих моторов, баков с горючим, фюзеляжа...
— Надо поднять самолет выше, в разреженное пространство, — указал Гитлер.
Вопреки обыкновению, беседа Гитлера не заинтересовала.
— В других странах делают реактивные самолеты?
— Пока нет, но, насколько мне известно, над созданием реактивных двигателей работают Уиттл и Гриффит в Англии, Ледок — во Франции, Цандер, Победоносцев, Люлька, Меркулов — в России... Кстати, именно Россия, очевидно, продвинулась в этой работе особенно далеко...
Но что-то мешало Гитлеру относиться всерьез к "детской коляске".
— Кажется, вы были удостоены в прошлом году Национального приза за искусство и науку?
— Да, мой фюрер.
— Вместе с Меесершмиттом, — подсказал Удет. Гитлер протянул Хейнкелю руку:
— Благодарю, доктор. Вашу машину мы поставим в Музей авиации { Гитлер действительно сдержал слово. "Хе-176" вместо ангара перекочевал в Музей авиации и сгорел во время бомбежки Берлина через шесть лет после описываемого события}...
3
Ранним утром 28 августа, выйдя на дежурство, Пихт застал в приемной генерал-директора постоянного представителя фирмы "Эрнст Хейнкель АГ" в Берлине Пфистермайстера.
— А ведь я жду именно вас, господин Пихт. И новость, которую я хочу вам сообщить, должна вас порадовать, — зарокотал Пфистермайстер, оставляя в покое золотую цепочку пенсне, которой поигрывал минуту назад, и выпрямляясь перед адъютантом Удета.
— Весьма признателен. Чем могу служить?
— Вы, конечно, знаете, что наша фирма испытывает сейчас новую модель — уже "Хе-178" с турбореактивным двигателем. Так вот, вчера Варзиц на этой машине продержался в воздухе целых семь минут! Теперь уже никто не вправе сомневаться в том, что доктор Хейнкель открыл новую эру в самолетостроении. Совершил, так сказать, скачок в новое качество.
— На этот счет я бы хотел узнать мнение Мессершмитта.
— Вы известный шутник, господин Пихт, — позволил себе рассмеяться Пфистермайстер, стараясь перейти на менее официальный тон. — Но согласитесь, что дело нешуточное.
— Да, здесь можно урвать солидный заказ.
— Не "урвать", господин Пихт! Когда же министерство научится толково распоряжаться кредитами?!
— Надеюсь, генерал-директор уже извещен о вчерашней сенсации? — спросил Пауль.
— Доктор звонил ему, но с Берлином дали связь только поздно ночью, и доктор боится, что генерал-директор со сна мог не понять истинного значения события.
— Вот этого ночного звонка генерал и не простит реактивной авиации...
— Послушайте, господин Пихт, — доверительно приглушая голос, произнес Пфистермайстер, — господин доктор уполномочил меня вручить вам этот конверт. Не удивляйтесь. Это премия, которую заслужили вчера энтузиасты реактивной тяги.
— Боюсь, мои заслуги в этой области очень скромны. И потом, дорогой Пфистермайстер, я же не ведаю заказами. Я даже не даю советов по этой части.
— И все же, Пауль, вы могли бы принести совершенно неоценимую пользу этому великому начинанию.
— А именно?..
— Вы лучше меня знаете, что, прослышав об успехах нашей фирмы, и другие конструкторы попытаются воспользоваться новаторскими идеями доктора Хейнкеля. Их усилия, малоценные с точки зрения технической и научной, однако, создадут ненужную, я бы сказал, вредную для нашей империи обстановку конкурентной борьбы, затруднят обмен ценной информацией. Интересы нации требуют концентрированных усилий для скорейшего создания серийного реактивного истребителя. Эта задача по плечу только нашей фирме. Доказательства налицо.
Увлекшийся Пфистермайстер протянул было руку к столу за конвертом, наглядным свидетельством успехов фирмы "Эрнст Хейнкель АГ", но конверта на столе уже не было.
— Можете не продолжать, мой любезный Пфистермайстер. Я умею ценить доверие, хотя и не считаю себя человеком доверчивым. Убежден, что и вы знаете истинную цену доверия. Я подумаю о вашем предложении. Интересы отдельных предпринимателей, безусловно, вступают в данном случае в конфликт с интересами нации... И закон остается законом.
— Надеюсь, что ваши раздумья не повредят интересам нации, — чуть улыбнулся Пфистермайстер. — Господин доктор собирается приехать в Берлин, и я надеюсь видеть вас в числе его гостей.
— Прошу выразить мою признательность доктору Хейнкелю, — произнес Пихт, провожая Пфистермайстера к выходу.
Оставшись один, Пихт стал думать над сообщенной ему новостью, но пронзительный телефонный звонок прервал его размышления. Междугородная станция сообщила, что связь с Аугсбургом установлена и заказанный разговор может состояться через две минуты.
4
— Господин директор, вас вызывает Берлин.
Мессершмитт поднял тяжелую черную трубку, поворочал языком. Так делает спринтер, разминаясь перед стартом.
— Мессершмитт слушает... Я это предчувствовал. Вот как! Семь минут? Понимаю... Вполне официально? Рад. Жду... Ценю... До свидания.
Мессершмитт положил трубку, легко (окрылено, записал бы его секретарь) поднялся с кресла, подошел к огромной, во всю стену, витрине. За прозрачным, ни пылинки, стеклом выровнялись, как на параде, призы — массивные литые кубки с немецких ярмарок, элегантные парижские статуэтки, фарфоровые, с позолотой вазы итальянских и швейцарских мэрий, кожаные тисненые бювары — свидетельства о рекордах. "Вся жизнь на ладони", — с удовольствием подумал Мессершмитт, вышагивая вдоль витрины.
Он взял в руки последний, самый ценный, отобранный у Хейнкеля кубок: за мировой рекорд скорости — 755 километров в час. Рекорд, установленный на его лучшей модели — "Ме-109Е" — каких-нибудь четыре месяца назад.
"И все это только прелюдия, красивая прелюдия, не больше, — подумал Мессершмитт. — Настоящая авиация лишь зарождается. И первое слово скажу я".
Он позвонил секретарю и попросил немедленно вызвать профессора Зандлера.
Вилли Мессершмитт старался казаться угрюмым. При разговоре он глядел на собеседника исподлобья. Почти двухметрового роста, худой, большеголовый, тонкогубый, с угловатыми скулами, он вызывал невольную робость у своих служащих.
Увидев в 1910 году первый аэроплан Блерио, он, мальчишка, поклялся, когда вырастет, делать такие же самолеты. Будучи студентом, Мессершмитт клянчил деньги у богатых фабрикантов, изобретал, учился, терпел неудачи, подчас голодал, но шел напролом. Мастерская, заводик, завод, концерн.., "Мать Германия, в блеске стали на твою мы защиту встали. Сыновьям своим громом труб ответь, за тебя мы хотим умереть..." Теперь тысячи пилотов с этой песней устремляются в небо на его, Мессершмитта, самолетах.
Четыре года назад сошел с конвейера "Мессершмитт-109" — самый удачный истребитель из всех, построенных ранее. На нем стоял мотор Юнкерса "Юмо-210" мощностью 610 лошадиных сил. Но воздушные бои в Испании заставили конструктора улучшить машину. Требовалась скорость — Мессершмитт установил двигатель "Даймлер-Бенц" мощностью 1100 лошадиных сил, заменив мелкокалиберный пулемет автоматической пушкой.
Но когда в пикировании "Мессершмитт-109Е" попал во флаттер { Флаттер — непроизвольная тряска самолета, которая возникает при скорости, не рассчитанной для данной конструкции машины }, конструктор впервые понял, что поршневой самолет исчерпал себя: дальнейший прогресс был невозможен. Выход из тупика открывал реактивный самолет.
Тогда Мессершмитт переманил от Хейнкеля профессора Зандлера — специалиста по реактивной технике и аэродинамике крыла. В своей фирме он организовал специальный отдел и выделил для него испытательный аэродром в Лехфельде, неподалеку от Аугсбурга.
Теперь он ожидал, когда оттуда приедет Зандлер, конструктор и начальник этого отдела.
Профессор Зандлер вошел в кабинет с неестественно натянутым лицом. Чувствовалось, что перед дверью он не без труда придал ему выражение равнодушной заинтересованности. Обычно сутулый, сейчас профессор старался держаться прямо.
"Трусит, — решил Мессершмитт, — трусит, оттого и пыжится. А чего трусит?"
— Послушайте, профессор, — начал Месеершмитт, не присаживаясь и не предлагая сесть Зандлеру, — что-то вы давно не приходили ко мне с новыми идеями. Устали? Или не верите в проект?
— Господин директор...
— Вы не уверены в идее или в возможности ее экономного решения? Или вас тяготит отсутствие официальной поддержки?
— Господин директор...
— Или вы боитесь, что нас обгонят?.. Нас обогнали, Зандлер. Обогнали на год, а может, и на два. Вчера, Зандлер, ваш старый приятель доктор Хейнкель добился своего. Его новый истребитель — реактивный истребитель, Зандлер, — продержался в воздухе целых семь минут!
— Вы шутите, господин директор. Этого не может быть!
— Почему же, Зандлер? Не обещал ли Хейнкель подождать, пока вы раскачаетесь?
— Господин директор, я убежден...
— Ну вот что, Зандлер. Машина, которую испытывает Хейнкель, не вызвала восторга в Берлине. Это просто кузнечик. Прыг-скок. Прыг-скок. Кузнечик, Зандлер. Но это кузнечик с реактивным двигателем. Вот так-то, господин профессор.
— Значит, первое слово уже сказано?
— Это не слово, Зандлер. Это шепот. Его пока никто не расслышал. Хейнкель, как всегда, поторопился. Ему придется свернуть это дело. Заказа он не получит. — Мессершмитт позволил себе усмехнуться. — Мне только что позвонили из Берлина, Иоганн. Нам предлагают форсировать разработку проекта реактивного самолета. Но пока мы не вылезем из пеленок — никаких субсидий! На наш риск. Завтра, Иоганн, вы представите мне вашу — я подчеркиваю: вашу, а не финансового директора, — проектную смету.
— Хорошо, я представлю вам смету.
— Идите, Иоганн. Да, постойте. Вы понимаете, конечно, что до начала летных испытаний о характере проекта не должен знать никто. Я повторяю: никто, кроме инженеров вашего бюро.
— Я полагаю, что господин оберштурмфюрер Зейц по долгу службы...
— Господин Зандлер, что-то я не помню приказа о переводе Зейца в ваше конструкторское бюро.
— Должен ли я понимать это...
— Вы должны торопиться, профессор. За нами гонится История!
— Я свободен? — спросил Зандлер.
— До свидания. Впрочем, а как мы назовем свой самолет?
— Об этом еще рано думать...
— Нет. Мы придумаем ему имя сейчас. — Мессершмитт отмерил несколько крупных шагов. — Придумал! Мы назовем его "Штурмфогель"! "Альбатрос"! "Буревестник"! "Буря-птица"!..
Глядя в спину уходящему Зандлеру, Мессершмитт очень явственно представил себе, как десятки конструкторов из разных стран лихорадочно, наперегонки, разрабатывают идею применения реактивной тяги для самолетов... Десятки конструкторов... И русские в том числе... Русские!
5
31 августа 1939 года Хейнкель приехал в Берлин и пригласил Удета пообедать в ресторане "Хорхер". "По старой дружбе", — сказал Хейнкель.
Удет не нашел сил отказаться. Он пришел в ресторан возбужденный, запальчивый и пил по-старому, не пьянея. Азартно, громко вспоминал волнующие моменты былых полетов.
Хейнкель вяло поддакивал. Он ждал, когда генерал заговорит о его реактивных истребителях. Но Удет упорно сворачивал с сегодняшнего дня в блистательное прошлое. Обед затягивался.
Уже глубоко за полночь Хейнкель, видя, что генерал начинает повторяться, сказал:
— Генерал, видит бог, как я люблю вас. И любя и зная вас, я не могу понять, чем же не понравились вам мои "сто семьдесят шестой и восьмой"?
— Доктор, вы назвали меня генералом, и я вам отвечу как генерал. То, что ваши "сто семьдесят шестой и восьмой" не умеют летать, неважно: придет время — научатся, верю. Но они не умеют стрелять. И не научатся.
— Дайте срок. Научим и стрелять. — Хейнкель почувствовал, как ярость клубком подкатила к горлу. "Какое чудовищное недомыслие! И этот человек руководит вооружением страны!"
— В это не верю. Но, допустим, они будут стрелять. Когда? В кого?
— Я выпущу их в серию через два года!
— Фантастика, доктор! Я повторяю: нам нужны только те самолеты, которые смогут сегодня принять участие в военных действиях. — Удет с удовольствием следил, как ухоженное лицо Хейнкеля покрывалось пятнами.
— Реактивные истребители изменят весь ход воздушных сражений. С такими самолетами Германия выиграет войну у любого противника.
— Германия выиграет войну у любого противника и без ваших редкостных чудо-истребителей. Но, доктор, не без помощи ваших великолепных бомбардировщиков. Массированный бомбовый удар станет нашим главным козырем в этой войне.
— Вы мне льстите, генерал. Но вы недооцениваете быстроты технического прогресса. Вы не верите в конструкторов. Еще неизвестно, какие сюрпризы они преподнесут к началу этой войны.
— Сюрпризов больше не будет, доктор. Разрешите сверить наши часы. На моих — три часа три минуты... Так вот, эта война начнется ровно через двенадцать минут! — Удет торжествующе засмеялся. Наклонившись к Хейнкелю, он прошептал: — Наконец-то поляки напали на нас! Мы вынуждены защищаться! Выпьем за победу в этой войне, доктор!
— Это будет большая война, генерал.
— Быстрая война, доктор!